ГЛАВА 15

Хотя предназначение железнодорожной ветки с севера на юг Аризоны состояло в том, чтобы обеспечить краю блистательное будущее, ее конечный пункт, Прескотт, пока оставался не более чем заурядной станцией. Когда во второй половине дня туда прибыл поезд, доставивший Дойла и его спутников, это оказался единственный состав на здешних путях.

Шесть крепких лошадей и два вьючных мула дожидались их на складе, вместе с заказанными Иннесом припасами и снаряжением: картами, медикаментами и недельным запасом провизии и воды.

Державший здесь торговлю бывший старатель снабжал снаряжением экспедиции добытчиков на протяжении пятнадцати лет. Англичане среди них встречались, но имя Артура Конан Дойла ничего для него не значило, поскольку читателем старик явно не был, и он никогда не видел более странной и целеустремленной компании, чем та, что заявилась к нему на сей раз.

Молодой человек, строгавший палочку возле разбитой бочки, проследил за тем, как они сделали все покупки, после чего встал и не спеша побрел к телеграфу.

Выйдя со склада, Дойл увидел Джека и Мэри Уильямс, покинувших поезд последними. К женщине, кажется, вернулась ее энергия, цвет лица восстановился. Она переоделась для верховой езды и надела сапоги. Лицо Джека оставалось безжизненным и серым, как шифер.

Индианка усадила своего спутника на камень возле загона для скота и, оставив его там с одеялом на плечах и саквояжем, полученным от Эдисона, пошла за уздечками для их лошадей.

Воспользовавшись возможностью задать вопрос без свидетелей, Дойл нагнал ее.

— Как он?

— Слишком рано для каких-нибудь результатов, — ответила она, не глядя на него и приторачивая к седлу матерчатую сумку.

— Но ты считаешь, это сработает?

— Лечение было тяжелым.

— Это я видел. Выздоровление потребует времени.

— Бывает, что выздоровления так и не наступает. — Женщина бросила взгляд на съежившегося под одеялом и уставившегося в землю Джека.

— Когда мы будем знать, чего ждать?

— Это зависит от него, — ответила она, пытаясь прекратить этот разговор.

— Чертовски неопределенно. Не очень-то оно действенное, твое лечение, — бросил Дойл в неожиданной вспышке раздражения.

— Не более чем твое.

Индианка повернулась к нему; на ее лице была написана такая усталость, такое напряжение, что он ощутил укол совести.

— Надеюсь, мы не потревожили тебя прошлой ночью? — пробормотал Дойл.

— Когда?

— Мы услышали крики и вошли в купе…

— Не помню.

Судя по всему, она говорила правду.

— Мэри, можешь ты мне сейчас сказать, что, по-твоему, с ним случилось?

— Я не знаю, как описать это в твоих понятиях.

— Давай в своих.

Она помедлила, после чего решительно заявила:

— Он потерял душу.

— Ты можешь сказать как?

— Душа способна покидать тело и совершать дальние странствия, но она всегда возвращается в покинутое тело. На сей же раз путь назад был прегражден.

— Прегражден?

— Когда душа отсутствует, ее место может оказаться занятым.

— Кем или чем?

— Уиндиго.

— Это что или кто?

— Демон.

Перед его мысленным взором промелькнуло воспоминание о студенистой массе в ее руках. Он почувствовал себя беспомощным и растерянным.

— Как это происходит?

— Какая разница?

— Полагаю, никакой… Мэри, я…

— Меня зовут Ходящая Одиноко.

Дойл кивнул, принимая это как знак доверия.

— Могу я что-нибудь…

Она покачала головой.

— Сейчас это зависит от него.

Дойл проследил за тем, как она медленно подняла Джека на ноги и усадила в седло — тот вел себя как послушный лунатик, — и вернулся к остальным.

Среди его спутников только Лайонел Штерн не умел ездить верхом, и его решили посадить на крупного, смирного мерина. Сейчас он стоял, держа поводья в вытянутой руке, и опасливо смотрел на добродушное животное, затем произнес, ни к кому не обращаясь:

— В принципе, я против самой идеи сидеть на ком-то, кто крупнее и глупее меня самого.

Иннес вместе с Престо изучали разложенную на камне карту.

— Тот старик на складе сказал, что тут, поблизости, можно найти дорогу, не обозначенную на карте. — Престо провел линию с востока на запад.

— Что за дорога?

— Психи проложили ее сами: полагаю, она выведет нас прямо к их поселению.

— Долго ехать? — поинтересовался Дойл.

— Если ехать прямо, возможно, будем на месте поздно вечером.

— А что это за место такое, Каньон Черепа?

— Станция почтовых дилижансов. Если мы срежем путь через эти холмы, то выберемся на дорогу на десять миль западнее, — пояснил Иннес, прекрасно разбиравшийся в картах и топографических планах.

— А еще он сказал, — продолжал Престо, — что последние пять лет здесь проходит уйма народу: все прямо-таки валом валят в этот Новый город.

— По большей части это сумасшедшие фанатики с горящими глазами, — подхватил Иннес. — Он также сказал нам, что вчера спозаранку пять человек сошли с поезда и наняли лошадей.

— По описанию это точь-в-точь Фридрих Шварцкирк и его банда. — Престо понизил голос и бросил взгляд на Ходящую Одиноко. — Во всяком случае, насчет одного, с голубым стеклянным глазом, ошибиться трудно.

Брови Дойла насупились: он даже не задумывался о том, что нападение на индианку могло быть как-то связано с этой бандой.

Рядом послышался громкий треск. Седельная сума Лайонела грохнулась на землю, в то время как сам он сидел на лошади задом наперед, вцепившись в заднюю луку седла.

— Кажется, — пробормотал молодой человек, — мне не помешала бы некоторая помощь.

Из окна своего номера на втором этаже гостиницы Фрэнк наблюдал за Домом надежды. На подоконнике за час уже скопилось немало сигарного пепла.

С условленной встречи с преподобным Иаков не вернулся. В шесть часов Эйлин отправилась за ним, но ее не пустили: часовой-чернорубашечник заявил, что встреча еще продолжается и ей не о чем беспокоиться. Инстинкт, однако, подсказывал женщине нечто противоположное, и в гостиницу она вернулась расстроенной. Фрэнк успокоил ее, как мог, и дал слово найти Иакова и встретить ее после спектакля.

Не то чтобы ему самому не о чем было беспокоиться… Эйлин сказала, что китаец находился в их фургоне на протяжении всего пути от Викенбурга, включая то утро, когда Макквити видел их в Каньоне Черепа, так что убийца, можно сказать, ускользнул у него из-под носа. Сейчас Чоп-Чоп, вероятно, скрывался где-то в Новом городе. Канацзучи — так его зовут, — он из Японии, а не из Китая, и если хоть половине того, что рассказывает Эйлин, можно верить, то и его, и того малого по имени Иаков привели сюда кошмарные сны насчет той черной колокольни.

В прежние времена одного этого ему хватило бы, чтобы опять удариться в пьянство.

Одна часть его дилеммы обрела, однако, кристальную чистоту: если он всерьез намеревался иметь дело с Эйлин (а он после разговора с ней хотел этого больше, чем когда-либо), то, засадив пулю в этого япошку, он снизит свои шансы меньше чем до нуля. Стало быть, это помещало его между молотом и наковальней, да так, что Фрэнк подобного и припомнить не мог.

Он посмотрел на часы: полвосьмого. Спектакль должен начаться в восемь. Фрэнк хотел отправиться в Дом надежды, но для этого нужно было дождаться темноты. Так же сильно, если не больше, ему хотелось увидеть Эйлин на сцене.

Оленья Кожа вышел из комнаты; приблизившись к лестнице, посмотрел вниз, стараясь остаться незамеченным. Юнцы все еще дожидались его в вестибюле. Он проверил все двери в холле, нашел открытую, проскользнул туда, выбрался в окно, спустился по водосточной трубе и направился по переулку к главной улице. У театра уже собралась большая толпа людей в белых одеждах.

Стало быть, посмотреть выступление Эйлин в этом или любом другом спектакле у него не получится. Ну что ж, это едва ли лучшая побудительная причина для того, чтобы остаться в живых.

Затаившись среди лачуг, Канацзучи наблюдал за тем, как люди в белых одеждах заходили в театр. Факелы, установленные в держателях перед фасадом, начали разгонять уже сгущавшийся сумрак. Он выждал еще пять минут, потом пересек опустевшую улицу и нырнул в переулок, ведущий к конюшням.

Удалось выяснить, что преподобный Дэй обитал в кирпичном доме напротив театра. В том, что этот человек знал расположение подземного храма и местонахождение книг, Канацзучи не сомневался.

Дом основательно охранялся. Караул состоял из людей в черном, лучше вооруженных и выглядевших гораздо опаснее всех одетых в белое горожан, которых он видел. Чтобы проникнуть внутрь, ему потребуется «косец».

Любопытно: вскоре после того, как Канацзучи начал вести наблюдение с этого пункта, он стал свидетелем явного сбоя в поведении людей в белом, как будто контроль, под которым они все находились, был кем-то упущен. Некоторые замирали посреди улицы, другие падали на колени, несколько человек определенно испытывали сильную боль. Однако продолжалось все это считанные минуты: контроль восстановился, и люди в белом немедленно вернулись к своим делам, словно ничего и не случилось.

Когда он вошел в конюшню, там не было ни души. При свете единственной зажженной лампы он вышел во внутренний двор, где стояли фургоны странствующих артистов, остановился и прислушался. Никого. Японец осторожно раздвинул полотно задней части фургона, в котором ехал, и увидел наведенный прямо на него винтовочный ствол.

— Эйлин просила тебя не убивать, — сказал мужчина.

Курок уже был взведен, палец лежал на спусковом крючке, и Канацзучи понимал, что, как бы ни была стремительна атака, выстрелить этот человек успеет.

— Я и сам не хочу, — продолжал незнакомец. — Но если потребуется — убью.

Канацзучи взглянул ему в глаза. Серьезный человек. Ничем не выдал своего присутствия в фургоне. Умеет прятаться и, вне всякого сомнения, умеет убивать.

— Чего ты хочешь?

— Они захватили Иакова. Эйлин говорит, он для чего-то тебе нужен и ты хочешь заполучить его обратно. Это правда?

— Да.

— Тогда мне потребуется твоя помощь.

Японец кивнул. Мужчина убрал палец со спускового крючка и снял курок со взвода, но оружия не опустил.

— Где он? — спросил Канацзучи.

— В том большом кирпичном здании.

— Мы должны его оттуда забрать.

— Как раз это я и надеялся от тебя услышать. Ищешь это? — Незнакомец бросил ему «косца».

Японец поймал меч и вложил его в ножны одним неуловимым движением. Руки, сжимавшие ружье, не дрогнули.

— Меня зовут Фрэнк.

— Канацзучи.

— Кана… Это по-английски что-нибудь значит?

— Это значит «молот».

— Ага, вот оно как, — промолвил Фрэнк, опуская наконец ствол. — Ну что ж, Молот, пойдем устроим здесь маленький переполох.

Канацзучи отступил в сторону, и Фрэнк выбрался из фургона. Они осторожно присматривались один к другому: сближавшие их обостренное профессиональное чутье и общее дело уравновешивались великолепно развитым у обоих инстинктом самосохранения. Каждый ждал, когда другой сделает первое движение; наконец, словно партнеры в танце, оба повернулись и направились к конюшне.

— При въезде они забрали у меня личное оружие, но винтовка, лежавшая в седельной суме, осталась. Да и заглянуть мне за голенище у них ума не хватило. — Фрэнк прикоснулся к рукояти запасного кольта. — Становится неспокойно. Ты ведь тоже это чуешь?

— Да.

— Похоже, это уродское шоу подходит к переломному моменту.

— Переломи шею, устрани голову, и тело упадет.

— О, ну это как раз по твоей части.

— Прошу прощения?

— Молот, это что-то вроде шутки.

Японец задумался, потом кивнул.

— Понял.

Они остановились, не дойдя нескольких шагов до конца переулка. Смех, донесшийся следом за аплодисментами со стороны театра, неожиданно стих, сменившись жутковатой тишиной. Окна обоих этажей Дома надежды светились, широкое парадное крыльцо охраняли по меньшей мере шесть караульных.

— Похоже, этот преподобный Дэй и есть тот, кого мы ищем, — произнес Фрэнк, чиркая спичкой о стенку сарая и раскуривая сигару с обрезанным концом.

— Дом охраняют двенадцать человек, у заднего входа только трое, — сообщил Канацзучи, наблюдавший за передвижениями.

— Дом обходят?

Канацзучи кивнул.

— Меняются каждый час.

Фрэнк посмотрел на часы.

— У меня имеются соображения насчет того, как проникнуть в дом.

Пока они шли через главную улицу, он объяснил своему напарнику, в чем эти соображения состоят. И тот с ними согласился.

Они свернули в очередной переулок и приблизились к задним дверям Дома надежды. На крыльце сидели трое караульных, вооруженных винчестерами и кольтами. Макквити сделал пять шагов вперед, держа руки вверх. Канацзучи следовал за ним с пистолетом Фрэнка за поясом. «Косец» был убран с глаз подальше, за спину под одежду, а стволом винтовки японец подталкивал Фрэнка в спину.

Караульные — мужчины в свободной черной одежде — настороженно уставились на них, затем дружно поднялись с крыльца.

— Этот человек забрался в конюшню, — сообщил Канацзучи.

— Сказано же тебе было, сукин сын косоглазый, — произнес заплетающимся языком Фрэнк и качнулся, точно пьяный, — я хотел убедиться, что о моей лошади позаботились как следует…

— Заткнись! — бросил главный охранник.

— У нее на прошлой неделе были колики, тут внимание требуется, а эти чертовы конюхи вечно…

Канацзучи ударил его по затылку прикладом, да так, что сбил Фрэнка с ног, и тот упал перед ступенями. Трое охранников с любопытством смотрели на поверженного ковбоя, опустив ружья. Тот схватился руками за живот и застонал, делая вид, будто его сейчас вырвет.

— Один из гостей? — спросил чернорубашечник.

