ГЛАВА 26

«Все это время мне страшно хотелось хоть комуто поведать свою историю. Я надеюсь, что однажды написанное мной прочтет ктонибудь из моих соотечественников. Приключения, выпавшие на мою долю в обеих Америках, столь необыкновенны, что я сам едва себе верю. С вашего позволения я начну рассказ с опасений, которые по мере приближения к континенту брали надо мной все большую власть, потом как они сначала рассеялись, а после вернулись с удвоенной силой.

- Что такое „аутодафе“?

- Ради Бога! Шотландцы вообще хоть чтонибудь знают? - воскликнул Турок. - Так поиспански называется „испытание веры“, Джеймс.

- А почему все так этого боятся?

Потрескивали наполненные ветром паруса, море было спокойным. Гамак мягко покачивался. Люк наверху был открыт, но привычной прохлады мы не чувствовали - на нас оседала липкая духота. Сквозь продолговатую решетку я видел Северную Корону. Звезды переходили из одной клеточки в другую. Вокруг Короны я насчитал то ли пять, то ли шесть звезд поменьше.

- Ничегото он не знает, - раздалось из угла. - Ничегошеньки!

После чего говорившего охватил сухой кашель.

- Ты слыхал об экспедиции Хокинса?

- Нет, - ответил я в темноту.

Ктото рассмеялся. Другой добавил:

- Ха!

- То плавание закончилось настоящей бедой.

Я узнал голос Хога.

- В Мексике английских моряков схватили испанцы. Все матросы были лютеранами. Для начала их поселили в хлев и заставили есть из одного корыта со свиньями. В качестве питья им давали винный уксус. Потом их одели в желтые плащи, дали в руки зеленые свечи, накинули на каждую шею по веревке и отвели на рыночную площадь, где перед вопящей толпой был зачитан приговор. Одних тогда сожгли. Других секли час за часом, пока с их спин не сошло все мясо. Третьим переломали руки и ноги. Это и есть аутодафе, шотландец. Инквизиция и ее истинно христианское милосердие - вот чего ты должен ждать, если угодишь в плен к испанцам.

- Вот почему ты окружен здесь тюремным отребьем, шотландец, - добавил Турок. - Больше Рэли людей брать было неоткуда.

- Спасибо тебе, Турок, что пригласил меня в это плавание.

Он тихонько засмеялся.

Следующие несколько часов я наблюдал, как Корона вышла из видного мне участка неба и ее место занял могучий Геркулес. Было чему удивляться… Я думал о красоте небесного свода над моей головой, о невообразимых глубинах, о той бездне, на поверхности которой мы удерживались. Я размышлял о людской злобе и о том, сколь жестоким может быть человек с себе подобными - и все во имя Того, кто проповедовал любовь.

Я плавал в собственном поту, вдыхал запах гнилья и прислушивался к кашлю и храпу кабацкой сволочи вокруг. И в который раз мне пришло в голову: а не луч ше ли было провести свои дни в безвестности, приглядывая за овцами в прохладной, тихой долине Туидсмьюра.

К восемнадцатому дню после шторма жара стояла совсем уж несусветная. Мистер Хэрриот утверждал, что мы приближаемся к враждебным испанским землям. Впередсмотрящие были особенно бдительны, а сэр Ричард и Фернандес задерживались на палубе дольше обычного и без устали вглядывались в пустой горизонт.

Утром девятнадцатого дня сверху раздался радостный крик. Матрос указывал в небо: таких больших птиц я еще не видывал. Она приблизилась к кораблю и лениво покружилась над мачтами. Все радостно завопили. Вскоре на палубу вышли музыканты и несколько матросов пустились в пляс: они нелепо прыгали и скакали по палубе.

- Скоро землю увидим! - радостно ухмылялся мистер Боулер.

На мгновение я впал в грех и возгордился:

- Разумеется! Мы с мистером Хэрриотом так и предполагали - по звездам!

Тут я почувствовал, что собственная заносчивость заставила меня покраснеть, однако мистер Боулер лишь рассмеялся и хлопнул меня по спине.

Теперь к большой птице прибавилось еще несколько, а в волнах мы заметили полузатонувший древесный ствол. Корабль преобразился: живее управлялись с парусами, тщательней мыли палубу, веселей стали разговоры на камбузе… Казалось, даже мистер Солтер мог, чего доброго, улыбнуться.

