Глава 13
В том же костюме цвета морской волны, в котором она присутствовала на похоронах, и любимой блузке с кружевными гофрированными манжетами Энн-Мэри Мэйфейр чинно восседала на жесткой кушетке из бежевого пластика, стоявшей в вестибюле больницы. Мона увидела ее сразу, как только вошла. Скрестив ноги и сдвинув темные очки на самый кончик носа, Энн-Мэри читала журнал. Во всем ее облике — в зачесанных назад и скрученных ракушкой черных волосах, изящном носе, крохотном ротике и даже в больших очках, придававших ей интеллигентный и одновременно туповатый вид, — как всегда, было нечто привлекательное.
Энн-Мэри подняла взгляд и молча смотрела на приближавшуюся Мону. Чмокнув ее в щеку, та уселась рядом на кушетку.
— Тебе звонил Райен? — поинтересовалась Энн-Мэри.
Она говорила тихо, чтобы их никто не слышал, хотя в залитом ярким светом вестибюле было малолюдно. Поодаль от них в небольшом углублении находился лифт, двери которого беспрестанно открывались и закрывались. У стойки регистратуры с большим безликим стендом никого не было.
— Что с мамой? — осведомилась Мона.
Она ненавидела это место. Внезапно ей пришла на ум дерзновенная мысль. Когда она станет очень богатой и будет владеть огромным состоянием Мэйфейров, которое вложит во все отрасли экономики, то непременно уделит внимание дизайну интерьеров и попытается оживить такие холодные и стерильные помещения, как эта больница. Потом Мона вспомнила о Мэйфейровском медицинском центре. Безусловно, нужно продолжать реализацию грандиозного проекта. Она должна помочь в этом Райену. И никто не сможет заткнуть ей рот. Завтра же следует поговорить с Пирсом. А потом и с Майклом, как только тот немного придет в себя после такого множества потрясений. Мона посмотрела на Энн-Мэри.
— Райен сказал, что мама здесь.
— Да. И, по словам медсестер, сопровождавших ее сегодня утром, она уверена, будто мы только и думаем о том, чтобы навсегда упрятать ее в сумасшедший дом. Ей вкололи снотворное, и, полагаю, она до сих пор спит. Как только она проснется, сиделка немедленно сообщит мне. Но, спрашивая тебя, я имела в виду совсем другое. Райен звонил тебе насчет Эдит?
— Нет, а что с ней случилось?
Мона почти не знала Эдит, внучку Лорен, — робкую, тем не менее со всеми конфликтующую затворницу, обитавшую на Эспланейд-авеню и практически все свое время посвящавшую кошкам. Она крайне редко выходила из дома и не имела обыкновения посещать даже такие важные церемонии, как похороны. Эдит… Мона не могла вспомнить, как та выглядит.
Энн-Мэри выпрямилась и, бросив журнал на стол, поправила очки, вновь спрятав за ними свои красивые глаза.
— Эдит умерла сегодня в полдень. В результате кровотечения, как и Гиффорд. Райен велел, чтобы женщины из нашей семьи не оставались в одиночестве. Вероятно, причина кроется в каком-то наследственном заболевании. Поэтому рядом с нами всегда должен кто-нибудь находиться. Тогда, если что-нибудь случится, можно будет позвать на помощь. Ведь Эдит и Гиффорд в роковой миг были одни.
— Ты шутишь! Ушам своим не могу поверить! Ты хочешь сказать, что Эдит Мэйфейр мертва?! Или я тебя неправильно поняла?
— К сожалению, это так. Ты все поняла правильно. Подумай, каково было Лорен, когда она обнаружила внучку. Она пошла к Эдит, чтобы отругать за то, что та не явилась на похороны Гиффорд. А вместо этого нашла ее мертвой на полу в ванной. Бедняжка умерла от потери крови и лежала в окружении кошек, которые облизывали ее со всех сторон.
Некоторое время Мона ошеломленно молчала. Ей надо было собраться с мыслями и обмозговать обрушившуюся на нее, как снег на голову, новость, а также решить, что из услышанного она может рассказать другим и с какой целью. Кроме того, весть ее глубоко потрясла.
