Книга: Квинканкс. Том 2
Назад: КНИГА IV ДРУГ В СТАНЕ ВРАГА
Дальше: Глава 95

Глава 93

Из календаря мы узнали, что отвечающей всем условиям даты осталось ждать недолго. Ночь 23 июня — всего через десять дней! — будет безлунной, и отлив начнется в нужный час. Мы загодя произвели необходимые приготовления, и когда наступил вечер 23-го — погожий летний вечер, — все было готово. Поскольку самым разумным из всех нам показался совет по возможности меньшее время держать при себе орудия преступления, мы решили, что миссис Дигвид отнесет их, спрятав в корзине под бельем, к входу в сточные коллекторы на Чансери-лейн, где мы с мистером Дигвидом ее встретим. Мы с ним доберемся по канализационным туннелям до Эвери-роу и проникнем в дом путем, обнаруженным Джоуи. Тем временем Джоуи дойдет по верху до Брук-стрит и займет позицию напротив особняка Момпессонов, откуда станет ухать по-совиному, коли нам будет грозить опасность со стороны обитателей дома, и криком козодоя предупреждать об опасности с улицы. (Эту хитрость он постиг за время общения с дядей.)
— Если нам не удастся достать завещание, — сказал я, — никто не должен догадаться, что нам известен секрет тайника, ибо тогда они перепрячут документ и другого случая у нас уже не будет. Поэтому нужно попытаться представить дело обычной кражей со взломом.
Мистер Дигвид помотал головой:
— Я не стану ничего красть, чтобы пустить Мампси по ложному следу.
Я промолчал. Внезапно меня охватило возбуждение при мысли, что завещание и все, с ним сопряженное, уже через несколько часов может оказаться в моих руках.
Наконец час настал. Мы спрятали в корзину миссис Дигвид ломик, отмычку, веревку с кошкой (на случай, если нам придется скрываться через окно), сверло и зубило (на случай, если задняя дверь окажется запертой), и она вышла из дома. Через несколько минут мы с мистером Дигвидом отправились к месту встречи другим путем, взяв с собой наше обычное снаряжение — фонарь (хоть и системы «бычий глаз»), маленькую лопатку и грабли, — предоставив Джоуи неторопливо добираться до Мэйфер по верху.
Все шло гладко, и около трех часов ночи мы находились возле сточной трубы дома номер сорок девять. Мой товарищ вывернул ломиком несколько кирпичей, державших решетку, вынул ее из стены, а затем подсадил меня, и я забрался в трубу, оставив грабли внизу. Потом я помог мистеру Дигвиду подняться следом, и минуту спустя мы очутились в маленьком дворике за домом. Мы перелезли через полуразрушенную стену в соседний двор и прокрались к задней двери, которая, к великому нашему облегчению, действительно оказалась незапертой. Когда мы вошли в дом, я затворил фонарь, и теперь только запах масла и раскаленного железа выдавал его присутствие.
Обступивший нас мрак поначалу показался кромешным, и мы немного подождали, пока наши глаза привыкнут к темноте, едва рассеиваемой слабым светом звезд, проникавшим через единственное грязное оконце. Слух у меня (как всегда бывает в темноте), казалось, обострился до степени сверхъестественной, и, крадясь на цыпочках по каменному полу мимо двери судомойни, мы слышали храп, указывавший на местонахождение ночного сторожа. Как только мы достигли холла, я приоткрыл заслонку фонаря, выпустив тоненький лучик света, и мы двинулись вверх по лестнице и вскоре очутились перед высокой двустворчатой дверью в большую гостиную.
Мистер Дигвид осторожно попробовал дверь: она была заперта. Он без промедления принялся орудовать «крестовиком», в то время как я держал фонарь, и через несколько минут отомкнул замок. Мы вошли и, как нам советовали, предусмотрительно заперли дверь за собой и подсунули под нее клинышек, чтобы воспрепятствовать любой попытке проникнуть в гостиную.
Я открыл глазок фонаря пошире, стараясь ненароком не направить луч в сторону окна, ибо, несмотря на плотные портьеры, кто-нибудь снаружи мог заметить свет, коли ставни не затворены. Джоуи уже наверняка стоял на своем посту.
Я повернул фонарь, и лучик света заскользил по комнате, наугад выхватывая из темноты мебель и прочие предметы обстановки. Густые тени походили на фигуры, сидящие на диванах, креслах или стоящие возле буфета у стены, как, наверное, оно и было несколькими часами ранее. Волна возбуждения охватила меня, когда луч света упал на огромный мраморный камин в глубине гостиной напротив двери, выше человеческого роста и тускло блестящий.
Мне не терпелось поскорее взяться за него, но сначала надлежало заняться другим делом. Знающие люди советовали по проникновении в дом в первую очередь обеспечить путь к отступлению. (Я живо помнил, как Барни, забравшись в дом моей матери, оказался в ловушке.) Посему мы подошли к окну, как условились заранее, осторожно отодвинули портьеру и увидели, что ставни закрыты и засовы заложены. Мы очень тихо отомкнули засовы и оконные задвижки, напряженно высматривая пружинную сигнализацию — обычную на окнах первого этажа, но изредка встречающуюся и на втором тоже, — о которой нас предупреждали, но, к нашему облегчению, таковой здесь не имелось.
Мы достали веревку, и я под руководством товарища прикрепил крюк кошки к массивному дивану, стоявшему спинкой к окну, и оставил свернутую кольцами веревку на полу рядом. Принятые меры означали, что теперь мы можем в считанные секунды открыть окно и спуститься вниз по стене (хотя мистер Дигвид с известным трудом), но с улицы при этом ничего подозрительного не наблюдалось. Однако окно выходило на передний двор, выбраться откуда — с учетом утыканной по верху остриями ограды и частокола у самой стены дома — представлялось делом весьма непростым, и я страстно надеялся, что нам не придется уходить этим путем.
Наконец мы смогли перенести внимание на цель всех наших усилий. Мы пересекли комнату, и я направил луч света на фриз под каминной полкой, за которым находился тайник. Я увидел на нем рельефную геральдическую фигуру, к великому моему изумлению, уже мне знакомую — во всяком случае отчасти.
Мой товарищ удивился не меньше меня, хотя и по другому поводу.
— Этого раньше здесь не было, — прошептал он. — Наверное, тайник здесь.
Упомянутое изображение являлось усложненной разновидностью геральдической фигуры, знакомой мне с детства по тарелкам из матушкиного сервиза и по надгробным плитам на могилах Момпессонов и Хаффамов в мелторпской церкви. Она представляла собой так называемый квинканкс: пять элементов — в данном случае четырехлепестковых роз, — из которых четыре располагались по углам воображаемого квадрата и один в центре. Здесь, однако, квинканкс повторялся пять раз, в свою очередь складываясь в квинканкс. Одним словом, это был квинканкс, помноженный на себя самое, квинканкс из квинканксов, вырезанный, казалось, на огромной цельной плите белого мрамора.
Каминная полка находилась так высоко, что нам пришлось принести от окна две скамеечки для ног и встать на них, чтобы хорошенько все рассмотреть. Теперь мистер Дигвид тщательно обследовал фриз, водя рукой по холодной гладкой поверхности. Через минуту он указал мне на то, что мраморная доска, принятая мной за цельную, на самом деле набрана из плотно пригнанных друг к другу плиток.
— Более того, — прошептал он, указывая пальцем на часть фриза непосредственно над геральдической фигурой, — бьюсь об заклад, вот эта вот плитка выдвигается, поскольку здесь щелка в месте стыка поширше прочих.
Я присмотрелся и увидел на мраморной поверхности волосяную щель, которую сам наверняка не заметил бы своим менее искушенным глазом.
— Но какой механизм приводит ее в движение? — спросил я. — Каким образом она выдвигается и задвигается?
Мистер Дигвид нахмурился и вновь погрузился в свои исследования, продолжавшиеся, казалось, целую вечность. Сначала он медленно провел пальцами по мрамору, уделив особое внимание стыкам плиток и рельефным розам, а потом, к моему удивлению, прикоснулся к одному из цветков губами, словно суеверный богопочитатель к раке.
Внезапно он повернулся ко мне и охрипшим от возбуждения голосом прошептал:
— Сердцевинки цветков не каменные. Они не такие холодные. Попробуйте сами.
Я подался вперед и дотронулся губами сначала до мрамора, а потом до срединного элемента одной из четырехлепестковых роз. Действительно, они оба были холодные, но мрамор через пару секунд нагрелся, а сердцевинка цветка — нет.
Я удивленно взглянул на мистера Дигвида.
— И что это означает?
— Пупочки посередке цветков не мраморные. Они железные. — Он выжидательно смотрел на меня, словно проверяя, понял ли я смысл сказанного.
Я недоуменно таращился на него.
— Послушайте, — он приставил палец к срединному элементу одной из роз, — бьюсь об заклад, это головка железного болта.
Он осторожно подцепил ножом сердцевинку одного цветка и столь же осторожно отжал. Мой товарищ оказался прав в своем предположении, ибо она тотчас начала выдвигаться — и оказалась на поверку длинным железным болтом, с выкрашенной белой краской, под цвет мрамора, головкой. Болт вышел из плитки дюйма на четыре, а потом остановился, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие.
Теперь я понял, что мистер Дигвид имел в виду: в рельефном геральдическом изображении скрывался ряд болтов, которые, подобно внутренним деталям замка, образовывали механизм, прочно державший на месте мраморную плитку, за которой и находился тайник.
— По-вашему, — прошептал я, — нам нужно лишь вытащить все болты, и тогда плитка опустится?
Он казался озадаченным.
— Думаю, да. Только больно это просто.
— Попробуйте вытянуть еще один, — предложил я.