На следующий день сэр Ричард направил корабль на северозапад. Бирюзовая вода, грохот прибоя, белая пена, буйная растительность и длинная полоска песка… Мы бросили якорь. От предвкушения у меня мурашки по коже бежали, но, к моему разочарованию, мистер Солтер приказал мне остаться на борту. Пока отпущенные на берег матросы радовались твердой земле под ногами, я производил опись имевшегося на корабле продовольствия. Весь день я, потея, рылся в темном трюме, а вокруг с писком сновали крысы. Вонь стояла невыносимая. Сыр давнымдавно протух, галеты покрылись толстым слоем меха. В бочках с водой плавали маленькие белые червяки, и - клянусь! - червяков там было больше, чем воды. Крысы прогрызли в мешках дырки, обжирались семенами и плодились с неимоверной скоростью. Я пересчитывал бочки и мешки и боролся со рвотой. Той ночью я спал на палубе. До меня доносились запах дыма от праздничных костров и игра музыкантов.

На следующий день мы подплыли к бухте, в которой, по расчетам сэра Ричарда, должны были встать на якорь остальные корабли. Но там никого не оказалось. Мы вновь бросили якорь. Следующую неделю Ральф Лейн возводил крепость - на случай появления испанцев. За это время я ни разу не покинул корабль: мне находилось то одно, то другое дело. Я не сомневался, что мистер Солтер имел на меня зуб. Но ведь та история с морской болезнью случилась так давно…

Неужели мистер Боулер оказался прав? Неужели этому человеку не давали покоя мои скромные познания - умение читать и писать?

Вскоре после постройки крепости впередсмотрящие заметили на горизонте мачту. Солдаты поспешно вернулись на корабль, мы подняли якорь и бросились в погоню. То оказалась „Элизабет“. В честь такого праздника мы выстрелили из пушки и разрядили наши мушкеты.

Чуть позже мы повстречалитаки испанский корабль, чей капитан при виде нас пришел в такой ужас, что его команда немедленно села в шлюпки и покинула судно. На корабле не оказалось ни продовольствия, ни воды - лишь всякие ткани. Наше положение становилось все более отчаянным. Без свежих фруктов и домашней скотины мы вряд ли смогли бы довести свое дело до конца.

Первого июня мы подошли к острову, известному морякам как Испаньола. Мне сказали, что остров охраняется многочисленным гарнизоном испанских солдат и что только крайняя нужда заставила сэра Ричарда приблизиться к этому месту.

Мы бросили один из двух якорей в полумиле от берега. Всех охватило нетерпение. Мы чуяли сушу. Моряки постарше бормотали о какойто лихорадке, приносимой ветром, а мистер Боулер пугал меня рассказами о нарывах, желтухе и смертельной заразе, летящей к нам с берега, но я был слишком возбужден, чтобы прислушаться. Мое обоняние терзало густое зловоние тропиков. Вдоль берега выстроились толпы людей. Некоторые нам махали. Наш вид не мог не напугать испанцев: десять пушек, переливающиеся на солнце доспехи солдат…

Через некоторое время появилась лодка с десятью гребцами. Когда она приблизилась, я разглядел стоящего на корме человека: у него была темная дубленая кожа (повлияли одновременно природная смуглость и жаркое солнце) и черная, начинающая седеть борода.

Как бы ни раскачивало лодку, мужчина держался совершенно прямо. Его гордость и высокомерие указывали на правдивость моряков, рассказывавших мне об испанцах.

К борту корабля вышли Фернандес и Гренвилл. Последовали громкие переговоры поиспански. С борта „Тигра“ с большим трудом спустили собственную лодку. В нее село несколько офицеров, и тут, к моему удивлению, Гренвилл щелчком пальцев приказал мне отправляться вместе с ними. Я спустился по веревочной лестнице в раскачивающуюся на волнах скорлупку. Наверное, им понадобилось мое умение обращаться с домашней скотиной.

Ощущения от твердой почвы под ногами были самые странные. А лица встречавших нас людей - и того страннее. Попадалось много черных. А некоторые, как мне показалось, принадлежали китайцам.

- О чем задумался, парень? - спросил меня, широко улыбаясь, Мармадьюк, пока мы шли вдоль берега бухты.

- Я думаю, сэр, о земле под ногами, о кочанной и цветной капусте, о дынях и апельсинах, о чистой свежей воде, в которой нет червей… Еще я думаю о милосердии этих людей, потому что об испанцах мне рассказывали, что они…

- Мы подняли флаг перемирия, паренек, - перебил меня мистер Уайт.

- Так точно, - отозвался сэр Ричард. - А в качестве подкрепления у меня есть несколько пушек.

Если испанцы вздумают сжечь парочку еретиков, пушки нас не спасут - в этом я не сомневался ни секунды. Но счел разумным промолчать.

Нас сопровождал конвой - подругому и не скажешь - из доброй дюжины вооруженных до зубов испанских солдат. Прямо по запруженным народом улицам бегали козы. Какойто священник осенил нас крестным знамением. Уютней мне от этого не стало. Многие зеваки были одеты самым удивительным образом: яркие красножелтые куртки, красочные платки, у одних повязанные вокруг шеи, у других - вокруг головы.

