ГЛАВА 11
Несколько раз глубоко вздохнув, я вновь обрел присутствие духа и поспешил в лазарет. Марка я застал на лазаретской кухне. Он сидел за столом и беседовал с Элис, которая мыла посуду. Вид у девушки был оживленный и довольный, в поведении ее вовсе не было той скованности, которая появлялась в моем присутствии. Я ощутил легкий укол ревности.
– У вас есть выходные? – поинтересовался Марк.
– Да, я свободна полдня каждую неделю. Иногда, если у нас нет тяжелых больных, брат Гай позволяет мне отдыхать целый день.
Тут они оба обернулись и заметили меня.
– Марк, нам надо поговорить, – сухо проронил я.
Марк последовал за мной в нашу комнату, где я рассказал ему о предстоящей встрече с братом Ателстаном.
– Ты пойдешь со мной. И захвати с собой меч. Судя по всему, этот малый не представляет опасности. Он сам боится всего на свете. Но осторожность никогда не бывает излишней.
Мы вышли в главный двор, где Багги и его помощник по-прежнему разгребали снег, и направились к пивоварне. Проходя мимо конюшни, я заглянул в распахнутые двери; конюх сгребал сено, а лошади, пуская ноздрей густой пар, наблюдали за ним. Уж конечно, подобная тяжелая работа была губительна для слабого и болезненного юноши, такого, как Саймон Уэлплей.
Я распахнул дверь в пивоварню. Там было тепло. В очаге тихо тлел огонь. Лестница вела в сушильню, расположенную наверху. В главном помещении, заставленном бочками и чанами, не было ни души. Я вздрогнул, услышав какой-то шорох и, подняв голову, увидел сидевших на стропилах кур.
– Брат Ателстан! – позвал я громким шепотом.
За нашими спинами раздался какой-то приглушенный звук, и Марк потянулся к мечу. Из-за огромной бочки появилась тощая фигура молодого монаха. Он поклонился.
– Спасибо, что пришли, господа.
– Я надеюсь, что лишь желание сообщить действительно важные сведения заставило вас побеспокоить меня в уборной. Мы здесь одни?
– Да, сэр. Сегодня пивовару здесь делать нечего. Хмель еще не высох.
– По-моему, курам не место в пивоварне. Здесь повсюду их дерьмо.
Монах напряженно улыбнулся, теребя свою жиденькую бородку.
– Наш пивовар утверждает, что куриное дерьмо только улучшает вкус пива. Добавляет к нему легкую горчинку, – сообщил он.
– Думаю, горожане, покупающие ваше пиво, вряд ли с ним согласятся, – насмешливо заявил Марк.
Брат Ателстан приблизился, не сводя с меня настороженного взгляда.
– Сэр, вам, разумеется, известно, что согласно последним распоряжениям лорда Кромвеля всякий монах, желающий подать жалобу, должен обращаться не к своему аббату, а непосредственно в кабинет главного правителя.
– Да, конечно. Вы что, собираетесь подать жалобу?
– Нет, скорее, я хочу сообщить вам некоторые факты. – Монах глубоко вздохнул, словно набираясь смелости. – Я знаю, что лорд Кромвель собирает сведения о непорядках в монастырях. Я также слышал, что за подобные сведения он предоставляет награду.
– Да, если это и в самом деле ценные сведения, – усмехнулся я, с интересом разглядывая монаха.
Мне часто приходилось иметь дело с доносчиками, и в последнее время численность этого презренного племени возросла неимоверно. Возможно, в ту роковую для себя ночь Синглтон собирался встретиться именно с братом Ателстаном? Но, судя по всему, молодой человек впервые выступал в подобной роли. Он вожделел получить награду, однако умирал от испуга.
– Я думаю, это очень ценные сведения, – пролепетал он. – Думаю, они помогут вам выяснить, кто убил эмиссара Синглтона.
– Перейдем к делу, – отрезал я. – Что вы намерены мне сообщить?
– Это касается старших монахов, сэр. Тех, что занимают высокие должности. Так вот, им не по нраву распоряжения лорда Кромвеля. Более строгие правила, церковная служба на английском и все такое. Я сам слышал, как они говорили об этом в доме собраний. Тихонько перешептывались друг с другом.
– Что именно вы слышали?
– Они говорили, все эти распоряжения измыслили люди, которые не имеют представления о жизни в монастырях. Аббат, брат Гай, брат Габриель и брат Эдвиг, под началом которого я служу, – они все так думают.
– Вы забыли приора Мортимуса.
– Этот всегда согласен с большинством, – пожал плечами брат Ателстан.
– Подобного правила придерживается не он один. Скажите, брат Ателстан, а не мечтает ли кто-нибудь из ваших старших монахов о возвращении власти Папы? Или, может, они осуждают развод короля или деяния лорда Кромвеля?
– Нет, сэр, ничего такого они не говорили, – сказал брат Ателстан после минутного раздумья. – Но если это вам нужно, я готов заявить, что они выступали против короля и лорда Кромвеля.
