ГЛАВА 29
Мои часы показывали девять утра. Я проспал три часа.
Снизу раздавался мелодичный голос, принадлежавший местной женщине. В лесу попрежнему завывал ветер. На кухне чтото жарили.
Я надел свитер, шорты и скатился по широкой деревянной лестнице на первый этаж. Дебби и Долтон сидели за большим столом и пили кофе. Долтон мне помахал, а Дебби одарила очаровательной, простодушной улыбкой.
Подошла молодая чернокожая служанка и с сильнейшим акцентом сказала:
- Здравствуйте, меня зовут Перл. Хотите завтракать?
- Попробуйте чтонибудь из местных кушаний, - посоветовал Долтон.
Глаза Перл засверкали.
- Можно кашу из кукурузной муки и бананов, омлет с сыром…
Она продолжала перечислять. Я разобрал только «соленую рыбу».
- Перл, спасибо, я обойдусь гренками.
Она надулась.
- Гренки нельзя. Можно большие жареные бананы.
- Отлично!
- Хорошо.
Перл улыбнулась, и в следующее мгновение я услышал шкворчание масла на сковородке.
На Дебби были черные свитер и слаксы. Она налила в кофе сгущенного молока и сказала:
- Я наконецто закончила. Вот мое семейное древо с ямайской стороны.
Она подтолкнула ко мне несколько листов формата А4.
- Папа никогда мне об этих родственниках не рассказывал. Думаю, он их стеснялся. Там встречались браки между плантаторами и их рабынями.
- Он ничего не знал о своих ямайских родичах, - сказал я совершенно искренне.
Только я взял в руки древо Дебби, как в комнату влетела Зоула. Она тоже размахивала листами.
- Посмотри, Гарри! Тайнопись!
Я посмотрел и немедленно узнал тайнопись Бабингтона.
- Рука Огилви. Я узнаю почерк.
В глазах Дебби читалось романтическое предвкушение - сокровища и тому подобное.
- То, что нужно, верно? Гарри, ты должен немедленно это перевести!
- Ешьте, пока горячее! - приказала Перл.
Она пошла наверх - наверное, заправлять постели.
- Я не дешифровщик, Дебби.
Судя по вкусу местных бананов, приправлены они были местным же перцем. Ктото говорил мне, что острее его не бывает, и теперь я готов был в это поверить.
Долтоновская неизменная улыбка вызывала у меня беспокойство. Неотрывно на меня глядя, он сказал:
- Но ведь этот шифр относится к временам Елизаветы?
- Думаю, это шифр Бабингтона, - сказала Зоула.
«Черт бы тебя подрал, Зоула! Не при Долтоне!»
- Ты не можешь не знать его, Гарри, - насторожилась вдруг она. - Ты же собирался сам его расшифровать, забыл? Может, ты и Крест решил найти сам?
Все тот же уверенный, сбивающий с толку взгляд Долтона. Уж не догадался ли он, что я оказался свидетелем ночного междусобойчика?
- Не глупи, - беззаботно махнул я рукой. - Да, с виду похоже на тайнопись Бабингтона, хотя на самом деле всегонавсего перечень замен букв, набор символов и слов. Их наверняка можно скачать из Сети.
Я старался развеять повисшее в воздухе подозрение.
- Почему бы тебе не пройтись? Посмотреть, нет ли где в городе Интернеткафе… Пока ты будешь искать, я начну работать с дневником Огилви, как могу.
- Мы с Зоулой займемся этим, - сказал Долтон.
Мне не хотелось, чтобы они оказались вместе.
- Схожука я сам.
- Это почему? - спросила Зоула недоверчиво.
- Чтобы вы двое не сбежали с сокровищем!
Делать вид, что это шутка, я не стал. Воздух был наэлектризован. Зоула налила себе кофе и ледяным тоном промолвила:
- Ты должен был бы знать, что это за шифр, Гарри. Ты только делаешь вид, что не знаешь. Это неспроста. Не исключено, что ты просто хочешь прибрать к рукам икону стоимостью в тридцать миллионов долларов.
Я не мог объясняться при Долтоне.