Мистер Дигвид так и сделал, ровно с тем же результатом, и перешел к следующему. Через минуту мы вытащили все пять болтов в цветках верхнего ряда. Когда я, очень медленно и осторожно, вытягивал последний, мистер Дигвид прижал ладонь к плитке, чтобы придержать, коли она начнет падать, — ибо мы ожидали, что она опустится на несколько дюймов, открывая доступ в тайник. Однако она не сдвинулась с места.
— Должно быть, их все нужно вытащить, — предположил мистер Дигвид, явно озадаченный не меньше моего.
Через несколько минут мы вытянули из мрамора все оставшиеся двадцать болтов, за исключением одного в нижнем ряду цветков. Но когда мы с великой осторожностью вытащили последний болт, снова придерживая плитку на всякий случай, не произошло ровным счетом ничего.
Я в отчаянии посмотрел на своего товарища. Он уставился на рельефный узор и надолго задумался, подперев кулаком подбородок.
— Кажется, я понял, — наконец промолвил он. — Это своего рода замок, и у нас нет ключа к нему.
— Ключа? — повторил я. — Но где же тут замочная скважина?
— Тш-ш-ш, — вдруг прошипел он.
Мы застыли на месте.
— Мне померещился шум за дверью, — продолжал мистер Дигвид. — Нет, речь идет не о настоящем ключе. Ключ у вас в голове, ибо он представляет собой так называемую «комбинацию». То есть вы не можете просто вытащить все болты и ожидать, что плитка опустится, поскольку болты сделаны на манер деталей замкового механизма, а значит, вам нужно знать, какие именно болты вытаскивать — в точности, как ключ должен подходить к замку.
— Ясно, — сказал я. — Значит, нам надо попробовать разные комбинации?
— Нет, это бесполезно. Так мы не откроем тайник, даже если проторчим здесь всю ночь и еще много дней и недель кряду. Таких комбинаций тысячи. Методом тыка правильную не подобрать, надо знать принцип.
Я понял, что он прав, и для меня это был тяжелый удар. Представлялось очевидным, что у нас нет возможности взломать тайник, ибо тяжелая плита прочно сидела на месте и нам пришлось бы производить слишком много шума и работать слишком долго, чтобы надеяться остаться незамеченными.
Я резко подался вперед, едва не свалившись со скамеечки, и в ярости двинул кулаком по мрамору. Удар пришелся по одному из чертовых цветков, и я разбил в кровь костяшки пальцев. Я вспомнил, как колотил кулаками в дверь старого дома на Чаринг-Кросс в первый раз, когда мистер Эскрит отказался открыть мне. Тогда чеырехлепестковая роза на дверном молотке, казалось, издевательски ухмылялась мне, и я вспомнил такое же насмешливое безразличие холодных мраморных цветков на надгробных памятниках, мемориальных досках и старых расписанных окнах в мелторпской церкви, завораживавших меня в детстве. Жгучие слезы подступили к моим глазам при мысли, что, хотя мне удалось проникнуть в sanctum sanctorium дома Момпессонов, я столкнулся все с тем же жестоким равнодушием, каким дышало некогда увиденное мной изображение герба на дверце экипажа сэра Персевала, столь сильно встревожившее мою мать много лет назад.
Это воспоминание, однако, заставило меня осознать одну разницу: в геральдических фигурах, знакомых мне с малых лет, четырехлепестковые розы были разного цвета — у Момпессонов одного, у Хаффамов другого. В памяти моей всплыли поблекшие от времени красные цветки, изображенные на древнем восточном окне мелторпской церкви, и черно-белые на дверце желтого фаэтона. Однако здесь вся композиция из двадцати пяти четырехлепестковых роз была белой.
Я уже собирался сообщить об этом своему товарищу и спросить, как он полагает, имеет ли данное обстоятельство значение, но в этот самый момент с улицы донесся крик совы: опасность в доме!
Мистер Дигвид мгновенно рванулся к двери.
— Болты! — прошипел я. — Нужно поставить их на место! С искаженным от ужаса лицом он вернулся помочь мне, и мы торопливо затолкали болты обратно. Потом мы оба бросились к двери — хотя по-прежнему ступая по возможности тихо, — но едва лишь приблизились к ней, как дверная ручка медленно повернулась. Охваченные паникой, мы переглянулись.
— Окно, — прошептал я.
Мы подбежали к окну, уже не особо стараясь соблюдать осторожность, и мистер Дигвид отдернул портьеры, распахнул ставни и рывком поднял оконную раму. Рассвет только занимался, и тьма на улице еще не рассеялась. Я подхватил с пола веревку и отдал товарищу, а он высунулся из окна и спустил ее вниз. В любой момент парадная дверь под нами могла открыться изнутри — и тогда путь к бегству отрезан.
В этот момент мы услышали частый топот на лестнице, и кто-то снова резко покрутил дверную ручку. Раздались громкие мужские крики, потом тяжелые удары плечом в дверь. Мистер Дигвид уже выбрался из окна и, встав ногами на карниз над окном цокольного этажа и одной рукой крепко держась за веревку, другой рукой пытался дотянуться до водосточной трубы. Тут сверху до меня донесся шум поднимаемой оконной рамы. Я посмотрел наверх и на фоне темно-серого неба увидел некий длинный цилиндрический предмет, высунувшийся из окна прямо надо мной. Я с ужасом понял, что это ружейный ствол. Я глянул вниз: мистер Дигвид, всецело сосредоточенный на своих усилиях, явно ничего не заметил. Когда я снова перевел взгляд наверх, ружье внезапно исчезло, словно выхваченное кем-то у целившегося.
С замирающим сердцем я перелез через подоконник, в свою очередь схватившись за веревку. В этот момент мистер Дигвид оттолкнулся ногами от карниза с намерением уцепиться за водосточную трубу. Я поднял глаза и увидел, что ружейный ствол снова высунулся наружу. Внезапно он дернулся вверх и в сторону и в тот же миг грохнул выстрел. Мистер Дигвид пошатнулся, словно пораженный пулей — хотя я точно видел, что ружье было направлено не на него, когда выстрелило, — и потому промахнулся мимо трубы. Веревка выскользнула у него из руки, он потерял равновесие и сорвался с карниза.
Словно в кошмарном сне, я смотрел, как он медленно падает, отчаянно и тщетно царапая пальцами кирпичную стену, прямо на острые колья палисадника, ждущие внизу. Я зажмурился и мгновение спустя открыл глаза, чтобы увидеть, как он тяжело рушится на ужасные пики. Я заметил фигуру, бегущую к нему через улицу.
Теперь мне нужно было подумать о своем собственном положении, и я понял, что мне ничего не остается, как последовать за мистером Дигвидом в надежде успеть скрыться, покуда ружье перезаряжают. Я сжал веревку изо всей силы и всем телом качнулся к водосточной трубе.
Я промахнулся, но умудрился вернуться в исходную позицию, поскольку продолжал держаться за веревку. Я повторил попытку и на сей раз сумел ухватиться за трубу и мгновенно отпустить веревку. Цепляясь за трубу, я спустился по рустованной стене цокольного этажа. Преследуемый навязчивой мыслью, что ружье направлено на меня, я противно всякому здравому смыслу посмотрел наверх и увидел голову, высунувшуюся из окна, откуда стреляли. В полумраке я разглядел лицо человека достаточно хорошо, чтобы признать в нем мужчину лет тридцати пяти с чертами, выражавшими крайнюю степень возбуждения. Казалось, он спорил с кем-то, мне невидимым, но когда я посмотрел наверх, он уставился мне прямо в лицо. Я моментально сообразил, что, если я так хорошо вижу его, он равно хорошо видит меня.
Я спрыгнул на землю и бросился к Джоуи, который пытался помочь отцу. Мистер Дигвид упал между палисадником и стеной дома, напоровшись боком на один из острых кольев, и застрял между ними.
— Помогите мне поднять его! — крикнул Джоуи.
— Может, лучше не стоит? Он может умереть, если пошевелить его, — прокричал я, от ужаса забыв о всякой осторожности.
— Если мы бросим его, тогда он точно покойник. Его вздернут в Ньюгейте, коли выходят!
Я признал такой довод убедительным и понял, что решение здесь остается за Джоуи. Мы начали со всей возможной осторожностью снимать мистера Дигвида с кола, проткнувшего бок.
Он по-прежнему находился в сознании и жутко кривился от боли, но не издал ни звука, только один раз выдохнул: «Молодцы».
Мы стояли на переднем крыльце, и даже тогда странность ситуации поразила меня. Я ожидал, что парадная дверь перед нами вот-вот распахнется, и нас схватят. Когда мы подняли мистера Дигвида, стало ясно, что жуткая пика вошла в тело не очень глубоко, однако он был серьезно ранен, ибо кровь хлестала ручьем. Я решил, что пуля все-таки попала в него, несмотря на мою уверенность в обратном.
Мы сняли мистера Дигвида с палисадника, и все же из дома никто так и не появился. Мне пришло в голову, что слуги не могут открыть дверь, поскольку у них нет ключа. Коли так, всего через несколько минут они разыщут человека, у которого ключ, или же выбегут через заднюю дверь в проулок за конюшнями и появятся из-за угла улицы. Я боялся также, что шум разбудит караульных или даже жители соседних домов вмешаются в дело и посодействуют нашей поимке. Единственное наше преимущество заключалось в относительной темноте, но и его мы теряли с каждой минутой.
Мы снесли мистера Дигвида вниз по ступенькам — Джоуи шел впереди, подхватив раненого под мышки, а я держал за ноги, — и, достигнув улицы, перешли на подобие бега. Оглянувшись посмотреть, не гонятся ли за нами, я увидел, что мы оставляем за собой предательский кровавый след.
