ГЛАВА 10
Проснувшись поутру, я не сразу понял, где нахожусь. Непривычно яркий солнечный свет заливал незнакомую комнату. В следующее мгновение я вспомнил все и сел на кровати. Марк, которого я, вернувшись после неудавшегося разговора с больным послушником, застал крепко спящим, был уже на ногах. Он успел натянуть штаны, подбросить поленьев в огонь, вскипятить воды и теперь брился. Выглянув в окно, я зажмурился – так ярко блестел на солнце снег, уже прочерченный длинными цепочками птичьих следов.
– Доброе утро, сэр, – приветствовал меня Марк, изучая собственное отражение в тусклом медном зеркале.
– Сколько сейчас времени?
– Недавно пробило девять. Лекарь сказал, завтрак ждет нас в лазаретской кухне. Он знал, что вчера мы очень устали, и не стал нас будить.
– У нас с тобой не так много времени, чтобы валяться в постели! – пробурчал я, поспешно одеваясь. – Давай, кончай быстрей скрести свою физиономию бритвой и надевай рубашку.
– А вы разве не будете бриться?
– Монахам придется терпеть меня небритым.
Мысль о предстоящем расследовании не давала мне сидеть на месте.
– Хватит возиться, Марк, – вновь поторопил я. – Мне надо как следует осмотреть монастырь и поговорить со старшими монахами. А у тебя есть замечательная возможность поболтать с Элис. Когда вволю насладишься беседой, прогуляйся по монастырю, посмотри, где тут можно спрятать меч и ларец с мощами. Нам надо без промедления искать ответы на все возникшие вопросы, потому что новые вопросы не заставят себя ждать.
Зашнуровывая штаны, я рассказал Марку о странных намеках Саймона Уэлплея.
– Он сказал, в монастыре был убит кто-то еще? – поразился Марк. – Господи Иисусе! С каждым часом это дело становится все более запутанным.
– Да уж. И времени, чтобы распутать этот клубок, у нас в обрез. Идем.
Мы вышли в коридор и направились в кабинет брата Гая. Он сидел за столом, читая свою древнюю арабскую книгу.
– А, проснулись, – произнес он с легким акцентом.
Неохотно закрыв книгу, брат Гай провел нас в маленькую комнату, где с потолка свисали пучки сушеных трав. Сделав нам знак садиться, он поставил на стол хлеб, сыр и кувшин со светлым пивом.
– Как ваш больной? – спросил я, принимаясь за еду.
– Слава Богу, сегодня утром ему лучше. Жар спал, и мальчик крепко спит. Позднее к нему зайдет аббат.
– А вы бы не могли рассказать мне историю послушника Уэлплея?
– Насколько я знаю, он сын мелкого фермера, живущего неподалеку от Тонбриджа, – с грустной улыбкой сообщил брат Гай. – Он из тех, кто слишком мягок и слаб для этого жестокого мира. Подобные нежные души зачастую ищут тихого пристанища и потому стремятся в святые обители. Полагаю, именно в этом Господь видел их предназначение.
– Значит, такие, как брат Саймон, надеются обрести здесь убежище от жестокого мира?
– Да, они хотят служить Богу и миру своими молитвами. Разве это не лучше, чем подвергаться насмешкам и гонениям, которые неизбежно ждут их за стенами обители? Впрочем, для брата Саймона обстоятельства сложились не лучшим образом. Вряд ли будет справедливо сказать, что он обрел в монастыре надежное убежище.
Я внимательно посмотрел на лекаря.
– Вы правы. Он подвергся здесь жестоким насмешкам и гонениям, которых хотел избежать. Когда мы покончим с едой, брат Гай, я хотел бы вместе с вами осмотреть кухню, где вы обнаружили тело. Боюсь, мы сегодня слишком поздно встали.
– Разумеется, я отведу вас в кухню. Но я не могу надолго оставлять больных.
– Я не собираюсь злоупотреблять вашим временем. Получаса будет вполне достаточно, – заверил я, допил пиво, поднялся и закутался в плащ. – Господин Поэр останется здесь. Вчера он слишком утомился, и сегодня утром я позволил ему немного отдохнуть. Идемте, брат.
Мы прошли через главное помещение лазарета, где я увидел Элис, склонившуюся над постелью старого монаха. Никогда прежде мне не доводилось встречать такого древнего старика, как этот монах. Дышал он редко и прерывисто, и каждый вздох явно стоил ему огромных усилий. Зато сосед умирающего старца был его полной противоположностью – упитанный и румяный, он сидел в постели и сам с собой играл в карты. Слепой монах спал, сидя в кресле.