– Вряд ли ваши разоблачения прозвучат убедительно, – усмехнулся я. – Уж слишком вы мямлите и трясетесь. Да и глаза боитесь поднять от пола. Суду будет так же трудно принять на веру ваши слова, как и мне сейчас.
Молодой монах вновь принялся теребить свою бородку.
– Если я могу быть полезен вам или лорду Кромвелю, сэр, – пробормотал он, – то я буду счастлив оказать любое содействие.
– Могу я узнать, брат Ателстан, в чем причина вашего намерения во что бы то ни стало погубить старших монахов? С вами плохо здесь обращаются?
– Я работаю под началом брата Эдвига. И этот изверг буквально сживает меня со свету.
– Но почему? И каким образом он досаждает вам?
– Он заставляет меня работать как проклятого. Если при сведении баланса не хватает хотя бы пенни, он требует, чтобы я вновь проверил все расчеты. Недавно я совершил небольшую ошибку, и теперь он держит меня в конторе днями и ночами. Хорошо, что сегодня он куда-то уехал, иначе я не решился бы от лучиться на столь долгое время.
– Понятно, – кивнул я. – Ваш патрон настолько жесток, что заставляет вас исправлять совершенные вами же ошибки. И вы решили, что жизнь ваша станет легче, если вы навлечете на него гнев лорда Кромвеля. А заодно и на брата Габриеля и на прочих старших монахов.
Брат Ателстан устремил на меня исполненный недоумения взгляд.
– Но разве лорд Кромвель не требует от монахов, чтобы они сообщали обо всех случаях неповиновения и отступления от новых распоряжений? Я всего лишь хотел ему помочь.
– Брат Ателстан, я прибыл сюда, дабы расследовать обстоятельства смерти эмиссара Синглтона, – произнес я с тяжким вздохом. – Если вы располагаете сведениями, которые могут пролить свет на эти обстоятельства, я готов вас выслушать. Если же нет, вы напрасно занимаете мое время.
– Мне очень жаль.
– Прошу вас, оставьте нас.
Молодой монах, похоже, хотел сказать что-то еще, но потом счел за благо промолчать и торопливо покинул пивоварню. Я пнул ногой стоявшую рядом бочку и злобно рассмеялся.
– Господи, что за низкая тварь! Напустил столько туману, а сам не сумел придумать даже толковый поклеп.
– Хлопот с этими доносчиками много, а пользы от них мало, – заметил Марк и тут же подскочил, громко выругавшись: куриное дерьмо упало ему на куртку.
– Да, доносчики вроде этих кур – им все равно, кого выпачкать в дерьме, – философски изрек я, прохаживаясь по пивоварне. – Господи, стыдно вспомнить, но, когда этот олух стоял за дверью моей кабинки, у меня душа ушла в пятки. Я подумал, убийца Синглтона решил расправиться и со мной.
Марк серьезно поглядел на меня.
– Скажу откровенно, сэр, мне не слишком нравится разгуливать по этому монастырю в одиночку. Того и гляди, начнешь шарахаться от собственной тени. Думаю, нам с вами лучше держаться вместе.
– Нет, у нас слишком много работы, – возразил я. – Возвращайся в лазарет. Кажется, ты хорошо поладил с Элис.
– Когда вы вошли, она как раз рассказывала мне о своей жизни, – с самодовольной улыбкой сообщил Марк.
– Отлично. Ступай, продолжи эту увлекательную беседу. А я отправлюсь в церковь, к брату Габриелю. Возможно, у него тоже возникнет желание поведать мне историю собственной жизни. Насколько я понимаю, времени для того, чтобы осмотреть территорию монастыря, у тебя пока не было?
– Нет, сэр.
– Что ж, надеюсь, ты все же найдешь для этого часок. Кстати, когда соберешься на прогулку, возьми у брата Гая кожаные боты. – Я внимательно поглядел на Марка и многозначительно добавил: – И прошу тебя, будь осторожен.
У церковных дверей я немного помедлил, наблюдая, как один из кухонных работников устало бредет по снегу. Его штаны из грубой дешевой шерсти промокли насквозь чуть ли не до колена, и я мысленно поблагодарил брата Гая за кожаные боты. Служкам, как видно, непромокаемой обуви не полагалось. Прижимистый брат Эдвиг никогда не позволил бы подобного расточительства.
Повернувшись, я стал обозревать церковный фасад. Громадные деревянные двери, не менее двадцати футов высотой, обрамляла затейливая каменная резьба, изображавшая горгулий и других чудовищ. Лица монстров, призванных отпугивать от церкви духов зла, стерлись от времени, однако по-прежнему сохраняли живость и выразительность. Монастырская церковь, подобно исполинским соборам, украшающим главные площади городов, призвана была поражать людское воображение, являя собой подобие царствия небесного. В такой обстановке вера в силу молитвы, способной вызволить души усопших из чистилища, возрастала многократно, так же как и вера в целительную силу святых мощей. С усилием открыв тяжелую дверь, я вошел в пустынное гулкое помещение.