Когда мы уже заворачивали за угол, я снова бросил взгляд назад и увидел нескольких человек, выбегающих на улицу со стороны конюшен. Поскольку они несли факелы, а мы, разумеется, ничем не освещали свой путь, они могли не видеть нас во мраке, ослепленные собственными огнями. Похоже, именно так дело и обстояло, ибо, свернув на ближайшую улицу, а потом на следующую и еще на одну в надежде ускользнуть от преследования, мы поняли, что действительно ушли от погони.
К этому времени, однако, уже стало довольно светло, и я испугался, что, если мы продолжим бегство от преследователей, мы можем случайно натолкнуться на караульных или полицейский патруль и, являя собой зрелище весьма подозрительное, оказаться арестованными просто по подозрению в совершении преступления.
Очевидно, Джоуи опасался того же самого, ибо внезапно он хрипло прошептал:
— Маунт-стрит!
Я не сразу понял, что он имеет в виду, но мгновение спустя до меня дошло. Мы дотащили раненого до кулверта на Маунт-стрит (прямо напротив работного дома), через который в прошлом часто выходили на поверхность. Поблизости никого не наблюдалось, и мы спустили мистера Дигвида туда, а потом немного затащили под арку, чтобы нас не было видно с улицы. Здесь мы попытались остановить кровотечение и обнаружили, что при падении на изгородь бедняга не только проткнул бок, но и глубоко, почти до кости, пропорол бедро. Именно из этой раны и хлестала кровь, а значит, пуля действительно прошла мимо, как я и думал.
Джоуи помчался домой, а я остался с мистером Дигвидом, стараясь облегчить его страдания по мере сил. Даже просто найти для него сравнительно сухое место в сырой трубе оказалось сложно. Время тянулось мучительно долго. Он испытывал жестокие муки, и мне стоило больших трудов заглушать его стоны. К великому моему облегчению, через пару часов вернулся Джоуи, в сопровождении матери. Когда мы, со всей возможной осторожностью, помогли миссис Дигвид спуститься в кулверт, она спокойно и без лишних слов сделала для мужа все, что могла.
— Его надо отвезти в бесплатную лечебницу, — сказал я.
— Нет! — решительно возразил Джоуи.
Миссис Дигвид потрясла головой.
— Нам нельзя рисковать, коли тот человек хорошо разглядел его…
Она была права. Ее мужа слишком легко опознать.
— Они станут искать среди тошеров, — сказал я. — Мы оставили грабли под сточной трубой. — Несколько минут мы все молчали. — Но если… если ему нужно в больницу… — начал я.
Миссис Дигвид снова потрясла головой.
— У нас в любом случае нет билета на обслуживание. И мне не у кого попросить.
— Надо отвезти его домой, — воскликнул Джоуи.
И вот, после непродолжительной дискуссии, он вновь поспешил в Бетнал-Грин.
Остаток утра периоды невыносимых страданий у мистера Дигвида чередовались с периодами благословенного — хотя и тревожного — забытья. К полудню Джоуи вернулся с лошадью и телегой Избистера, и мы рискнули перенести раненого из укрытия в повозку при белом свете дня. Наша смелость вознаградилась, ибо хотя несколько прохожих заметили нас, никто не попытался схватить нас или послать за полицейскими — и таким образом мы благополучно доставили раненого домой. Там миссис Дигвид промыла рану, а потом приготовила успокоительное из бренди и настойки опия, пока мы с Джоуи относили несчастного наверх. Выпив лекарство, мистер Дигвид погрузился в глубокий сон.
К вечеру у него начался жар и бред, и мы с Джоуи — теперь ночевавшие внизу — не спали почти всю ночь из-за криков и стонов раненого. К утру он притих и большую часть дня проспал, с болезненной гримасой на посеревшем лице, при виде которого холод леденил мне сердце.
Назавтра мистеру Дигвиду полегчало, но на следующий день снова стало хуже. Так все и продолжалось: день он лежал в жару и в беспамятстве, день находился в сознании, хотя и чувствовал страшную слабость. Рана не загноилась, но и не заживала.
Все пошло наперекосяк, и по моей вине — хотя мне досталось меньше всех. Миссис Дигвид не упрекала меня, но Джоуи, мне казалось, смотрел в мою сторону враждебнее, чем когда-либо прежде.

 

Тревога за мистера Дигвида не помешала нам сознавать необходимость добывать хлеб насущный, ибо неудачная попытка ограбления истощила все наши скудные средства, и сейчас ситуация осложнялась тем, что миссис Дигвид часто не выходила на работу, вынужденная присматривать за мужем. И потому через два дня мы с Джоуи решились спуститься под землю одни.
Только теперь я в полной мере оценил опыт и знания мистера Дигвида, ибо без его руководства наши с Джоуи заработки резко сократились — все потому, что мы ходили на меньшие расстояния и хуже судили о том, какие туннели стоит исследовать при существующих условиях.
Что самое неприятное, в силу своей неопытности мы допускали серьезные ошибки. Однажды туннель, проложенный над другим, более древним, начал обваливаться, когда мы по нему шли, и нам лишь чудом удалось спастись. А несколько раз мы чуть не отравились газом. Мы не рассказывали об этих происшествиях миссис Дигвид, но с каждым днем становилось все очевиднее — для меня во всяком случае, — что нам нужно найти более безопасный и одновременно более выгодный способ зарабатывать на жизнь.
Спустя месяц с небольшим состояние мистера Дигвида вроде бы приобрело устойчивый характер. По нескольку дней кряду у него держался жар, а потом наступал период легкого улучшения. Он по-прежнему был слишком слаб, чтобы вставать с постели, но по крайней мере, пока мы с Джоуи находились дома, миссис Дигвид могла отлучаться в поисках работы. И мы страшно нуждались в деньгах, поскольку нам с Джоуи удавалось добывать всего около двенадцати шиллингов в неделю.

 

Так продолжалось следующие три месяца. С приближением осени мне стало ясно (уверен, и остальным тоже, хотя мы не заговаривали об этом), что мистер Дигвид неуклонно теряет силы. Теперь он почти все время спал, и каждое слово давалось ему с великим трудом.
Однажды в конце октября, когда мы с Джоуи находились в незнакомом туннеле близ реки, с нами произошло самое опасное из всех наших злоключений. Все началось, когда Джоуи осторожно ступил на участок глубокой грязи, нащупывая путь граблями, в то время как я светил фонарем. Внезапно он начал стремительно погружаться в месте, где уплотненный поверхностный слой первые несколько секунд выдерживал его вес, а потом вдруг предательски поддался под ногами, и он разом провалился по пояс. Поставив фонарь на землю, я вошел в вязкое месиво по колено и протянул руку Джоуи, который ушел в густую жижу уже по плечи. После минуты напряженных усилий я вытащил товарища, но, выбравшись на безопасное место, он случайно опрокинул ногой фонарь, и свет погас.
Мы оказались в кромешной тьме. К счастью, трут у меня в кармане остался сухим, но поджечь его при такой влажности воздуха представлялось делом весьма трудным. Мы старались изо всех сил, со все возрастающим отчаянием, хорошо понимая, что без света наши шансы выбраться отсюда ничтожны. Наконец нам удалось раздуть из искры пламя, и мы бегом бросились к выходу на поверхность.
Когда мы достигли туннеля пошире, к которому вел наш, мы обнаружили, что он на несколько футов залит водой.
— Прилив! — крикнул Джоуи.
Мы потеряли больше времени, чем думали.
— Но вода не должна была подняться так высоко, — воскликнул я. — Вероятно, прошел ливень.
Именно такого сочетания природных явлений больше всего боялись подземные старатели. Мы оказались в весьма незавидном положении, поскольку туннель, которым мы пришли, уже был затоплен, а все остальные вели в сторону Темзы.
— Я знаю путь наверх, надо только вспомнить, — сказал Джоуи. — Мой старик однажды проводил меня по нему. Нужно найти Флит и следовать по ней.
— Но это же в сторону прилива! Чем дальше, тем выше будет подниматься вода!
— Знаю, но это единственный путь отсюда, когда прилив такой высокий, поскольку там есть лестницы под сводами.
Я не понял, что Джоуи имеет в виду, но мне ничего не оставалось, как последовать за ним. И вот мы двинулись по залитому водой туннелю по направлению к Флит — самой старой и пользующейся самой дурной славой из скрытых лондонских рек — ныне подземному сточному рву, пролегающему рядом с древней тюрьмой, где в свое время томились моя мать и мистер Пентекост.
На нашей стороне вдоль рва тянулась дорожка, и мы шагали по ней под уклон, хотя вода уже вышла из русла и бурлила вокруг наших щиколоток. По мере нашего спуска уровень воды неуклонно поднимался. Внезапно мы подошли к уводящим вниз каменным ступеням и, остановившись на верхней, увидели в нескольких футах под собой воду. Я поднял фонарь, и мы обнаружили, что река и берега здесь стали шире, а потолок туннеля в двадцати-тридцати футах над нами представляет собой череду высоких сводов, уходящую во мрак. Мы достигли Флит-Маркет, где река превращалась в искусственный канал, более ста лет назад построенный сэром Кристофером Реном, и впереди, под водой, находились разрушенные пристани, тянувшиеся вдоль длинного ряда подземных складов со сводчатыми перекрытиями. Ими никогда не пользовались, так как во время прилива они оказывались затопленными, поскольку шлюзы — к первому из которых мы подошли — с самого начала не сдерживали напора воды. Об этом говорило то обстоятельство, что вся каменная кладка здесь, куда ни кинь взгляд, была покрыта коркой селитряных отложений, и, зачарованно глядя перед собой, я подумал о состояниях, потерянных здесь спекулянтами много лет назад.
