Глава 14

Под священной масонской архитектурой, как оказалось, имелась в виду планировка улиц, линии которых — конечно, если рассмотреть их на карте — складывались в пифагорейские треугольники, звезды и пентаграммы, подобные знаки мне приходилось видеть в ложах и на документах масонов. Учитывая, что эта геометрия реально просматривалась только на бумаге и сами столичные «авеню» пока мало чем отличались от просек, никакой мистической символики мне узреть не удалось.

— Магнус, эта твоя архитектура ничем не отличается от той звездной планировки, что я видел в Египте и Святой земле.

— Конечно! Погляди лучше на новый Капитолийский холм, его угловой камень заложен согласно масонскому ритуалу, а от фасада здания начинается главная улица, здесь будет новый вариант Версаля. Идущие под углом улицы образуют правильный треугольник, включающий особняк президента. Ты понимаешь, что эти улицы отражают масонские символы угольника, циркуля и линейки? И разве общее количество ваших колоний не равняется мистическому числу тринадцать?

— Но сейчас существует уже шестнадцать штатов.

— Они объединились в страну, когда их было тринадцать. Наверняка не простое совпадение, Итан, что именно тринадцатого октября тысяча семьсот девяносто второго года почтенные франкмасоны заложили под руководством самого Вашингтона краеугольный камень правительственного особняка!

— Какое совпадение? Нет, погоди, давай-ка подсчитаем… Ага, ты намекаешь на то, что они вознамерились отметить четыреста восемьдесят третью годовщину разгрома тамплиеров, знаменитую Черную пятницу! Но по-моему, более вероятно предположить, что это было сделано в память о том, что со времени высадки здесь Колумба прошло триста лет и один день.

— А почему добавили один день?

— Возможно, непосредственно в годовщину им помешал дождь, — предположил я, пожав плечами.

— Наивный ты человек! Или прикидываешься бестолковым. Почему тринадцать вместо двенадцати? Да потому, что число тринадцать издавна почиталось священным. Таково число лунных месяцев в году, число участников Тайной вечери, число дней после рождения нашего Спасителя, когда волхвы явились к младенцу Иисусу, и возраст достижения зрелости по традициям иудеев. Столько же скандинавских богов собралось вместе, когда Локи проник на их пиршество и убил Бальдера прутом ядовитой омелы. Египтяне полагали, что между жизнью и смертью тринадцать шагов, а у англичан на эшафот также ведут тринадцать ступеней. Тринадцать есть число ряда Фибоначчи. В картах Таро тринадцатая карта Старшего аркана носит знак Смерти. И именно тринадцать, наконец, потому что потомки тамплиерских масонов решили построить новое государство на том континенте, где их предки обрели спасение. Половина ваших революционных военачальников входила в масонскую ложу! Даже твой наставник, Франклин, помогавший писать Декларацию независимости и Конституцию, также был франкмасоном. И ты думаешь, все это простое совпадение? Нет, Итан. Судьба вашего молодого государства, друг мой, определится на западе: именно там оставили скандинавские тамплиеры священные реликвии, способные стать основой лучшего мира.

— К такому выводу ты пришел, глянув на план улиц еще не построенной столицы?

— Мой вывод определен судьбой, которая привела нас с тобой сюда в эту утопическую глухомань, дабы мы исследовали пути моей священной карты. Судьба наш союзник.

— Утопическая глухомань? Ты совсем свихнулся в своей одержимости, Бладхаммер.

— Таким был Колумб, — с усмешкой заметил он. — Таким был и Вашингтон, когда дерзко замыслил крупнейшую в мире империю. Таков и твой Франклин, исследовавший молнии во время грозы. Только одержимые способны на великие дела.

