Глава 13

В конце февраля мы спешно выехали из Манхэттена, вскоре после вселения в особняк президента Томаса Джефферсона, избранного с перевесом в тридцать шесть голосов, — выборы проходили в столь затяжном и гнусном соперничестве, что их результаты вылились в предложение внести поправки в Конституцию. Бэрр в итоге, вероятно, станет вице-президентом, а их торжественное вступление в должности назначили на четвертое марта. Я внимательно следил за развитием событий, понимая, что Наполеону захочется узнать подробности. Его интерес к демократии соперничал только с его же скептицизмом.

— Магнус, неужели ты действительно думаешь, что датские убийцы выследили нас даже здесь? — спросил я, с опаской оглядываясь назад, когда наш спешно нанятый почтовый дилижанс выкатил из Нью-Йорка, прежде чем Филбрик успел оправиться от шока и подать иск в суд. — Не похоже, чтобы мы нашли нечто такое, что подтверждает твои теории. Почему же они так стараются? И почему охотятся за мной, а не за тобой?

— Возможно, они агенты Церкви, — начал он строить предположения, отбарабанивая их пальцами, — и считают тебя, заодно со мной, языческим богохульником. Если же это датчане, то они могли счесть тебя моим проводником, с которым им будет легче покончить, чем с таким испытанным бойцом, как я. Британцы, конечно, тоже могут иметь на тебя зуб как на французского шпиона. Американские федералисты считают тебя республиканцем, а республиканцы распускают слухи, что я скупил слишком много карт у книготорговца Гейна, скомпрометировавшего себя выступлениями против отделения американских колоний от Англии. Французские роялисты, несомненно, причисляют тебя к бонапартистам, а ветераны Французской революции ищут способ отомстить тебе за друзей, погибших из-за твоего участия в обороне Акры. Испанцам тоже, вероятно, выгодно отсрочить твое сообщение о переходе Луизианы во владения Франции, а кроме того, все заинтересованные стороны боятся обнаружения мною доказательств того, что первооткрывателями этого континента были норвежцы. Разве важно, кто именно за нами охотится? Главное для нас — как можно скорее получить защиту от вашего вновь избранного правительства.

Поездка на юг по колеям первых мощенных булыжником больших дорог Америки была сущим мучением для любого путешественника. Кроме нас в экипаж втиснулись еще шесть пассажиров мужеского пола, пропахших табаком, луком и мокрой шерстью, а сама дорога к концу зимы пришла в ужасное состояние. Лужи превратились в небольшие пруды, а ручьи — в речные потоки. Через реку Делавэр мы переправились на пароме.

Наш дилижанс тащился мимо бурых лоскутных одеял по-зимнему унылых фермерских угодий, перемежавшихся лесными участками. По меньшей мере дважды в день нам приходилось вылезать из экипажа и совместными усилиями вытягивать его колеса из жидкого месива, а нужду мы справляли в придорожных кустах, лишь когда приспичивало нашему кучеру. Замерзшие, на одеревенелых ногах мы вываливались из кареты и, дружно выстроившись в ряд, орошали за кустами дорожную обочину. В убогих гостиницах нам приходилось спать по двое в общих комнатах. Мы с Магнусом теснились на тощем матрасе в одной спальне с еще четырьмя такими лежанками. Скопление множества тел обеспечивало жару и духоту. Мой сосед по койке храпел, как и половина наших соседей, но зато мало ворочался и всегда заботливо спрашивал, достаточно ли мне места. (Бессмысленно было оглашать очевидное: недостаточно.) Каждую полночь усталость дарила мне благословенное забытье, а часов через шесть в предрассветной темноте хозяин гостиницы будил нас к завтраку. Обычно из Нью-Йорка до Филадельфии добирались за два дня, но нам понадобилось три.

— А ты действительно хочешь стать норвежским Вашингтоном? — спросил я как-то Магнуса, чтобы развеять скуку. — Похоже, в тебе зреют наполеоновские планы.

— Нет, я просто хотел польстить твоим американцам.

— И какова же тогда твоя более скромная цель, Магнус?

— Скромной ее вряд ли назовешь, — с улыбкой ответил он. — Я хочу превзойти Вашингтона.

— И как же это ты собираешься его превзойти? — уточнил я, подумав, что чудаки всегда метят высоко.