— Да. Вот, напился, — ответил Канацзучи.

— Надо его протрезвить.

Когда двое стражников нагнулись, чтобы подтянуть Фрэнка за руки, он выхватил длинный нож Канацзучи. Вскочив на ноги, Макквити толкнул одного из них плечом в грудь, припечатал к колонне, затем вонзил в него нож позади левого уха. Мужчина умер, не издав ни звука.

Позади дважды раздался свистящий шелест — что-то вроде звука дождевых струй, — а когда Оленья Кожа обернулся, то увидел, что оба караульных упали и их головы откатились в сторону. При этом меч Канацзучи уже вернулся в ножны.

Черт возьми! Этот малый определенно знал свое дело!

Канацзучи бросил Фрэнку его ружье; тот поймал его одной рукой, после чего обменял длинный нож на свой пистолет.

Японец вложил вакидзаси в ножны, Оленья Кожа убрал кольт в кобуру. Они двинулись к задней двери и замерли с обеих сторон от нее.

— Не стоило бить меня так сильно, — проворчал Фрэнк.

— Так натуральнее.

— Хорошо, что мне не пришлось изображать мертвеца.

Никто не появился — ни один из караульных на стычку не отреагировал. Фрэнк толкнул дверь, она оказалась открытой.

Коридор освещали тусклые лампы, толстые ковры заглушали шаги. По всему дому была расставлена обитая бархатом мебель, над лестницами висели хрустальные люстры — и ни одной плевательницы. Роскошь, да и только: почище, чем в борделе в Сент-Луисе.

Из гостиной слева от них, раздвижные двери которой оставались полуоткрытыми, донесся властный голос. Находившиеся внутри четверо чернорубашечников получали указания от человека, явно обладавшего властью, — высокого блондина с заметным иностранным акцентом. Это была та самая шайка, прибытие которой Фрэнк видел сегодня.

— …В телеграмме сказано, что они сошли с поезда в Прескотте и пересели на лошадей сегодня после полудня. Ищите их на восточной дороге. Пятеро мужчин, одна женщина; с ними должна быть книга. Пусть едут: возьмете их, когда они минуют ворота. И помните, преподобный не заплатит нам деньги, пока не получит эту книгу. Действуйте!

Четверо мужчин двинулись к раздвигающимся дверям. Канацзучи с Фрэнком скользнули через холл в какую-то темную комнату и теперь наблюдали за происходящим оттуда.

— Мистер Скруджс!

Один из четверых, мужчина с наивно-детским лицом, несший саквояж, послушно остановился. Блондин положил ему руку на плечо.

— Вы останетесь со мной.

Фрэнк с Канацзучи выждали, когда закроется входная дверь, и лишь тогда вернулись в холл. Сквозь занавески они видели караульных, охранявших переднее крыльцо. Держа руку на эфесе меча, японец кивнул в направлении лестницы, его спутник понял, что он имел в виду; они двинулись наверх и остановились на лестничной площадке, когда услышали наверху скрип половиц. Еще один чернорубашечник; перегнувшись через перила, он всматривался вниз, проверяя холл перед входом.

Канацзучи резко взмахнул рукой. Охранник осел на пол, вцепившись в клинок, торчавший у него из горла. Японец бесшумно, в три прыжка, преодолел остаток пролета, поставил ногу на шею стража и сломал ее.

«Да уж, этот малый свое дело знает», — подумал Фрэнк и последовал за ним.

Они вошли в первую комнату по правую сторону холла, и Канацзучи запер за ними дверь. Они оказались в светлом, более обжитом, чем большинство других, помещении. По стенам тянулись полки с книгами, письменный стол был завален бумагами, рядом, на подставке, красовалась раскрытая Библия.

— Преподобный Дэй, — пояснил Канацзучи. — Его кабинет.

Фрэнк опустился на колени, чтобы присмотреться к темным пятнам на ковре.

— Это кровь, — сообщил он. — Свежая. Пролита примерно два часа назад.

— Иаков… — Канацзучи уставился на валявшиеся рядом с пятнами разбитые очки.

— Выглядит так, будто была драка. Они уволокли его… вот туда.

Фрэнк указал на следы крови, обрывавшиеся у стенной панели, а затем обратил внимание на тонкую, едва заметную щель, выглядевшую как параллельный стык розовых стенных панелей.

В доме раздались крики и, быстро подхваченные, стали распространяться и множиться. Кто-то нашел тела.

Канацзучи между тем обнаружил место, где панель чуть потемнела от прикосновений, и надавил на него пальцем. Панель отошла по линии стыка; за ней открылся узкий проход.

Ручка двери тряслась, но замок не поддавался. Они услышали звон ключей. Когда ключ вошел в скважину, Оленья Кожа упал на колено, вскинул винтовку и меньше чем за пять секунд выпустил в дверь весь магазин, произведя пятнадцать выстрелов. За ними, без промедления, последовали еще шесть, из его кольта. Канацзучи подскочил к двери и открыл ее. Четыре трупа чернорубашечников.

Между тем крики усиливались. Фрэнк последовал за своим спутником в потайной ход.

Следуя за кровавыми пятнами, они спустились на пролет по лестнице, прошли по короткому коридору и там, в темноте, задержались — Макквити перезарядил револьвер. Вокруг множились шаги, голоса звучали все громче.

— Преподобного здесь нет, — сказал Канацзучи.

Фрэнк щелкнул заново заряженным барабаном кольта.

— Нет. Вот дерьмо! Здесь нам всяко оставаться нельзя.

Потайной ход вывел их в проулок к северу от дома. Проследить пятна крови и следы дальше не представлялось возможным из-за темноты. Здесь было безлюдно, но они слышали, как толпа со всех сторон устремляется к Дому надежды. На колокольне черной церкви ударили в колокол.

Канацзучи поспешил в лабиринт хижин, и они бежали, пока поднявшаяся суматоха не осталась далеко позади. Жилища были пусты: большая часть жителей отправилась в театр на представление. Оба нырнули в обшарпанную шаткую халупу с односкатной крышей.

— Хорошая новость, — прошептал Фрэнк, — они не знают, как мы выглядим.

— Но каждый из них будет искать нас. — Канацзучи хранил непроницаемое выражение лица. — А где Иаков, мы не знаем.

— Это плохая новость.

Передвигаясь настолько быстро, насколько позволяли пересеченная местность и весьма скромные навыки верховой езды Лайонела Штерна, они обнаружили дорогу на Новый город незадолго до семи часов. Иннес ехал первым, указывая путь по карте; через два участка их провела Ходящая Одиноко. Все это время Дойл присматривался к Джеку, пытаясь увидеть какие-либо признаки жизни, а не просто существования. Таковых не обнаружилось. На вопросы Дойла он не отвечал, взгляд его был устремлен к горизонту, лицо лишено какого-либо выражения.

Впереди расстилалась открытая пустыня, и, когда взошла луна, они ускорили аллюр до ровного галопа и проскакали пару миль, когда лошади вдруг занервничали. Иннес едва не вылетел из седла, когда его конь шарахнулся от чего-то или кого-то, напугавшего его. В лунном свете Дойл увидел кружащие над ними темные крылатые тени.

— Ночные совы? — спросил он.

Ходящая Одиноко покачала головой, спешилась и направилась направо, в узкий проход между голыми скалами. Вскоре донесся ее зов. Остальные тоже спешились и повели лошадей через проход, но перед выходом на открытое место лошади начали упрямиться.

Когда они миновали скалы, запах смерти ударил им в нос. С прогалины взлетели стервятники — не меньше трех дюжин.

Дневная жара и палящее солнце нанесли тридцати восьми валявшимся на открытом участке телам больше повреждений, чем эти люди получили, когда были убиты. Большую часть из них застрелили, с десяток человек скончались от ножевых ран. Пожиратели падали окончательно обезобразили трупы.

«Хорошо, что мы попали сюда затемно, — подумал Дойл. — При свете дня, должно быть, кошмарное зрелище».

Джек стоял в стороне, глядя на искромсанные тела. На его лице отражалась интенсивная работа мысли и, как показалось Дойлу, первые признаки гнева, пробудившегося от запаха и вида крови.

Дойл шагнул вперед и подобрал лежавший на песке жетон.

— «Помощник», — прочел он надпись. — «Феникс».

— У них у всех такие, — сообщила Ходящая Одиноко, пройдя подальше.

— Лайонел, оставайтесь на месте! — Дойл увидел появившегося в проеме Штерна.

— А что случилось?

— Ничего особенного, просто подождите. Так… Все средних лет, явно привычны к сидячему образу жизни…

— Ну и что все это значит? — спросил Престо.

— Они не похожи на служителей закона, — заметил Иннес.

— Так они ими и не являются, — указал Дойл, изучая окровавленный лист бумаги, который вытащил из-за пазухи у одного из убитых. — Это добровольцы — «помощники шерифа», так, кажется, здесь принято их называть. Преследовали этого человека.

Дойл протянул плакат. Престо чиркнул спичкой, и они увидели в свете ее пламени незамысловатый чернильный портрет демонического вида азиата, а под ним объявление о розыске с кратким описанием вменяемых ему преступлений.

— «Чоп-Чоп, убийца, отрубающий жертвам головы. Китаец, — начал читать вслух Иннес. — Разыскивается за совершение десяти жестоких убийств и подозревается во многих других отвратительных преступлениях».

— Деятельный малый, — сказал Престо.

— «Самый опасный из живущих людей», — прочел Дойл с мрачной усмешкой. — Пожалуй, в этом случае они не слишком преувеличили. А вот обещанная награда в пять тысяч долларов вполне объясняет наличие добровольцев.

— Боже правый, разве мог один человек сотворить такое? — воскликнул Престо, озирая следы бойни.

— Он действовал не один. Эти люди попали под перекрестный огонь. Стреляли оттуда и оттуда, из-за скал. — Дойл указал на два края прогалины. — И стрелявших было как минимум четверо.

— С магазинными винтовками, — прозвучал из-за камней голос Иннеса. — Тут разбросаны гильзы.

— А головы у них у всех на месте, — указал Престо. — Это не похоже на modus operandi Чоп-Чопа.

И тут подошедший сзади Джек выхватил плакат из его руки и принялся внимательно рассматривать портрет.

— Кто это, Джек? — тихо спросил Дойл.

— Он знает, — отозвалась Ходящая Одиноко.

— Знает?

— Это человек из сна, — пояснила она, указывая на плакат. — Один из шести.

Джек поднял на нее взгляд, в котором блеснуло согласие.

— Тогда мы можем заключить, что на них напали, когда эти люди следовали за ним к Новому городу, — сказал Дойл.

Джек положил плакат на место и целеустремленно поспешил к лошадям.

— Нам стоило бы похоронить… — Престо наблюдал за собиравшимися поодаль стервятниками.

— О них позаботится пустыня, — спокойно заметила индианка, направляясь обратно к просвету между скал.

— А ты сам видел этого малого в снах? — осведомился Иннес.

— Когда я думаю об этом сейчас, то да… кажется, видел. — Престо внимательно смотрел на портрет. — Правда, сходство невелико.

— Надеюсь, этот парень хотя бы наполовину так хорошо владеет мечом, с которым, говорят, не расстается, как ты — рапирой, — заметил Иннес.

— Будем лучше надеяться, что он на нашей стороне, — тихо откликнулся Престо. Затем перекрестился, мысленно помолился за павших и покинул место резни.

Когда их немногочисленный отряд вернулся к лошадям, Джек уже вскочил в седло и, не дожидаясь своих спутников, помчался галопом на запад, вместе с державшейся чуть позади индианкой. Остальные поспешили следом, не обменявшись ни единым словом. Что ждало их в Новом городе?

«Эти, в белых рубахах, — необычная публика, — подумала Эйлин. — Конечно, для артистов, раз зрители пришли, пьесу смотрят и аплодируют, особой разницы нет. Странно только, что все это людское море разражается громовыми аплодисментами как по команде, да и все прочее — охают, смеются, вздыхают — делают одновременно, так, что тысяча голосов сливается в один».

Ример казался необъяснимо довольным и без конца, захлебываясь от восторга, восхвалял театр Нового города. Возможно, конечно, то было лишь ее впечатление, но этот придурок вел себя еще более глупо, чем обычно. Правда, в одном она должна была с ним согласиться. Кулисы и сцена в этом театре были устроены продуманно, функционально, пусть без всяких изысков, а уж зрительный зал и вовсе поражал великолепием. Своим убранством он мог соперничать с иными театрами Лондона и Нью-Йорка, а уж с провинциальными сценами, на которых ей приходилось выступать последние полгода, не могло быть никакого сравнения. Возможно, именно впечатление, произведенное всем этим бархатом, резьбой и позолотой, добавило в этот вечер Бендиго сценического пыла: глотку он рвал так, словно ему нужно было докричаться до зрителей через Гудзон.

Эйлин отыграла свой выход в первом акте, почти не оглушенная патетическими выкриками Римера, оравшего по большей части всего в нескольких дюймах от ее лица. Освободившись, она не ушла, как делала обычно, в гримерную, а отыскала укромное местечко в кулисах, откуда имелась возможность рассмотреть зрительный зал.

Она чувствовала беспокойство. Фрэнк так и не вернулся с новостями о Иакове; правда, он говорил, что на поиски может потребоваться время. Эйлин попыталась унять свои страхи: на слово Фрэнка Макквити можно, безусловно, положиться. Когда Фрэнк вернется после спектакля с Иаковом, они втроем покинут город, и Бендиго Ример навсегда останется в прошлом, подшитый к перечню ее прочих ошибок. Пусть чокнутый крохобор подавится ее чертовым жалованьем: сегодня ее последнее выступление со «Странствующей антрепризой».

Но что потом? Она отправится на восток с Иаковом, удостоверится, что он благополучно вернется домой… но и только. Да, конечно, она привязалась к старику, он дорог ей, но доброе отношение — это одно, а жизнь — несколько другое. Надо смотреть на вещи реалистично: разве размеренная, рутинная жизнь с ребе Штерном где-нибудь в Нижнем Ист-Сайде — это именно та судьба, которой она желала для себя по завершении театральной карьеры? С другой стороны, Фрэнк Макквити…

Ее взгляд выделил группу людей в черном — первых, кого она увидела здесь не в белых одеждах, — напротив, в ложе бельэтажа. Они обступили человека, одиноко сидевшего в первом ряду кресел, у самого барьера. Она прищурилась и прикрыла глаза от слепящих огней рампы.