Величественные сводчатые арки центрального нефа возносились на высоту не менее чем сто футов; их поддерживали расписные колонны. Пол был выложен желтой и синей плиткой. Взор мой сразу же устремился к алтарной перегородке. Она была расписана фигурами святых, а на вершине ее, в ярком свете свечей, возвышались статуи, изображавшие Иоанна Крестителя, Пресвятую Деву и Спасителя. В большое окно в восточном конце церкви, устроенное для того, чтобы помещение заливали лучи утреннего света, был вставлен искусный витраж в оранжевых и желтых тонах. Благодаря этому свет, проникающий в главный неф, приобретал нежный умиротворяющий оттенок, смягчающий пестроту красок настенной росписи. Вне всякого сомнения, строители, возводившие церковь, знали, как создать атмосферу покоя и благолепия.
Я медленно прошелся по нефу. Вдоль стен стояли раскрашенные статуи святых и маленькие ковчеги, покрытые атласом; перед каждым из них горела свеча. Церковный служка, бесшумно ступая, заменял догоревшие свечи новыми. Я поочередно заглянул в боковые часовни; в каждой из них был свой алтарь, освещенный свечами, а около него стояли статуи. Мне пришло в голову, что каждая из этих часовен, с их алтарями, статуями и гробницами, могла служить неплохим местом для тайника.
В обеих боковых часовнях монахи служили мессу о заказу кого-то из местных жителей. Состоятельные люди, напуганные перспективой долгих страданий в чистилище, отнимали немало средств от своих семей и перечисляли их монахам, в надежде, что монастырская месса поможет избавить их души от грядущих мытарств. Любопытно, на сколько дней сокращает пребывание в чистилище здешняя месса: в некоторых монастырях говорят о ста днях, в других обещают целую тысячу. Увы, столь сильное средство спасения души доступно лишь богатым. А те, кто не имеет денег, чтобы заказать церковную службу, будут томиться в чистилище весь срок, положенный от Бога. Не зря мы, реформаторы, называем чистилище доходным местом. Латинское пение, несмотря на всю свою стройность и благозвучность, пробудило во мне приступ раздражения.
Дойдя до алтарной перегородки, я огляделся по сторонам. Клубы пара, вырывавшиеся из моего рта, ибо в церкви было едва ли теплее, чем на улице, таяли в желтоватом воздухе. По обеим сторонам алтарной перегородки я заметил лестницы, позволяющие подняться на хоры. Еще раз окинув церковь взором, я заметил, что вдоль стен тянется узкая навесная дорожка, огороженная перилами. Над дощатой дорожкой стены образовывали сводчатую арку. Слева на стене, от самой крыши до пола, зияла широкая щель, окруженная темными пятнами сырости. Я вспомнил, что норманнские церкви и соборы, на вид чрезвычайно крепкие и прочные, в действительности такими не являются. Толщина стен подобных сооружений иногда достигает двадцати футов, однако наряду с дорогостоящим камнем здесь зачастую использовались дешевые и ненадежные строительные материалы.
Краска на стене, по которой бежала трещина, облупилась, внизу я заметил груду штукатурки. Закинув голову, я разглядел, что в нишах над навесной дорожкой тоже стоят статуи; все они изображали фигуру святого Доната, склонившуюся над усопшим, ту самую, что я уже видел на монастырской печати.
Трещина пересекла одну из ниш, и статуя, которая прежде стояла там, теперь лежала на досках. Рядом я увидел чрезвычайно сложное устройство из канатов и веревок; веревки, прикрепленные к стене у дорожки, уходили вверх, в башню церковного колокола, где, по всей вероятности, были закреплены их противоположные концы.
На веревках болталась деревянная корзина, способная вместить двух человек. По всей вероятности, в этой корзине можно было двигаться вниз и вверх по стене, следя за состоянием росписи и статуй и убирая те из них, что нуждались в реставрации. Я сразу понял, что это хитроумное приспособление было чрезвычайно опасным; понял я и то, что церковь действительно нуждалась в серьезном ремонте. Если казначей и дальше будет отказывать в средствах на дорогостоящие восстановительные работы, трещина, неумолимо расширяясь под действием дождя и мороза, поставит под угрозу все здание. И в конце концов настанет день, когда прекрасная церковь рухнет, вполне вероятно, погребя под обломками всех обитателей монастыря.
Помимо негромкого пения монахов в боковых часовнях, ни один звук не нарушал царившей в церкви тишины. Однако, прислушавшись, я различил приглушенные голоса и, двинувшись туда, откуда они доносились, оказался у небольшой распахнутой двери, за которой горели свечи. Я узнал приятный глубокий голос брата Габриеля.
– Я имею полное право знать, как он себя чувствует, – гневно произнес он.
– Если вы будете бродить вокруг лазарета, вновь пойдут слухи, – ответил ему грубый голос приора.
Мгновение спустя приор с багровым от злобы лицом выскочил из дверей. Заметив меня, он вздрогнул от неожиданности.
– Я ищу ризничего, – сообщил я. – Надеюсь, он не откажется показать мне церковь.
Приор кивнул в сторону распахнутой двери.
– Брат Габриель там, сэр. Думаю, в такой холод он будет только рад возможности оставить свой стол и немного размять члены. Всего наилучшего.