Брат Гай распахнул входную дверь и тут же отступил, потому что целый пласт снега, свалившись с порога, оказался на полу комнаты.
– Нам лучше надеть боты, – заметил брат Гай. – Иначе мы насквозь промочим ноги.
Он ушел за непромокаемой обувью, оставив меня на улице, под ослепительным голубым небом. Пар от моего дыхания клубился в неподвижном воздухе. За всю свою достаточно долгую жизнь я не мог припомнить более холодного дня. Снег был таким легким и пушистым, каким бывает лишь в дни жесточайших морозов. Говорят, по свежим сугробам любит разгуливать дьявол. Все дорожки занесло, и я порадовался, что захватил с собой палку: без нее мне было бы трудно сохранять равновесие. Тут вернулся брат Гай с двумя парами крепких кожаных бот.
– Мы держим их для монахов, которым приходится выходить за пределы монастыря, – пояснил он. – Дороги здесь круглый год грязные.
Мы затянули кожаные шнурки и двинулись по снегу, который доходил нам до середины голени. Смуглое лицо брата Гая казалось еще темней на фоне сверкающей белизны. Лишь небольшое расстояние отделяло нас от входа в кухню. Я заметил, что братский корпус и лазарет имеют общую стену, и спросил своего провожатого, нет ли в этой стене двери.
– Да, раньше такая дверь была, – кивнул он. – Но во время Великой Чумы ее заколотили, чтобы сократить риск распространения заразы. С тех пор она так и стоит заколоченная.
– Прошлой ночью, увидав больного юношу, я испугался, что у него чума, – признался я. – Мне случалось видеть, как люди за несколько дней сгорают от этой беспощадной болезни. Но разумеется, в гнилом и затхлом воздухе городов она распространяется куда быстрее, чем здесь.
– К счастью, мне редко приходилось иметь дело с больными чумой, – ответил брат Гай. – Причина большинства болезней, которыми страдают братья, – долгие молитвы в холодной церкви. И преклонный возраст, разумеется.
– У вас есть еще один больной, состояние которого показалось мне удручающим. Я имею в виду старика.
– Да, это брат Франциск. Ему девяносто четыре года. Он вступил в ту жизненную пору, когда человек впадает в детство, и к тому же захворал малярией. Полагаю, его пребыванию в этом мире скоро придет конец.
– А толстяк? Чем страдает он?
– У него язвы на ногах, такие же, как у брата Септимуса, только хуже. Я дренировал их, и теперь он отдыхает и набирается сил. Заставить его подняться на ноги будет непросто, – добавил брат Гай со снисходительной улыбкой. – Братья, даже выздоровев, покидают лазарет с большой неохотой. Брат Эндрю, например, стал постоянным нашим обитателем. С тех пор как он ослеп, он боится самостоятельно передвигаться. Боится даже выйти из палаты.
– И много престарелых монахов находится на вашем попечении?
– Двенадцать человек. Здешние обитатели живут подолгу. Четырем из моих подопечных больше восьмидесяти лет.
– Это доказывает, что монахи избегают тягот и горестей, которые сокращают жизнь большинства мирян.
– Или же наша вера укрепляет не только душу, но и тело. Мы пришли.
Брат Гай открыл передо мной массивную дубовую дверь. В полном соответствии с описанием, которое он дал мне минувшим вечером, в кухню вел небольшой коридор. Дверь в его конце была распахнута, и до меня доносились голоса, лязг ножей и звон посуды. Мои ноздри сразу защекотали соблазнительные запахи. Попав в просторную чистую кухню, я увидал с полдюжины служек, занятых приготовлением обеда.
– Итак, брат, когда вы вошли в кухню той злополучной ночью, где лежало тело? – обернулся я к брату Гаю.
Под любопытными взглядами служек лекарь сделал несколько шагов.
– Вот здесь, около большого стола. Тело лежало на животе, ногами к двери. А голова была вон там.
И он указал на железный чан с надписью «Масло». Я не сводил с него глаз, так же как и позабывшие о своих занятиях служки. Один из них перекрестился.
– Создается впечатление, удар был нанесен, как только эмиссар вошел в дверь, – предположил я.
Я заметил, что около того места, где лежало тело, стоит большой посудный шкаф. За ним вполне мог спрятаться убийца и, выждав подходящий момент, выскочить и нанести удар. Я подошел к шкафу, потом быстро сделал шаг вперед и взмахнул в воздухе палкой, так резко, что несколько служек испуганно отскочили.
– Да, здесь достаточно места, чтобы как следует замахнуться, – заключил я. – Теперь я имею представление о том, как действовал убийца.
– Обладая острым клинком и сильной рукой, это можно проделать, – задумчиво изрек брат Гай.