Преподобный Дэй.

Их встреча, должно быть, закончилась. Она ощущала в груди тревожное биение сердца, хотя с чего бы это? Следовало ждать добрых новостей, наверное, Фрэнк с Иаковом ждут ее. Но почему же так ноет в груди?

Резко очерченное лицо смотревшего пьесу преподобного казалось подсвеченным изнутри каким-то нечистым, злобным огнем: в нем угадывался извращенный разум, сопряженный с холодной жестокостью. Голова его, словно наколотая на отвратительный стебель негнущейся шеи, постоянно клонилась на сторону.

Иаков не был в безопасности, и Эйлин это знала.

Она услышала отдаленные хлопки, как будто где-то снаружи театра запускали фейерверки; за ними последовали приглушенные возгласы и глубокий гул церковного колокола. В представление вторглась суровая реальность, и весь иллюзорный, сценический мир вдруг показался ей уязвимым, жалким и смехотворным.

Звуки заставили охранников напрячься; преподобный развернулся, подал знак, и двое из них торопливо вышли. Это отвлекло внимание преподобного от сцены, по которой с напыщенным видом, размахивая мечом, расхаживал изображавший героя Бендиго.

Горстка стражей-чернорубашечников во главе с рослым мужчиной в длинном сером плаще, которого Эйлин видела на улице, ворвалась в ложу. Преподобный Дэй повернулся к ним в явном беспокойстве, столь сильном, что его голос возвысился над голосами актеров.

— Нет! Нет! — выкрикнул преподобный.

Головы зрителей стали поворачиваться в его сторону, в зале поднялся встревоженный гомон.

— Нет! Нет! Нет! Нет! — кричал преподобный окружавшим его людям; те отпрянули, устрашившись его ярости.

Артисты растерянно и непонимающе озирались. Рабочие сцены встревоженно выглядывали из-за кулис.

Бендиго, поначалу наблюдавший за сценой, раздраженно зашагал к рампе.

Дэй развернулся, подошел, хромая, к барьеру ложи. Все взоры обратились к нему, сосредоточившись на его искаженном фанатичным рвением лице.

— Сие грядет! Грядет! Знамение явлено! Сие начинается, чада мои. Час пробил!

В одно мгновение по толпе одетых в белое зрителей прокатилась волна ужаса: крики, стоны и вопли издавали и мужчины, и женщины.

— Настал час исполнить святое действо! Момент нашего избавления!

Люди в белых рубахах, шатаясь, поднимались со своих мест и растекались в стороны, теснясь и толкаясь в нетерпеливом стремлении поскорее попасть туда, куда вело их предназначение.

— Прошу прощения…

— По местам, чада мои! Все по местам, ибо миг грядет…

— Прошу прощения!

Бендиго Ример стоял на авансцене, надувшись от негодования, как павлин, и размахивая мечом.

Наступила тишина. Преподобный изумленно уставился на лицедея.

— Послушайте, сэр. Мы здесь пытаемся дать представление. Чертовски хорошее представление, это я вам говорю! Не сомневаюсь, все, о чем вы говорите, очень важно, однако, надеюсь, с моей стороны не будет слишком большой дерзостью попросить вас повременить с этим до тех пор, пока мы не закончим.

Все затаили дыхание. Бендиго стоял, воинственно выпятив грудь.

Преподобный рассмеялся. Сначала это было хихиканье, потом оно переросло в раскатистый хохот, эхом отразившийся от стен зрительного зала. Публика подхватила его смех, и скоро весь театр содрогался от гогота, грозившего обрушить декорации и начисто лишившего Бендиго былой уверенности в себе.

Он сделал два нетвердых шага назад; грим на его лице размазался от обильного пота, меч упал. Актер затравленно озирался по сторонам, ища поддержки, но остальные исполнители, находившиеся на сцене, инстинктивно пятились, избегая его взгляда, нутром чуя надвигающиеся неприятности.

Неожиданно смех оборвался. В наступившей тишине Дэй склонился над ограждением ложи и улыбнулся Бендиго Римеру.

— Вы закончили.

Он резко взмахнул правой рукой, и занавес упал, как стеной перегородив сцену и изолировав актера на просцениуме.

Преподобный сжал кулаки. Подтяжки, поддерживавшие брюки Бендиго, с громким треском разорвались, штаны свалились, образовав скомканную кучу у лодыжек. Сам Ример, еще не поняв, что случилось, и реагируя на звук, непроизвольно сделал шаг, запнулся и грохнулся ничком на сцену.

Между тем актеры и рабочие сцены поспешно покидали театр. Одна Эйлин, парализованная страхом, смотрела на происходящее, стоя с левой стороны кулис.

Бендиго Ример с трудом поднялся на колени с растерянным, непонимающим видом обиженного ребенка. Публика снова отреагировала смехом — грубым, жестоким, бессмысленным и безрадостным, звучавшим на одной ноте.

Преподобный Дэй возвысился над ограждением ложи и взмахнул руками, как дирижер. Пуговицы на блузе Бендиго оторвались и покатились по сцене, а ленты его корсета стянулись и завязались, так туго перетянув живот актера, что его туловище стало напоминать песочные часы; Эйлин слышала, как из легких Римера со свистом выдавило воздух.

Его парик сбился, локоны принца упали на глаза, а пока он вслепую ползал по полу, вдруг оказалось, что собственное тело и движения уже вышли из-под контроля. Он внезапно дернулся и резко вскочил на ноги, словно подброшенный дюжиной невидимых рук.

Эйлин видела, как преподобный Дэй шевелил в воздухе пальцами, словно с помощью невидимых нитей управляя марионеткой. А Бендиго… танцевал, нелепо размахивая в воздухе руками и путаясь ногами в свалившихся штанах.

И тут Эйлин вспомнила, где она видела нечто подобное.

Его звали Александр Спаркс, и однажды он демонстрировал такую же ужасающую власть над мужчиной по имени Барри. Это происходило десять лет назад, в столовой усадебного дома на Йоркширском побережье.

Вместе с шестью другими аристократами Спаркс организовал заговор против королевской фамилии. Эйлин, по чистой случайности затянутая в сеть заговорщиков, со временем оказалась в самом центре интриги, выступив против семерых организаторов заговора вместе с братом Спаркса, агентом королевы Виктории, и тем молодым врачом, который впоследствии стал прославленным писателем. Вскоре после этого Эйлин покинула Англию, уехала в Америку и никогда больше не сталкивалась ни с кем из участников тех событий.

Но преподобный Дэй был решительно не похож на Александра Спаркса, и она не могла найти столь разительным переменам никакого объяснения, кроме того, что с течением времени дьявольская внутренняя природа пробилась наружу, сказавшись и на его внешности. Если это и вправду был тот самый человек, то железной хватке, которой он держал здешних людишек, удивляться не приходилось: в прошлом ей уже случалось видеть, как он творил подобные черные чудеса. Да и зная его, было очень легко поверить в то, что нынешний отвратительный облик урода и калеки есть лишь отражение его внутренней сути.

По какой-то причине он ее не узнал.

Но почему и с какой целью появился на свет этот злосчастный город?

Ример, с лицом, искаженным глупой улыбкой, завершил танец и сделал такой глубокий реверанс, что упал на сцену. Эйлин показалось, что она слышит, как трещат кости и рвутся сухожилия на нелепо растянувшихся ногах.

Лицо преподобного снова сделалось напряженным. Бендиго поднялся на ноги, выхватил из-за пояса саблю и принялся расхаживать туда-сюда по сцене с поднятым клинком, пародируя строевой марш. Хохот публики усилился, сделавшись оглушительным. В какой-то ужасный миг Эйлин поймала взгляд Бендиго и увидела в нем ужас и боль, хотя на лице расплывалась широкая вымученная улыбка.

Какие бы напасти ни призывала ранее Эйлин на пустую голову этого никчемного хвастуна, сейчас она сочувствовала ему: такого унижения и страдания он не заслужил.

В глазах женщины стояли слезы; больше всего она жалела, что у нее нет винтовки или револьвера. Одной пули хватило бы, чтобы избавить несчастного фигляра от этого издевательства, а остальные стоило приберечь для мерзавца преподобного.

Бендиго остановился и отдал салют ложе. Преподобный воздел руки над головой, и Ример поднялся над сценой, потешно болтая босыми ногами, как будто бежал по воздуху, вылетел в пространство над зрительным залом и завис на уровне глаз Дэя. Тот слегка пошевелил рукой, и черный парик слетел с головы артиста и понесся скачками по воздуху.

Смех в зале достиг своего апогея и вдруг оборвался.

— А теперь скажите мне, мистер Ример: правду ли мне говорили, что вы мечтаете сыграть Гамлета? — осведомился преподобный с преувеличенно гнусавым деревенским выговором.

Задыхавшийся Бендиго слегка кивнул, причем сделал это сам. Эйлин даже заметила в глазах этого жалкого шута отблеск чего-то, отдаленно похожего на гордость.

— Ну что ж, в таком случае не стесняйтесь; почему бы вам не представить нам образ меланхолического датчанина?

Публика разразилась бурными аплодисментами, затопала и засвистела, поощряя к выступлению. Бендиго отсалютовал преподобному мечом, поблагодарил грациозным взмахом оружия зрителей, отступил на шаг в воздухе и склонил голову, как бы входя в образ перед игрой.

Зрители замерли.

Бендиго завертелся волчком, подпрыгивая, как пробка в воде. Из-за тесного корсета голос Бендиго звучал пародией на его природный богатый баритон.

«Быть или не быть — таков вопрос; что благородней духом — покоряться…»

Преподобный облокотился на ограждение ложи, подперев подбородок: пальцы одной его руки постукивали по щеке, кистью другой он небрежно помахивал в воздухе.

Откликаясь на жесты преподобного, словно дирижировавшего монологом, Бендиго принялся наносить себе удары по всему телу. По рукам, по ногам, спине, груди, шее, лицу. После каждого взмаха меча появлялись кровавые раны.

— «…пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?»

Эйлин знала, что все клинки труппы были затуплены во избежание несчастных случаев во время сценических баталий, но Бендиго наносил себе удары с нечеловеческой силой. Кровь дождем пролилась на зрителей, но люди в белом на это не реагировали: они смотрели наверх как зачарованные, и никто даже не поднял ладони, чтобы прикрыться от кровавой капели.

— «Умереть, уснуть — и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук…»

Страшный удар едва не лишил Бендиго запястья: кость была перерублена, и теперь кисть висела на полоске кожи. Кровь из порезов на голове заливала его лицо, мука наполняла каждое произнесенное им слово, и Эйлин казалось, что она слышит за любым из них вопль отчаяния.

— «Наследье плоти — как такой развязки не жаждать?»

Бендиго закричал, когда кончик меча вонзился ему в низ живота под корсетом. Обе руки напряглись, пропихивая тупой клинок, чтобы он, пройдя насквозь, прорвал кожу на спине.

Эйлин, рыдающая, ослепленная слезами и яростью, отвернулась.

Преподобный Дэй, стоя напротив Бендиго, медленно захлопал, и собравшиеся подхватили размеренный ритм его хлопков.

— «И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; какие сны приснятся в смертном сне…»

Голос Бендиго упал, и лицо обмякло, сделавшись пепельно-серым, остаток жизни и чувств оказался вложенным в последние слова:

— «Когда мы сбросим этот бренный шум… «

С открытыми глазами, в бессилье опустив руки, Бендиго умер. Зрители поднялись с мест, разразившись громовыми аплодисментами.

— Браво! Браво! — вскричал преподобный Дэй.

Его поддержали издевательские возгласы зрителей.

Преподобный повертел ладонью, и тело Бендиго повернулось и отвесило поклон в каждом направлении, бессловесно выражая благодарность зрителям, устроившим ему впервые за всю его долгую, но ничем не примечательную карьеру овацию стоя.

Эйлин, спотыкаясь, не видя ничего перед собой, добралась до задней стены, сорвала с крюка висевший возле двери фонарь и бросила его в опущенный занавес. Фонарь разбился, растекшееся масло воспламенилось от горящего фитиля.

Она поспешно выбежала из театра через заднюю дверь.

Данте до сего случая никогда не видел спектаклей. Они с Фридрихом явились с опозданием, после того, как представление уже началось, и уселись на места в ложе над сценой, позади преподобного.

Он полагал, что актеры там, внизу, рассказывают какую-то историю, но никогда не испытывал особого интереса к словам и не имел желания в них вникать. Ему нравились цветные декорации, а еще забавно было смотреть на солдат в ярко-красных мундирах со множеством сверкающих пуговиц. Но больше всего ему нравилась эта девица с черными волосами и сиськами, выпиравшими из низкого выреза платья. Он запустил руку в свой саквояж и нащупал лезвие одного из ножей — как здорово было бы опробовать его на ней! Преподобный и Фридрих дали ему возможность почувствовать себя таким свободным, что все казалось возможным. Когда дело будет сделано, он попросит отдать эту девку ему для забавы.

Все пошло не так с того момента, как в ложу ввалился этот малый, Корнелиус. Он заявил, что кто-то стрелял и некоторые стражи убиты, после чего преподобный встал и пронзительно закричал. От него распространялось большое красное облако, как будто взорвалась бочка с черным порохом.

Что бы там ни кричал преподобный людям внизу, их это по-настоящему напугало. Даже Фридрих слегка побледнел, однако, по убеждению Данте, это означало, что вот-вот начнется настоящее развлечение. Ну а уж когда толстый артист воспарил перед ними в воздух и начал сам себя резать, Скруджс понял, что не ошибся: зрелище было почище любой интермедии с участием уродов.

Когда огонь занялся, преподобный Дэй снова крикнул людям в белом:

— По местам! Живо, живо! Ждите сигнала!