— Найти то, что мы ищем. Для справедливого преобразования мира им должны править порядочные и честные люди.

— А ты уверен хоть в собственной порядочности и честности?

Мало кто осознает, по-моему, всю сложность такого вопроса, поскольку результаты стремлений не всегда соответствуют замыслам.

— Братство Форн Сиор отбирает праведников и готовит их к благочестивой жизни. Мы стремимся стать рыцарями в своих делах и помыслах. Нас вдохновляют лучшие образцы истории.

— Надеюсь, вы не собираетесь сражаться с ветряными мельницами…

— Порой, желая высмеять чьи-то поиски, люди называют их донкихотством, но я лично воспринимаю это как комплимент. Целеустремленность, настойчивость, благородство. Поверь мне, наша цель достойна всех связанных с ее достижением тягот и лишений.

В Филадельфии меня сочли своего рода блудным сыном, неблагоразумно лишившим много лет тому назад девственности некую Анабеллу Газвик и сбежавшим для обучения в Париж с Бенджамином Франклином, который предложил мне место секретаря благодаря масонским связям с моим отцом. За полгода в карточных салонах я умудрился спустить мое скудное наследство, но теперь вернулся в родной город до некоторой степени известной личностью — своего рода героем, наладившим мирные связи между народами.

— Мы-то считали тебя мошенником, но оказалось, что ты все-таки унаследовал кое-какие достоинства твоего родителя.

— Только не его здравомыслие, — признался я.

— Однако тебе удалось завести знакомство с такими людьми, как Бонапарт, Смит и Нельсон.

— В высшие круги мне позволило войти наставничество Франклина.

— О да, Франклин. Великий был человек!

Последние снегопады задержали нас в Делавэре на два дня, и, покинув Филадельфию, мы пять чертовски утомительных дней тащились до Балтимора.

— Почему мы так долго едем? — сердито поинтересовался в итоге Бладхаммер. — Похоже, вам удалось завладеть обширными территориями.

— Ты пока увидел лишь крошечную часть нашей страны. Тебя не начинают одолевать сомнения, могли ли скандинавы добраться до тех мест, что указаны в твоей карте?

— Смотря как добираться, они могли идти на веслах или под парусами.

Дорога к недавно основанному Вашингтону была немногим лучше лесной просеки. Пришли в упадок фермерские хозяйства Пенсильвании, а между заложенным на берегу Чесапикского залива новым городом и строящимся правительственным центром темнели девственные, как в Кентукки, леса. По пути перед нами периодически открывались участки ощетинившихся пнями пустошей, засеянные озимыми поля да стайки нищих лачуг с маленькими оборвышами, после чего дилижанс вновь въезжал в тесный лесной туннель. За угодьями поселенцев приглядывало по два-три раба, и хотя Магнус встречал негров в Париже и Нью-Йорке, его заворожила их здешняя вездесущность и несчастный вид. Насколько я знал, они составляли больше пятой части населения нашей страны.

— О боже, они черны как уголь! — восклицал он порой. — И одеты в лохмотья… как же можно работать полуголыми в такой холод?

— А как волы работают? — сказал один из наших попутчиков, виргинский плантатор с побагровевшим от виски носом, пожевывая чубук трубки, которую он ни разу не разжег за всю дорогу. — Черномазые рабы, сэр, отличаются от нас с вами хилым умишком и нехилыми бицепсами. Подобно мулам, они просто созданы для тяжелых полевых работ. С тем же успехом вы можете переживать за летающих в небесах птиц.

— Птицы могут летать, где пожелают.

— А вы остроумны, однако. — Плантатор расхохотался. — Весьма остроумны! Но наши негритосы довольны, как дойные коровы, каждый вечер послушно следующие в коровник. Уверяю вас, они удовлетворены такой жизнью гораздо больше, чем кажется. Их потребности ограничиваются желаниями набить брюхо, вдоволь погорланить песни да завалиться на боковую. Мы оказали этим несчастным услугу, привезя их сюда. Тем самым мы спасли их души.

— Однако они не выглядят благодарными, — возразил Магнус, а его синий глаз сверкнул огнем Одина.

Я уже не раз замечал, что он умудряется исподволь проникнуть в самую суть проблемы.