Несмотря на провинциальную простоту, что могла бы вызвать презрительный смех французских аристократов, в день инаугурации президента столица украсилась множеством флагов. Все домовладельцы вывесили патриотические полотнища, а под крышами построенных на скорую руку каретных сараев теснились многочисленные экипажи гостей. Несколько пушечных расчетов в честь праздника выкатили свои орудия на площадь, где стройными рядами проходило ополчение. Мы с Магнусом сообщили, что хотели бы встретиться с Джефферсоном, поскольку я привез новости из Франции, но до вступления в должность не могло быть и речи ни о какой аудиенции. Итак, утром четвертого марта мы проснулись в гостинице Блоджетта, выпив чаю с медом и закусив лепешками и ветчиной, оделись поприличнее и поспешили к Капитолию. Еще до рассвета мрачный Адамс выехал из города, не в силах видеть торжество своего политического противника.

Строительство завершилось лишь в сенатском крыле Капитолия. Работы над будущей ротондой и ее приземистым куполом еще только начались, поэтому посредине зияла дыра, а у Палаты представителей пока отсутствовала крыша. Мы с Магнусом нашли места на галерее Сената, заполненной множеством зрителей, как в греческом театре, правда, в воздухе сильно пахло краской и штукатуркой. Это крыло возвели в такой спешке, что на потолке уже темнели пятна протечек, а обои по углам начали отклеиваться. Два камина извергали клубы дымного жара, не столь уж необходимого, учитывая многочисленную людскую толпу.

Как бы то ни было, в зале царила приподнятая атмосфера, отовсюду слышались взволнованные и гордые голоса. На рубеже девятнадцатого века острая конкурентная борьба на выборах была в новинку, и она так же отличалась от государственного переворота Наполеона, как легкое перышко от тяжеловесного булыжника. Первым принял присягу избранный вице-президент Аарон Бэрр, не оставивший честолюбивых стремлений, но пока их ограничивший. Он заинтересовал меня некоторым внешним сходством с Наполеоном. Смуглый и красивый, как Корсиканец, он так же покорял и сердца дам. Учитывая его репутацию амбициозного человека, я ожидал, что он попытается украсть лавры у Джефферсона, но на самом деле он являл собой образец разочарованной сдержанности и после приветствия, обращенного к председателю Верховного суда, занял свое место за подиумом, откуда начал обозревать толпу проницательным взглядом, словно высматривал дополнительных сторонников. Его напряженная поза, очевидно, показывала, что триумф Джефферсона лишь кратковременная неудача в его собственном неизбежном восхождении к президентству.

А потом послышался пушечный залп, и под вихревые звуки флейт и барабанов из своего пансиона прибыл Джефферсон, он попросту прошел к Капитолию, поскольку для торжественной процессии в каретах на дороге пока торчало слишком много пней. Наряд его ограничивался строгим темным костюмом, он отказался и от напудренного парика и ритуальной шпаги Вашингтона и Адамса, а также и от плаща, скипетра или свиты. Этот высокий рыжеволосый мужчина обладал красотой румяного, пышущего здоровьем фермера, и, похоже, его потрясла многочисленность зрителей. Быстро глянув на галереи, он облизнул губы и смущенно уставился на документы, которые держал в руках.

— Он не любит произносить речи, — склонив голову к соседке, прошептал один из министров бывшего кабинета.

— Отлично. Я как раз не люблю выслушивать длинные доклады, — шепнула она в ответ.

Поначалу я испытал разочарование. Во Франции Джефферсона славили почти так же, как Франклина, но я привык к бурной властности Наполеона. Мудрец из Монтичелло вдруг словно оробел перед публикой, он выглядел как неуверенный в своих знаниях школьник и говорил тихим и высоким, как у женщины, голосом. Я видел, как блестит от пота его лицо, льющиеся из окон солнечные лучи расцветили его инаугурацию контрастными мазками света и тени. Председатель федерального суда Джон Маршалл подал знак, и новый президент твердым, но тихим голосом начал произносить присягу.

— Почему он так тихо говорит? — спросил Бладхаммер, и его норвежский баритон прозвучал так выразительно, что на мгновение отвлек на себя внимание всех зрителей. Джефферсон, к счастью, ничего не заметил и продолжал свой монолог, который мы силились расслышать.