– И к тому же убийца владел мечом весьма искусно, – добавил я, оглядывая служек. – Кто из вас главный повар?
Вперед выступил бородач в покрытом пятнами фартуке.
– Я, сэр, – сказал он, низко поклонившись. – Ральф Спинли, к вашим услугам.
– Значит, вы здесь главный, господин Спинли. И у вас, конечно, есть ключи от кухни?
– Да, сэр.
– Войти сюда можно только одним путем – через ту дверь, что ведет во внутренний двор?
– Да, сэр.
– Скажите, а дверь в кухню запирается?
– В этом нет необходимости. Мы запираем лишь дверь во внутренний двор.
– У кого еще есть ключи?
– У брата лекаря, у аббата и у приора. И у господина Багги, привратника. Он проверяет, все ли в порядке, когда совершает ночной обход. А больше ключей ни у кого нет. Если кому-то требуется войти в кухню, он обращается ко мне. Сюда нельзя пускать кого попало, сэр, иначе от припасов быстро ничего не останется. И святые братья лишатся пропитания. Со здешним народом, сэр, надо держать ухо востро. Взять, к примеру, брата Габриеля. Хоть он и старший монах, а по утрам частенько бродит по коридору, выжидает, вдруг мы зазеваемся. Каждый не прочь побаловать себя чем-нибудь вкусненьким и…
– А как быть, если кому-то необходимо срочно попасть в кухню, а вас по какой-то причине нет в монастыре? – перебил я словоохотливого повара.
– За ключами можно обратиться к господину Багги или брату приору, – ответил повар и добавил с улыбкой: – Хотя не всякий решится побеспокоить их даже в случае крайней необходимости.
– Благодарю вас, господин Спинли, вы очень помогли мне.
Я зачерпнул рукой немного сладкого заварного крема из стоявшей поблизости миски и отправил в рот. Повар наблюдал за мной с несколько растерянным видом.
– Очень вкусно, – одобрительно кивнул я. – Не буду более отнимать вашего драгоценного времени, брат Гай. Надеюсь, вы будете столь любезны и подскажете мне, где найти брата казначея. Я хотел бы побеседовать с ним.
Брат Гай указал мне, где находится монастырское казначейство, и я побрел по снегу, поскрипывавшему под моими кожаными ботами. В отличие от вчерашнего дня сегодня во дворе было тихо и безлюдно. В такой холод и люди и собаки предпочитали сидеть дома. Размышляя над обстоятельствами убийства, я все более убеждался в том, что смертельный удар Синглтону нанес человек, прекрасно владеющий мечом и обладающий незаурядной физической силой. Трудно было представить, чтобы кто-нибудь из здешних обитателей мог совершить такое. Аббат, бесспорно, был крупным, рослым мужчиной, так же как и брат Габриель, однако владение мечом – искусство, доступное лишь представителям высших сословий, а не монахам. На память мне тут же пришли слова повара о том, что Габриель частенько бродит около кухни. Все это очень странно, подумал я. Брат ризничий отнюдь не производил впечатления чревоугодника, способного тайком утащить со стола лакомый кусок.
Я окинул взглядом занесенный снегом двор и со вздохом подумал, что до Лондона нам сейчас никак не добраться. Не слишком приятно было сознавать, что мы с Марком волею случая стали кем-то вроде пленников, отрезанных от всего мира. И скорее всего, здесь, в этих стенах, находится убийца. Тут я обратил внимание, что бессознательно иду по самой середине двора, подальше от теней, бросаемых стенами, от дверей, за каждой из которых может подстерегать опасность. Я вздрогнул. В полном одиночестве, среди белого сверкающего безмолвия мне стало не по себе, и я вздохнул с облегчением, когда увидел Багги и рядом с ним – одного из служек. Вооружившись лопатами, они расчищали дорожку, ведущую к главным воротам монастыря.
Когда я подошел, привратник, раскрасневшийся от работы, вскинул голову. Его помощник, крепкий молодой парень, лицо которого было обезображено многочисленными бородавками, смущенно улыбнулся и поклонился. Оба они так разгорячились от усилий, что распространяли вокруг себя крепкий запах пота.
– Доброе утро, сэр, – произнес Багги.
В тоне его не осталось и следа прежней грубости; вне всякого сомнения, он получил указание обращаться со мной со всей возможной почтительностью.
– Жуткий холод сегодня.
– Да, сэр, прохладно. Зима в этом году пришла рано.
– Уж если мы встретились, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, господин Багги. Относительно ваших ночных обходов.
Привратник кивнул, опершись на лопату.
– Я совершаю обход дважды за ночь. В девять часов и в половине четвертого. Кто-нибудь из нас – или я, или Дэвид – обходит двор и проверяет двери всех помещений.