Мы пришли к церкви. Над ступенями был сделан навес. Там нас ждал дородный властный испанец. Вокруг него толпились военные и чиновники. Обмен любезностями перешел в долгий разговор на испанском, в ходе которого Фернандес переводил для сэра Ричарда. Меня в тень навеса не пригласили, так что я мучался от жажды и обливался потом в стороне. В дополнение к жарящему солнцу, меня донимали две молодые девушки: они улыбались, хихикали, а мои штаны и куртка привели их, насколько я мог судить, в полный восторг.

Наконец мистер Уайт знаком велел мне подойти.

- Иди за этим мальчиком, - сказал он. - Отбери двух быков, десять самых лучших коров и пригони их на пристань.

Маленький мальчик вел меня по пыльным улицам мимо выкрашенных яркой краской деревянных домов. Среди них попадались поистине величественные строения. На балконах стояли мужчины и женщины и чтото кричали. Я не понимал ни слова, однако не сомневался, что в их криках не было ничего для меня лестного.

На окраине города был устроен загон для сотни голов скота. С такой породой я до сих пор не сталкивался. Если честно, я не мог сказать, какие из них лучше, а какие хуже, и выбрал самых крупных (из тех соображений, что в них больше мяса). Мой спутник и я, орудуя палками и увертываясь от острых рогов, пробивали себе путь сквозь стадо. Потом я выбрал еще с десяток коров, и мы погнали их вдоль улиц обратно к пристани. Задача была не из простых, потому что здешние коровы не менее тупы, чем их сородичи на моей родине, но куда более воинственны. Испанское судно уже ждало у берега, и мы по широким сходням загнали животных на палубу. Потом мы отправились в другой загон, за быками, с которыми я натерпелся еще больше, чем с коровами.

День выдался долгий, тяжелый, но к его концу у меня был повод почувствовать удовлетворение. На борт „Тигра“ было погружено десять коров, два быка, двенадцать свиней, столько же овец, около сотни кур, а также корм для них всех, которого должно было хватить на месяц. Ночь напролет, при свете фонарей, я возился с хомутами и устраивал скотину, а с берега тем временем доносились смех и музыка. На берегу установили столы, и джентльменам был оказан радушный прием. Остальные моряки таскали на корабль свежую воду, пиво, чудесные зеленые овощи и прекрасные свежие фрукты. Всем грозило наказание за самовольные пробы. Я сам не удержался от греха, принявшего форму дыни - столь прекрасной, что она казалась даром Всевышнего. К рассвету я справился со своим заданием и поспешил к гамаку. Я был совершенно обессилен, но доволен.

Мы провели на Испаньоле три дня. Страшные рассказы моряков об аутодафе никак не вязались с гостеприимностью, ждавшей меня при сходах на берег. Двух девушек, смеявшихся тогда над моей одеждой, звали Изабелла и Регина де Ангуло. Они были дочерьми местного военачальника. Поанглийски ни одна из них не говорила, тем не менее, когда я приходил в великолепный дом их отца, полный изящной мебели и картин столь прекрасных, что описать их я не в силах, они научили меня играть в раскрашенные куски плотной бумаги, а еще - в странную игру, в которой мяч отбивался чемто вроде лопатки и перекидывался через натянутую сетку. Жара стояла изнуряющая, но я был счастлив. Признаюсь, я покидал Испаньолу с сожалением. А еще я подумал, что всю жизнь приглядывать за овцами в Туидсмьюре было бы… пресновато както.

Седьмого июня „Тигр“ и „Элизабет“ вышли в море. Через две недели мы со всей осторожностью приблизились к огромному континенту и стали продвигаться к северу. Амадас и Барлоу оказались здесь не впервые, так что береговая линия была нам знакома. Здешние воды таили в себе неисчислимые опасности: вдоль берега баррикадами выстроились песчаные отмели. А еще эта часть Атлантики славилась неожиданными бурями. Теперь обязанности штурмана принял на себя капитан Фернандес. Он должен был провести корабль между отмелями, в воды, ими же и защищенные.

К несчастью, он допустил роковую ошибку, неправильно оценив глубину. „Тигр“ сел на мель, сдвинуть его никак не удавалось. „Элизабет“ и два других не менее замечательных корабля вскоре разделили нашу судьбу. Тут и буря подоспела. „Тигр“ стоял к огромным волнам бортом, и два часа кряду они нещадно его трепали. Казалось, огромный корабль сейчас распадется на куски. Когда начался прилив и громадная волна сняла нас с мели, все вознесли хвалу Господу.