— Так ты говоришь, у нее открылось такое же маточное кровотечение?
— Ну да. Не исключено, что его причиной был выкидыш. По крайней мере, так говорят. Но, зная Эдит, я категорически заявляю, что это совершенно невозможно. Как, впрочем, и в случае с Гиффорд. Ни та, ни другая не могли быть беременны. Сейчас как раз врачи делают вскрытие. По крайней мере, семья, вместо того чтобы зажигать свечи, читать молитвы и обмениваться злыми взглядами, занялась хоть каким-то делом.
— Это хорошо, — мрачно проговорила Мона, погружаясь в себя и надеясь, что собеседница хоть на минуту умолкнет и оставит ее в покое. Но не тут-то было.
— Знаешь, все ужасно расстроены, — продолжала Энн-Мэри. — Но нам прежде всего необходимо выполнять данные указания. Очевидно, кровотечения случаются не только во время выкидыша. Словом, если ты почувствуешь слабость или какие-нибудь другие неприятные ощущения, не пытайся справиться с ними сама. С тобой обязательно должен быть кто-то способный оказать незамедлительную помощь.
Мона кивнула в знак согласия, блуждая невидящим взором по голым стенам вестибюля с развешанными по ним немногочисленными табличками, по цилиндрической формы пепельницам, заполненным песком. Всего полчаса назад, когда она крепко спала в доме Майкла, с ней тоже приключилось нечто странное. Проснулась она оттого, что почувствовала чье-то прикосновение. Оно было таким же явственным, как сопровождавший его запах и льющаяся из виктролы мелодия. Мона вновь словно воочию увидела окно с поднятой вверх рамой и ночь за стенами особняка, окутавшую мраком дубовые и тисовые деревья. Потом попыталась припомнить запах.
— Скажи мне что-нибудь, девочка, — теребила ее Энн-Мэри. — Я за тебя беспокоюсь.
— Со мной все хорошо. Правда. Лучше нам в самом деле последовать совету дяди Райена и ни на миг не оставаться в одиночестве. Независимо от того, может ли кто-нибудь из нас быть беременной или нет. Ты совершенно права. Ну да ладно. Я поднимусь наверх. Хочу взглянуть на маму.
— Не надо ее будить.
— Ты, кажется, сказала, что она спит с утра? А вдруг она в коме? Или, не приведи Бог, вообще умерла?
Энн-Мэри с улыбкой покачала головой, взяла в руки журнал и вновь принялась за чтение.
Мона повернулась, чтобы уйти.
— Не затевай с ней никаких споров, — крикнула ей вслед Энн-Мэри.
Двери лифта тихо открылись на седьмом этаже. Именно здесь находились палаты, которые всегда предоставляли Мэйфейрам, если не было необходимости помещать их в какое-нибудь специализированное отделение. В их распоряжении имелись отдельные комнаты с прихожими и маленькими кухнями, где они могли приготовить себе кофе в микроволновой печи или хранить в холодильнике мороженое. Алисия попала в больницу уже в пятый раз. Прежние причины ее госпитализации были самыми разными: обезвоживание, истощение, сломанная лодыжка и попытка самоубийства. И всякий раз она клялась, что больше никогда не позволит уложить себя на больничную койку. Скорее всего, родственникам пришлось прибегнуть к принудительным мерам.
Мона тихо побрела по коридору. Мельком бросив взгляд в сторону смотрового кабинета, она увидела собственное отражение в темном стекле и осталась им крайне недовольна: ведь она давно уже перестала быть ребенком, и бесформенно висевшее на ее фигуре белое ситцевое платьице выглядело слишком несуразно. Впрочем, это обстоятельство заботило ее меньше всего.
Странный запах она ощутила, когда достигла западного крыла седьмого этажа. Это был тот же самый незабываемый запах, что и в доме Майкла.