Он торопливо поклонился и удалился прочь, шаги его отдавались эхом под гулкими сводами.
Войдя в дверь, я оказался в маленькой комнате, заставленной книжными полками; брат ризничий сидел за столом и проглядывал какие-то ноты. В комнате царил пронизывающий холод, а прислоненная к стене статуя Пресвятой Девы с отбитым носом производила удручающее впечатление. Брат Габриель сидел в теплом плаще, накинутом поверх сутаны. Его изборожденное преждевременными морщинами лицо выражало тревогу; бесспорно, это было лицо сильного человека, удлиненное, с резкими и мужественными чертами. Однако уголки тонкого рта были печально опущены, а под глазами темнели мешки. Заметив меня, брат Габриель встал и растянул губы в улыбке.
– Сэр, господин Шардлейк. Чем могу служить?
– Я надеюсь, брат ризничий, что вы покажете мне церковь. И прежде всего алтарь, подвергшийся осквернению.
– Как вам будет угодно, – без большого желания произнес брат Габриель, но все же встал и направился к дверям.
– Брат Габриель, вы ведь отвечаете не только за поддержание церкви в должном состоянии, но и за церковный хор?
– Да. И еще за монастырскую библиотеку. Если желаете, я могу показать вам наше книгохранилище.
– Благодарю вас. Я слыхал, что послушник Уэлплей помогал вам работать с хором.
– Да. До того как его сослали в конюшни, мерзнуть и надрываться, сгребая навоз, – с горечью ответил брат Габриель. Потом, словно спохватившись, он добавил более мягко: – Он очень талантливый юноша, хотя порой относится к делу с излишним пылом. – Взгляд беспокойных глаз монаха устремился на меня. – Простите, сэр, но я знаю, вы остановились в лазарете. Возможно, вам известно, как себя чувствует послушник Уэлплей?
– Брат Гай надеется, что скоро он пойдет на поправку.
– Слава Богу. – Брат Габриель осенил себя крестом. – Мне так жаль бедного мальчика.
Когда мы с братом Габриелем вновь оказались в нефе, монах немного оживился; он с воодушевлением рассказывал мне об истории той или иной статуи, архитектуре здания и способе производства цветных витражных стекол. Казалось, в разговорах о столь близких его сердцу предметах он позабыл о своих тревогах; мысль о том, что я, убежденный реформатор, могу не разделять его восторгов, ему и в голову не приходила. Первое мое впечатление о брате Габриеле как о человеке простодушном и бесхитростном лишь подтвердилось после беседы с ним. Но именно из таких людей зачастую выходят религиозные фанатики. Окинув взглядом высокую, крепко сбитую фигуру брата Габриеля, я вновь убедился – у него достаточно сил, чтобы нанести удар мечом. Правда, пальцы у него были длинные и тонкие, зато запястья – широкие и мощные.
– Скажите, брат Габриель, а вы давно поступили в монастырь? – осведомился я.
– Я принял постриг в возрасте девятнадцати лет. Никакой другой жизни я не знаю. И никогда не желал узнать.
Брат Габриель остановился у ниши, где возвышался пустой каменный пьедестал, покрытый черной тканью. У стены я заметил целую гору палок и костылей, которые обычно используют калеки; тут же валялся корсет из тех, что обычно надевают на горбатых детей пытаясь их выпрямить; я сам носил такой, хотя он и не принес мне ни малейшей пользы.
– Здесь находилась длань Раскаявшегося Вора, – со вздохом сообщил брат Габриель. – Утрата чудодейственных мощей – это большое несчастье для нашей обители. Благодаря этой святыне множество недужных обрели исцеление.
При этих словах он не удержался и скользнул взглядом по моей горбатой спине, потом поспешно отвел глаза и указал на груду костылей.
– Все это оставили люди, которых исцелило прикосновение к святым мощам. Они более не нуждались ни в костылях, ни в палках и оставили их здесь в знак благодарности.
– А как долго эти мощи находились в вашем монастыре?
– Их привезли из Франции монахи, которые в тысяча восемьдесят седьмом году основали монастырь Святого Доната. В течение нескольких веков мощи находились во Франции, а до этого в Риме – тоже в течение столетий.
– Я полагаю, ларец, в котором хранились мощи, обладал немалой ценностью. Мне сказали, он был сделан из золота и украшен крупными изумрудами.
– Видите ли, люди, исцелившиеся благодаря святым мощам, были счастливы заплатить за это. Когда, согласно новым распоряжениям, мы запретили оставлять деньги за поклонение чудодейственной реликвии, паломники были разочарованы.
– Насколько я понимаю, ларец был довольно большой?
– Да, – кивнул брат Габриель. – В библиотеке хранится его изображение. Если хотите, мы можем его посмотреть.
– Не премину взглянуть. Благодарю вас, брат Габриель. Скажите мне, а кто обнаружил пропажу мощей?
– Я. И именно я первым увидел, что алтарь осквернен.
– Прошу вас, расскажите мне, как все это случи лось.
Я уселся на выступ одной из колонн. Сегодня спина беспокоила меня немного меньше, но я знал, что слишком долгое пребывание на ногах пойдет мне во вред.