Сила, удерживавшая тело актера, какова бы ни была ее природа, перестала действовать, и, как моток веревки, труп шлепнулся вниз, на зрительские кресла. Люди в белом так рьяно, с криками и воплями, рванули к выходу, что в давке сбивали друг друга с ног, шли прямо по телам, и нескольких попросту затоптали.

Данте Скруджс перевесился через ограждение ложи и смотрел оттуда на происходящее, давясь смехом: это было чертовски забавно, куда забавнее, чем все, что изображали никчемные актеры.

— Поднимай отряд! — велел преподобный Дэй Корнелиусу. — Каждый знает свои обязанности: действовать в соответствии с планом.

— Да, сэр! — отчеканил Корнелиус и выбежал из зала.

— Сколько у тебя осталось людей? — спросил преподобный у Фридриха.

— Около шестидесяти, — ответил тот.

— Собери их возле церкви для святого действа. Потом придешь в часовню и принесешь мне книгу, как только прибудут наши гости. До начала действа у тебя есть один час.

— А что насчет пожара? — осведомился Фридрих, кивком указывая на языки пламени, лизавшие занавес.

— Пусть горит. Пусть это все горит.

Фридрих жестом призвал Данте следовать за ним, но преподобный удержал его за руку.

— Нет, этот малый останется со мной.

Скруджс видел, как сжались челюсти Фридриха. Тот был в ярости, но не сказал ни слова, щелкнул каблуками, отрывисто кивнул и отбыл. Преподобный Дэй протянул Данте руку, и они, выйдя из ложи, прошествовали через холл бельэтажа. Дым клубился вокруг них, наполняя воздух, становилось все жарче и жарче, но они не ускоряли шагов.

— Как самочувствие, мистер Скруджс?

— Прекрасно, сэр. Лучше не бывает.

— Это замечательно, мой мальчик. Просто чудесно, — бормотал Дэй, привлекая его к себе, когда они начали спускаться по лестнице. — Ибо это будет ночь славы.

ГЛАВА 16

Воздух загустел, поднявшийся ветер взметал облака пыли. Колокола на колокольне собора звенели не умолкая. Осторожно пробираясь к главной улице, Фрэнк и Канацзучи видели небольшие патрули белорубашечников, спешившие с оружием и факелами к центру города. Небо в той стороне окрасилось красным заревом.

— Похоже, полыхнуло в театре, — пробормотал Фрэнк. — А там Эйлин.

— Она выберется оттуда.

— И куда денется? Огонь распространится по всем хижинам, по всему городу.

Иаков пропал, Эйлин тоже неизвестно где: дерьмо, его план рушился!

Он поймал на себе изучающий взгляд Канацзучи.

— Что?

— Могу я дать совет?

— Думаю, мы знаем друг друга достаточно хорошо.

— События движутся нарастающим потоком. Струйки сливаются в ручьи, ручьи — в общее русло.

— Это лекция о природе?

— Чем больше воды, тем больше сила. Тем труднее сопротивляться ее напору. Это половодье, сметающее все на своем пути. И мы здесь и сейчас оказались на пути такого потока.

Макквити видел множество вооруженных людей, собравшихся у Дома надежды, и узнал среди них Корнелиуса Монкрайфа; тот размахивал ружьем и выкрикивал приказы.

— Итак, если ноги все равно промокли, то лучше уж прыгнуть в воду, это ты имеешь в виду?

— Ага, а если прыгнул, лучше не суетиться: река сама тебя понесет. Нужно верить в лучший исход.

— Ладно.

Через плечо японца он увидел, как мелькнула белая рубаха человека, подкрадывавшегося к ним сзади; Оленья Кожа, используя винтовку как бейсбольную биту, припечатал преследователя прикладом к стене. Тот упал, не подавая признаков жизни.

— Проклятье! — пробормотал Фрэнк. — Уже началось.

Бесполезно ждать удачного момента, чтобы пересечь главную улицу — ее заполнил народ. Люди в белом направлялись к церкви на краю города; возле нее, освещая мрачный фасад, уже горели сотни факелов. А по направлению к ним маршировала бригада ополченцев: по ходу движения отдельные взводы высылались для проверки боковых улиц.

«Ищут нас», — сообразили оба.

Опустив оружие, они выждали, когда толпа запрудит улицу, и спокойно двинулись через нее. Никто не обращал на них внимания: ополченцы еще находились примерно в четверти мили отсюда, а взгляды находившихся здесь людей были обращены к церкви.

Добравшись до переулка, они припустили бегом; Канацзучи, вырвавшись вперед, обнажил меч. У следующего перекрестка из-за угла прямо на них вышел патруль в белых одеждах. Японец стремительно бросился вперед, меч его двигался неуловимо для глаза, и ни один из четверых патрульных не успел ни выстрелить, ни даже вскрикнуть. Три изрубленных тела упали на землю, четвертого пристрелил Фрэнк.

Впереди были видны движение и свет, там находился склад; люди в белом толпились у широких дверей главного входа, получая от людей в черном винтовки и коробки с патронами. Фрэнк последовал за Канацзучи к задним дверям склада.

Внутри, справа от дверей, группа чернорубашечников готовила пулеметы и зарядные ящики к транспортировке. От этой группы отделились двое и направились к выходу с пистолетами наготове. Увидев незнакомцев, они мгновенно вскинули оружие. Канацзучи бросился на землю, перекатился, и вылетевший из его рук длинный нож пронзил правую руку противника. Правда, тот все же успел нажать на курок, но пуля просвистела над головой Макквити, а подскочивший японец прикончил стрелявшего одним взмахом «косца» прежде, чем тот успел хотя бы вскрикнуть. Его напарник прицелился в нападавших, Фрэнк опередил его; враг упал, однако выпущенная им пуля разорвала ему щеку и задела кость. Хлынула кровь, лицо обожгло болью.

На стрельбу последовала немедленная реакция: все работы на складе прекратились, сотни глаз шарили повсюду, высматривая источник тревоги. Канацзучи вырвал вакидзаси из руки мертвого охранника; они выбежали со склада, пересекли открытую площадь и нырнули в проулок.

Небо озаряли оранжевые и багровые всполохи, значит, пожар стремительно распространялся. Судя по долетавшему шуму, из помещения склада на боковые улицы выплеснулось множество людей; поиски возмутителей спокойствия становились все интенсивнее.

Фрэнк спотыкался, пытаясь поспеть за Канацзучи: японец видел в темноте, как кот. Шагов через пятьдесят он нырнул в какой-то сарай, индеец поспешил следом. Оленья Кожа тяжело дышал, Канацзучи закрыл глаза, втянул воздух, направляя энергию внутрь, и прислушался. Снаружи с криками промчалась группа людей. Минуту спустя — другая, в противоположном направлении. Однако в основном с улицы доносились рев и треск пламени, отдаленные, искаженные ветром крики, грохот рушащихся строений. Пахло гарью. Красные отблески проникали в сарай, озаряя его зловещим тусклым светом, позволявшим Фрэнку различать напряженные черты лица всматривавшегося в ночь японца.

Фрэнк перезарядил кольт и вдруг услышал еще один звук, внезапный, изумляющий, совершенно неожиданный. Пение. Хор детских голосов.

— Что за чертовщина? — прошептал он.

Японец мгновенно встрепенулся.

— Идем.

Они покинули укрытие и проследовали на голоса, по проулку до следующей улицы. Впереди плотной колонной, в окружении одетых в белое взрослых, маршировало около сотни детей, тех самых, которых Канацзучи видел в загоне. Они распевали про ферму старины Макдональда. Некоторые, самые маленькие, плакали, но в большинстве своем они не выглядели напуганными.

— Что они делают? — спросил Фрэнк.

— Ведут детей в церковь. Они все направляются в церковь.

Впервые глаза Канацзучи вспыхнули гневом.

Когда до города оставалось несколько миль, они увидели зарево. Заданный Джеком выматывающий темп заставил их растянуться на четверть мили, но, когда их небольшой отряд оказался в пределах видимости ворот и караульного помещения, Спаркс сбавил скорость, чтобы Ходящая Одиноко могла его догнать. По правую руку от них в лунном свете поблескивало хаотическое нагромождение скал.

— Трое, — шепнул Джек, когда женщина поравнялась с ним.

— Направо, — ответила она.

Обогнув ворота, они спешились, привязали лошадей у входа в узкий проход и с ножами наготове скользнули туда.

На открытом участке посередине скального формирования они обнаружили возле остывшего кострища трех лошадей; обменявшись жестами, они разделились и стали бесшумно подбираться к двум проходам на том конце участка, что был обращен к караульному помещению. Джек вскарабкался для обзора на высокую скалу, индианка осталась внизу, дожидаясь указаний.

Трое мужчин в свободных черных одеждах, рассредоточившись на расстоянии в сотню ярдов, занимали позиции на краю скал. Все трое — со снайперскими винтовками, у одного имелся еще и полевой бинокль.

Указав Ходящей Одиноко на караульного, находившегося слева, Джек мягко спрыгнул вниз и двинулся к чернорубашечнику на центральной позиции.

Индианка бросила горсточку гальки на скалы слева от стража, а как только он обернулся на звук, выскочила справа и полоснула его ножом по горлу. Враг инстинктивно, сильным ударом отбросил ее к камням, вскинул руку к горлу и лишь тогда осознал, что у него рассечена артерия.

Хладнокровно зажав рану, он поднял пистолет, но женщина поднырнула ему под руку, вогнала нож ему под ребра, выпустила рукоять, заткнула ему рот ладонью, а другой рукой выхватила так и не выстреливший пистолет. Противник медленно осел на землю и умер.

Караульный, находившийся посередине, услышал слева приглушенные звуки, потом что-то заскребло по камням позади него, но увидеть он успел лишь метнувшуюся вниз зловещую тень.

Ходящая Одиноко присоединилась к Джеку; вместе они направились к центральному посту, но вместо третьего караульного обнаружили лишь кучку окурков на песке. Они поспешили назад, однако стражник уже вскочил на коня и теперь мчался к проходу. Индианка метнула нож; он звякнул, ударившись о скалу рядом с головой беглеца.

Они помчались за ним, не чуя под собой ног, но, когда добежали до лошадей, чернорубашечник уже скакал по направлению к Новому городу. Джек схватил притороченную к седлу винтовку, выбежал вперед и прицелился в стремительно удаляющуюся фигуру.

Дойл и его спутники осматривали в караульном помещении телеграф, когда в ночи раздались два винтовочных выстрела. Когда они поспешили на дорогу, им навстречу из тьмы вылетели Джек и его спутница, пустившие лошадей в галоп.

— Вперед! — крикнул Джек. — Один из них ускользнул.

Они развернулись и умчались по дороге.

— Джек возвращается, — пробормотал Дойл.

— А то я не заметил, — хмыкнул Иннес.

— Лайонел… — Дойл вопросительно смотрел на него. — Может быть, вам лучше подождать здесь?

— Одному? — возмутился тот, вскакивая в седло с ловкостью ветерана. — Вы что, с ума сошли? Поехали!

Небо впереди было багровым. Из-за неистовой тряски пространство, их окружающее, представлялось неким мерцающим миражом. Наконец им открылся вид на Новый город: вся его южная часть была объята пожаром, ветер взметал языки пламени над домами.

Они услышали звон церковных колоколов и в дальнем конце улицы увидели устремленную в небо черную колокольню, освещенную адским зловещим заревом. У ее подножия колыхалось море факелов, поднятых над толпой одетых в белое людей.

Джек и Ходящая Одиноко направили коней прямиком ко вторым городским воротам, не задерживаясь, перемахнули их и поскакали дальше. Двое караульных, выскочив из караульного помещения, прицелились было им в спины, но Престо с Иннесом дружным залпом уложили их прежде, чем те успели выстрелить.

— Оставим лошадей здесь, — сказал Дойл, спешиваясь.

Все дружно последовали его примеру.

— Вон они! — Лайонел указал на главную улицу: там виднелись Джек и Ходящая Одиноко.

— Лайонел, почему бы вам не подождать нас здесь, присмотреть за лошадьми…

— Нет, черт побери! — возразил тот, поднимая, в подражание остальным, винчестер. — Хватит обращаться со мной как с неполноценным! В конце концов, где-то здесь мой отец, и у меня больше прав, чем у любого другого, быть…

Просвистевшая пуля сорвала с него шляпу. Иннес повалил его на землю, и, когда следующий выстрел ударил в ворота, все четверо уже успели скрыться за караульным помещением.

— Прошу прощения за резкость, — пробормотал Дойл-младший, в то время как Лайонел нервно ощупывал дырку в своей шляпе.

Джек и Ходящая Одиноко остановились перед большим зданием из кирпича; пламя полыхало так жарко, что лошади забеспокоились. Тогда всадники спешились, сняли притороченное к седлам оружие, развернули лошадей и направили их назад, к воротам. На дальнем конце улицы, сквозь плотную завесу дыма и пыли, они разглядели колонну людей в белых рубахах, шествовавшую по направлению к черной церкви. Там уже собралась огромная толпа, которая медленно и безостановочно втекала в распахнутые двери.

— Там. — Джек указал в сторону церкви. — Предполагается, что мы направляемся туда.

Индианка кивнула.

Из проулка появился патруль ополченцев в белом; Джек спокойно поднял оружие и выстрелил четыре раза. Когда они переступили через тела, еще одна фигура устремилась из тьмы им навстречу. Ходящая Одиноко вскинула дробовик, но Джек отвел дуло в сторону.

Это была женщина. В коротком белом одеянии, с бутафорской короной на густых черных волосах. Лицо перемазано сажей, платье порвано, руки заломлены в отчаянии.

— Помогите, помогите! — взмолилась она.

Джек уставился на нее.

— Боже! — вырвалось у него.

Взгляд женщины упал на Джека, и ее глаза изумленно расширились.

— Боже мой!

Ходящая Одиноко увидела, как блеснуло узнавание в глазах Джека. Он бросился к женщине, и та упала в его объятия, повторяя:

— Это ты, на самом деле ты, действительно ты.

Эйлин открыла глаза, увидела за плечом Джека покрытую кровью индианку, и у нее перехватило дух.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

Она кивнула; слезы капали ему на плечо.