- Конечно, неспроста! Я спал три часа! Если ты готова в любом идиотизме искать особый смысл…
Радостная Дебби все изучала свое древо.
- А вы знаете, что мое второе имя - Инеса, как у Инесы Териаки?
Она попыталась состроить из себя надменную испанку, а потом долила в кофе еще сгущенного молока.
- Гарри прямо сам не свой, - заметил Долтон. - Здесь обязательно должен быть выход в Интернет. Давайте не будем огорчать нашего руководителя и останемся на месте.
Я посмотрел на гнущиеся деревья и проливной дождь. Вода в бассейне слегка волновалась.
- Погода не для джакузи. Пойду наверх, посмотрю, что расскажет мне наш юный Джеймс Огилви.
«Мы все надеялись, что после суда над несчастным мистером Роузеном загадочные отравления прекратятся. Аптекарь надул палача, выбрав для этого самый зрелищный способ. Как только приговор был оглашен, он вырвал веревку из рук солдата, кинулся к столу, схватил склянку с черными лепестками и высыпал их себе на ладонь. Роузен потер руки одну о другую и вымазал черной пылью лицо и грудь. Потом поднял ладони и стал дико поводить глазами по сторонам. Никто не отважился к нему подойти. Мы стояли как вкопанные и ждали, что будет дальше. Через несколько мгновений мистер Роузен тяжело задышал, спина у него выгнулась, и он упал на землю, ударившись при этом головой. Все его тело свела ужасная судорога. Лицо стало багровым, черты исказились, а руки и ноги напряглись, будто на дыбе. Еще через две минуты дыхание остановилось, хотя глаза продолжали смотреть.
Он подергивался, а между его спиной и полом во время судорог вполне могла проскочить собака. Потом раздался страшный, похожий на кашель звук, и безжизненное тело аптекаря вытянулось на полу.
Ужасная смерть мистера Роузена принесла мне облегчение. Совесть больше не мучил выбор между спасением невиновного человека и моей собственной жизнью.
И все же… Заговори я тогда, до объявления приговора… Скажу лишь, что в последующие годы меня посетил не один дурной сон. Не раз я просыпался посреди ночи, видя устремленный на меня взгляд мистера Роузена, в котором мешались мольба и укор.
Через неделю случилось очередное убийство: ночью застрелили молодого часового. Мы не нашли ни оружия, из которого стреляли, ни пули, ни пальца, нажимавшего на спусковой крючок. А еще через несколько дней возобновились отравления.
Подозрение пало на Иоахима Ганца, человека из Праги, отвечавшего за поиск полезных ископаемых.
Как и мистер Роузен, он был скорее иудеем, нежели христианином, и относились все к нему без приязни. Мистер Кендалл пустил слух, будто бы както вошел в комнату мистера Ганца, а „этот еврей“ торопливо прятал склянку с зелеными листьями. Я не сомневался, что Кендалл врет, но поселенцы зашептались: мистер Ганц входил к человеку, вскоре умершему. Я понимал, что убийства совершались кемто из этих трех: Мармадьюком СентКлером, Энтони Раузом и Абрахамом Кендаллом. Понимал я и то, что раскрой я рот - и меня ждет виселица. Это не моя игра, и ее исход не должен меня волновать. Так я пытался приглушить чувство вины.
Но муки совести в конце концов пересилили осторожность. Однажды утром я пришел к мистеру Хэрриоту и сообщил, что страстно верю в невиновность Иоахима Ганца. Я с ужасом ждал, что мой господин сейчас поинтересуется, на чем основана такая уверенность. Знал ли мистер Хэрриот о чемто, догадывался ли, я не мог сказать, однако во мне навсегда осталась благодарность к моему проницательному собеседнику.
Он спокойно меня выслушал и ответил, что мистеру Иоахиму ничего не грозит: мистер Ганц научил англичан особым образом плавить медь - умение, необходимое при изготовлении бронзы для пушек. Это дало нам преимущество перед испанцами с их чугуном. Мистер Ганц стал хорошим другом англичан. Томас Хэрриот рассказал мне, что благодаря мистеру Ганцу члены Тайного Совета и даже некоторые из обитателей этой колонии заработали огромные деньги. И действительно, слухи вскоре утихли.