– Я поднялся в пять, как всегда, и отправился в церковь, чтобы приготовить все к заутрене. Ночью здесь горит лишь несколько свечей перед статуями, поэтому мы с моим помощником, братом Эндрю, не сразу заметили неладное. Первым делом мы отправились на хоры. Брат Эндрю зажег свечи, а я достал книги, в которых содержатся утренние молитвы. Тут брат Эндрю заметил следы крови на полу. Кровавый след вел… – брат Габриель вздрогнул и сокрушенно вздохнул, – в алтарную часть. Там, на столе перед главным алтарем, лежал черный петух с перерезанным горлом. Весь алтарь был осыпан черными окровавленными перьями. А по обеим сторонам от сатанинского жертвоприношения горели свечи. Не приведи Господи вновь увидать что-нибудь подобное! – заключил он и перекрестился.
– Вы покажете мне, где это случилось, брат Габриель?
Просьба моя привела монаха в некоторое замешательство.
– После осквернения церковь была освящена, – сообщил он. – И мне не хотелось бы вновь обсуждать столь богомерзкое кощунство у алтаря.
– Тем не менее я попрошу вас провести меня на место преступления.
С явной неохотой брат Габриель провел меня на хоры. На память мне пришло замечание Гудхэпса о том, что монахи куда больше расстроены осквернением церкви, чем смертью Синглтона.
На хорах стояли две длинные деревянные скамьи, почерневшие от времени и покрытые причудливой резьбой. Брат Габриель указал на выложенный плиткой пол между ними.
– Вот здесь мы заметили кровь. След вел туда.
Вслед за ним я прошел в алтарную часть, где возвышался главный алтарь, покрытый белой пеленой. Перегородку, отделявшую его от хоров, украшала резьба в виде золотых листьев. В воздухе был разлит густой запах ладана. Брат Габриель указал на два серебряных подсвечника в центре алтарного престола, где во время Мессы лежат дискос и чаша.
Я неколебимо убежден в том, что церковная служба должна быть проста и понятна и лишена всяких излишеств. А самое главное, она должна непременно вестись на нашем родном языке, дабы находить отклик в душе каждого верующего. Исполненные неясного смысла латинские слова, загадочные и таинственные обряды лишь отвлекают от размышлений о Боге и вечности. Возможно, вследствие этих убеждений, возможно, вследствие рассказов о произошедшем здесь кощунстве богато украшенный алтарь показался мне враждебным; я не мог смотреть на него без содрогания. Мне казалось, я не просто нахожусь на месте преступления, но ощущаю присутствие зла, могущественного и вездесущего. Лицо брата Габриеля, стоявшего рядом со мной, было исполнено неподдельной скорби.
– Вот уже двадцать лет я служу Господу, – негромко произнес он. – В самые суровые и холодные зимние дни я стоял здесь, смотрел на этот дивный алтарь, и мрак, царивший в моей душе, исчезал при первых лучах света, проникавших сквозь церковное окно. Это не просто солнечный свет, это свет надежды, свет веры, даруемый нам Господом. Но теперь, стоит мне взглянуть на алтарь, перед внутренним моим взором встает безобразная картина, которую я имел несчастье увидеть. Поверьте мне, это сотворил дьявол.
– Согласен, брат Габриель, – кивнул я. – Однако дьявол действовал человеческими руками, и я должен найти его пособника.
Вернувшись на хоры, я опустился на скамью и сделал брату Габриелю знак сесть рядом со мной.
– Когда вы увидели, что здесь произошло, как вы поступили?
– Я сразу сказал брату Эндрю, что необходимо сообщить о случившемся приору. Но тут в церковь ворвалось несколько монахов. От них мы узнали, что эмиссар Синглтон убит. Вместе с ними мы покинули церковь.
– Тогда вы еще не знали, что похищены святые мощи?
– Нет. Мы обнаружили это позднее. Около одиннадцати я проходил мимо ниши и увидел, что ларец с мощами исчез. Без сомнения, их похитил тот, кто осквернил алтарь.
– Возможно. Насколько я понял, вы входите в церковь по специальной лестнице, соединяющей храм с братским корпусом. Дверь на эту лестницу запирается на ночь?
– Разумеется. Я отпер ее.
– Значит, злоумышленник вошел в церковь через главную дверь, которая всю ночь остается открытой?
– Да. Согласно нашим правилам, каждый, будь то монах, служка или посетитель, может войти в храм в любое время дня и ночи.
– Вы сказали, что встали около пяти. Вы уверены в этом?
– Уверен. Вот уже восемь лет как я следую определенному распорядку.
– Значит, злоумышленник действовал в полумраке при тусклом свете немногочисленных свечей он разлил по полу кровь петуха и, возможно, похитил мощи. Оба преступления, и убийство и осквернение церкви произошли между четвертью пятого – именно в это время Багги встретил эмиссара – и пятью. В пять вы уже были в церкви. Кем бы ни был преступник, проворства ему не занимать. Это заставляет предположить, что он прекрасно знаком с расположением монастырских зданий, согласны?
Брат Габриель пристально посмотрел на меня.