Газетные отчеты, как мы надеялись, восполнят ускользнувшие от нас слова, хотя услышанного вполне хватило, чтобы оценить блистательный ум этого просвещенного виргинца. После ожесточенной и непристойной предвыборной кампании он уверил собравшихся в том, что «все мы республиканцы, и все мы федералисты», и призвал к «мудрому и бережливому правлению», ориентированному на нужды американского народа, а не министерских ведомств. Федеральное правительство, по его мнению, следовало сократить, а военные силы направить на защиту гражданского населения. Наполеон посмеялся бы над такими предложениями, а я как раз начал понимать, насколько революционны по сути взгляды этого спокойного и уверенного политика.

Кровь американской Войны за независимость, заявил он, пролилась за свободу вероисповедания, свободу печати и право на справедливый и честный суд, а все эти понятия и составляли наше «политическое кредо». Речь Джефферсона произвела на меня столь большое впечатление, что мне стало стыдно за свое долгое пребывание во Франции. Ладно, теперь я наконец дома! И здесь у нас не будет никаких гильотин.

Неужели идею создания моей страны взрастили мрачные тамплиеры и скрытные франкмасоны? Являлся ли необычайный идеализм нашего молодого государства географической случайностью, или его своеобразная география действительно уходила корнями в скандинавскую историю? Я знал, что Джефферсон не был франкмасоном, не был даже христианином в традиционном смысле: он считался вольнодумствующим деистом, избранным благодаря тому, что большинство его земляков не ходили в церковь, несмотря на пуританские истоки нашего народа. В начале девятнадцатого века казалось очевидным, что религия не выдерживает натиска науки и здравого смысла и что через сотню лет от нее не останется и следа на земле. Так откуда же могли взяться следы древних тайн и языческих божеств в этом блестящем и новом американском мире? Или же просто Америка представляла собой такое место, где каждый человек, даже Магнус Бладхаммер, мог заявить о своих безумных теориях, размахивая почти пустой картой?

Окончание речи Джефферсона встретил вежливый, быстро стихший шум аплодисментов озадаченных слушателей.

— О чем он говорил? — шептали люди.

Но затем Маршалл провел церемонию принятия присяги. Новый президент спокойно вернулся в пансион Конрада и Макманна, где дождался наряду с остальными жильцами торжественного обеда. Он не спешил перебираться в оставленный Адамсом особняк президента и в течение двух недель проводил там нужные ему переделки.

По заведенной привычке, пока мы дожидались официальной аудиенции, я жил за счет скромной славы и искусства карточной игры, а моя общительность легко располагала ко мне людей благодаря рассказам о Египте и Иерусалиме — местах, которые мои слушатели не надеялись увидеть воочию. Я также приглядывался к потенциально опасным незнакомцам и прислушивался к людской молве. Как ни странно, но опасность, похоже, исчезла: вокруг нашей гостиницы не шныряли никакие подозрительные личности. Магнус увлеченно изучал тексты индейских легенд, занимался созданием списка снаряжения для нашей экспедиции на Запад и, будучи не таким доверчивым, как я, установил самодельные решетки на двери и окна нашего гостиничного номера.

— Может, нас напугали обычные грабители, — предположил я.

— Или они выжидают, желая выяснить, в какую сторону мы направимся.

Пока мой напарник занимался делами, я расхаживал с важным видом, подогревая интерес к собственной персоне рассказами о встречах с Бонапартом и Талейраном. Не раз вашингтонские девицы намекали, что готовы открыть мне свои сердца, если я испытываю склонность к постоянной и порядочной семейной жизни, но я предпочел ознакомиться с дарованиями шлюх, которые обслуживали Конгресс. Одна искательница приключений по имени Сюзанна рассказала мне, что прибыла в Вашингтон через неделю после клерков и на две недели раньше первых законодателей и уже успела понять, что впервые попала в такое прибыльное местечко.

— Деньжата у них тут в правительстве, похоже, не переводятся, — пояснила она, — и большинство клиентов не задерживаются у меня больше чем на полчаса.

Дельцы между тем пытались перетянуть меня на свою сторону.

— Ну что, Гейдж, жизнь-то проходит, верно? — пристал ко мне однажды банкир, назвавшийся Зебулоном Генри.

— Годы пока не обременяют меня.