А жизнь колонии шла своим чередом. Мистер Хэрриот описал это в своем дневнике, и добавить мне тут почти нечего. Я заметил, что он никак не упоминал о попытках разрушить колонию изнутри. Наверное, не хотел, чтобы люди слишком близко подобрались к тайной цели нашего плавания. Мы надеялись, что мистер Ганц найдет драгоценные камни или золото. Он и в самом деле обнаружил одно медное месторождение, но руда там оказалась слишком бедной, так что в дальнейшей разработке смысла не было. Ральфу Лейну, размахнувшемуся на постройку исполинской крепости с валом и каменными стенами, пришлось удовлетвориться фортом, окруженным песчаной насыпью и глубоким рвом.
На исходе августа сэр Ричард отплыл в Англию, пообещав вернуться к Пасхе. Нас осталось около сотни. Когда „Тигр“ и „Элизабет“ скрылись за горизонтом, колонию охватило уныние.
В следующие несколько месяцев Ральф Лейн и Томас Хэрриот предприняли ряд вылазок в глубь континента. Я никогда не забывал о „longitudem dei“, тайной цели и „jacta est alia“ английской королевы. В одной из вылазок участвовал и я, вместе с мистером Уайтом и мистером Хэрриотом. Мы выплыли на гребной лодке в большие волны Атлантики, а потом свернули к Чесапикскому заливу. Тамошние земли отличались плодородием, а туземцы - дружелюбием. И хотя стояла зима, было так тепло, что мы спали прямо на земле.
Мы задержались больше чем на месяц. К нашему возвращению - уже наступила весна - колония пришла в полный упадок. Убийства продолжались. Люди озверели. Дикари становились все враждебней: им надое ло снабжать нас едой. Если целью заговорщиков было посеять раздор и не дать осуществиться нашим начинаниям, то это им вполне удавалось.
К лету пища закончилась. Даже мастифы Ральфа Лейна отправились в котел. Туземцы воспользовались такой возможностью и стали грозить нам полным истреблением. Лейн вышел против них в поход. То было дурное, кровавое дело, принесшее нам голову индейского вождя, Уингины. Я предполагаю, что только так мы могли избавиться от их все более наглых нападений и наконецто вздохнуть свободно. Еще через неделю капитан Стаффорд принес поразительную новость: с Дальних отмелей он разглядел огромный английский флот. К нам на помощь прибыл сэр Фрэнсис Дрейк с двадцатью тремя кораблями. Колонистов забирали домой. То, что для них было спасением, для меня обернулось настоящим бедствием.
Стоило сэру Дрейку бросить якоря, как разразилась буря. Волны за Дальними отмелями становились все выше и вызывали все большие опасения. От флота к нам направились баркасы. Мы потащили к берегу наброски мистера Уайта, сундуки с минералами и растениями, собранными нами же, а также личные вещи джентльменов.
И вот теперь, как ни печально, порядок остался в прошлом. Поселенцев, среди которых было немало военных, все эти месяцы едва удавалось держать в узде. Лейн добивался подчинения, лишь время от времени когото вешая. Но сейчас буря усиливалась, и все испугались, что Дрейк поднимет якоря и исчезнет за горизонтом, оставив нас на милость дикарей, у которых теперь был повод ненавидеть колонистов. Моряки Дрейка так испугались бури, что и вправду угрожали бросить поселенцев.
Ральф Лейн первым ступил в ожидавший баркас, а за ним последовали остальные джентльмены. Их сундуки остались на берегу и были поручены морякам.
Я судорожно рассовывал вещи по сундукам Хэрриота, Рауза, Уайта и остальных, оставив свой тайный дневник напоследок. Теперь, когда мачты кораблей раскачивались все сильнее, я выбежал из хижины мистера Уайта и сквозь стену дождя понесся к своей лачуге.
У меня уже не осталось времени на камушки и странные морские раковины. Я отбросил в сторону соломенную подстилку, схватил дневник, спрятал его у себя на груди и выбежал обратно.