– А ворота? Вы запираете их на ночь?
– Да, а как же иначе. В девять часов. И открываю в девять часов утра, после заутрени. Когда ворота заперты, в монастырь не проберется даже собака.
– И кошка тоже, – добавил молодой служка.
Взгляд у него был живой и сообразительный. Как видно, природа обделила его внешней привлекательностью, но не умом.
– Насчет кошек я не стал бы утверждать с уверенностью, – возразил я. – Они обладают немалой ловкостью и могут вскарабкаться на стену. Как, впрочем и люди.
Подобное предположение явно пришлось привратнику не по душе.
– Вряд ли найдется кошка, способная вскарабкаться на стену высотой двенадцать футов, – процедил он. – О людях я уж и не говорю. Вы видели здешние стены, сэр. Они из гладкого камня, без всяких уступов и трещин. За них не зацепишься.
– Значит, стены вокруг монастыря совершенно неприступны?
– Это не совсем так, сэр. У задней стены камень немного раскрошился. Но та стена выходит на топкое болото, и к ней невозможно подобраться, особенно ночью. Достаточно сделать неверный шаг, и тебя с головой затянет в трясину. Чмок, и поминай как звали, – добавил Багги, взмахнув рукой.
– Если в монастырь невозможно проникнуть, зачем тогда вы совершаете обходы?
Багги придвинулся ко мне ближе, и я невольно отшатнулся, спасаясь от запаха немытого потного тела. Привратник, впрочем, не обратил на это ни малейшего внимания.
– Дьявол искушает людей, сэр, – доверительно сообщил он. – Даже здесь, в монастыре, можно впасть в грех. Во времена старого приора никакого порядка здесь не было. Приор Мортимус приказал мне совершать обход. И ежели случится заметить, что кто-то из монахов бродит по монастырю, все равно с какой целью, я должен незамедлительно ему докладывать. Я так и поступаю, – заявил он с самодовольной улыбкой. – Можете не сомневаться, меня не возьмешь ни испугом, ни посулами.
– Вы, конечно, помните ночь, когда был убит эмиссар Синглтон. Может, вы заметили что-нибудь странное? Например, признаки того, что в монастырь пробрался посторонний?
Багги покачал головой.
– Нет, сэр. В ту ночь я сам совершал обход и могу клясться, что между половиной четвертого и половиной пятого все было в точности как обычно. Я проверил дверь, ведущую в кухонный коридор, и она была заперта. Что до эмиссара, то он мне встретился собственной персоной, – важно добавил привратник.
– Да, я слышал об этом. И где же вы его увидели?
– Я как раз проверял двери братского корпуса, когда заметил – кто-то идет. Понятное дело, я его окликнул. Это был эмиссар Синглтон, полностью одетый, словно он и не ложился.
– Что же заставило его подняться в такой глухой ночной час?
– Он сказал, сэр, что у него назначена встреча. – Багги вновь самодовольно улыбнулся, явно наслаждаясь оказанным ему вниманием. – А еще он вот что сказал: мол, если увидишь кого из братьев и тот скажет, что идет на встречу с эмиссаром, пропусти его, не задерживая.
– Значит, он собирался тайно переговорить с кем-то из монахов?
– Похоже, что так, сэр, похоже, что так. И столкнулись-то мы с господином Синглтоном совсем близко от двери в кухню. Буквально в нескольких шагах.
– А сколько было времени, вы не запомнили?
– Наверное, около четверти пятого. Я почти закончил свой обход.
Я указал глазами на огромное здание за спиной Багги.
– Церковь запирается на ночь?
– Нет, сэр, никогда. Но я по обыкновению обошел вокруг церкви, и все было спокойно. В половине пятого я вернулся в свою сторожку. Приор Мортимус дал мне маленькие часы, – добавил он с гордостью, – и потому я всегда точно знаю, сколько времени. Я оставил у ворот Дэвида, а сам завалился в постель. Только спать мне пришлось недолго. В пять часов поднялась суматоха.
– Итак, эмиссар Синглтон собирался встретиться с кем-то из монахов. Создается впечатление, что именно этот монах – виновник свершившегося злодеяния.
– Никого из посторонних той ночью в монастыре не было, – заявил Багги после минутного раздумья. – Вот все, что я могу сказать. Украдкой пробраться в монастырь невозможно.
– Не стал бы утверждать это столь категорично, – возразил я. – Но все же присутствие посторонних в монастыре той ночью маловероятно. Благодарю вас, господин Багги, вы очень помогли мне.
Я повернулся и двинулся прочь, а привратник и его помощник вновь налегли на лопаты.