— Бог установил на земле, сэр, традиционный порядок вещей, — встревоженно произнес плантатор. — Индейцы ничего не сумели сделать в Америке, так же как и эти чернокожие в Африке. Темнокожих надо приспосабливать к посильному для них делу, а краснокожих сгонять в резервации — для их собственного блага.

Будучи пенсильванцем, я очень хорошо усвоил квакерские каноны, чтобы спокойно воспринять эту чепуху.

— Как же можем мы, американцы, ратовать за свободу, если часть нашего народа томится в неволе?

— Как я уже говорил, сэр, они не такие, как мы. — Он выглядел раздосадованным. — Во Франции вы набрались соглашательских либеральных идей, но поживите немного на нашем Юге, и вы поймете, что я имею в виду. Вашингтон понял. Так же, как и наш новый президент. Всякой твари в этом мире уготовано свое место.

Явно желая закончить неприятный разговор, он отвернулся и уставился в окно, за которым темнели бесконечные ряды деревьев. Низко растущие ветви хлестали по крыше нашего поскрипывающего экипажа; порой кучеру приходилось останавливаться и срубать самые толстые и опасные из них.

Я уже начал с опаской подумывать о том, что мы заблудились, когда на пути нам наконец попался свободный чернокожий парень с ящиком плотницких инструментов, и мы спросили у него, далеко ли американская столица.

— Да вы уже в ней! — ответил он. — Полмили назад вы проехали пограничный камень.

Я огляделся. Возле дороги маячили две фермы, куча разрубленных деревьев дымилась в забытом костре, а за покосившейся оградой, казалось, вовсе ничего не было.

— Большой дом вон в той стороне! — добавил негр, махнув рукой.

Мы въехали на гребень низкого холма и увидели несуразное младенчество Вашингтона. Прошло четыре месяца с тех пор, как тут поселились три с половиной сотни служащих федерального правительства, а столица моей страны пока являла собой смехотворное величие замысла, прокисающего в болотистых дебрях. По диагонали территорию, на которой раскинулись чахлые фермы, леса и болота, пересекали грязные улицы, достаточно широкие для прохода целого римского легиона, хотя их начала и концы терялись в неизвестности. Вдали поблескивало разлившееся русло Потомака. Повсюду торчали тысячи пней, еще ярко желтевших на срезах, а три сотни кирпичных и деревянных домиков, точно кубики, рассыпались по округе согласно некоему величественному плану, совершенно не имевшему связи с реальностью. Мне говорили, что непонятно зачем для нашей новой столицы прикупили квадратный участок со стороной в десять миль. И вот через десять лет после начала строительства во всем Вашингтоне едва набиралось три тысячи жителей.

Столичные дома, возвышаясь посреди грязных, усыпанных опилками дворов, сползались, как муравьи, к соседнему селению под названием Джорджтаун, раскинувшемуся вдали на берегу Потомака. Там расположился и небольшой порт, а за рекой, на стороне Виргинии, также маячили какие-то домики. Нелепо грандиозно смотрелись в Вашингтоне четыре общественных здания, изолированных друг от друга по какой-то странной причине. Среди них, как я узнал позже, находились особняк президента, здания Конгресса, казначейства и военного ведомства. Большинство законодателей жили скученно между зданием Капитолия и президентским особняком в меблированных комнатах или гостиницах, выстроившихся вдоль дороги, названной Пенсильвания-авеню, на которой еще попадались невыкорчеванные пни. Я полагаю, что Вашингтон, конечно, быстро разрастется — государственные ведомства способны укрепляться за счет своих избирателей, а не наоборот, и любой сообразительный клерк пригласит для работы еще дюжину клерков, чтобы самому заделаться начальником, — но все равно пока грандиозный столичный размах вызывал лишь откровенный смех. Порадовало меня только то, что наша столица выглядела настолько пустынной, что врагам вряд ли удастся незаметно подкрасться к нам.

— Она ошеломляюща, как Версаль, но совершенно в противоположном смысле, — проворчал я. — Ошеломляет отсутствие присутствия.

— Нет-нет, — быстро возразил Магнус, высунувшись из окна дилижанса. — Взгляни-ка на тех ангелов, что возвышаются по сторонам улиц. Ты понимаешь, Итан, это же священные символы масонской архитектуры!