Глава 30
Константинополь, май 337 года
Раскинув руки в стороны, Аврелий Симмах привалился к краю бассейна. Кисть правой руки опущена в воду. Лицо багровое, на груди расплывается красное пятно. Его вырвало кровью прямо на тунику.
Мы с Порфирием переглядываемся. Оба думаем одно и то же: это вряд ли несчастный случай.
Сначала они меня отправят в изгнание, затем подошлют наемных убийц.
У ног Симмаха валяется белый мраморный бюст. Порфирий наклоняется, чтобы его поднять, но тот слишком тяжел. Тогда он читает имя на основании и горько усмехается.
— Катон Младший. Ты знаешь его историю?
— Думаю, что да.
— Это был стоик, который предпочел изгнанию самоубийство.
Порфирий ногой поддает бюст, и тот перекатывается по усыпанной гравием дорожке.
— Симмах был ничуть не сильнее меня. Сомневаюсь, что он стал бы тащить сюда Катона, чтобы устроить небольшое театральное представление.
— Похоже, кто-то хотел, чтобы мы именно так и подумали.
— Верно, хотел, чтобы мы решили, будто это самоубийство.
Краем глаза я замечаю, что в воде что-то блестит. Я протягиваю руку и достаю небольшой серебряный кубок. Одна из рыб застыла рядом с моей рукой. Так близко, что я кожей ощущаю ее чешую, но рыба почему-то не шевелится. Ни одна из рыб не шевелится. Они мертвы, все до единой. Словно невесомые перья, они всплывают на поверхность брюхом вверх.
Внезапно капли воды на моей руке начинают жечь, как огонь. Возможно, всему виной мое воображение, но мне известны яды, которые убивают при первом соприкосновении с кожей. Я вытираю руку о край плаща, тру ее с такой силой, что того и гляди лопнет кожа. Порфирий растерянно наблюдает за мной.
— Яд был в кубке. Когда Симмах упал, он уронил его в воду. На дне еще оставался яд, и его хватило, чтобы убить рыб. Скорее всего, это аконит.
— Аврелий Симмах заслуживал лучшей участи.
Порфирий неожиданно хватается за бюст и то тянет его волоком, то толкает, пока наконец бюст не оказывается на кромке бассейна. Еще миг, и бюст, разбрасывая вокруг фонтан брызг, летит в воду. Несколько рыб при этом выплеснуло на землю.
— Мы должны оповестить стражу.
— Они скажут, что это самоубийство.
— Это лучше, чем быть обвиненными в убийстве.
Злость постепенно покидает его. Мы оба запутались в одной и той же паутине. Порфирий идет назад к колоннаде и тяжело садится на ступеньку. Я обхожу бассейн, стараясь подавить в себе желание почесать руку.
— Симмах ушел из жизни не сам, — говорю я. — Тот, кто убил его, возможно, убил и Александра.
— Разве тут есть какая-то связь?
— Предположим, Симмах не убивал Александра. Предположим, что тот, кто убил Александра, затем специально оклеветал Симмаха.
— Согласен, у этого человека наверняка имелся мотив. Впрочем, мотивы есть у любого. Даже у тебя. Но возникают три вопроса, и у них не обязательно один и тот же ответ. Кто убил Александра? Кто оклеветал Симмаха? И теперь, кто его отравил?
Порфирий начинает меня раздражать, вертя каждым моим словом, как софист на форуме. Мне эти философствования не интересны.
— Кто еще мог быть заинтересован в том, чтобы состряпать навет на Симмаха, если не тот, кто убил Александра? Убрав Симмаха, этот человек оборвал последнюю ниточку, которая могла на него вывести.
— Ниточка уже оборвалась — сейчас Симмах должен был уже выйти в море. Если этот человек хотел навсегда устранить его, то же самое можно было сделать и во время плавания. Или же по прибытии в Грецию. Никто бы ничего не узнал. А если и узнал, то вряд ли бы возмутился.
— Ты хочешь сказать, что это совпадение?
Я молчу, глядя на труп у бассейна. Опыт научил меня, что в этом городе совпадений не бывает.
— Тот, кто оклеветал Симмаха, выбрал его не наугад. Его нужно было убрать. И одного изгнания тут было мало. Этим людям он нужен был мертвым.
Порфирий молчит, не спешит высказать свое мнение.
— Ты был его другом. Кто, по-твоему, из тех, кого он знал, мог на него оскорбиться?
— Его ненавидело немало христиан, — уклончиво отвечает Порфирий.