— Где Фрэнк? — спросила Эйлин, неизвестно почему решив, что все они должны знать друг друга.

— Кто такой Фрэнк? — осведомился Джек.

— Он пошел поискать Иакова.

— Так Иаков здесь? — Индианка пристально смотрела на нее.

— Ты знаешь Иакова? — удивилась Эйлин.

— Значит, Иаков здесь… — заключил Джек.

— Да, с твоим братом, — подтвердила Эйлин. — Он убил Бендиго.

— Иаков? — уточнил Джек.

— Нет, твой брат.

— Вот как!

— Кто такой Бендиго? — спросила Ходящая Одиноко, еще больше сбитая с толку.

— А она кто такая? — в свою очередь поинтересовалась актриса.

— Друг, — коротко ответил Джек. — Так где сейчас Иаков?

— Я не знаю, мы прибыли с японцем…

— Что за японец? — перебила Ходящая Одиноко.

— Где он? — осведомился Джек.

— Не знаю, может быть, с Фрэнком?

— Кто такой Фрэнк?

— Погодите, — промолвил Джек, обращаясь к ним обеим. — Не так быстро. И лучше — сначала.

Он потянул женщин в тень проулка. Эйлин глубоко вздохнула и попыталась объяснить все как можно более доходчиво.

Пули застревали в бревнах караульного помещения, служившего неплохим укрытием. Ответные выстрелы не смогли достать снайпера, хотя Дойл с помощью подзорной трубы засек вспышки выстрелов в темноте на северо-востоке. Чтобы добраться туда, следовало преодолеть ярдов сто по открытой местности.

— Мы не можем оставаться здесь. — Дойл покачал головой.

— Я должен идти, — сказал Престо.

Мужчины переглянулись.

— Это вроде старой доброй охоты на тигра, — беспечно добавил он. — Ничего особенного.

— Ты один из сновидцев, — напомнил Артур, — а значит, должен сыграть во всем этом определенную роль. Тебе нельзя рисковать.

Престо неохотно согласился.

— Тогда я, — кивнул Дойл-младший.

Получив молчаливое одобрение брата, Иннес осторожно выглянул наружу и увидел скакавших по направлению к нему лошадей Джека и Ходящей Одиноко.

— Мне бы не помешал отвлекающий огонь, произнес он.

По сигналу Дойла остальные трое вскочили и выстрелили в снайпера. Иннес метнулся из-за караульного помещения навстречу приближавшимся лошадям. Схватив одну из них за поводья и прячась за конским крупом, молодой человек подобрался к хибарам, вытянувшимся в ряд севернее главной улицы. К тому времени, когда снайпер снова засек его, лошадь уже была отпущена, а выстрелы лишь расщепили доски над его головой.

Иннес бесшумно миновал ряд пустых строений и оказался позади позиции снайпера, обосновавшегося в лачуге. Наклонившись, он подхватил с земли камень и, держа в другой руке пистолет, приблизился к двери.

В подзорную трубу Дойл уловил за окном лачуги движение и со всех ног устремился к ней.

Иннес бросил на крышу камень, а сам, прыгнув вправо, распахнул ударом ноги дверь, готовый стрелять. Хижина оказалась пуста. Потом он услышал, как слева щелкнул курок, и поспешно бросился на землю. Первая пуля пробила мышцу его левой руки выше локтя, вторая попала в землю рядом с головой. Иннес выстрелил в ответ. Безрезультатно.

Стрелок в черном уже поднял винтовку, чтобы покончить с ним, когда громыхнули три слившихся воедино выстрела, и он пропал из виду.

Иннес лежал неподвижно, пытаясь дрожащей рукой поднять пистолет.

— Попал? Ты в него попал?

Ответом было молчание. Иннес опустил оружие, лишь когда неподалеку с дымящейся винтовкой в руках появился Артур.

— Попал, — ответил Дойл, глядя вниз на человека в черном.

— Это тот? Тот? Ну, ты знаешь… тот, которого видели… — Нервное возбуждение овладело им.

— Разберемся. А как ты, очень плохо?

— Ничего страшного. — Иннес осторожно прикоснулся к раненой руке. — Думаю, по крайней мере кость не задета.

Дойл, оторвав полу рубахи, использовал ее вместо бинта, чтобы остановить кровотечение.

— Все-таки неплохо иметь под рукой врача. — Иннес отрешенно наблюдал за его работой. — Думаю, я теперь заслужил боевую медаль. Ну, по крайней мере, нашивку за отличие.

— По мне, — хмыкнул старший брат, — так крест Виктории. Причем из рук самой королевы.

— Видишь, младшие братья тоже кое на что годятся…

Дойл закончил накладывать повязку и молча похлопал его по спине, опасаясь, что при попытке заговорить не удержится от слез. Когда он помогал Иннесу подняться на ноги, к ним подбежали Престо и Штерн, который не расставался с коробкой, куда была упакована книга Зогар.

— Нам надо найти Джека, — заявил Дойл. — А потом, полагаю, будет лучше всего, если он возьмет вас с собой в эту церковь.

Они вернулись к лошадям и затем двинулись по главной улице города. Ветер, носивший хлопья сажи и пепел, переменился, теперь он дул на север, так что другой половине города предстояло очень скоро погибнуть в пожаре.

Когда они приблизились к самому большому уцелевшему строению — гасиенде из кирпича, Джек окликнул их и поманил в проулок.

— Дойл, — сказал он, — тут кое-кто хочет с тобой повидаться.

Из тени выступила Эйлин.

— Здравствуй, Артур.

Дойл взглянул на нее: вихрь воспоминаний кружился в его мозгу, когда ее голос привел в движение множество противоречивых, но одинаково сильных чувств.

— Здравствуй… — отозвался он.

Она выглядела робкой, смиренной, застенчивой, пристыженной, напуганной, счастливой — иными словами, демонстрировала одновременно всю ту невероятную гамму чувств, какую с таким блеском проявляла во время их краткого, но столь незабываемого романа.

— Твоя знакомая? — шепнул Иннес, понимая, что вопрос мог и не задавать.

Дойл кивнул и, неспособный в этот момент говорить, жестом попросил оставить его в покое.

— Полагаю, ты получил мое письмо?

Имелось в виду письмо, в котором она прощалась с ним, перед тем как покинула Англию, письмо, от которого его бедное сердце едва не разорвалось.

— Да.

Только на это слово его и хватило.

— И как твои дела? — спросила она, но, прежде чем он успел ответить, поправилась: — Что за дурацкий вопрос: можно подумать, будто я этого не знаю! Ты, слава богу, знаменит, надо думать, чертовски богат и счастливо женат…

— Да.

— Помню, где-то читала, что у тебя красавица жена и трое чудесных ребятишек. А как мои дела? Посмотри на меня.

— Ты… красавица.

Она печально улыбнулась и сняла с головы картонную корону.

— Спасибо на добром слове, Артур.

— Я говорю правду.

— У меня тоже жизнь вполне удалась. Просто сейчас такой момент, что мне выпала не самая удачная роль.

Она перестала сдерживать себя и зарыдала. Дойл положил ей на плечо руку, чтобы утешить, затем осторожно привлек к себе, пока она не совладала с собой.

— Дай мне немного времени.

До этого хранивший молчание Джек произнес:

— Ну, нам пора идти. Артур, у тебя нет никаких дальнейших обязательств. Ты и так сделал гораздо больше, чем требовалось. Теперь дело за нами.

— Но, Джек…

Спаркс жестом прервал его.

— На эту вечеринку приглашали только нас, помнишь?

— Что ты сделаешь, если найдешь… Александра?

— Честно говоря, не знаю.

Дойл вдруг осознал, что стоящий перед ним человек нисколько не отличается от его старого друга: глаза снова характерно прищурились, жестикуляция оживилась, уголки рта тронула знакомая улыбка.

«Встретить его здесь, в такой момент… Но ведь прямо сейчас я могу потерять его снова».

— Боже мой, это ты! — выдохнул Дойл, моргая от избытка эмоций.

— Ну да, это я. Все так же верен тебе, старый дружище.

Он положил руку на плечо Дойла. Тот накрыл ее своей ладонью и крепко сжал. Все остальное, что требовалось, стало ясно обоим без слов. Дойл благодарно кивнул и смахнул со щеки предательскую слезу. Джек отстранился, отдал быстрый салют и вместе с Престо и индианкой направился к черной церкви.

Звон колоколов стих, и теперь все заполнил вой и треск пламени.

— Я с вами! — заявил Лайонел и, прижимая к себе коробку с книгой, поспешил догнать их.

— Мы могли бы пойти следом! — крикнул Дойл Джеку. — Если надо, прикрыть огнем.

— Дело твое, старина, — отозвался Джек, обернувшись через плечо. — Я ведь не могу тебя остановить.

— Интересно… — Иннес оценивающе смотрел на актрису, — откуда вы знаете моего брата?

Эйлин, сидевшая на ступеньках Дома надежды, уронив голову на руки, подняла на него затуманенный взгляд.

— Познакомилась в церкви.

— А, наверное, вы делили на двоих одну скамью, кивнул Иннес с понимающей улыбкой.

Она улыбнулась в ответ: вот ведь нахал!

— Со списком желающих потанцевать у меня на данный момент перебор. Но все равно, спасибо за приглашение.

— Прошу прощения, — промямлил Иннес в совершенной растерянности. Впервые в жизни ему открылось, что, оказывается, существуют женщины, которые не поддаются его чарам.

Дойл вернулся к ним с парой винтовок.

— Не забыла, как из них стреляют? — спросил он у Эйлин.

— Я вообще мало что забываю.

— Вот и хорошо. — Дойл вручил ей оружие. — Тогда идем со мной.

С гибелью города потерпела неудачу и организованная людьми в белом попытка преследования двоих чужаков. Фрэнк и Канацзучи бежали, опережая распространяющееся пламя, через южные окраины, по пятам за эскортируемой колонной детей. Миновав рабочие бараки, где японец провел ночь, они оказались на пути к собору. От ближних лачуг церковный комплекс отделяло достаточно большое пространство, так что ни самому храму, ни прилегавшим постройкам огонь непосредственно не угрожал.

Находясь в укрытии, они наблюдали за тем, как дети присоединились к собравшимся перед собором и вместе с облаченной в белые одежды толпой послушно двинулись через главный вход внутрь.

Когда большая часть населения города, включая вооруженных ополченцев, оказалась внутри, двери собора закрылись.

— Неподходящее время для воскресной проповеди, — пробормотал Фрэнк.

Колокольный звон оборвался, стихло и его эхо, и теперь ветер доносил до них лишь характерные звуки распространявшегося пожара.

Теперь с разных направлений к собору спешно подтянулись стражники в черном, их было не меньше пятидесяти. Они подняли тяжелые деревянные засовы и, заложив их в скобы, заперли двери собора. Фрэнк с Канацзучи переглянулись. Обоих посетила одна и та же мысль: зачем?

Отряд бойцов в черном вынес ящики с боеприпасами и выкатил пулеметы на оборонительные позиции перед дверьми собора: один у главного входа, по одному у обеих боковых дверей. Еще одна команда тащила четвертый пулемет в обход церкви.

Корнелиус взглянул на часы, отдал еще один приказ, и расчеты, по три человека в каждом, похоже, хорошо знавшие, что они делают, заняли места на каждой из пулеметных позиций.

— И все это против нас? — удивился Фрэнк. — Я это к чему: мы, конечно, ребята не промах, но…

— Это не против нас, — отозвался Канацзучи. — Сюда! — велел он.

Они короткими перебежками добрались до одного из высоких насыпных каменных курганов. Оттуда, сверху, не составило труда проследить за тем, как люди в черном, промаршировав, остановились в двадцати футах от заднего фасада собора.

— Они что, собрались атаковать с этой стороны?.. — растерянно пробормотал Оленья Кожа.

Каждый чернорубашечник был вооружен винчестером и имел дополнительный патронташ. Они занимали позицию для стрельбы с колена, заряжали и нацеливали оружие. Расчет подкатил и установил станковый пулемет прямо напротив дверей.

— Молот, ты не хочешь мне сказать, что за дьявольщина там творится?

— Они собираются их убить.

— Кого?

— Людей в церкви.

Фрэнк помолчал.

— Это же просто сущее сумасшествие.

Японец посмотрел на него и кивнул.

— И я полагаю, ты считаешь, что мы должны их остановить.

— Да.

— Именно так думаю и я. Вот дерьмо!

Макквити бросил взгляд вдаль, на юг, за рдеющий горизонт.

— Мексика, — тихо произнес он.

— Что?

— И в какой части реки мы сейчас находимся?

Канацзучи слабо улыбнулся.

— Это самая опасная часть.

Оленья Кожа не сразу обратился к своему спутнику:

— Полагаю, у тебя имеются соображения насчет того, как нам это сделать?

— Хай.

— Собираешься ими поделиться или хочешь, чтобы я строил догадки?

Японец поделился.

Преподобный Дэй не ослаблял яростной хватки на протяжении всего пути от главной улицы до церкви, и Данте понял, что тот держится за него так крепко, поскольку нуждается в посторонней помощи. К тому же жар и задымленность затрудняли дыхание. Некоторое время преподобный не произносил ни слова, лицо его в красном свете казалось серым, а запах изо рта был хуже, чем пахли некоторые из сосудов в саквояже Данте.

Покинув театр, они направились в Дом надежды. Скруджс стоял рядом с преподобным, который рылся в бумагах на письменном столе, вчитываясь в некоторые из них с таким вниманием, словно хотел запомнить что-то важное. А вот валявшиеся перед кабинетом тела четверых стражников не удостоил даже взглядом.

Затем они спустились, пробрались через тайный проход в стене и двинулись дальше. Преподобный сдавал на глазах, каждый шаг давался ему все с большим трудом. Данте от этого становилось не по себе: а вдруг с Дэем случится что-то дурное?

Впереди люди в белых одеждах поспешно набивались в церковь. Данте различил в тесной толпе маленьких детишек. Преподобный посмотрел на церковь, сверился со своими часами и двинулся направо, пока не остановился над стальным двустворчатым люком. Он вытащил связку ключей, но не удержал их.