– Да. Ваше предположение справедливо.
Но городские жители не присутствуют на службах в монастырской церкви. Во время больших церковных праздников паломникам позволяется прикоснуться к мощам, однако они не допускаются в алтарную часть, не так ли?
– Да. Лишь монахам позволено входить в алтарную часть.
– Итак, лишь монахи хорошо ориентируются в церкви. И еще служки, которые здесь работают, – вроде того человека, что убирает догоревшие свечи и зажигает новые.
– Джеффри Уолтерсу семьдесят лет, и он совершенно глух, – заявил брат Габриель, строго взглянув на меня. – Все здешние служки работают в монастыре многие годы. Я хорошо их знаю. Ни один из них не способен на подобное злодеяние.
– Значит, остаются монахи. Аббат Фабиан и ваш друг казначей настаивают на том, что убийство и святотатство – дело рук проникшего в монастырь чужака. Я вынужден с ними не согласиться.
– Мне подобное предположение отнюдь не представляется невозможным, – задумчиво произнес ризничий.
– Поделитесь со мной своими догадками, прошу вас.
– Этой осенью, вставая по утрам, я неоднократно замечал на болоте огни – мое окно в дортуаре выходит прямо на болота. Я решил, что это контрабандисты. Их в этом городе множество.
– Аббат тоже упоминал о местных контрабандистах. Но мне кажется, болото – слишком опасное место.
– Вы правы. Однако контрабандистам известны тропинки, ведущие от островка твердой земли, где сохранились развалины церкви, к реке. По реке они доставляют лодки с шерстью, которую переправляют во Францию. Аббат несколько раз обращался к городским властям, но они не предприняли никаких мер. Несомненно, многие городские чиновники сами греют руки на контрабанде.
– Значит, вы полагаете, что некто знающий в болоте все тропы мог проникнуть в монастырь и незаметно выбраться из него?
– По крайней мере, это вполне вероятно. Стена со стороны болота пребывает в плачевном состоянии и не может служить серьезной преградой.
– А вы рассказали аббату о том, что видели огни на болоте?
– Нет. Я уже говорил вам, все его обращения к городским властям остались безрезультатными. А после горестных событий, произошедших на прошлой неделе, я впал в глубокую печаль и был не в состоянии размышлять… Но теперь… – Во взгляде его мелькнула надежда. – Возможно, это объяснит все. Эти люди, контрабандисты, преступники по своей природе. Один грех неизбежно влечет за собой другой, более тяжкий, и неудивительно, что они впали в богохульство…
– Разумеется, все обитатели монастыря были бы рады переложить вину на чужаков, – отрезал я.
Брат Габриель обратил ко мне застывшее лицо.
– Господин Шардлейк, я отдаю себе полный отчет в том, что в наших молитвах, в нашей преданности мощам и изображениям святых вы видите лишь глупые игры бездельников, привыкших жить в сытости и достатке, в то время как народ терпит нужду и бедствия, – отчеканил он.
Я склонил голову, не считая нужным возражать.
– Наша жизнь, проводимая в молитвах, – это попытка приблизиться к Христу и отдалиться от погрязшего в грехах мира, – с неожиданным пылом произнес монах. – Каждая служба, проведенная в этом храме, каждое слово молитвы – это шаг к Христу. Каждая статуя, каждый витраж напоминают о Его славе и заставляют забыть о царящем в мире зле.
– Я не сомневаюсь в искренности вашей веры, брат.
– Да, я знаю, наша жизнь здесь излишне легка. Пища излишне вкусна и обильна, одежда тепла и удобна. Не того желал от своих последователей святой Бенедикт. Но главная наша цель по-прежнему отвечает его учению.
– И какова же эта цель? Искать единения с Господом?
Брат Габриель вперил в меня горящий взор.
– Да, сэр. И поверьте, путь, которым мы идем, не так прост и легок. Тот, кто утверждает, что жизнь монахов лишена тягот, ошибается. Люди одержимы греховными вожделениями, которые разжигает в их душах дьявол. Монахи также подвержены искушениям и соблазнам. Подчас мне кажется, чем горячее наше стремление приблизиться к Господу, тем более усердствует враг рода человеческого, стремясь совратить нас с пути истинного. И побороть его происки становится все труднее.
– А вам ее приходило в голову, что кого-то из ваших братьев дьявол искушал совершить убийство эмиссара и тот не сумел побороть искушение? – вкрадчиво осведомился я. – Помните, я говорю сейчас от имени главного правителя, который, в свою очередь представляет верховного главу церкви, короля.
Брат Габриель посмотрел мне прямо в глаза.
– Я не верю, чтобы кто-нибудь из нашей братии мог совершить подобное преступление, – четко произнес он. – Если бы у меня возникли хоть малейшие подозрения, я бы незамедлительно сообщил о них аббату. Как я уже сказал вам, по моему разумению, преступника надо искать среди местных контрабандистов.
Я кивнул.
– Однако в связи с вашим монастырем ходили упорные разговоры о весьма тяжких грехах. Вы, конечно, помните о скандале, следствием которого явилось смещение прежнего приора. И вы сами сказали, один грех неминуемо влечет за собой другой.