Теперь я направил свои стопы к зеленой двери, за которой располагалось монастырское казначейство. Войдя без стука, я очутился в комнате, обстановка которой была мне привычна с молодых лет: вдоль беленых стен тянулись полки, заставленные бухгалтерскими книгами, повсюду теснились письменные столы, заваленные документами и счетами. За столами сидели два монаха, погруженные в работу. Один из них, пожилой, красноглазый, считал деньги. Другой, молодой, бородатый, нахмурившись, листал учетную книгу. В нем я узнал того самого злополучного юнца, что прошлым вечером проигрался в карты. У дальней стены стоял сундук, запертый навесным замком впечатляющих размеров; вне всякого сомнения, именно там и находилась монастырская казна.
При моем появлении оба монаха вскочили на ноги.
– Доброе утро, – приветствовал я их. Вместе со словами изо рта у меня вырвалось облачко пара – комната не отапливалась. – Я хотел бы увидеть брата Эдвига.
Молодой монах указал глазами на одну из дверей.
– Брат Эдвиг сейчас беседует с аббатом…
– Они там? Я присоединюсь к ним, – заявил я и, не обращая внимания на протестующие жесты обоих монахов, подошел к двери.
Распахнув ее, я оказался на лестнице. Она вела на небольшую площадку с окном, из которого открывался вид на заснеженный двор. Там же находилась дверь, из-за которой раздавались голоса. Я замер, затаив дыхание, однако не смог разобрать ни слова. Оставалось лишь открыть дверь и войти.
Теперь я прекрасно слышал раздраженный голос аббата:
– Мы должны запросить больше. Нам не пристало отдавать такой изрядный кусок меньше чем за три сотни.
– Господин аббат, д-деньги н-нам нужны сейчас. Если он г-готов выложить за землю наличные, нельзя упускать т-такой случай!
Несмотря на заикание, в голосе казначея слышались металлические нотки. Тут аббат обернулся и, завидев меня, пришел в откровенное замешательство:
– О, господин Шардлейк…
– Сэр, мы с-сейчас обсуждаем п-проблемы, не имеющие никакого отношения к интересующему вас д-делу, – выпалил казначей, вспыхнув от досады.
– Боюсь, сейчас в вашем монастыре нет проблем, не имеющих отношения к интересующему меня делу, – хладнокровно возразил я. – Если я всякий раз буду стучать и ждать разрешения войти, это вряд ли пойдет на пользу расследованию, которым я занят в настоящее время.
Брат Эдвиг, сделав отчаянное усилие, подавил приступ злобы. Передо мной вновь стояло живое воплощение любезности и исполнительности.
– Да, сэр, вы п-правы, – пробормотал он, взмахнув пухлыми руками. – Прошу п-простить мне мою неучтивость. Мы с отцом аббатом об-бсуждали ф-фи-нансовые дела. Нам необходимо продать некоторые земли, дабы изыскать с-средства на ремонт церкви. В-вы сами понимаете, это никак не с-связано…
Лицо его вновь залила краска, и он замолчал, не в силах подобрать подходящие слова.
– Это никак не связано с печальным событием, приведшим вас в наш монастырь, – пришел к нему на помощь аббат, полностью взявший себя в руки.
– Брат казначей, я полагаю, что именно этот вопрос может иметь самое непосредственное отношение к упомянутому вами печальному событию, – заявил я, опускаясь на стул у письменного стола с множеством ящиков. Помимо этого стола, нескольких стульев и полок, уставленных бухгалтерскими книгами, в комнате более не было никакой мебели. – Я был бы вам признателен, если бы вы пролили свет на некоторые факты.
– Я к в-вашим услугам, сэр.
– Доктор Гудхэпс сообщил мне, что накануне своей гибели эмиссар Синглтон просматривал расчетную книгу, которую получил у вас. А после его гибели книга исчезла.
– Но она в-вовсе не исчезла, сэр. Она по-прежнему находится в моем к-кабинете.
– Возможно, вы будете столь любезны и сообщите мне, какого рода сведения содержатся в этой книге.
Казначей погрузился в задумчивость.
– С-сразу трудно п-припомнить, сэр, – пробормотал он. – Если мне не изменяет память, там п-перечислены расходы на лазарет. Мы вносим расходы на различные с-службы, лазарет и ризницу, в отдельные книги. А п-потом сводим воедино и с-составляем единый п-перечень расходов монастыря…
– Мне сообщили, что эмиссар Синглтон интересовался несколькими расчетными книгами. Вероятно, сохранились записи, позволяющие уточнить, какие именно книги он просматривал.