— Слишком поздно! — крикнул Джоуи. — Здесь под каждым сводом есть лестница, ведущая к люку. Но теперь нам до нее не добраться, вода поднялась слишком высоко.
Сводчатые перекрытия складов еще оставались над водой, но входы в них уже затопило.
— Нет, — сказал я, вспомнив летние вечера, когда Джоб упорно учил меня (и Гарри в конечном счете научил) преодолевать страх воды и проплывать под затвором шлюза в мельничном пруде в Твайкотте. — Мы можем нырнуть и проплыть под аркой.
— Я не умею плавать! — выкрикнул он.
Мы в ужасе уставились друг на друга.
— Мы можем попробовать, — сказал я. — Должны. Сейчас я попробую.
Под взглядом Джоуи я снял сапоги и накидку. В темноте будет трудно угадать, где вынырнуть на поверхность и искать лестницу. А если крышка люка окажется на запоре? Однако выбора нет. И при свете фонаря я, по крайней мере, увижу, где надо нырять. Я прыгнул в воду, и меня обожгло ледяным холодом. Даже просто находиться в такой воде дольше нескольких минут опасно. Она не имела ничего общего с живыми струями реки в Твайкотте, но казалась неким мертвым существом, притязающим, однако, на близкое знакомство со мной. Я подплыл к первой арке, нырнул и ощупью спускался по стене, покуда не нашел проем. Проплыв через него, я вынырнул на поверхность. Я надеялся увидеть тоненькие полоски света, пробивающегося в щели по периметру люка высоко надо мной, но оказался в кромешной тьме. Я пошарил руками над головой и, к великому своему облегчению, наткнулся на холодное железо лестницы. Решив проверить, открыт ли люк (ибо в противном случае мне пришлось бы попытать счастья в следующем отсеке), я начал карабкаться вверх и вскоре ударился головой обо что-то — хорошо, не очень сильно. Я уперся обеими руками, поднапрягся, и тяжелая деревянная крышка приподнялась на несколько дюймов. Внезапно мне пришло в голову, что я мог бы сбежать сейчас, не пытаясь спасти Джоуи с риском для собственной жизни, но эта мысль просто промелькнула в сознании, не вызвав никакого эмоционального отклика. Я не представлял, как я смогу смотреть в лицо миссис Дигвид или жить в ладу с самим собой, если, по крайней мере, не попытаюсь вызволить товарища. Хотя, удастся попытка или нет, зависело от того, насколько он доверится мне.
Я спустился по лестнице, снова нырнул и без труда вернулся к Джоуи. Я видел, как он обрадовался — и удивился? — при виде меня. Наверное, ему показалось, что я отсутствовал целую вечность. Он принялся снимать сапоги и накидку.
Выкарабкавшись на скользкие ступеньки, я сообщил Джоуи о результатах разведки, и он выдавил мрачную улыбку. Потом, приплясывая и притопывая, чтобы разогреться, я объяснил (в точности, как объяснял мне Джоб Гринслейд), как он должен вести себя, когда я увлеку его под воду.
— Что бы ни случилось, — подчеркнул я, — не паникуй и не цепляйся за меня, иначе утопишь нас обоих. Просто расслабься, а я буду тебя держать.
Бледный от страха, он кивнул и спустился в холодную воду. Я подхватил Джоуи сзади под мышки и, энергично работая ногами, начал медленно продвигаться к арке. Теперь предстояло самое трудное.
— Закрой глаза и полностью доверься мне, — настойчиво велел я.
Джоуи повернул голову и кивнул.
Я видел, как блестят его глаза при свете далекого фонаря. Потом он зажмурился. Я нырнул, толкнув товарища вниз таким образом, что наши головы ушли под воду одновременно, и, хотя я знал, что инстинкт самосохранения властно побуждает его подняться обратно на поверхность, он не дергался. Мы спускались все ниже, одной рукой я крепко держал его, а другой ощупывал стену, покуда не нашел проем. Я затащил Джоуи под арку, сделал несколько сильных толчков ногами, и потом мы вынырнули. Джоуи шумно отфыркивался и судорожно всхлипывал от страха и облегчения. Я подсадил его на лестницу и забрался следом. Поднять крышку люка оказалось труднее, чем я предполагал, но наконец мы распростерлись в темноте на полу подвала, с наслаждением вдыхая смешанный запах прелой соломы и гниющей древесины.
Я ждал, когда Джоуи заговорит.
После непродолжительного молчания он сказал:
— Я не думал, что вы вернетесь за мной.
Больше он никак не выразил благодарность. И этот случай не послужил к улучшению наших с ним отношений. На самом деле, мне порой казалось, что он дал Джоуи еще один повод для обиды.
Несколько минут мы лежали, не в силах пошевелиться от изнеможения, — хотя оба тряслись от холода в наших мокрых одеждах.
— Надо выбираться отсюда. Некоторые подвалы тоже затапливает, — предупредил Джоуи.
Даже просто найти дверь в темноте оказалось делом нелегким, не говоря уже о том, чтобы открыть. Но наконец мы выбрались в коридор, ведущий к маленькой двери, которая была просто заложена на засов изнутри, — и уже мгновение спустя очутились на улице. И мы увидели перед собой деревянные прилавки, шумные толпы народа и надрывающих глотки зазывал Флит-Маркет!
К счастью, по возвращении домой мы обнаружили, что миссис Дигвид ушла на работу, не дожидаясь нас, и нам не пришлось объяснять, почему мы такие грязные и мокрые. Мы переоделись, а потом сели у постели мистера Дигвида, спавшего беспокойным сном.
Довольно долго никто из нас не произносил ни слова. Потом наконец Джоуи промолвил:
— Ну что ж, с подземным старательством покончено. Помимо всего прочего, мы потеряли все: грабли, фонари, сапоги и пальто.
— Да, — согласился я. — Но чем еще мы можем заняться?
— Да много чем, — бросил он.
Я подозрительно взглянул на него.
Однако, прежде чем я успел спросить, что он имеет в виду, в комнату вошла миссис Дигвид, явно чем-то взволнованная. Сняв капор, она подошла к постели, взяла руку мужа и несколько секунд всматривалась в бледное лицо спящего.
Потом она повернулась к нам.
— Вы в жизни не угадаете, где я была.
— Так говори скорее, ма, — отрывисто велел Джоуи.
— Как вам, если я скажу, что на Брук-стрит?
Джоуи молча уставился на нее. По негласной договоренности мы никогда не упоминали о событиях злосчастной ночи.
— Я решила, что опасность уже миновала, и потому неделю-другую назад, когда начала брать работу в той части города, я несколько раз заглядывала в ближайшую к дому таверну, надеясь встретить там девушку, с которой познакомилась раньше, Нелли. Так вот, сегодня она наконец заявилась туда, потому-то я и припозднилась.
— Ты спрашивала ее про ограбление? — осведомился Джоуи.
— Конечно нет. Я ж не такая тупица. Как и прежде, я старалась вообще не задавать никаких вопросов, а только слушала себе да помалкивала.
Я с трудом сдержал улыбку при мысли о миссис Дигвид, которая слушает себе да помалкивает.
— И ясное дело, вскорости Нелли сама выложила все, что мне хотелось знать. Она сказала, что, когда в доме подняли тревогу, слуги никак не могли добудиться ночного сторожа, поскольку он здорово наклюкался. И не могли найти, где он спрятал ключ от парадной двери. Поэтому им пришлось выбегать на улицу через заднюю дверь, со стороны конюшен.
— Это нас и спасло! — воскликнул я.
— Она сказала, что с ружья стрелял гувернер, мистер Вамплу.
Я вспомнил зловещее лицо землистого цвета.
— Он хорошо рассмотрел мужчину и мальчика, так она сказала. И еще сказала, что грабителям не удалось ничего взять.
— Ну и что нового мы узнали? — насмешливо спросил Джоуи. — Тебе не следовало ходить туда, ма.
— Я не согласен, — вмешался я. — Все-таки мы могли узнать что-нибудь важное.
— О, так я и узнала. — Миссис Дигвид приняла таинственный вид. — Я хотела выведать что-нибудь полезное — и выведала.
— Полезное? — озадаченно переспросил я.
— Для того, чтобы вернуть завещание, разумеется! — воскликнула она.
Я опешил, и при виде моего удивления она сказала:
— Вы ж не думали, что я отступилась, правда? Наоборот, я еще тверже решила выполнить нашу затею.
Я вдруг понял, что никогда не оставлял мысли выкрасть документ, хотя и не отдавал себе в этом отчета. Но чтобы она продолжала думать об этом!
— Так что же вы узнали? — спросил я.
— Да много всего. Девушка — трещотка, каких мало. Она рассказала мне про одного из лакеев, Боба. Похоже, он ейный ухажер. Так вот, у него есть мальчишка-подручный, Дик, но она говорит, Дик возвращается к своему папаше в Лайм, чтобы учиться ремеслу конопатчика, и Боб ищет другого помощника.
— «Крот»! — воскликнул я. — Но вы уверены, что сумеете устроить его на это место!
На лице миссис Дигвид отразилось недоумение.
— Разве вы имели в виду не Джоуи? — спросил я.
Она поняла и после минутного колебания призналась:
— Правду сказать, мастер Джонни, я подумала о вас. Я опешил, и тысячи мыслей зароились в моей голове.
Стать ничтожнейшим из челядинцев! Променять независимость подземного старателя на рабство слуги! Да еще в доме Момпессонов! Я поймал любопытный взгляд Джоуи и задался вопросом, догадывается ли он, о чем я думаю. Потом мысль о возможности проникнуть в надменный дом в столь жалком обличье и привести его к падению показалась мне заманчивой.
Однако я видел одно препятствие.