Жестокая буря наконец улеглась, и урон стал виден невооруженным глазом. Домашний скот бросился в воду и уплыл на берег, а повреждения киля были столь велики, что в трюм хлынула морская вода. Галеты, рис, зерно, семена для посадок - не уцелело ничего.

Теперь о том, чтобы выращивать урожаи и самим себя прокормить, не шло и речи. Колония с населением более сотни душ попала в полную зависимость от милосердия туземцев.

Невероятными усилиями „Тигр“ и остальные корабли были восстановлены. Мы вновь загрузили их и прошли еще десять лиг к северу, до большого промежутка между отмелями. На этот раз корабли оставили на безопасном расстоянии от берега, после чего на шлюпках перевезли грузы в хранилище на Дальних отмелях, с тем чтобы позже переместить их на остров Роанок, где мы и собирались основать колонию.

Остров отличался плодородием. От любопытных испанских глаз его отделяли Дальние отмели, а от континента - полоска воды шириной около лиги. Последнее препятствие защищало нас от туземцев. Мы стояли на виду у их деревень.

С этого момента власть перешла к Ральфу Лейну.

Он построил на Дальних отмелях дом и наблюдал за продолжавшимся перевозом грузов с кораблей на Роанок. На севере острова была возведена крепость - около двух лиг в длину и поллиги в ширину. Точнее, не крепость, а некое сооружение из песка и бревен, которое не шло ни в какое сравнение с замками, знакомыми мне по моей Шотландии. Только после этого мы занялись устройством собственного жилья. Для джентльменов выстроили изящные дома, зато жилье, доставшееся матросам, солдатам и простым поселенцам, было еще более убогим, чем туидсмьюрские лачуги.

Я не стану описывать все наши беды. Джентльмены не работали, будучи заняты исследованиями, набросками и измерениями. А остальные колонисты отказались на них трудиться. Солдаты вели себя словно дикие звери. Впрочем, Ральф Лейн вскоре установил жесткий порядок. Не один солдат был повешен и остался гнить на дереве. Главными же нашими опасностями были голод, тающие запасы еды и отношения с туземцами, начавшиеся хорошо, но затем испортившиеся.

Все это время я был предельно внимателен: вдруг мне откроется истинная цель экспедиции? В том, что это както связано с присутствующими в ней джентльменами, я не сомневался.

Людей, менее приспособленных для выращивания урожая, рытья канав и строительства, нельзя было и представить. В безоблачные ночи мистер Хэрриот наблюдал за звездами. В одну из таких ночей меня и посетила эта мысль. Мы вышли к океану: я - с грифельной доской и фонарем, мистер Хэрриот - с градштоком и компасом. Он определял положение одной восходящей звезды из созвездия Тельца, которая называется Альдебаран.

- Сэр, - обратился я к нему. - Вы говорили, что для определения долготы вам нужны часы, которые показывали бы время в Англии, а его вы бы сравнивали с местным временем.

- Именно так, Огилви. - Мой наставник прищурился, определяя положение стрелки компаса. - А еще я сказал, что человека, построившего такие часы, ждут слава и богатство.

- Их не нужно строить! - радостно ответил я ему. - Они уже существуют!

Мистер Хэрриот оторвался от компаса. В тусклом свете фонаря я видел любопытство в его изучающем взгляде.

- Вон там, в небесах! - показал я на ущербную луну. - Разве не видите, сэр? В качестве часов можно воспользоваться луной! Ее движение по звездному небу подобно движению стрелок по циферблату. Если луна проходит какуюнибудь звезду в полночь для наблюдателя в Англии, а здесь это происходит в шесть часов вечера, тогда вот она, долгота! Четверть суток или девяносто градусов.

От радости я чуть не запрыгал. Мистер Хэрриот рассмеялся:

- Поостынь, Огилви. Зачем, потвоему, нам с Кендаллом все эти наблюдения? Боюсь, твоя придумка не сработает. Мы не в состоянии с достаточной точностью предсказать движение луны относительно звезд. У нас даже нет достаточно точных карт звездного неба…

Разочарованный, я съежился. Но поражение лишь наполнило меня решимостью. Однажды я решу эту грандиозную задачу!

Я так и не смог понять, в чем заключалась тайная цель, и решил, что все прояснится, когда колония будет достроена. Еще я подозревал, что заговорщики решили разрушить ее изнутри: убийства продолжались, в наше сообщество проник страх. Разрастаться ему не давала только растущая враждебность со стороны индейцев.

Облегчение, даже радость охватила всех нас, когда убийца наконец был найден и задержан. Ни одно приключение из выпавших на мою долю в Америке не взволновало меня до такой степени, не отпечаталось в памяти так, как суд над нашим аптекарем, Абрахамом Роузеном».