– Да, т-такие записи есть, – нахмурившись, кивнул казначей. – Однако эмиссар неоднократно б-брал с полки книги, не потрудившись сказать об этом мне или моим п-помощникам.
– Так значит, вы не знаете точно, какие именно книги он просматривал?
Казначей вновь всплеснул пухлыми руками.
– Откуда мне это з-знать, если он не с-считал нужным ставить меня в известность? Мне очень жаль, но…
Я понимающе кивнул.
– Надеюсь, теперь в вашей конторе все в порядке?
– Хвала Всевышнему, да.
– Рад слышать это, – произнес я, поднимаясь. – Будьте так добры, распорядитесь доставить все расчетные книги за последний год в мою комнату. И те, где перечислены расходы по отдельным статьям, тоже…
– Как, сэр, вы хотите просмотреть все книги за год?
Вид у казначея был столь изумленный, словно я приказал ему скинуть сутану и нагишом прогуляться по монастырскому двору.
– Но это весьма затруднит нашу работу. Без этих книг мы не сможем вести расчеты и…
– Они нужны мне всего лишь на одну ночь. Самое большее, на две.
Брат казначей явно не хотел уступать, но тут вмешался аббат Фабиан.
– Мы должны беспрекословно выполнять все требования посланника короля, брат Эдвиг. Сэр, книги будут незамедлительно доставлены в вашу комнату.
– Очень вам признателен. Кстати, господин аббат, прошлой ночью я навестил того несчастного послушника. Молодого Уэлплея.
– Да, я слыхал об этом, – со скорбным видом кивнул аббат. – Мы с братом Эдвигом навестим больного позднее.
– Я очень з-занят, – пробурчал казначей. – Необходимо подсчитать, сколько мы п-потратили на благотворительность за последние месяцы…
– Тем не менее, брат Эдвиг, вы являетесь моим ближайшим помощником после приора Мортимуса и потому обязаны сопроводить меня к постели страждущего, – непререкаемым тоном заявил аббат. – К тому же брат Гай подал жалобу на приора, и мы…
– Брат Гай предъявил приору весьма серьезные претензии, – вмешался я. – Он утверждает, что вследствие излишне сурового обращения жизнь юного послушника подвергается опасности.
– Уверяю вас, сэр, я самым тщательным образом проверю все обстоятельства данного дела, – заявил аббат, вскинув руку.
– Позволено ли мне будет узнать, господин аббат, какой именно проступок совершил этот юноша? За что его подвергли столь жестокому наказанию?
Аббат в некотором замешательстве пожал плечами.
– Если говорить откровенно, господин Шардлейк…
– Да, прошу вас, будьте предельно откровенны.
– Этому юноше не по душе новые порядки. Главным образом, церковная служба по-английски. Он привык к латинской мессе, к латинским песнопениям. И утверждает, что при переходе на английский язык служба утратит часть своего благолепия.
– Странно, что в таком юном возрасте он столь тверд в своих привычках.
– Саймон очень музыкален и помогает брату Габриелю в работе с хором. Одаренный юноша, бесспорно, но чересчур самонадеянный. Ему не хватает кротости и смирения, приличествующих его положению. Представьте только, он позволяет себе громко высказываться в доме собраний, хотя послушнику это не пристало…
– Вот как? И о чем же он высказывался? Я надеюсь, в отличие от брата Джерома, он не призывал пренебречь распоряжениями короля?
– Ни один из моих монахов, сэр, повторяю, ни один не станет призывать к бунту и неповиновению, – твердо произнес аббат. – Что касается брата Джерома, он не принадлежит к нашему братству. К тому же он лишился рассудка.
– Я помню это. Так значит, Саймона Уэлплея в наказание за излишнюю строптивость отправили работать в конюшни и заставили питаться хлебом и водой. Что ж, вас нельзя упрекнуть в излишней снисходительности в отношении этого юноши.
– Саймон множество раз совершал серьезные проступки, – залившись краской, пробурчал аббат. – Возможно, брат приор проявил излишнюю суровость, но…
– Вы сказали, Саймон помогает брату Габриелю работать с хором, – перебил я. – Насколько я помню, с братом Габриелем недавно вышла довольно неприглядная история?
Аббат принялся нервно теребить рукав своего одеяния.
– На исповеди Саймон Уэлплей признался… что испытывает нечестивое вожделение, – выдавил он из себя. – По отношению к брату Габриелю. Да, сэр, он согрешил, но лишь в мыслях. Брат Габриель ничего не знал об искушении, которому дьявол подвергает бедного послушника. Два года назад у него действительно были неприятности… но с тех пор он чист. Приор Мортимус никогда не допустит, чтобы в нашем монастыре повторилось нечто подобное. Он строго блюдет нравы братии, очень строго.