— Будь так добр… не сочти за труд, — устало и напряженно проговорил преподобный.

— Конечно.

Данте поднял ключи, преподобный выбрал среди них нужный, и Скруджс отомкнул замок, откинул тяжелые створки крышки люка, под которым открылись круто уходящие вниз, под землю, ступени.

Преподобный снова взял его за руку, и Данте помог ему спуститься по ступеням. Вручив ему несколько спичек, Дэй велел зажечь фонарь, висевший на скобе рядом с находившейся у подножия лестницы черной каменной дверью. Воспользовавшись еще одним ключом, он отпер замок, после чего легонько толкнул дверь одной рукой и она бесшумно отворилась.

Их омыло потоком холодного, освежающего воздуха. Преподобный глубоко вздохнул и, чтобы не упасть, прислонился к дверному косяку.

— С вами все в порядке, сэр? — жалобно спросил Данте.

Тот кивнул, слегка усмехнувшись его заботе, взъерошил Скруджсу волосы, и они вошли в высеченное в гладком камне помещение, холодное и манящее, как ключевая вода. Откуда-то шел запах земли; Данте подумалось, что так пахнет под дождем кладбище. Преподобный медленно опустился на единственный в комнате стул, достал часы и снова проверил время.

— Тебе предстоит ждать здесь, парень, — сообщил он, держа Данте за руку. — Эта дверь пусть остается открытой. Фридрих придет кое с чем мне крайне нужным; когда он принесет это, ударь в колокол, вот тут, на стене, и я вернусь за этой вещью. На поверхность не поднимайся и в тот проход, за мной, не ходи.

Преподобный указал в направлении выходившего из комнаты темного коридора, тоже высеченного из черного мрамора.

— Если кто-нибудь, кроме Фридриха, войдет сюда, ты должен убить его. Понятно?

— Да, сэр преподобный.

— Ну, помоги мне подняться, и я начну.

Данте поднял почти бесплотного, непрочного, словно пугало, Дэя на ноги. Тот, сжимая фонарь, потащился к зеву черного коридора. Прежде чем исчезнуть, улыбнулся и помахал рукой.

Данте помахал в ответ, и преподобный свернул за угол и пропал из виду. Оставшись один во мраке, Данте сел на стул лицом к двери, положил саквояж на колени и расстегнул пряжки. Отработанным движением извлек два своих любимых ножа, закрыл саквояж и аккуратно поставил рядом со стулом. Его глаза постепенно приспосабливались к темноте, и вскоре слабое красное свечение очертило контуры открытой двери.

Данте обратил внимание на то, что колокола снаружи больше не звонят.

Иаков увидел отражавшийся от гладких черных стен свет приближающегося из лабиринта фонаря. Раввин слишком долго пролежал в полной темноте, и ему потребовалось время, чтобы сориентироваться и понять, куда он смотрит. Вверх или вниз? Иногда до его слуха доносилось лишь эхо тысяч бормочущих голосов, гомон толпы, находившейся, кажется, где-то сверху.

Он наконец осознал, что лежит на полу, под ним ощущался холодный камень, руки и ноги онемели, стянутые тугими путами. Странно, что он жив, — преподобный давно должен был его убить. Может быть, он так и сделал, а его нынешние ощущения есть доказательство загробной жизни? Но если так, почему бы им не устроить в потустороннем мире какое-нибудь освещение?

«Вообще-то по ощущениям я мало отличаюсь от мертвеца и вполне мог бы быть им. Ну а если приближающиеся шаги, которые я слышу, принадлежат Дэю, жить мне все равно осталось самую малость».

Шаркали подошвы, звякали шпоры.

Да, то был он.

Преподобный вошел в помещение, и в свете его фонаря Иаков впервые смог разглядеть круглый зал, в котором находился. От приподнятого центра каменного пола расходился к краям затейливый мозаичный узор, по краю окружности, на равном расстоянии один от другого, были расставлены шесть серебряных пьедесталов. Отдельно, в стороне, находилась низкая жаровня с горящими угольями. Оказалось, что холодный ветер, который он ощущал, исходит из неровной дыры, зиявшей в полу на стороне, противоположной входу; от того места, где лежал раввин, к этому зеву сбегал вырезанный в каменном полу желоб.

На потолке над собой он увидел тесный круг решеток, выглядевших крышками люков; слышанные им призрачные голоса доносились оттуда.

Преподобный, хромая, обошел помещение, зажигая светильники. Подойдя к Иакову, он некоторое время постоял, присматриваясь к нему, а когда тот не шелохнулся, слегка подтолкнул его носком сапога.

— Я в сознании, — подал голос раввин.

— Надо же! Я настроился на то, что ты хотя бы жив, а раз еще и в сознании, это своего рода награда. Я так боялся, что ты пропустишь все зрелище.

Иаков промолчал.

— Мне известно, что ты выдающийся знаток вашей Торы, а как насчет Священного Писания, ребе?

— Извини, но я…

— Например, Откровение?

Сердце Иакова сбилось с ритма; он попытался исправить это, изменив позу, и впервые за все время с тех пор, как этот человек вошел, его взгляд скользнул по лицу преподобного.

«Боже праведный, да он еще страшнее, чем мне казалось. Словно восставший из могилы труп».

На бледном, бледнее слоновой кости, лице запеклась кровавая корка, а кровеносные сосуды вздувались и змеились на лбу, как будто обрели собственную жизнь и теперь пытаются вырваться на волю. Свирепые глаза были красными, как сырое мясо.

— Позволь мне освежить твою память, — произнес преподобный. — «Зверь, выходящий из бездны, сразится с ними, и победит их, и убьет их». Зазвонит колокол, и это свершится, а, ребе?

Иаков покачал головой.

— О, так оно и будет. — Преподобный Дэй вытянул шею, чтобы взглянуть на решетки над головой. — Как только зазвонят колокола, возвещая начало священного действа.

Увидев на стене за дверью ползущую тень, Данте вскочил с ножами в руках, изготовившись к броску. Дверь распахнулась — Фридрих! Юноша вздохнул с облегчением, но вдруг заметил, что взгляд немца пылает злобой.

— Он там? — спросил Шварцкирк, указывая в темноту лабиринта.

Данте кивнул.

— Значит, мы никогда его не найдем.

— Книгу принес?

Таким взбешенным Данте его еще никогда не видел.

— Нет! Ситуация такова, мистер Скруджс: времени больше не осталось, преподобный не выполнил по отношению ко мне своих обязательств, а речь идет об огромной сумме. — Тут лицо немца перекосило от ярости. — А в наше соглашение не входило обязательство рисковать жизнью без надлежащего возмещения. Понимаешь? Наша служба здесь больше не нужна, и я сматываю удочки. И тебе, если ты хочешь остаться в живых, советую поступить так же.

Данте взглянул в сторону коридора, задумался и покачал головой. Фридрих ему нравился, спору нет, но преподобный — гораздо больше.

— Решай сам. — И Фридрих выскочил вон.

Данте вышел на середину комнаты, не зная, что предпринять. Ударить в колокол? Заставить преподобного вернуться только ради того, чтобы сообщить: Фридрих не принес книгу? Может быть, отправиться поискать его? Но преподобный не давал ему разрешения следовать за ним по коридору.

Парализованный колебаниями, Данте Скруджс так и стоял, не в силах принять решение, пока на лестнице снова не послышались шаги.

Приближаясь к церкви, они увидели стражников в черных рубашках, выкатывавших на позиции какое-то оружие. Престо и Лайонел шепотом обсуждали смысл всех этих передвижений и маневров.

— То, что мы ищем, находится под башней, сообщил Джек.

— Верно, — согласился Престо.

Справа, на расстоянии сотни футов, Ходящая Одиноко уловила движение — мужчина появился из-под земли и мигом растворился во тьме.

Она жестом пригласила своих спутников следовать за ней и отвела их к тому месту, где заметила появление человека. Две стальные створки люка были откинуты, ступени уходили вниз.

— Это здесь, — кивнул Джек и первым шагнул на лестницу. За ним последовали остальные.

— Если верить сну, кем бы или чем они ни были, предполагается, что их должно быть шесть, — уточнил Иннес.

С того момента, как его ранили, он говорил почти безостановочно: Артур полагал, что это помогало брату бороться с шоком и болью. Он, Инесс и Эйлин находились под прикрытием скопища лачуг, и оттуда в подзорную трубу Дойл наблюдал за осторожным продвижением Джека и остальных к церкви.

— Согласен, — отозвался он.

— Итак, Джек, Престо и Мэри — это трое.

— Иаков и Канацзучи, — добавила Эйлин, косясь на винтовку в своих руках.

— Пятеро, — констатировал Дойл.

— Тогда у меня вопрос: если то, сколько их, столь чертовски важно — а впечатление складывается именно такое…

— То кто шестой? — подхватил Дойл. — Вопрос небезынтересный.

Он сместил объектив вправо, наблюдая за тем, как Ходящая Одиноко, Джек и Престо рассматривают что-то под ногами, находясь на плоской, ничем не примечательной площадке.

— Что они делают? — прошептал Дойл.

Спустя момент он увидел, как они исчезли под землей.

— Чертовщина какая-то…

— О чем речь? — осведомилась Эйлин.

— Ты можешь двигаться? — спросил Дойл Иннеса.

— Валяй, веди.

— Эйлин?

— Ну уж здесь одна точно не останусь, спасибо.

Они подняли Иннеса на ноги и подкрались ближе.

Когда дверь распахнулась, Данте отпрянул в темноту коридора за его спиной, радуясь полученному от преподобного разрешению убить любого, кто в эту дверь войдет. Он крепко сжал ножи и, сгорая от нетерпения, приготовился броситься вперед и сделать свое дело.

Однако появление индианки поразило его так, что он замер как вкопанный, от потрясения замешкался с нападением, и за это время в помещение вошли трое мужчин. Все с оружием, у одного в руке был маленький саквояж.

Взгляд Данте метнулся к стулу, на котором он только что сидел. Проклятье, он же оставил свой саквояж на полу!

Вошедший первым мужчина, высокий, худой, напоминавший преподобного Дэя, подошел к саквояжу, открыл его и продемонстрировал содержимое остальным. Они переговаривались приглушенными голосами — Данте разобрал лишь слово «Чикаго», а затем высокий мужчина вдруг указал им в направлении коридора, где он притаился.

Скруджс быстро пробрался вдоль стены до первого угла, бесшумно набрал воздуха, потянулся, нащупывая дальнейший путь, и канул во мрак.

Престо открыл саквояж, достал электрический фонарь и передал Джеку, который вытащил из нагрудного кармана жилета стопку маленьких квадратных нашлепок и компас. Сузив луч до минимального, Джек включил фонарь, посветил на нашлепки, бросил взгляд на компас и повел их к горловине прохода.

— Помните эту часть сна? — спросил он приглушенным голосом.

— Туннели, — отозвалась Ходящая Одиноко. — Запутанные проходы.

— Что-то вроде лабиринта, — заметил Престо.

— Верно, — подтвердил Джек, прилаживая на уровне глаз нашлепку — клейкую с одной стороны и покрытую зеленоватым люминесцентным составом с другой. — Мы должны двигаться к церкви в северо-западном направлении.

Джек достал прибор ночного видения. Фонарь и компас он вручил Престо и Лайонелу, а сам надел этот своеобразный шлем и всмотрелся в коридор. Перед ними, словно черный зев, открывался проход, ширина которого позволяла пройти двоим взрослым людям плечом к плечу. Трое проследовали за Джеком в коридор, безбрежная тьма которого мигом поглотила слабый свет, пробивавшийся из оставшегося позади помещения. Десять осторожных шагов подвели их к первому перекрестку, и Джек исследовал каждый из трех открывавшихся проходов.

— Компас, — шепнул он.

Престо включил фонарь, высветив лучом компас в руке Лайонела.

— Северо-восток. — Престо указал налево и снова выключил свет.

Джек прилепил к стене еще одну светящуюся нашлепку. Сквозь очки он видел главным образом красноватое марево и приблизительные очертания стен — устройство ночного видения в первую очередь позволяло фиксировать объекты, излучающие тепло. Таковых на виду не было.

Ходящая Одиноко уловила в воздухе запах хлороформа и формальдегида. Волоски у нее на шее встали дыбом.

Возможно ли это?

Она бесшумно обнажила нож.

Дойл, Иннес и Эйлин спустились по лестнице, оказались в коридоре и подождали, пока их глаза приспособятся к темноте. Иннес приметил в коридоре светящееся зеленое пятно и хотел было направиться туда, но Дойл, повинуясь инстинкту, удержал спутников.

— Еще нет, — отрезал он и повел их назад. И теперь они опять держали подходы к церкви под прицелом своих винтовок.

— Мне бы не хотелось показаться придирчивой, но чего мы, собственно говоря, ждем? — прошептала Эйлин.

— Я не вполне уверен… — ответил Дойл.

Со стороны церкви не доносилось ни звука. Посмотрев в трубу, он увидел крупного мужчину в длинном сером одеянии, двигавшегося вдоль строя людей в черном перед передними дверьми. Остановившись, рослый человек взглянул на часы, подал сигнал, и его подручные убрали с дверей засовы, затем группа чернорубашечников начала разворачивать и наводить на дверь, целя во внутреннее пространство собора, что-то чертовски похожее на станковый пулемет.

— Господь милосердный!.. — выдохнул Дойл.

Еще одна метка легла на стену. Они шли по компасу, но Ходящая Одиноко могла определять направление и по одному лишь встречному потоку воздуха. Неожиданно Джек резко остановился.

— Свет, — шепнул он.

Престо включил фонарь, направил луч света на землю. Прямо впереди них участок пола в три квадратных фута провалился, а посветив в пролом, они увидели на дне поблескивающие остроконечные выступы.

— Будем прыгать или вернемся искать обход? — спросил Джек.

— Это правильный путь. — Индианка указала вперед.

— Тогда прыгаем.

Лайонел, несший книгу, сделал это первым, Престо, державший фонарь, — последним. К тому времени, когда они все оказались по ту сторону и Джек снова принялся сверяться с компасом, свет начал мигать.

— Батарея садится, — предупредил Престо и выключил фонарь.