— Но как же гувернер, мистер Вамплу? Он может узнать меня.
— Нелли сказала, он уехал за границу вместе со своим молодым господином, и они не вернутся до Рождества.
— Хорошо, — сказал я, — я готов поступить на место. Но возьмет ли меня Боб?
— Надежда есть, и немалая, — сказала миссис Дигвид. — Я сказала девушке, что у моего мужа есть племяш — вы уж извиняйте, и да простит меня Бог за эту ложь. И что вы на днях приехали из деревни — в последнюю нашу с ней встречу я упомянула, что отец моего Джорджа родом с севера, и очень кстати, оказывается, — поскольку Нелли сказала, что Боб хочет взять деревенского паренька, как они поздоровее и не такие пройдошливые супротив городских юнцов. И вот она отвела меня прямиком в пивную к Бобу. «Присылайте вашего мальца, — сказал мне Боб. — Присылайте мальца, я взгляну на него и решу, годится ли он». Так что вам надо завтра с утра пораньше отправиться туда. И коли вы глянетесь Бобу, завтра же и приступите к работе.
— А сколько он будет платить?
Миссис Дигвид состроила гримасу.
— Состояния уж всяко не сколотите. Получите стол, смену одежды, два фартука на год да умывальные принадлежности. Что до жалованья, то мне не пришло на ум спросить. Шиллингов десять в квартал, думаю. Только из них вам придется платить за чай с сахаром и мыло.
— Не густо.
— Не многим меньше, чем выходило у нас, — заметил Джоуи с угрюмой усмешкой. — А что до меня, так я подыщу какую-нибудь работенку.
— Какую? — подозрительно спросил я.
— Ну, мастер Джонни, — сказала миссис Дигвид, — теперь нужно заняться делом. Вы должны хорошенько выучить историю своей семьи и собственной жизни, поскольку вам придется тщательно следить за каждым своим словом.
За место моего рождения мы выбрали местечко близ шотландской границы, и миссис Дигвид получила немалое удовольствие, измышляя сложное хитросплетение обстоятельств, объясняющее, каким образом тетушка ее мужа из северного округа познакомилась и сочеталась браком со скотоводом, проживавшим еще севернее.
— Да простит меня Бог, — один раз прервалась она. — Надеюсь, мы не делаем ничего дурного?
— Уж наверное, — сказал я, — мы поступаем не хуже, чем писатель, придумывающий сюжет для романа.
Она нахмурилась, явно сочтя мои слова неубедительными.
— Как мое имя? — осведомился я.
— Я сказала, что вас звать Джонни. Вряд ли он спросит фамилию.
— Но если вдруг спросит, я скажу, что моя фамилия Уинтерфлад, — со смехом сказал я.
Миссис Дигвид на мгновение удивилась, но потом вспомнила, откуда взялась такая фамилия, и рассмеялась вместе со мной.
Позже ночью я лежал без сна рядом с Джоуи, задаваясь вопросом, что же ждет меня впереди. Проникнуть в дом врагов таким образом поистине означало схватить розу, рискуя уколоться шипами. Но сильнее всех опасений меня тревожило чувство стыда, и я испытывал сладостно-горькое возбуждение при мысли, что окажусь так близко от Генриетты, и в такой постыдной роли. Близко? Да скорее всего, мне не удастся даже мельком увидеть девочку! Но так или иначе, главное сейчас — заполучить завещание.

Глава 94

В соответствии с указаниями миссис Дигвид я явился в конюшенный проулок за Брук-стрит к половине восьмого следующего утра. Поскольку дом номер сорок восемь был вторым от угла, мне не составило особого труда найти нужную группу строений в длинном ряду конюшен. Главные ворота каретного сарая были открыты, и двое мужчин мыли карету, в которой я узнал экипаж, много лет назад привозивший мистера Степлайта к дому миссис Фортисквинс.
— Ты кто такой? — осведомился старший из мужчин, когда я приблизился к воротам.
— Я пришел справиться насчет места мальчика-прислужника, — ответил я.
— Хорошо, тогда пошевеливайся. — И он мотнул головой, давая понять, чтобы я проследовал через каретный сарай.
Я так и сделал и оказался в заднем дворе, где увидел трех прачек, несущих корзины белья из прачечной к большому желобу для полоскания. Одна из них дружелюбно взглянула на меня, и я направился к ней.
— Ты Джонни? — с улыбкой спросила она.
Когда я ответил утвердительно, девушка сказала:
— А я Нелли. Я отведу тебя к нему. — Она повернулась к дородной женщине, стоявшей поблизости. — Можно я отведу мальчика в дом, миссис Бабистер? Он пришел к мистеру Бобу, насчет места.
— Ладно, только давай побыстрее, — нелюбезно ответила толстуха. — И без этих своих глупостей, пожалуйста!
Девушка провела меня в дом через дверь, которую я помнил по злосчастной ночи. Потом мы спустились по ступенькам, прошагали по темному коридору и вошли в маленькую комнатушку без окон, освещенную лишь единственной маканой свечой, где обнаружили высокого мужчину тридцати с небольшим лет, в рубашке, штанах и длинном, почти до пола, зеленом суконном фартуке.
Когда мы вошли, он чистил пару башмаков, но при виде нас бросил свое занятие, снял фартук и игриво попытался схватить девушку, которая отскочила в сторону, но не так быстро и не так далеко, чтобы он не успел приобнять ее и чмокнуть в губы.
Нелли вырвалась из объятий и воскликнула:
— Ах, мистер Боб! Да что вы себе позволяете! Я просто привела мальчика, о котором вам вчера говорила его тетушка.
— Поди сюда, прелестница, — сказал Боб, снова делая попытку схватить девушку.
Однако она с хихиканьем убежала прочь, и мужчина повернулся ко мне, невнятно пробормотав несколько слов. Он был выше среднего роста и довольно привлекателен внешне, хотя лицо его имело несколько желчное и раздраженное выражение и в целом он производил впечатление человека, по жизни жестоко разочарованного и потому затаившего злобу на весь мир. Сейчас он пристально смотрел на меня холодными голубыми глазами, но взглядом таким странным, что казалось, будто он смотрит в точку пространства, находящуюся в ярде передо мной.
— Чем ты занимался раньше? — спросил он, скептически оглядывая меня с головы до ног.
— Я привычен к тяжелой работе, мистер Боб, — ответил я. — С пяти лет я гонял ворон, а потом стал помогать отцу ухаживать за скотом, заготавливать корма, прореживать турнепс и брюкву, веять зерно, расчищать участок от камней и все такое прочее. Я уже выполнял почти всю мужскую работу по хозяйству к тому времени, когда он помер и моя мать отказалась от аренды.
Выданный мной набор деревенских словечек, ясное дело, ничего не сказал Бобу, но главное он уловил.
— Фермерский труд, да? В таком случае ты должен быть сильным и выносливым, хотя с виду силачом не кажешься, даром что крупнее предыдущего мальчишки. Он был ливрейным слугой, но ты слишком длинный, ливрея на тебя не налезет. Значит, ливреи ты не получишь, так что и не клянчи. Я буду выдавать тебе новую одежку два раза в год. Ну, не новую, понятно, но вполне добротную. А не станешь беречь ее, как положено, — узнаешь, какая тяжелая у меня рука.
Со смешанным чувством я мысленно отметил, что угрозы Боба облечены скорее в форму будущего времени, нежели условного наклонения.
— Теперь ты работаешь на меня, ясно? Если Гарри или Роджер, или любой другой лакей велит тебе сделать что-то, ты отвечаешь, что не ихнее это дело тебе приказывать. Все понятно?
Я кивнул.
— Но если мистер Такаберри или мистер Ассиндер отдает тебе какое-то распоряжение, ты выполняешь его беспрекословно, как если бы оно поступило от меня.
Я снова кивнул, а потом спросил:
— А какое мне положено жалованье?
Боб удивленно взглянул на меня, а потом недобро рассмеялся.
— Да ты малый не промах. За битье баклуш денег не платят. Коли впряжешься в работу и будешь стараться, я буду подбрасывать тебе что-нибудь от случая к случаю. Может, со временем начну отдавать тебе долю из своего жалованья. В общем, посмотрим. Вот и все.
Внезапно он кинул мне тряпку, черную и липкую.
— Для начала займись вот этим — посмотрим, как ты справишься.
Он указал на кучу обуви и горшок с ваксой — и я стал у буфета и принялся со всем усердием чистить башмаки и туфли.
Боб повесил фартук на гвоздь с внутренней стороны двери, надел куртку, уселся на низкий стул подле меня и удобно положил ноги на выдвижную доску рядом с моим локтем.
— Теперь слушай внимательно, — начал он. — Когда ты в первый раз делаешь что-нибудь неправильно или вовсе не делаешь, что я велел, ты получаешь по уху. В следующий раз ты получаешь хорошую взбучку. А на третий раз вылетаешь с места, и я ручаюсь, ты уберешься отсюда, размазывая сопли по щекам, поскольку будешь весь в синяках, которые тебе наставит на добрую память дядюшка Боб.
Из поместительного кармана куртки он вытащил кисет и короткую трубку и принялся задумчиво набивать последнюю табаком.
— Запомни: я «мистер Боб». Не «Боб». И когда ты разговариваешь с другими слугами, я по-прежнему «мистер Боб».
Внезапно одна его нога резко дернулась в сторону и двинула меня под ребра.
— Все ясно?
— Да, мистер Боб, — задыхаясь, проговорил я.