— Ты хочешь сказать, что они тридцать лет ждали этого момента? — Я недоверчиво качаю головой. — Нет, здесь явно кто-то спешил.
Я нарочно выдерживаю паузу. Порфирий, безусловно, потрясен, но все равно есть в его поведении нечто неприятное, скользкое, отчего мне делается противно.
— Мы должны узнать, чьих это рук дело, — говорю я. — С меня довольно козней и секретов.
— И ты считаешь, что добьешься справедливости?
— Нет, мне просто не хотелось бы повторить судьбу Симмаха.
Старые привычки, от которых нелегко избавиться. Даже на этой пустой вилле я говорю так, будто меня кто-то подслушивает. Впрочем, поздно думать о предосторожностях.
Внезапно меня охватывает ярость. Порфирий кажется мне сосредоточением всей лжи и предательства, с какими я только сталкивался в последние несколько недель. Со свирепой силой, которую, как мне казалось, я давно утратил, я поднимаю мертвого Симмаха под мышки и волоку его прочь от бассейна. Порфирий в ужасе вскакивает с места.
Я бросаю тело у ног Порфирия.
— Симмах был твоим другом?
Его бьет дрожь. Голова подрагивает как кусок мяса на кончике ножа. Я принимаю это за положительный ответ.
— Тогда ради бога — любого, твоего или моего — скажи мне, что тебе известно.
Я смотрю на него. Он же отказывается посмотреть мне в глаза. Вместо этого опускает голову и глядит в землю. Мертвый Аврелий Симмах смотрит на него снизу вверх. Порфирий что-то шепчет, но я с трудом разбираю его слова. Мне кажется, что он сказал что-то вроде «секрет».
— Какой секрет?
— Я не могу тебе сказать. Это не мой секрет.
— Тогда чей? Симмаха?
Порфирий тяжело опускается на ступени и обхватывает руками колени.
— Нет, Александра.
Ага, а вот это уже интересно. Я весь внимание.
— Александр работал в архивах, писал труд по истории. Среди бумаг в архиве он откопал документ, который Симмах написал тридцать лет назад, и теперь намеревался использовать для шантажа.
— Откуда тебе это известно?
— Надеюсь, ты знаешь, что несколько месяцев назад умер патриарх Константинопольский?
Мне тотчас вспомнился разговор с Симеоном во дворе церкви Святого Мира. Евсевий — кандидат номер один на это место. Александр же выступал против его избрания.
— Патриарх Константинопольский самый влиятельный епископ во всей империи. Евсевий спит и видит, чтобы занять его место. Александр же, напротив, был готов на все, чтобы этого не допустить.
И сразу многое становится на свои места.
— Александр откопал какой-то секрет? Который касается Евсевия?
— Ты слышал о человеке по имени Астерий Софист?
Перед моим внутренним взором возникает морщинистый старик с изуродованными руками. Взгляд устремлен в церковь, куда ему запрещено входить.
— В тот день он тоже был в библиотеке.
Порфирий обводит взглядом перистиль. Его слышат лишь мертвец, мертвые рыбы, несколько мраморных философов и я. Но даже так, нелегко раскрывать секрет, который носишь в себе уже не первый год. Его голос едва слышен.
— Во времена гонений Симмах держал Астерия и Евсевия в своем застенке. Оба уже тогда были восходящими звездами. В глазах многих христиан они были образцами силы и твердости духа. Император Диоклетиан полагал, что если сломает этих двоих, то сломает и их последователей.
Симеон: В подвале под домом Астерия прятались несколько христианских семей. Дети, взрослые. Он выдал их всех императору, который их, в свою очередь, распял.
— Я знаю эту историю, — говорю я. — Астерий сломался. Евсевий — нет.
Порфирий понуро качает головой. Взор его устремлен вниз, как будто он всматривается в глубины собственной души.
— Сломался Евсевий. Астерий выстоял.
Он шепчет это еле слышно, и мне поначалу кажется, что он просто повторяет мои слова, но потом я все понимаю.
— Евсевий предал христиан? — Порфирий кивает. — Тогда как же?..
— Как же получилось, что Евсевий стал епископом, а Астерию было запрещено вступать под своды церкви? — Порфирий проводит рукой по волосам, оставляя на них пыльный след. — Они договорились с Симмахом, что вина будет возложена на Астерия.
Я пытаюсь переварить услышанное.
— А откуда тебе это известно?
— В свое время мне об этом рассказал сам Симмах. Лицемерие этой сделки его забавляло.