Мона остановилась и сделала глубокий вдох, впервые в жизни осознав, что такое страх. Отвратительное ощущение. Склонив голову набок, она стояла как вкопанная, не зная, что делать дальше. Неподалеку от нее находился выход на лестничную клетку. Впереди — ряд дверей и еще один выход в противоположном конце отделения. Возле стола в коридоре сидели какие-то люди.
Будь сейчас рядом с ней Майкл, она распахнула бы дверь на лестницу и проверила бы, нет ли там того, кто издавал этот запах.
Но странное благоухание с каждой минутой ощущалось все меньше и меньше. Пока она стояла и раздумывала, злясь на себя за то, что ей не хватает мужества толкнуть проклятую дверь, ее открыл кто-то другой. Дверь с шумом захлопнулась, а вошедшим оказался молодой врач с перекинутым через плечо стетоскопом. Насколько Мона успела заметить, лестничная площадка была пуста.
Однако кто-то вполне мог спрятаться выше или ниже. Запах продолжал ослабевать, хотя, возможно, Мона просто постепенно к нему привыкала. Стремясь как можно дольше и полнее ощутить насыщенный, чувственный и изысканный аромат, она еще раз глубоко втянула в себя воздух.
Что же это за запах?
Пройдя через двойные двери, ведущие непосредственно в отделение, она почувствовала, что он вновь усилился. Внутри сиял островок света, ограниченный высокими деревянными шкафчиками. В центре его три медсестры что-то писали, сидя за столом. Одна из них одновременно шепотом разговаривала по телефону, остальные, судя по всему, были целиком поглощены работой.
Никто не обратил внимания на Мону, когда она прошла мимо их поста в узкий коридор. С приближением к палате запах становился сильнее и сильнее.
— Господи! Только не это! — шепотом взмолилась Мона.
Справа и слева Мона увидела несколько дверей, но еще прежде, чем она прочла надпись на одной из них: «Алисия (Си-Си) Мэйфейр», запах безошибочно подсказал, куда идти.
Дверь в палату матери оказалась слегка приоткрытой. В комнате царила тьма. Единственное окно выходило в маленький двор-колодец, а расположенная напротив стена здания была совершенно глухой. Под белым покрывалом головой к стенке неподвижно лежала женщина. Небольшое устройство, расположенное рядом с кроватью, контролировало процесс внутривенного вливания. Из прозрачного как стекло пластикового пакета через тонкую трубочку в правую руку женщины поступал раствор глюкозы. Обернутая пластырем рука покоилась на белой простыне.
Мона немного постояла, не решаясь войти, а потом резким движением стремительно распахнула дверь и так же быстро закрыла ее за собой, чтобы оглядеть расположенную справа ванную. Фарфоровый унитаз. Пустая душевая. Потом она наскоро обежала взглядом остальное пространство палаты и лишь после того, как убедилась, что, кроме них с матерью, в комнате никого нет, перевела взгляд на кровать.
Профиль матери, все изгибы и черточки изможденного, утонувшего в большой мягкой подушке лица поразительно напоминали лицо ее усопшей сестры Гиффорд, покоившейся в гробу.
Одеяло, под которым лежала мать Моны, было безукоризненно белым, за исключением одного красного пятна почти в самом центре, как раз возле руки, к которой пластырем была прикреплена игла с трубочкой.
Мона подошла ближе и, схватившись за хромированную спинку кровати, коснулась пятна. Мокрое. И тут она увидела, что прямо у нее на глазах красное пятно быстро увеличивается в размерах и расплывается по ткани. Снизу явно что-то сочилось. Мона выдернула одеяло из-под обмякшей руки матери, но та не шелохнулась. Алисия была мертва. Вся кровать пропиталась кровью.
Мона услышала позади какие-то звуки, а вслед за ними раздался хрипловатый и неприветливый шепот:
— Послушай, милочка, не надо ее будить. Нам пришлось здорово с ней повозиться сегодня утром.
— Давно ли вы справлялись о ее самочувствии? — осведомилась Мона, поворачиваясь к медсестре.
Сиделка уже успела заметить кровь.