— Надо, чтоб ты с самого начала понял свое положение. Ты никогда раньше не работал в услужении, но это неважно, поскольку тебе не придется делать ничего, кроме того, что я скажу. Твое место здесь, под лестницей, и ты никогда не поднимаешься наверх без моего разрешения. Ты поднимаешься только вместе со мной, когда я прибираюсь в комнатах по утрам и гашу светильники и свечи на ночь. Коли тебя застукают наверху, когда у тебя нет там никаких дел — а я сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь получишь право находиться там без меня, — отправишься прямиком в каталажку. Вот и все.
— Каковы остальные правила?
Он подался вперед, словно собираясь встать.
— Что ты сказал?
— Каковы остальные правила, мистер Боб? — торопливо повторил я.
Он снова откинулся на спинку.
— Так-то лучше. Со временем узнаешь. Покамест тебе нужно запомнить только одно правило. И оно гласит: «Делай, что мистер Боб приказы…»
Тут он осекся на полуслове, ибо в комнатушку вошел тучный мужчина средних лет, с хмурым лицом и красными сеточками прожилок на щеках, изобличавшими в нем любителя бренди. Он был в зеленом сюртуке, белых панталонах, клетчатом желто-черном жилете и тонком белом шарфе.
Боб вскочил на ноги и поспешно засунул в карман трубку, которую все еще держал в сложенной чашечкой ладони.
— Ты чистишь обувь, Эдвард? — осведомился мужчина.
— Да, мистер Такаберри. То есть новый мальчишка чистит.
— Не отвлекайся от дела, — рявкнул мне мистер Такаберри, когда я обернулся взглянуть на него, продолжая усердно орудовать тряпкой. — Вчера вечером в стеклянном голубом графине оставалось полпинты хереса — и мне хотелось бы знать, куда он делся.
— О нет, мистер Такаберри, при всем уважении к вам там оставалось на два пальца, не больше.
— Я не намерен спорить с тобой, Эдвард. Я просто хочу предупредить тебя в последний раз…
— Прошу прощения, мистер Такаберри, — почтительно прервал его Боб. — Позвольте мне отослать мальчишку.
Мужчина кивнул, и Боб повернулся ко мне.
— Дик, ступай в судомойню, помоги Бесси чистить кастрюли.
Застигнутый врасплох, я не сразу двинулся с места.
— Он что, слабоумный?
— Простите меня, мистер Такаберри, — извиняющимся тоном сказал Боб, а потом отвесил мне крепкую затрещину и гаркнул: — Оглох, что ли?
Я, пошатываясь, вышел в коридор и, пройдя по нему немного дальше, оказался в темном смрадном подвале, который, очевидно, и являлся судомойней. Кроме запаха сырости и вони сальных свечей, в нос мне ударил еще какой-то едкий запах. Теперь я разглядел в углу маленькое сгорбленное существо, которое стояло у раковины и драило огромный медный котел.
— Вы Бесси? — спросил я. — Я новый подручный мистера Боба.
Не глядя на меня, она кивком указала на груду громадных кастрюль, высившуюся рядом с раковиной. Теперь я увидел, что она примерно моего возраста, но тело у нее скособоченное, а лицо такое худое, что она походит на древнюю старуху. Высоким пронзительным голосом она сказала:
— Второй стол. Живо.
— Я Джонни, — представился я, беря кастрюлю. — Это мое настоящее имя, хотя здесь меня кличут Диком.
Девушка не произнесла ни слова, даже головы не повернула. Я смотрел, как она натирает смесью тонкого песка и каустической соды (которая и являлась источником едкого запаха) внутренние стенки каждой кастрюли, а потом драит жесткой щеткой. Я увидел, что руки у нее красные, с потрескавшейся — местами до крови — кожей и покрыты волдырями.
Взявшись за дело, я обнаружил, что сода больно обжигает руки. Я был далеко не так проворен и ловок, как девушка, но хотя она трудилась усердно и без передышек, нам потребовалось почти три часа непрерывной работы, чтобы отчистить котлы и кастрюли, отскоблить со сковород остатки подгорелой пищи, а потом до зеркального блеска натереть все песком и лимоном, используя соду для самых грязных.
Время от времени в судомойню неторопливо заходил Боб и по нескольку минут стоял, наблюдая за мной, а два или три раза с другой стороны подвала появлялась свирепого вида краснолицая женщина — насколько я понял, кухарка — и подгоняла нас, осыпая бранью и сопровождая свои слова тычками и подзатыльниками.
К одиннадцати часам я еле стоял на ногах, и мои руки горели от боли, но мы наконец покончили с кастрюлями. Я заметил, что рубашка и штаны у меня перепачканы грязью. Тут снова вошел Боб и бросил мне что-то.
— Надень-ка. Смотри, как ты извозюкался. Надо было попросить у меня фартук.
Это оказался длинный белый фартук. Я заметил, что свой темно-зеленый Боб уже снял.
— Погоди, — сказал он, когда я принялся надевать фартук, а потом, к великому моему удивлению, запустил руку в карман моих штанов и вытащил оттуда содержимое: шестипенсовик, три пенни и несколько полупенсовиков и фартингов. Таким же манером он обшарил все остальные мои карманы, хотя больше ничего не нашел.
Боб пересчитал деньги.
— Один шиллинг, четыре пенса и три фартинга, — сказал он и положил монеты к себе в карман. — Деньжата отправляются в твой ящичек. А ключ от него у меня. Так что если я когда-нибудь увижу у тебя деньги или еще что-нибудь, чего тебе не давал, я буду знать, откуда они у тебя. Ясно?
Я кивнул. Потом он вывернул все мои карманы и поочередно вырвал подкладку из каждого.
— Теперь надевай, — велел он, и я завязал фартук на поясе. — Зеленый для грязной работы, а белый для работы наверху, в столовой для прислуги и в комнатах экономки — смотри, не перепутай, поскольку если белый запачкается, я тебя по головке не поглажу. — Он указал на карман фартука. — Вот твой карман. И если я обнаружу, что ты починил свои карманы или прячешь что-нибудь за пазухой — да поможет тебе Господь Всемогущий.
Боб повернулся и пошел прочь. У самой двери он оглянулся и раздраженно осведомился:
— Чего ты ждешь, черт побери? Уже половина двенадцатого.
Истолковав эти слова как приказ следовать за ним, я бегом нагнал Боба. Другие слуги шагали по темному коридору в том же направлении. Несколькими ярдами дальше мы вошли в просторное помещение с низким потолком и посыпанным песком полом, где люди рассаживались за длинный сосновый стол, стоящий посередине. Те, кто занимал места в концах стола, сидели на дубовых стульях с высокими спинками, а остальные довольствовались грубо сколоченными скамьями. Комната была без окон и освещалась сальными свечами, ужасно вонявшими. Я увидел, что мужчины садятся в одном конце стола, а женщины в другом, но не сразу понял, что они занимают места в строгом порядке, по рангу: с одной стороны во главе стола сидел старший кучер, рядом с ним младший кучер, потом первый, второй, третий и четвертый ливрейные лакеи, а далее грумы, в том же порядке очередности. На женской половине почетное место отводилось старшей судомойке, рядом с ней сидела старшая прачка, потом уборщицы, судомойки и наконец прачки — так что мужчины и женщины из самой низшей прислуги встречались в середине стола, хотя им запрещалось разговаривать друг с другом.
Бесси и мне пришлось подавать на стол огромные блюда — на женской и мужской половине соответственно, — покуда все сами накладывали себе пищу в тарелки, на старый манер. Это была очень тяжелая работа, и Боб непрерывно кричал на меня и обращал внимание остальных присутствующих на мою неловкость, желая повеселить народ.
У меня самого голова кружилась от голода, и я все спрашивал себя, когда же мне наконец позволят поесть. Я шепотом задал этот вопрос Бесси, когда мы собирали со стола огромные блюда, и она коротко ответила:
— После.
Ближе к концу трапезы мы начали относить обратно в судомойню пустые тарелки. Один раз, зайдя туда, я увидел, как Бесси быстро хватает кусочек хлеба и протирает им дно только что принесенной кастрюли. Я последовал примеру девушки, но наши товарищи-слуги почти ничего нам не оставили. Я сунул хлебную корку в карман фартука, чтобы съесть позже.
Заметив это, Бесси помотала головой: оказывается, нам разрешалось подчищать за остальными на месте, но оставлять у себя объедки, чтобы съесть потом в более спокойной обстановке, запрещалось и считалось серьезным правонарушением.
Отнеся в судомойню последние тарелки, я поспешил обратно в столовую. Боб уже встал со своего места и смотрел на меня повелительным взглядом.
— Пойдем. Второй стол.
Проговорив эти загадочные слова, он взглянул на мой белый фартук и увидел на нем несколько жирных пятнышек, оставшихся от тяжелых кастрюль, которые я таскал, прижимая к груди.
Он влепил мне затрещину.
— Фартуки меняют всего раз в неделю. Содержи свой в чистоте, иначе тебе несдобровать.
Он направился обратно в судомойню, и на сей раз мы прошли через нее в кухню — просторное помещение с высоким сводчатым потолком и громадным очагом, где теснились жарочные решетки и вертела. Здесь мы снова взяли блюда — правда, уже более изящные — и опять понесли по темному коридору, но на сей раз миновали столовую для прислуги и вошли в большую комнату с одним забранным решеткой окном, сквозь которое проникало немного света. В комнате никого не было, но посередине стоял красивый старинный стол, накрытый на восемь персон.
Когда мы поставили блюда на выдвижную доску буфета, Боб сказал:
— Не забудь поклониться, когда дамы и господа войдут.
Потом он вышел, притворив за собой дверь, но почти сразу распахнул ее настежь и, придерживая рукой, замер в почтительном поклоне.