Брат Габриель вспыхнул.
– То, о чем вы говорите, не имеет ни малейшего отношения к преступлению, свершившемуся на прошлой неделе, – пробормотал он. – И все это осталось в прошлом.
Внезапно он встал и прошелся вдоль скамьи, словно пытаясь унять охватившее его волнение.
Я тоже встал и подошел к монаху. На лице брата Габриеля застыло непроницаемое выражение; на лбу, несмотря на холод, выступили капли пота.
– К сожалению, не все осталось в прошлом, брат Габриель, – заметил я. – Аббат сообщил мне, что одной из причин, по которым Саймон Уэлплей был подвергнут столь тяжкому наказанию, явились греховные чувства, которые юный послушник питал к другому монаху. И этот монах – не кто иной, как вы.
Брат Габриель резко повернулся ко мне.
– Саймон Уэлплей еще неразумное дитя! – воскликнул он. – Я не могу нести ответственность за его греховные помыслы. Тем более я понятия не имел об этих помыслах до тех пор, пока он не признался в этом приору Мортимусу. Иначе я положил бы этому конец. Да, это правда, не сумев побороть грязные желания плоти, я вступал в связь с мужчинами. Однако я признался в этом грехе на исповеди, был подвергнут покаянию и с тех пор освободился от греховных вожделений. Да, сэр, теперь вы знаете о моем падении. Насколько мне известно, в кабинете главного правителя любят подобные истории.
– Моя единственная цель – выяснить истину о случившемся. Поверьте, я не стал бы бередить вашу душу из праздного любопытства.
Казалось, брат Габриель хотел сказать что-то еще, однако счел за благо помолчать и лишь глубоко вздохнул.
– Желаете осмотреть библиотеку? – спросил он нарочито равнодушным тоном.
– Да, не отказался бы.
Мы спустились в главный неф.
– Кстати, я видел трещину, – заметил я, после того как некоторое время мы шли рядом в полном молчании. – Церковь и в самом деле нуждается в серьезном ремонте. А казначей, насколько я понимаю, не желает пускаться в большие расходы?
– Именно так. Брат Эдвиг твердит, что расходы на ремонт должны находиться в прямой зависимости от наших ежегодных доходов. Средств, которые он выделяет, едва хватает, чтобы предотвратить увеличение трещины.
– Понятно, – кивнул я.
«Если это так, на что идут средства от продажи земель, о которых говорили аббат и казначей?» – пронеслось у меня в голове.
– Брат Эдвиг, как видно, относится к числу тех людей, которые следуют сомнительному правилу – чем дешевле, тем лучше, – философски изрек я. – Пусть вокруг них все приходит в упадок, они будут думать лишь об экономии.
– Брат Эдвиг уверен, что экономия – это его святая обязанность, – с досадой подхватил брат Габриель.
– Да, ваш казначей, судя по всему, не слишком склонен к благотворительности. Так же, как и ваш приор.
Брат Габриель бросил на меня быстрый взгляд, но не произнес ни слова.
Когда мы вышли из церкви, свет холодного зимнего дня ударил мне в глаза, заставляя их слезиться. Солнце поднялось уже высоко и, хотя по-прежнему не грело, светило ослепительно ярко. Во дворе было расчищено несколько дорожек, и монахи спешили по своим делам. Черные их одеяния мелькали тут и там на фоне сверкающей белизны.
Здание библиотеки, расположенное рядом с церковью, удивило меня своими размерами. Свет, проникая сквозь высокие окна, заливал уставленные книгами полки. Почти все письменные столы были свободны, лишь за одним послушник изучал огромный пухлый том, а за другим старый монах сосредоточенно переписывал какой-то манускрипт.
– Охотников заняться чтением не так много, – заметил я.
– Да, библиотека постоянно пустует, – с сожалением подтвердил брат Габриель. – Если кому-то из братьев нужна книга, он предпочитает взять ее с собой в дортуар. Как продвигается дело, брат Стивен? – осведомился он, подойдя к старому монаху.
Старик поднял на нас утомленные глаза.
– Потихоньку, брат Габриель, – ответил он.
Я бросил взгляд на его работу. Он переписывал старинную Библию; заглавные буквы и фигуры, украшавшие текст были выписаны на толстом пергаменте с изумительным искусством, краски оставались яркими и лишь слегка выцвели от времени. Копия, над которой трудился монах, не имела ничего общего с оригиналом, буквы были неровными, краски тусклыми. Брат Габриель одобрительно похлопал старика по плечу.
– Nec aspera terrent , брат, – изрек он и вновь повернулся ко мне. – Я покажу вам изображение ларца и длани Раскаявшегося Вора.
По узкой винтовой лестнице ризничий провел меня на верхний этаж. Здесь также было множество полок, на которых теснились древние тома. Повсюду толстым слоем лежала пыль.