— А почему он впоследствии никому не сказал об этом?
— Потому что был честен и умел держать слово. А еще потому, что не видел в этом необходимости. Гонения давным-давно закончились. Что бы он выиграл, развенчай он Евсевия? Когда же Константин пришел к власти, бороться с Евсевием стало попросту опасно.
Я пытаюсь осознать, что все это значит, пытаюсь нащупать нить, которая соединяет мертвое тело у моих ног с рассказом Порфирия.
— Почему Александр так ненавидел Евсевия? Ты ведь сам только что сказал, что он не имел видов на пост патриарха Константинополя?
Порфирий смотрит на меня полным жалости взглядом.
— Вижу, ты и впрямь ничего не знаешь о христианах.
— Не знаю и честно в этом признаюсь.
— Существуют две группировки. У каждой есть обидные клички в адрес другой, но проще будет назвать их ариана-ми и ортодоксами. Ариане следуют доктрине священника по имени Арий, который утверждал, что Христос, Сын Божий, был создан Богом Отцом из ничего. Ортодоксы утверждают, что Христос такой же бог и имеет ту же вечную сущность, что и Бог Отец.
Мой взгляд скользит по мертвому Симмаху. Труп уже начал коченеть и изогнулся дугой, как будто извиваясь в неких безмолвных муках.
Неужели, задаюсь я мысленным вопросом, все эти теологические мудрствования столь важны, что из-за них Симмах, бездыханный, сейчас лежит передо мной?
— Да, я уже слышал все это раньше. Но мне казалось, что этот вопрос был окончательно улажен двенадцать лет назад на Никейском соборе?
Евсевий. Ты был в Никее. Стоял в тени и слушал, о чем мы говорили. Держал одну руку на рукоятке меча. Мы называли тебя Брутом. Ты это знал?
Порфирий срывает розу и начинает ощипывать с нее лепестки.
— Этот спор так и не был улажен. Константин выступал за компромисс, но не успели епископы разъехаться из Никеи, как снова были готовы вцепиться друг другу в глотку. Евсевий в то время находился в изгнании. — Порфирий вздыхает. — Но теперь дело не в теологии. Сомневаюсь, что половина тех, кто причисляет себя к арианам или ортодоксам, способны вникнуть во все эти богословские хитросплетения. Люди просто занимают чью-то сторону, и для них важно, которая из сторон берет верх.
— Евсевий — арианин?
Мне кажется, что я знаю, что этот так, но с другой стороны прошло ведь двенадцать лет. Порфирий утвердительно кивает.
— Он самый главный арианин. Он считал своим долгом распространять учение Ария, а Астерий Софист стал ему в этом деле верным помощником. Бедный Арий сделался второстепенной фигурой в собственной ереси. Александр же возглавил партию ортодоксов. Борьба за патриарший престол — просто последняя битва в этой войне.
Я вновь мысленно возвращаюсь в ту ночь во дворце. Евсевий, главный обвинитель. В какую ярость он, помнится, пришел, стоило Симмаху вспомнить имя Астерия. Неудивительно, что он испугался, ведь Симмах мог рассказать правду.
Я пытаюсь выстроить последовательность событий.
— Александр нашел свидетельства того, что во времена гонений Евсевий предал церковь. Он вызвал Евсевия в библиотеку для разговора — хотел потребовать, чтобы тот отказался от притязаний на патриарший престол. А чтобы не быть голословным, в подтверждение своих обвинений захватил с собой в библиотеку и Симмаха. У Евсевия имелись все причины, чтобы видеть обоих мертвыми — двоих свидетелей, которые могли доказать, что он предал церковь.
Они убили собственного бога — есть ли что-то такое, на что они не способны, лишь бы сохранить свои привилегии?
— Евсевия в тот день в библиотеке не было, — говорит Порфирий. — Он никого не убивал.
— Значит, это сделал Астерий.
Говоря эти слова, я понимаю, что не прав. Астерий не мог размозжить Александру череп. У него вместо рук культи.
Тишину сада нарушает стук в ворота. С улицы доносятся чьи-то раздраженные голоса. Мне кажется, будто я узнаю голос командира стражников с причала. Его вахта уже давно закончилась. Охваченный паникой, Порфирий вскакивает со ступеней.
— Оставайся на месте, — говорю я. — Пойду впущу их.
— А как же Симммах? Что мы им скажем?
— Скажем, что это было самоубийство, — отвечаю я и тороплюсь к боковой двери. — В любом случае это именно то, что им хочется услышать.