Они двинулись дальше осторожными шагами и вскоре добрались до очередного перекрестка: теперь им на выбор предлагалось три пути — вперед, налево и направо, ведущие к одной цели. Джек всмотрелся в каждый из коридоров. Престо казалось, что он различал в глубине каждого легкую ауру свечения.

— Мы близко, — сообщила индианка.

Джек прилепил нашлепку к стене, а потом передал остальные своим спутникам.

— Разделимся и проверим путь вперед на небольшое расстояние. Лайонел пойдет со мной. Если кто увидит что-то необычное, крикните. Встретимся снова на этом месте.

Они двинулись по каждому из трех коридоров. Престо снова включил фонарь; в другой его руке был пистолет. Ходящая Одиноко двигалась вдоль стены на ощупь, с ножом наготове. Лайонел держался за ремень Джека, который остановился, услышав впереди слабое эхо голосов.

— Иаков! — выкрикнул Джек.

— Отец! — позвал Лайонел.

Преподобный услышал в туннеле голоса и резко обернулся на звук. Слишком близко, а предполагалось, что мальчик остановит их.

Он вытащил карманные часы: осталось две минуты до того, как Корнелиус подаст сигнал и начнется святое действо. Смех заставил его развернуться к Иакову, хотя тело с трудом подчинялось Дэю.

— Кого-нибудь ждешь? — с улыбкой осведомился раввин.

Из глубин под ямой донесся протяжный рокот.

— Можно сказать и так. — Преподобный улыбнулся.

Фрэнк поднял руки вверх, Канацзучи наставил винтовку ему в спину. Черт возьми, может быть, черная одежда Молота сойдет на расстоянии за их униформу и им удастся подобраться поближе. Потому что, если не удастся, все остальное уже не будет иметь значения.

Они двинулись по насыпи к пулемету, когда первый чернорубашечник заметил их. Предупреждение распространилось по шеренге и достигло пулеметного расчета прежде, чем это могли сделать они. И тут из-за угла церкви вышел Корнелиус Монкрайф.

— Две минуты! — выкрикнул он.

Двое чернорубашечников вытащили засов из скоб на дверях. Створки распахнулись, и пулеметчик направил ствол внутрь. В этот момент Корнелиус увидел направлявшихся к нему Фрэнка и Канацзучи и двинулся им навстречу, на ходу вытаскивая пистолет. Оленья Кожа прикинул, что они должны сойтись как раз напротив пулемета, заодно отметив, что пулеметная лента заправлена и оружие снято с предохранителя.

— Что это за чертовщина? — спросил Корнелиус.

— Один из незваных гостей, — пояснил Канацзучи.

— Привет, Корнелиус, — произнес Фрэнк. — Помнишь меня?

Корнелиус воззрился на него, брови изогнулись, как гусеницы. Затем Макквити увидел, как сузились его зрачки, а рука стала поднимать пистолет.

— Придурок! — бросил Фрэнк, мгновенно вскидывая кольт. Шесть выстрелов прогремели почти одновременно, и шесть пуль выбили кровавый круг вокруг сердца врага.

Канацзучи, развернувшись, разрядил винтовку в людей у пулемета, убив троих, и, прежде чем бойцы в линии по обе стороны успели отреагировать, выхватил «косца» и бросился в атаку на правый фланг.

Фрэнк прыгнул к пулемету и снова повернул его влево; внутри собора он уловил проблеск: луч лунного света, падавший сквозь круглое, застекленное красным окно, отражался от массы людей в белом. Его рука нащупала гашетку, и очередь, полоснувшая по земле левее вражеской линии, взметнула в воздух пыль. Черт, пулемет не пристрелян! Долбаные вояки не имели долбаного понятия о том, как содержать в долбаной боеготовности их долбаное вооружение!

Шеренга людей в черном ответила огнем. Оленья Кожа, не прекращая стрелять, выровнял ствол и переместил его вправо, обрушив град пуль на противника. Под огнем строй разорвался и рассеялся. Люди разбегались, бойцы из задних рядов при виде упавших товарищей поворачивались и устремлялись в укрытие.

Пуля прострелила Фрэнку сапог, раздробив левую лодыжку. Он пошатнулся, но стрелять не перестал. Другая пуля обожгла верхнюю часть правого бедра.

«Кость не задело», — подумал Фрэнк, рыча от боли, но не выпуская гашетку.

Следом за Фрэнком на правый фланг линии обрушился, безостановочно работая «косцом», Канацзучи. Он стремительно врубился в самую гущу врагов, и они даже не могли выделить его среди своих для прицельной стрельбы, а ярость атаки отвлекла их внимание от пулемета. Чернорубашечники только и успели понять, что на них напал человек с клинком, движущийся с быстротой ветра. Правда, они все равно повели беспорядочный огонь, но выпущенные наугад пули или не находили цель, или разили своих. Казалось, что пули пролетали сквозь атакующего, не в силах повредить ему, тогда как его клинок отрубал конечности и вспарывал животы, двигаясь так, словно жил самостоятельной жизнью.

Десять человек пали, прежде чем остальные побросали оружие и бросились бежать. На каждую его жертву приходилось всего по одному удару: японец сеял смерть с ужасающей экономностью. Как только пал последний противник, Канацзучи, не помедлив, исчез за правым углом церкви, нацелившись теперь на расчет второго пулемета.

Последнего чернорубашечника на своей стороне Фрэнк достал, прострелив насквозь земляную насыпь, за которой тот попытался укрыться. Для этого пришлось жать на гашетку, пока не кончились патроны, а когда он потянулся за новыми и случайно задел ствол, ему обожгло руку.

Рой пуль со свистом пронесся над его головой. Фрэнк посмотрел сквозь пространство собора и увидел ствол оружия, полыхавший вспышками, из распахнутых дверей на другом конце. Люди в белом отчаянно кричали; пули косили их как траву.

Пуля зацепила левое плечо, и Фрэнк резко присел. Большинство их выстрелов по-прежнему приходилось слишком высоко. Плечо теперь не работало, так что он, оставаясь внизу и кое-как управляясь здоровой рукой, выудил из патронного ящика последний патрон, вложил в патронник и нажал на гашетку. Выстрел разбил окно над дверьми, и вниз дождем посыпались осколки красного стекла.

Началась стрельба. Первым застрочил пулемет, установленный позади собора. Те, кто находился у переднего входа, еще только готовили орудие к бою, а остальные чернорубашечники вели прицельный ружейный огонь. Из храма, перекрывая треск выстрелов, слышались отчаянные крики.

Иннесу было непросто удерживать оружие раненой рукой, и каждый выстрел отдавался в ней болью, однако все трое тщательно прицеливались и, выведя пулемет из боя, прежде чем он успел полить свинцовым дождем избранный сектор обстрела, подстрелили двоих, попытавшихся заменить пулеметчиков, и стали целиться по стрелкам с винтовками.

Стреляли молча, полностью сосредоточившись на своей смертоносной работе. Перезаряжая оружие, Дойл бросил взгляд на Эйлин: она определенно не забыла, как вести огонь.

Первые выстрелы отдались в решетках над головой Иакова металлическим эхом. Преподобный Дэй неистово заметался по кругу с открытыми карманными часами в руке.

— Нет, нет! Где колокола? ГДЕ КОЛОКОЛА?

Интенсивность огня непрерывно возрастала; он отдавался по помещению оглушительным эхом. Иаков молчал и не шевелился: сейчас он не осмеливался привлечь внимание преподобного, поскольку не был полностью уверен в том, что слышал во тьме лабиринта голос сына, выкликавший его имя.

Сверху донесся звук, похожий на плеск воды, и он поднял голову. Струйка крови просачивалась сквозь решетку, капала вниз и растекалась лужицей.

С клинками в обеих руках Канацзучи атаковал пулеметную позицию у боковой двери церкви. Расчет из трех человек настолько сосредоточился на смертоносном огне, что не заметил его приближения.

Японец отсек руку стрелку, ударом ножа покончил с заряжающим, вонзил острие «косца» в горло последнего из расчета; завладев оружием, вскинул ствол и, пока не кончились патроны, жал на гашетку, подавляя пулеметное гнездо у противоположной боковой двери.

Затем он поспешил к церкви и заглянул внутрь. Всюду были видны испуганные, жавшиеся друг к другу люди в белом, со всех сторон неслись стоны, сотни трупов устилали пол. Он не мог сказать, сколько людей погибло, не знал, сколько времени продолжалась стрельба, лишь видел, что здесь имело место чудовищное кровопролитие. Лунный свет, падавший через выбитое окно, обрисовал в центре помещения четкий белый круг. Он напряг слух, стараясь услышать детские голоса. Они доносились справа.

За рядом колонн в стене обнаружилась большая ниша на манер часовни; она не попала в зону огня, и прятавшиеся здесь ребятишки остались в живых.

Канацзучи подошел к ним, беспрерывно говоря какие-то утешительно-ласковые слова, чтобы успокоить и приободрить их. Собирая детей вокруг себя, он помогал им подняться на ноги и мягко, но настойчиво направлял к выходу. Мальчики и девочки послушно шли, тихонько всхлипывая, оступаясь и перешагивая через тела. Уцелевшие взрослые не обращали на них внимания, тупо глядя перед собой остекленевшими, невидящими глазами.

Ходящая Одиноко остановилась, и тут откуда-то сверху донеслась бешеная пальба. Она добралась до очередного перекрестка, в двадцати шагах за тем, у которого они разделились, и определила, что секция, лежащая впереди, буквально изрешечена проходами: еще десять шагов, и она безвозвратно потеряется. В смятении женщина повернула назад. Вот почему, когда она ощутила движение воздуха и вдохнула запах одноглазого, ее реакция оказалась недостаточно быстрой.

Успев уклониться лишь наполовину, индианка вскрикнула, когда лезвие рассекло до кости ее левое плечо. При этом она хоть и не увидела, но почувствовала справа взмах его второй руки — клинок лишь немного разминулся с ее бедром. Враг держал нож и в этой руке.

Он нанес сверху удары обоими своими ножами одновременно и промахнулся лишь на малую долю дюйма. Один клинок, прежде чем со звоном удариться о стену, срезал с ее головы прядь волос. Ее ответный удар пришелся сзади ему по ноге. Нападавший с ревом рухнул на колени.

— Джек, я здесь!

Голос Престо прозвучал недалеко, и он приближался.

Одноглазый человек, взвыв подобно зверю, снова взмахнул ножом. Ходящая Одиноко уклонилась вправо, скользнув вдоль стены, и подставила свой нож, блокировав его клинок.

— Сука, почему бы тебе не умереть?

Их лица разделяло всего несколько дюймов, скрестившиеся клинки давили один на другой. Дыхание одноглазого несло запах страха и крови, а ее рука стала ослабевать, не выдерживая напора противника.

Яркий луч света пронзил тьму и упал на его лицо, высветив его словно полную луну и ослепив единственный глаз. Воспользовавшись этим, Ходящая Одиноко подняла нож и глубоко вонзила его в глазницу. Ее противник с диким воплем отпрянул и, схватившись за рукоять, попытался вытащить клинок. Женщина наставила пистолет и выстрелила: в голове монстра появились две красные дыры. Он упал и пропал из виду, тогда как эхо выстрелов прокатилось по туннелю.

Джек подоспел к ней первым, с другого направления поспешил державший светильник Престо.

— Идти можешь? — спросил Джек.

— Я не хочу на него смотреть, — прошептала индианка. — Не хочу на него смотреть…

Они помогли ей подняться и быстро двинулись прочь от тела Данте к перекрестку, обозначенному двумя пятнами света.

Не сказав ни слова, Джек выбежал в темноту; Лайонел попытался последовать за ним, но споткнулся в коридоре и быстро потерял его из виду.

Услышав крики и выстрелы, доносившиеся слева, оттуда, где все ярче разгорался свет, он перешел на бег и, миновав два поворота, неожиданно вылетел в круглую комнату.

Стаккато выстрелов подчеркивало доносившиеся откуда-то сверху крики. Свет в помещении ослепил его, и молодой человек непроизвольно прикрыл глаза рукой, из-под которой, щурясь, увидел в центре, под низвергающимся с потолка кровавым потоком, распростертого в крови мужчину.

Очень похожего на его отца.

— Что это у тебя? — прозвучал слева голос.

Он обернулся. Кошмарная фигура, более всего походившая на ходячий труп, сделала жест в его направлении, и коробка, которую нес Лайонел, вырвалась у него из рук, пролетела десять футов и оказалась в руках отвратительного урода. Тот взломал упаковку и извлек Херонскую Зогар.

— Не знаю, как тебя благодарить, — издевательски произнес человек и, казалось, утратил к Лайонелу какой-либо интерес.

Тот устремился к своему отцу, увлекая его прочь из-под каскада крови, устремлявшегося по желобу к открытой яме в дальнем конце помещения.

— Ты жив!

— И я искренне рад видеть тебя, сын мой, — спокойно отозвался Иаков. — Есть у тебя оружие?

Лайонел вытащил из-за пояса пистолет.

— Застрели его.

Иаков кивнул через круг в направлении горбатого человека, укладывавшего книгу Зогар в последний из серебряных ларцов.

Лайонел дрожащими руками поднял кольт. Горбун повернулся и небрежно махнул рукой. Выстрел грянул, но тело Лайонела содрогнулось, как от мощного толчка, и пуля пролетела вдалеке от цели. Оружие вылетело из его руки и упало в яму. Лайонел рухнул на колени.

Не удостаивая их больше вниманием, преподобный Дэй направился к находившейся на краю круга жаровне и достал из кармана пригоршню спичек. Он попытался чиркнуть одной о жаровню, но она сломалась в его руке. То же самое получилось и со второй. И с третьей.

— Проклятье! — заорал он. — Никаких спичек не хватает!

Из лабиринта донесся леденящий душу крик, громыхнули два выстрела. Преподобный склонил голову набок, прислушался, отбросил спички, прихрамывая, подошел к стене, снял с нее фонарь и направился к жаровне.

Лайонел отчаянно старался развязать руки своему отцу. Массированный огонь наверху стих; теперь они слышали лишь одиночные ружейные выстрелы, но зато громко звучали крики и стоны раненых.