— Но, по-моему, пора уж вам подумать и о будущем.

— О, поверьте, я только о нем и думаю.

— Тогда вам, как никому другому, следует воспользоваться преимуществами вложений.

— Каких еще вложений?

— Сложных! Если ваши вложения увеличиваются, то вы получаете не только вашу исходную сумму, но и проценты с нее. Тогда через пару-тройку десятков лет с вашими деньгами могут произойти настоящие чудеса.

— Двадцать или тридцать лет…

Это была почти непостижимая бездна времени.

— Допустим, вы устроитесь на службу в подобную моей фирму. Для начала бухгалтером, но с большой перспективой для человека вашего честолюбия и таланта. И скажем, к примеру, последуете моему совету и будете вкладывать десять процентов своего жалованья и не трогать этих вложений, скажем, до шестидесяти лет. К той поре с вашими скудными вложениями мы проведем некоторые арифметические действия. И окажется, что у вас накопилось изрядное состояние и вы сможете взять кредит, выделить вашей жене средства на домашнее хозяйство, пока ваши отпрыски не вырастут, чтобы вложить…

— У меня нет жены, — перебил я его.

— Не будем вдаваться в такие частности, — бросил он, продолжая строчить на листке какие-то цифры. — Вот, послушайте, Гейдж, даже при таком запоздалом начале, как у вас, — чем вы вообще занимались до сих пор? — вы сможете получить приличное состояние уже, скажем так… — он сосредоточенно подсчитал итог, — уже через тридцать с небольшим лет.

— Хорошенькая перспектива.

— Это потребует, разумеется, пунктуальности и бережливости. Никаких опрометчивых поступков. Выгодная женитьба, шестидневная рабочая неделя, деловые встречи по субботам, упорная учеба по вечерам… Мы можем выработать план, который подойдет даже такому недальновидному человеку, как вы. Тут вступает в силу магия сложных процентов, сэр. Магия сберегательных вкладов.

— Но они включают и работу, не так ли?

— Чертовски серьезную работу. Чертовски серьезную! Но хорошо сделанная работа приносит радость!

Я вежливо улыбнулся, изображая согласие.

— Для начала мне необходимо встретиться с президентом.

— С президентом! Замечательный человек! Замечательный. Но говорят, сам он в финансовом отношении не слишком благоразумен. В том смысле, что живет не по средствам. Ходят слухи, что в счет своего нового президентского жалованья он назаказывал старинных вещиц в Монтичелло, хотя пока не нашел твердого понимания у финансистов. Этот парень, как большинство виргинцев, постоянно залезает в долги. Постоянно, сэр!

— Надеюсь, он не захочет одолжить денег у меня.

— Попомните мой совет, Гейдж. Расскажите ему, как я помог вам. Я мог бы исправить положение и самого Джефферсона, уверяю вас. Бережливость и порядок! Это единственный секрет.

— Расскажу непременно, если наш разговор свернет в сторону денег.

— Вы понимаете, — просияв, воскликнул он, — как помогают друг другу высокопоставленные особы?

Конечно, я отлично понял, куда клонит Зебулон Генри… Но идея потратить отпущенную нам короткую жизнь на накопление сберегательного вклада не показалась мне заманчивой. По натуре я человек азартный, склонный к карточным играм и рискованным пари, да к тому же бродяга, восприимчивый к идеям разных мечтателей. Я полагаюсь на удачу и счастливый случай. Иначе зачем же еще я связался с одержимым Бладхаммером? И почему же еще судьба столкнула меня с Наполеоном?

Магнус заявил, что тот молот, если он существует, может стать источником богатства, могущества или прочих земных благ. Поэтому охота за сокровищами, на мой взгляд, тоже являлась серьезным вложением, хотя и совершенно иного рода. И я вовсе не ленив, просто быстро начинаю скучать из-за однообразия. Мне по душе новые задумки. Мне интересно, что находится за очередным холмом. И в итоге таких размышлений, изрядно подкрепив свою уверенность, я решил позволить моему одержимому мечтателю выложить свои идеи перед Джефферсоном и посмотреть, что из этого выйдет.