В комнату прошествовали несколько человек, появившихся из двери напротив. Впереди выступал дворецкий, мистер Такаберри, под руку с высокой, похожей на ворону женщиной в пенсне, которую, к великому своему ужасу, я узнал. Это была экономка миссис Пепперкорн, с которой я мельком встречался в Хафеме много лет назад, в тот день, когда впервые увидел Генриетту. Я быстро поклонился, чтобы спрятать лицо, но тут же сообразил, что если миссис Пепперкорн нисколько не изменилась за прошедшие годы, то обо мне такого не скажешь.
Вошедшие расселись; мистер Такаберри занял место во главе стола, а миссис Пепперкорн напротив него. Слева от мистера Такаберри села старшая кухарка, а справа господин с блестящей лысиной и крупным красным носом. Еще там были три молодые леди, которых я принял за горничных, а в конце стола, по одну и другую руку от миссис Пепперкорн, расположились молодой джентльмен и старшая горничная.
— Делай, что я делаю, — прошипел мне Боб и принялся сам раскладывать еду по тарелкам, на новый манер.
Кушанья были изысканными, и к каждому блюду подавался новый сорт вина.
— Как вы думаете, мистер Такаберри, — спросил господин, сидящий рядом с дворецким, — почему семейство не уезжает в деревню на праздники?
Указав на говорившего, Боб протянул мне блюдо и прошептал:
— Подай это камердинеру сэра Персевала.
Мистер Такаберри посмотрел вслед Бобу и подождал, пока он отойдет к буфету. Потом, забыв о моем присутствии или не принимая меня в расчет, он сначала промокнул губы салфеткой, а затем открыл рот, но еще не успел сказать ни слова, как вмешалась миссис Пепперкорн:
— Разумеется, из соображений экономии.
— Есть и другая причина, — значительно молвил мистер Такаберри. — Процесс в канцлерском суде находится в сложной стадии, насколько я понимаю.
— Вздор! — отрезала миссис Пепперкорн. А потом добавила тоном, не допускающим возражений: — Этот процесс всегда находился в «сложной стадии».
— А не странно ли, — примирительно начала кухарка, в присутствии старших по званию превратившаяся из злобной мегеры в кроткую овечку, — что сэр Персевал так хочет, чтобы мистер Дейвид женился на мисс Хенни, а не на юной леди, к которой лежит его сердце. По слухам, она страшно богата.
— Но ведь она пустое место, не так ли? — смело вмешалась в разговор одна из молодых дам, с очаровательнейшими кудряшками и в прелестнейшем платье. — Говорят ее отец начинал простым аптекарем и разбогател неведомо как.
Мистер Такаберри сурово взглянул на нее.
— Сэр Персевал никогда не даст согласия на такой брак.
— Но сэр Персевал ничего не знает, — воскликнула она. — Это сэр Томас пытается устроить дело.
С большим достоинством мистер Такаберри произнес:
— Если бы сэр Персевал знал, я уверен, он возражал бы против такого брака. Чувство фамильной гордости, безусловно, не позволит ему поставить соображения материальной выгоды превыше заботы о репутации семейства в свете.
— Дело в том, мистер Такаберри, — сказала миссис Пепперкорн таким тоном, словно разговаривала со слабоумным, — что сэр Персевал не понимает, что мистер Дейвид наделал таких долгов, что только выгодная женитьба спасет его от полного разорения.
Дворецкий вспыхнул.
— Говорят, сэр Персевал ужасно зол на сэра Дейвида за проигрыш в кости, — заметил лысый господин, который, как я теперь знал, занимал должность камердинера.
— А ведь он не знает и о половине всех проигрышей, — воскликнула та же самая молодая дама. — Страшно подумать, что произойдет, когда все обнаружится!
Мистер Такаберри свирепо посмотрел на нее, но без всякого толку.
— Нед сказал мне, что у мистера Дейвида с матушкой вышла ужасная ссора на прошлой неделе! — радостно сообщила она.
— Джозеф не имел права ничего рассказывать вам, — сурово проговорила миссис Пепперкорн. — Мистер Такаберри, надеюсь, вы предупредите находящихся в вашем подчинении слуг, чтобы они не распускали сплетни.
— А вы, мэм, равным образом предупредите находящихся в вашем подчинении служанок, чтобы они не слушали сплетен, — отпарировал дворецкий.
— Мне не верится, что мистер Дейвид женится на Генриетте, — живо сказала кухарка. — Ведь у нее нет никаких видов на наследство.
— Совершенно верно, мэм, — подтвердил дворецкий. — Она была бы нищей сиротой, когда бы сэр Персевал и леди Момпессон по доброте сердечной не воспитали ее как свою собственную дочь. И приходится ли удивляться тому, что теперь они хотят окончательно принять девушку в лоно семьи, выдав замуж за мистера Дейвида?
— Вы глубоко заблуждаетесь! — вскричала мисс Пикаванс. — Мистер Дейвид должен жениться на богатой наследнице. На мисс Хенни женится не он.
Мистер Такаберри снова вспыхнул, а миссис Пепперкорн, улыбнувшись при виде его замешательства, сказала:
— По крайней мере, вы совершенно правы, когда восхваляете их щедрость и великодушие по отношению к подопечной. Забрав мисс Генриетту из пансиона в Брюсселе, они наняли ей гувернантку.
— Гувернантку! — с великим сарказмом воскликнула мисс Пикаванс.
Миссис Пепперкорн бросила на нее взгляд.
— Вы правы. На самом деле в гувернантках у нас ходит старшая горничная, которой позволено не носить чепец.
— И только потому, что господа изредка приглашают ее к обеду, когда у них нет гостей, — заметила мисс Пикаванс, — мисс Филлери воображает, будто она на равной ноге с ними!
— По опыту знаю, мисс Пикаванс, — величественно проговорила миссис Пепперкорн, — все гувернантки такие. Вспомните нашу последнюю.
— Интриганка! — выпалила молодая дама. — Вы только вспомните, как она пыталась уловить в свои гнусные сети мистера Дейвида! Однажды даже уговорила его свозить ее в Воксхолл!
Но теперь она определенно зашла слишком далеко. Стрельнув глазами в сторону буфета, у которого стояли мы с Бобом, управляющий суровым взглядом заставил ее замолчать.
Когда мы убрали со стола после первого блюда, Боб прошептал:
— Помоги мне отнести грязную посуду в судомойню и не вздумай стянуть хоть кусочек, не то шкуру с тебя спущу.
Мы отнесли посуду в судомойню, и там он живо умял пару жареных перепелок и несколько кусков говядины, оставшихся на тарелках.
Когда мы вернулись, мисс Пикаванс говорила:
— Конечно, личный слуга непременно должен пользоваться у своих господ большим доверием, чем тот, который, сколь бы высокое положение ни занимал, просто следит за порядком в доме и ведет хозяйственные дела. Вы согласны, мистер Сампшен?
Лысый камердинер вытаращился на нее со смешанным выражением удивления и ужаса в глазах, но, по счастью, приступ кашля избавил его от необходимости отвечать.
Мы подавали кофе минутой позже, когда мисс Пикаванс вдруг взглянула на меня и взвизгнула:
— О чем только думает этот мальчишка? — Все разом уставились на меня, и она продолжала: — Чтобы появиться здесь в таком виде! В таком чудовищно грязном фартуке!
Я очень старался не посадить больше ни одного пятна на фартук, но Боб снова влепил мне затрещину.
— Он только сейчас замарался, мэм, — извиняющимся тоном сказал он. — И получит от меня нагоняй. Он сегодня первый день работает.
— Не подходи ко мне, ужасное создание! — воскликнула мисс Пикаванс.
— Стой у буфета и передавай мне чашки оттуда, — свирепым шепотом приказал Боб.
— Одно оскорбление за другим! — объявила мисс Пикаванс. — Я не привыкла к тому, чтобы меня обслуживали слуги в повседневной одежде. В доме лорда Деси подобные вещи просто немыслимы.
— Да неужели? — сухо спросила миссис Пепперкорн. — У меня сложилось такое впечатление, что в доме лорда Деси горничные обедают вместе с младшей прислугой.
Мисс Пикаванс вспыхнула, а все остальные захихикали.
Когда мы подали кофе, дворецкий сказал:
— Ты свободен, Эдвард.
Когда мы поклонились и вышли, Боб заломил мне руку за спину и прорычал, для пущей убедительности:
— Если я еще раз получу выговор по твоей вине, ты вылетишь вон отсюда, причем я позабочусь, чтобы ты запомнил меня на всю жизнь. Ясно?
Я вскрикнул от боли, и он отпустил меня.
— Теперь, когда они позвонят, вернешься и уберешь со стола. Понял?
— Да, мистер Боб, — выдохнул я.
— А пока поди пособи девчонке.
Он направился по коридору к столовой для прислуги, а я вернулся в судомойню, где Бесси уже мыла посуду, недавно нами принесенную, и чистила кастрюли. Весь следующий час я работал с ней, как и прежде.
Вскоре я заметил шествующие мимо двери величественные фигуры, облаченные в красно-коричневые ливреи с золотыми позументами и бантом на плече, с выпущенными из-под обшлагов кружевными манжетами, в плисовых коротких штанах, белых чулках с накладными икрами и до блеска начищенных черных туфлях со сверкающими пряжками. Все они были высокими, но казались еще выше из-за ливрей с подбитыми плечами и напудренных париков. Я с трудом узнал в них простых смертных, которым недавно прислуживал за обедом. Теперь они дышали новым достоинством и сознанием собственной значимости — и потому брезгливость, с какой они сторонились всего, обо что могли запачкать одежду, отдавала неким нравственным превосходством, возвышавшим их над неливрейными слугами. Под конец появился Боб, еще даже более великолепный, чем остальные, и слишком величественный, чтобы снизойти до меня хотя бы взглядом, проходя через судомойню в кухню.