– Наше собрание обладает огромной ценностью, – с гордостью произнес брат Габриель. – Некоторые книги скопированы с греческих и римских манускриптов в те времена, когда переписывание книг было настоящим искусством. Еще пятьдесят лет назад вы не нашли бы внизу ни одного свободного места. За каждым столом сидел монах-переписчик. Но с тех пор как книгопечатание получило такое широкое распространение, искусство переписчиков пришло в упадок. Все довольствуются этими дешевыми печатными книгами, с их уродливыми квадратными буквами, которые наползают одна на другую.
– Возможно, печатные книги не так красивы, как рукописные. Зато теперь слово Божье стало более доступным для простых людей.
– Став более доступным, стало ли оно более понятным? – с жаром возразил брат Габриель. – И способна ли книга, имеющая столь непритязательный вид, пробудить в человеческой душе чувство благоговейного восторга?
Он снял с полки один из толстых томов и открыл его, тут же закашлявшись от пыли. Под строчками греческого текста были изображены крошечные танцующие создания.
– Считается, что это список с утраченного труда Аристотеля «О комедии», – сообщил он. – Разумеется, это подделка, сделанная в Италии, в тринадцатом веке. Но работа все равно изумительная!
Брат Габриель закрыл книгу и повернулся к громадному тому, который стоял на полке рядом со свернутыми в рулоны картами. Он принялся поправлять эти рулоны, и я подошел, чтобы помочь ему. К немалому моему удивлению, монах едва не оттолкнул меня.
– Нет! Не трогайте это!
Я недоуменно вскинул брови. Щеки брата Габриеля вспыхнули.
– Простите, сэр, – пробормотал он, овладев собой. – Эти свертки такие пыльные. Я просто не хотел, чтобы вы запачкались.
– Но что это?
– Всего лишь старые планы нашего монастыря. Иногда ими пользуются строители.
Брат Габриель снял с полки тяжеленный том, с усилием дотащил его до стола и принялся бережно перелистывать страницы.
– Это иллюстрированная опись хранящихся в монастыре реликвий, – пояснил он. – Она была составлена два века назад.
На листах пергамента были в красках изображены статуи святых, которые я уже видел в церкви, и другие ценные предметы, например аналой, стоящий в трапезной. Каждый рисунок сопровождался латинским комментарием, а также сведениями о размерах произведения. В центре книги было помещено изображение большого квадратного ларца, украшенного драгоценными камнями. Под стеклянной крышкой, на пунцовой бархатной подушке, лежал кусок темного дерева, к которому огромным гвоздем была приколочена человеческая рука, почерневшая и иссохшая; рисунок был так точен, что я разглядел каждое сухожилие. Из комментариев я узнал, что ширина ларца составляла два фута, а высота – фут.
– Значит, ларец был украшен изумрудами, – заметил я. – Крупные камни. Как видно, ларец похитили из-за его огромной ценности?
– Разумеется. Хотя каждому христианину следовало бы знать, что, совершая подобное злодеяние, он теряет свою бессмертную душу.
– Я всегда полагал, что грабители, распятые вместе с Христом, были не прибиты к кресту, а привязаны к нему веревками. Это было сделано, дабы обречь их на более длительные мучения. По крайней мере, на многих изображениях я видел их именно привязанными.
– Тут трудно утверждать что-нибудь с уверенностью, – пожал плечами монах. – Согласно Евангелию, Спаситель умер первым. Но он был подвергнут истязаниям еще до распятия.
– Да, статуи и картины производят на нас сильное впечатление, но порой вводят в заблуждение, – заметил я. – Брат Габриель, вы не находите, что случившееся в церкви весьма напоминает парадокс?
– Что вы имеете в виду, сэр?
Эта длань принадлежала грабителю. Она превратилась в мощи, за прикосновение к которым люди платили до тех пор, пока на это не был наложен запрет. А потом ее похитил другой грабитель.
– Да, возможно, это парадокс, – нехотя согласился брат Габриель. – Но этот парадокс для всех нас обернулся трагедией.
– Один человек в состоянии унести такой большой ларец?
– Во время пасхальной процессии его несли двое. Конечно, человек, обладающий недюжинной силой, способен поднять ларец в одиночку. Но вряд ли он унесет его далеко.
– Но до болот, возможно, дотащит?
– Возможно, – кивнул головой монах.
– Я думаю, мне тоже следует бросить взгляд на болота, если, конечно, вы подскажете мне, как туда пройти.
– Разумеется. В задней стене есть калитка.
– Благодарю вас, брат Габриель. Ваша библиотека восхитительна.
Брат Габриель вывел меня из здания и указал в сторону кладбища.
– Идите вон по той тропе, мимо фруктового сада и пруда, и увидите калитку. Правда, боюсь, тропа сейчас занесена снегом.
– Ничего, на мне непромокаемые боты. Что ж, брат Габриель, увидимся за ужином. Кстати, там вы встретитесь и с моим молодым помощником, – не без ехидства добавил я.
Ризничий вспыхнул и опустил голову.
– Да… да, конечно.
– Еще раз примите мою благодарность за оказанную помощь, брат Габриель. И за откровенность тоже. Не смею больше вас задерживать.
Я кивнул и двинулся по указанной тропе. Обернувшись, я увидел, как ризничий, понуро опустив голову, бредет к церкви.