– Ни один из братьев не занимается исключительно наставлением послушников, так ведь? В монастыре слишком мало монахов.
– Со времен Великой Чумы численность монахов во всех монастырях значительно уменьшилась, – печально сказал аббат. – Но теперь, когда под мудрым руководством короля религиозная жизнь страны становится все более полной и насыщенной, можно рассчитывать и на возрождение святых обителей. Я надеюсь, что все больше молодых людей будут испытывать тяготение к служению Господу…
Я очень сомневался, что аббат верит своим словам. Признаки того, что устремления короля далеки от возрождения монастырей, были слишком очевидны, и не заметить их мог лишь слепец или безумец. Однако голос аббата звучал слишком бодро, слишком уверенно, и глаза его возбужденно блестели; возможно, он искренне надеялся, что монастырям удастся не только выжить, но и обрести былое могущество. Я бросил взгляд на казначея; тот взял со стола какую-то бумагу и сосредоточенно изучал ее, всем своим видом показывая, что ему не до разговоров.
– Кто знает, что готовит нам будущее? – глубокомысленно изрек я и двинулся к дверям. – Приношу вам свою глубокую благодарность, господа. Не смею более отвлекать вас от дел. К тому же мне необходимо осмотреть церковь и поговорить с братом Габриелем.
Аббат проводил меня настороженным взглядом, а казначей так и не поднял голову от бумаг.
Вновь выйдя на воздух, я ощутил настоятельную потребность посетить уборную. Прошлым вечером брат Габриель показал мне, где она находится; для того чтобы скорее попасть туда, следовало пройти через лазарет и пересечь хозяйственный двор.
Я торопливо прошагал через вестибюль лазарета и оказался в хозяйственном дворе. Поток сточных вод, вытекающий из примыкающего к лазарету банного корпуса и уборной, жизнерадостно булькал, не замерзая на морозе. Я отдал дань изобретательности строителей монастыря, проявивших такую заботу о обитателях. Даже в Лондоне немногие дома были снабжены подобными удобствами, и я подчас с тревогой думал о том, что же будет, когда глубокая выгребная яма в моем саду в конце концов переполнится. По двору, расчищенному от снега, громко квохтая, разгуливали куры. Пара свиней развалилась на соломе, лениво поглядывая на мир поверх низких стен дощатого загона. Рядом я увидел Элис, которая выливала в свиное корыто помои из ведра. Я направился прямиком к ней. Телесные мои нужды могли подождать.
– У вас множество обязанностей, Элис. Заботитесь не только о больных, но и о свиньях.
– Да, сэр, – почтительно улыбнувшись, ответила Элис – Для прислуги всегда найдется работа.
Я заглянул в свинарник, раздумывая, нельзя ли спрятать что-нибудь под слоем соломы и навоза. Впрочем, коричневые, поросшие клочковатой шерстью животные, несомненно, мигом разрыли бы тайник. Запятнанную кровью одежду они, скорей всего, сожрали бы, но меч и ларец с мощами вряд ли возбудили бы их аппетит. Я окинул взглядом хозяйственный двор.
– Я вижу, у вас здесь только куры, – обратился я к Элис. – Неужели нет ни одного петуха?
– Нет, сэр, – покачала она толовой. – Бедный Джонас погиб. Это ведь его обезглавили на алтаре. На редкость красивый был петух. Бывало, так важно вышагивал, что невозможно удержаться от смеха.
– Да, петухи очень забавные создания. Выступают так надменно, словно воображают себя королями в окружении подданных.
– Именно таким и был Джонас, – улыбнулась Элис. – Знали бы вы, как лукаво он на меня поглядывал! Иногда устраивал настоящие представления – грозно кричал, бил крыльями. Но на самом деле был трусоват: стоило к нему приблизиться, пускался наутек.
К немалому моему изумлению, голубые глаза девушки наполнились слезами, и она низко склонила голову, чтобы скрыть их. Вне всякого сомнения, Элис обладала не только отвагой и выносливостью, но и нежным, отзывчивым сердцем.
– Трудно представить себе более мерзкое преступление, чем осквернение церкви, – произнес я.
– Бедный Джонас, – пробормотала девушка и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
– Скажите, Элис, а когда вы обнаружили, что петух исчез?
– Наутро после убийства.
Я вновь окинул взглядом хозяйственный двор.
– Сюда ведь можно попасть только через лазарет, не так ли?
– Да, сэр.
Я удовлетворенно кивнул. Еще одно подтверждение тому, что убийца являлся обитателем монастыря и был прекрасно знаком с расположением всех монастырских служб и зданий. Тут резкая боль в животе подсказала мне, что медлить более нельзя. Неохотно расставшись с Элис, я поспешил к своей цели.