- Огилви! Сюда!
Мармадьюк неистово махал мне рукой. Я подбежал и отправился вслед за ним в его хижину.
- Ради бога, помоги мне вот с этим! И побыстрей!
Он пытался упихнуть в свой сундук невозможное количество вещей. Что крышка не закроется, мог увидеть и ребенок.
- Сэр! - сказал я. - Так не годится!
- Будь ты проклят, Огилви! Нашел время грубить! Сядь на чертову крышку!
Но заставить ее закрыться не могло ничто. Минуты уходили. Наконец СентКлер выругался, оставил крышку в покое и начал перебирать свои вещи, беря их по очереди в руки и решая, что оставить. К несчастью, он хотел забрать сразу все. Я обезумел.
- Сэр! - прокричал я опять. - Мы должны идти!
- Тогда помоги мне вытащить этот чертов сундук!
Мы принялись толкать сундук. Он был такой тяжелый, что едва двигался. Мы закрепили дверь хижины, чтобы ее не закрывало ветром. Когда я выглянул, то, к своему ужасу, увидел, что последний баркас сталкивают на воду. Люди дрались, пытаясь попасть на борт. На волнах уже появились барашки, а флот сэра Дрейка постепенно исчезал за стеной дождя.
Увидев это, Мармадьюк закричал, бросил свой сундук, грубо меня оттолкнул и помчался к берегу. Я припустил следом. В ушах стучала кровь, сердце разрывалось. Но было поздно. Когда мы добежали до берега, баркас виднелся уже в трехстах футах от нас. Его мотало на волнах, и под весом людей на борту он, того и гляди, мог пойти ко дну. Один отставший кричал и размахивал руками; волны доходили ему до горла. Моряки не обращали на него внимания: им хватало забот с тем, чтобы остаться на плаву. Тот перестал махать и, покинутый, наблюдал за удалявшимся спасительным баркасом. Наконец он развернулся и пошел к берегу.
Это был Саймон Солтер.
Когда последний баркас поднялся повыше, я узнал одного из моряков, Турка. Он тоже меня увидел и отнял руку от весла, чтобы махнуть мне: „Все безнадежно!“ Зайдя за Дальние отмели, они начали выбрасывать за борт сундуки. Образцы и семена, которые с таким трудом мы собирали весь этот год, дневники, карты, наброски - все отправилось в воду.
Чтото еще там произошло, я не сразу смог разглядеть. Но тут ветер стал чуть тише. Увиденное заставило меня ужаснуться. Рабов - черных мужчин и женщин - тоже выбрасывали за борт! На палубе шла ожесточенная борьба. Собравшиеся вместе баркасы вотвот могли разбиться о корабль. И с них на судно хлынули моряки. Они карабкались по сети, сброшенной с борта.
Похоже, корабль освобождали от рабов, чтобы дать место матросам. Я видел, что многие рабы не умели плавать. Они сбились в кучу - плотную, черную, бурлящую, постепенно уходящую под воду кучу!… Несколько сотен смогли доплыть до суши и жались друг к другу на узкой отмели.
- Неужели христиане способны на такое?! - прокричал я Мармадьюку.
- Не будь дураком, Огилви! Они же рабы!
- Но у них нет ни еды, ни оружия! Дикари разрежут их на куски!
Я знал, о чем говорю. Хуже всех были женщиныиндианки: при помощи острых морских раковин они сдирали с живых пленников кожу или растягивали их выпущенные внутренности по земле, на съедение псам.
- Позаботься лучше о себе - чтобы такая участь не постигла нас, людей просвещенных!
С видом человека, приговоренного к смерти, Солтер с трудом вышел на берег и встал рядом с нами. С его штанов и порванной рубахи лила вода. Мы наблюдали, как раскачиваются многочисленные мачты. Сквозь дождь их было видно все хуже. Наконец корабли, один за другим, исчезли из вида.
Мы смотрели друг на друга, потерявшие дар речи и ошеломленные. Три белых человека - единственные белые люди на земле, полной дикарей. И мы остались без всяких средств к существованию».