— Боюсь, нам не удастся ее добудиться, — сказала ей Мона. — Будьте любезны, позовите сюда мою родственницу, Энн-Мэри. Она ждет внизу, в вестибюле. Попросите ее немедленно подняться.
Сиделка, весьма пожилая дама, приподняла безжизненную руку Алисии и тотчас положила на место, потом резко отпрянула и, чуть помешкав, выскочила из комнаты.
— Погодите минутку! — крикнула ей вдогонку Мона. — Вы случайно не видели, заходил ли кто-нибудь в эту палату?
Но, еще не успев договорить до конца, она поняла всю бессмысленность своего вопроса. Сиделка так боялась, что на нее падет вина за случившееся, что даже не удосужилась откликнуться. Сначала Мона устремилась за ней к дежурному посту, потом одумалась и вернулась к кровати матери.
Она потрогала руку Алисии — едва-едва теплая. В коридоре послышались чьи-то торопливые шаги, приглушенный топот ног в обуви на резиновой подошве. Мона сделала глубокий вдох и склонилась над телом матери, потом откинула с ее лица волосы и прикоснулась к нему губами. Щека еще не совсем остыла, а лоб уже был холоден.
Ей казалось, что сейчас мать повернется и, взглянув на нее, крикнет: «Будь осторожна со своими желаниями! Что я тебе говорила? Они иногда сбываются».
Спустя минуту палата кишела медперсоналом. Энн-Мэри сидела в коридоре, вытирая слезы бумажным носовым платком. Увидев ее, Мона попятилась назад.
Довольно долго она просто стояла около дежурного поста медсестер, прислушиваясь ко всему, что говорили вокруг. Для составления официального заключения о смерти Алисии был вызван интерн. Он должен был, как сказали, появиться минут через двадцать, так что придется немного подождать. На часах уже было начало девятого. Тем временем медсестры вызвали в больницу семейного врача. И, конечно же, сообщили о случившемся Райену.
«Бедняга Райен! Господи, помоги ему!»
А телефон звонил, практически не умолкая.
«А Лорен? В каком она состоянии?»
Мона прошлась вдоль коридора. Вскоре открылись двери лифта, и из него вышел молодой интерн. Этот парень был так юн, что, казалось, вряд ли вообще мог с уверенностью определить, умер человек или нет. Он прошествовал мимо Моны, даже не удостоив ее взглядом.
Словно сомнамбула, Мона миновала вестибюль и вышла на улицу. Больница располагалась на Притания-стрит, всего в одном квартале от Амелия-стрит и Сент-Чарльз-авеню, на пересечении которых жила Мона. Медленно двигаясь по тротуару, освещенному лунопо-добным светом уличных фонарей, Мона размышляла.
— Никогда больше не буду носить такие платья, — произнесла она вслух, остановившись на углу. — Все, хватит! Пора расстаться и с этим платьем, и с этой лентой.
Как никогда ярко освещенный дом Моны находился на другой стороне дороги. К нему один за другим подъезжали автомобили, и из них выходили люди. Приличествующая случаю суета уже началась.
Кое-кто из Мэйфейров заметил Мону, кто-то уже показывал на нее пальцем, еще кто-то бросился навстречу, словно затем, чтобы не позволить ей попасть под машину при переходе улицы.
— Нет уж, в таком наряде я больше не появлюсь, — шептала она, быстро пересекая проезжую часть перед приближающимся транспортным потоком. — Надоело! Ни за что и никогда!
— Мона, дорогая!.. — Это был голос Джеральда.
— Что ж… Рано или поздно это должно было случиться… — откликнулась Мона. — Но я никак не думала, что смерть постигнет их обеих. Нет, такого поворота событий я не ожидала.
Она прошла мимо Джеральда и других Мэйфейров, столпившихся возле ворот по обе стороны от ограды и выстроившихся вдоль дорожки, которая вела к входу в дом, и в ответ на все попытки родственников с ней заговорить лишь тихо бормотала:
— Да-да… Хорошо… Извините, мне нужно переодеться. Я должна избавиться от этих нелепых тряпок.