Никогда прежде мне не доводилось бывать в монастырской уборной. В школе в Личфилде по поводу этого заведения ходило множество скабрезных шуток, однако уборная в Скарнси ничем особенным не отличалась. В просторной комнате царил полумрак, ибо единственное окно находилось под самым потолком. Вдоль стены тянулась деревянная скамья с круглыми отверстиями. В дальнем конце комнаты находились закрытые кабинки, предназначенные для старших монахов Я направился к ним, пройдя мимо двух восседавших на общей скамье святых братьев. Одним из них, был молодой помощник казначея. Второй как раз встал, привел в порядок свое одеяние и неловко поклонился мне.
– Ты что, собираешься проторчать здесь все утро, брат Ателстан? – обратился он к своему товарищу.
– Оставь меня в покое. Меня мучают колики.
Я зашел в кабинку, запер дверь на засов и с облегчением опустился на сиденье. Удовлетворив нужду, я некоторое время сидел, прислушиваясь к далекому бульканью воды. На ум мне вновь пришла Элис. Если монастырь закроют, она останется без работы и крова. Я ломал голову над тем, как помочь девушке; возможно, мне удастся подыскать ей место в городе. Грустно было сознавать, что девушка столь выдающихся достоинств вынуждена скитаться по чужим углам. Как она горевала о смерти петуха, как привлекательна она была в печали! Как мне хотелось взять ее за руку, успокоить, утешить! Я покачал головой, отгоняя наваждение. Предупредив Марка, чтобы он не позволял себе ничего лишнего с Элис, я сам мечтаю о подобных вольностях.
Вдруг какой-то звук отвлек меня от размышлений, заставил вскинуть голову и затаить дыхание. Кто-то расхаживал по уборной. Двигался он чрезвычайно тихо, и все же я слышал осторожные шаги, шарканье кожаных подошв о каменный пол. Сердце мое колотилось как бешеное, ощущение опасности охватило меня с новой силой. Я бесшумно поднялся, завязал штаны и нащупал рукоятку кинжала. Нагнувшись, я приложил ухо к дверям кабинки. До меня донеслось приглушенное дыхание: кто-то стоял у самых дверей.
Я закусил губу. Молодой монах, страдающий от желудочных колик, надо полагать, уже ушел, и я нахожусь в уборной один на один с неизвестным, быть может, с убийцей Синглтона. Признаюсь, мысль об этом привела меня в смятение.
Дверь кабинки открывалась наружу. Стараясь не произвести ни единого звука, я отодвинул засов, потом отступил на шаг и ударом ноги распахнул дверь. Раздался испуганный вскрик, и взору моему предстал брат Ателстан. Он отскочил назад и теперь махал в воздухе руками, пытаясь сохранить равновесие. К великому своему облегчению, я увидел, что в руках у него нет никакого оружия. Когда я приблизился к нему, сжимая кинжал, глаза монаха от страха округлились, как блюдца.
– Что вы замышляете? – рявкнул я. – Я слышал, вы стояли у дверей.
Молодой монах судорожно вздохнул, его выступающий кадык заходил туда-сюда на тонкой шее.
– Уверяю вас, сэр, я не собирался причинять вам вред! Я как раз хотел постучать, когда вы распахнули дверь!
Он был бледен, как полотно. Поняв, что противник не представляет угрозы, я опустил кинжал.
– Зачем вы подошли к дверям? – процедил я.
Испуганный взгляд монаха метался по сторонам.
– Сэр, мне необходимо поговорить с вами с глазу на глаз, – пролепетал он. – Поэтому я выжидал, когда мы с вами останемся одни.
– И о чем же вы намерены говорить?
– Здесь не место для подобной беседы, сэр, – резонно возразил монах. – В любую минуту сюда могут войти. Прошу вас, сэр, некоторое время спустя подойдите к пивоварне. Я буду ждать вас там. Она находится рядом с конюшнями, и сегодня там нет ни души.
Я внимательно разглядывал брата Ателстана. Казалось, он вот-вот лишится чувств от волнения.
– Хорошо. Только я приду со своим помощником.
– Разумеется, сэр, как вам будет…
Тут в уборную вошел долговязый тощий брат Джуд. Брат Ателстан осекся и быстро вышел. Эконом, которого телесная нужда, без сомнения, отвлекла от составления меню вкусного и питательного обеда для монахов, бросил на меня любопытный взгляд. Поклонившись, он направился к кабинке, закрыл дверь и с лязгом задвинул затвор. Тут только я заметил, что весь дрожу. Я трясся, как осиновый лист, с головы до пят.