По мере того как кровь изливалась сквозь решетки вниз, в яму, доносившийся из глубин рокот становился все громче и отчетливее.

Перед церковью последние из оставшихся в живых чернорубашечников побросали винтовки и пустились бежать вскоре после того, как перестал строчить пулемет. В подзорную трубу Дойл увидел, как в распахнутых дверях собора показались первые фигуры в белых, заляпанных кровью одеяниях.

— Пойдем, — сказал он.

Они помогли Иннесу подняться и поспешили к церкви. Дойл, перейдя на бег, опередил брата и Эйлин, промчался мимо разбросанных по периметру облаченных в черное тел и замер в дверях.

Внутри произошла настоящая бойня, трупы громоздились один на другой. Красный от крови пол собора был усыпан битым стеклом. Уцелевшие, пребывая в ошеломлении, пытались подняться на ноги.

Эйлин и Иннес присоединились к нему; у Эйлин от ужаса перехватило дыхание, и она беспомощно ловила ртом воздух.

— Боже мой, Артур! — бормотал Иннес, недоверчиво качая головой. — Боже мой! Боже мой!

Раненых было множество, и сотни из них нуждались в безотлагательной помощи. Дойл взял Эйлин за руки, заглянул ей в глаза и твердо произнес:

— Мне нужна помощь. Сейчас не время для слез.

Женщина молча кивнула. Они спустились по окровавленным ступеням, разговаривая с теми, кто еще мог ходить, и направляя их к выходу. Многие оставались безучастными, некоторым приходилось повторять указания дважды, потому что оглушительная стрельба почти лишила их слуха. На взгляд Дойла, самые страшные жертвы пришлись на середину помещения, где кровь стекала в круг дренажных отверстий.

Звук детских голосов привлек внимание Иннеса к левым боковым дверям.

— Артур, туда!

Дойл присоединился к нему, и они увидели в пятидесяти шагах от входа детей, сидевших вокруг стоявшего перед ними на коленях человека в черном. Пройдя мимо мертвецов и пулемета, Дойл с Иннесом приблизились к мужчине, и, когда они остановились, он поднял на них глаза.

— Канацзучи? — спросил Дойл.

Мужчина, чье мертвенно-бледное лицо свидетельствовало о тяжелом, болезненном ранении, кивнул.

— Позаботьтесь о них, пожалуйста.

Японец моргнул и с усилием стал подниматься на ноги. Дойл поспешил на помощь, Иннес, напротив, попытался его удержать.

— Сэр, вам необходимо отдохнуть.

— Нет, — отрезал Канацзучи. — Спасибо.

Он слегка поклонился и, придерживая рукоять меча, медленно зашагал к церкви.

Иннес и Дойл смотрели вниз, на маленькие, несчастные лица, взиравшие на них с ужасом.

— Я присмотрю за ними, — произнес Иннес осевшим, хриплым голосом.

Дойл обнял брата и, хотя их тела содрогались от подавляемых рыданий, не отпускал, пока не иссякли слезы.

— Боже правый! Боже правый на небесах!

— Нельзя показывать им, что мы напуганы, — прошептал молодой человек.

Дойл отвел глаза, пожал ему руку и последовал за Канацзучи назад в церковь.

Подойдя к задней стене церкви, Эйлин увидела за дверью Фрэнка, скорчившегося в луже крови возле пулемета. Она поспешила к нему и упала возле него на колени.

— Нет. Пожалуйста, нет!

Фрэнк открыл глаза, но не увидел ее.

— Это ты, Молли?

— Фрэнк, это Эйлин.

Его глаза нашли ее и сфокусировались на ней.

— Молли… Как ты хороша в этом платье.

Он протянул к ней руку, и она сжала ее обеими ладонями. Из глаз женщины потоком хлынули слезы.

— Да, Фрэнк, это Молли. Я здесь.

— Я никогда не хотел навредить тебе, Молли, — прошептал он.

— Ты и не навредил, Фрэнк. Ничем не навредил.

— Прости. Мне так жаль.

— Все в порядке.

— Ничто больше не стоит на нашем пути. Ты и я.

Она кивнула.

— Да, именно так.

— Это хорошо.

— Да, Фрэнк.

Несколько мгновений его глаза смотрели мимо нее, а потом закрылись. Эйлин уронила голову и заплакала.

Дойл так и не смог точно определить, сколько людей погибло. Надо полагать, не меньше двухсот пятидесяти человек, находившихся внутри, столько же было ранено. Это и само по себе было ужасно, но, только увидев смертоносное расположение пулеметов, он понял, что все могло быть гораздо хуже: счет погибшим шел бы на сотни и сотни. Внизу, где-то глубоко под церковным полом, что-то раскатисто громыхало.

Он обнаружил Канацзучи возле открытой решетки, через которую продолжала изливаться кровь жертв.

— Помоги, — попросил японец. — Мне надо спешить.

Дойл мгновенно присоединился к нему; вместе они просунули ножи в зазор, отжали одну из окровавленных решеток и вынули ее из рамы.

Джек и Престо пронесли Ходящую Одиноко через последние повороты лабиринта на свет, который увидели впереди. Мощные толчки сотрясали стены, по углам вниз сбегали ручейки земли и каменного крошева. Достигнув круглой комнаты, они увидели преподобного, выливавшего масло из лампады в маленькую жаровню с горящими угольями. Взяв длинный фитиль, Дэй зажег его от огня и направился к ближайшему серебряному ларцу.

Иаков заметил их и кивнул. Лайонел развязал ему руки и теперь занимался путами на ногах. Джек оставил Ходящую Одиноко с Престо и ступил в круг, вытаскивая пистолет. Ощутив чужое присутствие, Дэй обернулся к нему.

Джек остановился в нескольких футах от него, с лицом, полным мрачной решимости, поднял оружие и прицелился в голову преподобному. Тот резко, словно пытаясь стряхнуть назойливое насекомое, взмахнул рукой. Это движение должно было отбросить противника на другой конец комнаты, но Джек не только не отлетел, но, напротив, шагнул вперед, ствол направил преподобному в лицо и невозмутимо взвел курок.

Черты Дэя исказила усмешка. Он настолько отвык от страха, что, казалось, вообще не воспринимал опасность, однако при осознании того, какое оскорбление нанес ему этот человек, в нем вскипела ярость. Он направил силу из своих глаз в глаза противнику.

Джек казался готовым противостоять нападению, однако сжимавшая оружие рука дрогнула и упала, как плеть.

— С тобой я разберусь попозже, — пообещал преподобный.

Но движение Джека не имело отношения к послушанию. В то время как преподобный Дэй повернулся и снова попытался зажечь книги, Джек потянулся и, позабыв о боли, голой рукой затушил горящий фитиль в руке преподобного. Когда же Дэй занес кулак для удара, он перехватил, сжав, словно клещами, его запястье и вывернул так, что фитиль упал на пол.

Кровь продолжала стекать в желоб. Толчки становились все сильнее, пока не перешли в постоянную дрожь пола и стен, но никто в помещении не смел шевельнуться: все внимание было приковано к противоборству.

— Отпусти мою руку! — приказал Дэй, снова встретившись с ним взглядом.

Джек, независимо от его приказа, бросил оружие и выпустил запястье преподобного. Однако, прежде чем тот успел двинуться прочь, Джек схватил его обеими руками за голову, подтянул к себе и заглянул ему прямо в глаза.

— Посмотри на меня.

Взбешенный Дэй использовал всю свою силу, сам воздух вокруг них колебался под воздействием безумного выброса энергии. Куда менее могучее действо доводило людей до смерти, растворяло их умы, вымывало, словно проносящимся сквозь сознание потоком, всю волю.

Но на сей раз не произошло ничего.

Этот человек просто смотрел на него.

Между тем предпринятое усилие ослабило преподобного настолько, что у него из носа потекла кровь. Потрясенный, постепенно осознавая, что не может воздействовать на незнакомца, он всматривался теперь в его лицо, на котором по-прежнему читалась сила и — что доводило до бешенства — не было никаких признаков озлобления.

«В нем нет страха, — подумал Иаков, глядя на Джека. — А если страха нет, то преподобному не к чему приложить свою хватку».

Некоторое время положение оставалось тупиковым. Потом преподобный Дэй заметил в глазах чужака что-то знакомое, заставившее его собственные глаза расшириться от ужаса.

— Нет, — произнес Джек.

Деваться преподобному было некуда. Он попытался отвести глаза, однако Джек, напрягая всю силу воли, заставил встретиться с ним взглядом.

— Чего ты хочешь? — тихо спросил преподобный.

Джек не ответил.

— Кто ты? — упавшим голосом проговорил Дэй.

— Ты знаешь, кто я.

Несчастное, больное лицо некоторое время противилось узнаванию, но в конце концов последние признаки сопротивления исчезли, и он обвис, подавшись вперед.

— Ты знаешь, кто я?

— Да, — прошептал преподобный.

— Так кто я? Скажи.

— Мой брат, — ответил он после долгого молчания.

— Как меня зовут?

— Джек.

— А тебя?

Ответ последовал после еще более длительного молчания:

— Александр.

Джек кивнул. В ходе этого обмена репликами все маски спали, притворство было отброшено, так же как вражда и противоборство. Они были только братьями.

— Послушай меня, — произнес Джек тихо и отчетливо, страстно надеясь на то, что необходимые слова сами придут к нему. — Послушай меня, Алекс. Мы все здесь, в этом помещении, и матушка, и отец. Наша маленькая сестренка. Никому из нас неведомо, почему все это случилось, почему ты отошел так далеко от нас, почему тьма поглотила тебя и подвигла на все те преступления, которые ты совершил. Ничто из этого сейчас не имеет значения. Ты меня слышишь?

Александр Спаркс взирал на своего брата взглядом маленького испуганного ребенка. Сейчас его била дрожь, переполняли страх и чувство утраты.

— Ныне они все с нами, в этом месте, и ныне, здесь, это обретает конец. Я говорю от их имени, их голоса звучат в моем голосе. Слушай меня… — В этот миг Джек понял, что именно он пришел сюда сказать, подался вперед и шепнул ему в ухо: — Мы прощаем тебя, брат мой.

Александр приглушенно всхлипнул.

— Мы прощаем тебя.

Он обмяк и обессиленно повалился на руки Джеку, который легко подхватил его, осторожно опустил на пол и сел рядом, бережно лелея несчастное, искалеченное тело брата у себя на коленях.

— Мы прощаем тебя, — прошептал он.

Александр издал душераздирающий вопль, стон по бесчисленным погибшим и украденным душам. Он обессиленно припал к своему брату, и рыдания сотрясли его тщедушное тело. Все остальные в помещении, невзирая на страх и гнев, что внушали им преступления Александра, глядя на него сейчас, не испытывали иных чувств, кроме жалости.

С тяжелым металлическим скрежетом одна из решеток над центром помещения поднялась из пазов. Иаков взглянул наверх и увидел, как Канацзучи пролез в отверстие и опустился на пол рядом с ними. За ним следом в яму стекла оставшаяся кровь. Грохот внизу снова усилился. Некоторое время японец сидел неподвижно, словно окаменев, потом предпринял слабую попытку встать. Иаков нетвердыми шагами направился к нему.

— Идемте, друзья мои, — спокойно произнес он.

Иаков протянул руки к Канацзучи и помог ему подняться; поддерживая один другого, они двинулись к Джеку и Александру. Затем Иаков помог Канацзучи сесть и сам опустился рядом с ним, напротив братьев.

Ходящая Одиноко кивнула Престо. Он обнял ее, они двинулись вперед и заняли последние места в круге. Индианка держала Престо за левую руку, а правую протянула Джеку. Тот крепко ухватился за нее левой, держа в правой руку Александра. В то же самое время Канацзучи потянулся к Престо, и их руки замкнули круг.

Рыдания Александра стихли; он поднял глаза и встретился взглядом с Джеком. Тот кивнул ему, мягко и доброжелательно, и Александр кивнул в ответ. Затем взгляд Джека прошелся по лицам остальных, и теперь между ними всеми воцарилось молчаливое понимание, чистое и невыразимое.

Штерн прошел от ларца к ларцу, вынимая похищенные книги и аккуратно складывая их у стены, а покончив с этой задачей, снова оглянулся на круг, и увиденное поразило его: он прижался спиной к стене в глубочайшем благоговении. Шестеро взирали друг на друга; Лайонел не сомневался, что видит ауру, распространяющуюся над ними в воздухе, круглую прозрачную завесу, в ткань которой были причудливо вплетены текучие, призрачные фигуры, очертания, образы, каждый из которых содержал в себе мощь, красоту и сострадание сотен тысяч человеческих душ.

По мере того как свет над кругом становился ярче, громыхание в глубокой яме под помещением стихало. Никто в круге не шевельнулся. Затем гул стих, свет пошел на убыль. В наступившей умиротворенной тишине Александр издал негромкий возглас и умер на руках у брата.

Лайонел помог отцу подняться на ноги, с сочувствием и ужасом взирая на изломанное, невероятно истощенное тело, остававшееся в объятиях Джека.

— Зачем он хотел заполучить книги? — тихо спросил Лайонел.

— Он думал, что сможет уничтожить Бога, — ответил Иаков.

Лайонел удивленно заморгал.

— Но ведь это означало бы устроить конец света.

— Он ошибался, — печально промолвил Иаков. — Если он и мог на самом деле что-либо уничтожить, то только себя.

После того как Канацзучи ушел вниз, Дойл, поискав, нашел в церкви веревку. Когда громыхание (Дойл предполагал, что это землетрясение или какое-то сходное сейсмическое явление) унялось, он обвязал один ее конец вокруг пояса, сбросил другой вниз, в камеру, и крикнул им, чтобы держали.

Затем его могучие руки помогли подняться уцелевшим; спасенные книги теперь лежали на полу залитого лунным светом собора.

Джек Спаркс оказался последним. Оставив тело брата на попечение душ своих умерших близких, он ухватился за веревку, и Дойл вытащил его наверх.

На свет.

notes

Назад: КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ НОВЫЙ ГОРОД

Дальше: Примечания