Наверху зазвонил колокольчик, мгновенно поднялась страшная суета, и в считанные секунды из кухни выступила процессия лакеев, несущих дымящиеся блюда. Господам подавали ланч, и суматоха, сопровождавшая оный, продолжалась часа полтора.
Посреди ланча один из колокольчиков над нашими головами зазвонил, и Бесси подняла на меня глаза:
— Буфетная!
Не поняв, что она имеет в виду, я никак не отреагировал, но она снова взвизгнула:
— Буфетная!
Я вернулся в комнату, где мы подавали обед. Там никого не было. Я попробовал постучать в дверь напротив и нашел там мистера Такаберри и мистера Сампшена, камердинера сэра Персевала, развалившихся в креслах перед камином.
— Убери это, — буркнул мистер Такаберри, указывая на заставленный стол.
Я выполнил приказ, а потом до самого вечера помогал Бесси. Изредка в судомойню заглядывал Боб, чтобы убедиться, что я не бездельничаю, но большую часть дня он играл в карты и пил в лакейской.
Я работал не разгибая спины и к вечеру уже валился с ног от усталости. Теперь на кухне готовили чай для низшей прислуги, под руководством младшей кухарки, и обед для старшей прислуги и господ, под взыскательным взором главной кухарки.
В шесть часов ливрейные лакеи снова собрались в столовой, и мы с Бесси подали на стол хлеб, сыр и маленькие кружки пива для мужчин. Женщины пили чай, и тут нам пришлось здорово потрудиться, поскольку каждая имела собственную, замкнутую на замочек, чайницу и сахарницу, а потому заваривать чай приходилось каждой отдельно. На сей раз, убирая со стола, я ухитрился стянуть несколько ломтиков хлеба и кусочек сыра, обгрызанный почти до корки.
К тому времени, когда мы с Бесси перемыли всю посуду после чаепития, уже начиналась суета в связи с приготовлениями к вечернему приему пищи.
— Обед в гостиную на пять персон, — услышал я слова младшей кухарки, обращенные к первому лакею. — И три подноса.
Около семи часов в судомойню шаткой поступью вошел Боб, в крайне дурном расположении духа; он искал меня, чтобы вместе со мной подать обед старшей прислуге, как раньше. На сей раз миссис Пепперкорн принимала гостей, и нам пришлось дополнительно обслуживать еще двух персон. Как и во время ланча, Боб позаботился о том, чтобы мне не перепало ни кусочка из недоеденного.
В конце обеда леди удалились в личную гостиную экономки. Боб велел мне подать туда чай, пока он обслужит джентльменов.
Выполнив приказ, я попытался присесть на скамью в судомойне и передохнуть несколько минут, но тут же появился Боб, и в тот момент, когда он поднимал меня на ноги оплеухой, из комнаты старшей прислуги раздался звонок.
— Ты слышал, — сказал Боб. — Поди убери там со стола.
Я вернулся и застал мистера Такаберри и камердинера дремлющими в креслах у камина, как и прежде. Я убрался там и в гостиной, а потом помог Бесси помыть посуду.
К этому времени сели обедать господа, и сверху, после каждой смены блюд, начали прибывать грязные тарелки и кастрюли, требующие нашего внимания. Однако теперь нам нужно было лишь залить кастрюли водой с примесью каустической соды и оставить отмокать на ночь, чтобы завтра утром отмыть и начистить до блеска.
Около половины десятого Бесси объявила, что на данный момент мы сделали все, что требовалось. Я упал на скамью, задаваясь вопросом, куда же меня уложат спать теперь, когда этот мучительно долгий день, похоже, закончился. Почти сразу я задремал, но в своем последнем предположении я ошибался, поскольку через несколько минут Бесси разбудила меня и сообщила, что пора подавать ужин в столовую для младшей прислуги.
Мы так и сделали, а потом нам предстояло убрать со стола и опять заняться грязной посудой. Направляясь в столовую за очередной порцией тарелок и кастрюль, я увидел шагающего по коридору хмурого мужчину лет шестидесяти, в длинном засаленном габардиновом рединготе, с потрепанной шляпой в руке. Когда мы поравнялись, он пристально посмотрел на меня и повернул голову, провожая меня взглядом водянистых глаз навыкате. Я заметил, что он вошел в буфетную мистера Такаберри без стука.
К этому времени я был настолько обессилен, что уже и думать забыл о еде. Чуть позже мы с Бобом подали чай в гостиную экономки, а потом убрали со стола. В половине одиннадцатого человек, встреченный мной в коридоре, вышел из буфетной вместе с мистером Такаберри, раскрасневшимся и слегка пошатывавшимся. Они направились к лестнице.
— Пойдем, — сказал Боб, хватая меня за плечо и толкая в сторону лестницы вслед за ними.
По пути он завернул в свою каморку и взял там два деревянных ящика, один маленький, другой большой. Последний он сунул мне в руки, и я стал подниматься по лестнице следом за ним и двумя мужчинами. Я понял, что мы сопровождаем их, и, несмотря на крайнюю усталость, почувствовал возбуждение при мысли, что это приблизит меня к цели моего пребывания здесь.
Сначала мистер Такаберри выбрал ключ из внушительной связки, висящей на цепочке у него на поясе, и запер заднюю дверь — дверь в хозяйственный двор, которая раньше никогда не запиралась! Для меня это был удар. Потом мы поднялись по лестнице в холл, где Боб увернул газовые рожки, установленные только на этом этаже.
Мы приблизились к двери Голубой гостиной, и, когда ночной сторож (ибо теперь я догадался о должности хмурого мужчины) и дворецкий вошли, я попытался последовать за ними, но мистер Такаберри обернулся и раздраженно рявкнул:
— Куда ты лезешь, черт возьми? Тебе запрещается заходить в комнаты наверху, кроме как по утрам, чтобы прибраться. Ты меня хорошо понял?
Он разговаривал со мной, как со слабоумным, и, похоже, такое мнение обо мне получило распространение. (Каковое обстоятельство, как оказалось впоследствии, сыграло мне на руку.)
Я кивнул.
— Да, мистер Такаберри.
— Мистер Джейкман, если мальчишка будет причинять вам беспокойство, обращайтесь с ним, как сочтете нужным.
Сторож кивнул, испытующе глядя на меня.
И вот я стоял у каждой двери с зажженной свечой, которую отдавал мне Боб, прежде чем войти. Мужчины заходили внутрь и под надзором мистера Такаберри закрывали и закладывали засовами ставни. Боб обходил помещение, гасил все свечи и собирал огарки в маленький ящик. Когда они покидали комнату, дворецкий запирал дверь на замок.
Когда мы обошли таким образом весь нижний этаж, дворецкий и сторож заложили засовами и заперли на замок парадную дверь.
— Кто еще должен прийти? — спросил Джейкман.
— Все семейство дома, — ответил Нед, один из лакеев, дежуривший в холле, — кроме мистера Дейвида.
— Чтоб ему пусто было, — прорычал Джейкман. — Похоже, он опять явится под утро и не даст мне выспаться толком.
Я заметил, что Нед и Боб переглянулись и прыснули.
— Доброй ночи, Джозеф, — сказал мистер Такаберри, и лакей, в свою очередь пожелав доброй ночи дворецкому, отправился вниз, свободный от дежурства теперь, когда парадную дверь заперли.
Теперь мы все поднялись на следующий этаж и таким же манером обошли там все комнаты, включая, разумеется, Большую гостиную, столь сильно меня интересовавшую. Когда мы закончили, мистер Такаберри отдал ключи Джейкману и, к моему удивлению, забрал у Боба ящичек с огарками. (Позже я узнал, что одной из привилегий дворецкого являлось право продавать оные свечных дел мастеру.) Затем они с ночным сторожем пошли вниз, а мы с Бобом поднялись на следующий этаж.
Здесь мы — вернее, я — собрали башмаки и туфли, стоявшие у каждой двери и уложили всю обувь в большой ящик.
Так я узнал, что покои сэра Персевала и леди Момпессон находятся на этом этаже, равно как апартаменты «мистера Дейвида», «мистера Тома» и любых гостей, остающихся ночевать в доме.
Потом мы взошли на следующий этаж, где обитали менее важные члены семьи и старшая прислуга — управляющий, гувернантка и гувернер мистера Тома. Дальше мы подниматься не стали, поскольку выше находился чердачный этаж, где ночевали горничные и судомойки. Позже я узнал, что почти все лакеи, а также экономка и кухарка спят в подвале. Остальные слуги ночевали не в доме: кучера и грумы над конюшней, а прачки над прачечной.
Я еле тащил наполненный до верха ящик, когда мы спускались вниз, чтобы оставить последний в каморке Боба до завтрашнего утра.
— Займешься обувкой с утречка, — сказал лакей, потом повернулся и двинулся прочь по коридору.
— Прошу прощения, мистер Боб, а где мне лечь? — спросил я.
Он обернулся, пожал плечами и зевнул, но ответил с несвойственным для него добродушием:
— Последний мальчишка спал на скамье в судомойне, кажется.
— А одеяла у вас есть?
— Одеяла? — воскликнул он, мгновенно приходя в мрачное раздражение. — Нет. Я тебе что, горничная, что ли?
Боб широким шагом удалился, а я — в своем измученном состоянии готовый спать на любом ложе, даже на упомянутой узкой и жесткой скамье, — поплелся в судомойню, где обнаружил, что огонь в очаге чуть теплится. Я придвинул скамью по возможности ближе к этому слабому источнику тепла и растянулся на ней. Даже здесь теперь было холодно, и я испугался, что без одеяла мне не заснуть. Но я ошибался, ибо меня, еле живого от усталости, почти сразу сморил крепкий сон.
Казалось, прошло всего несколько минут, когда я почувствовал, как некая сила грубо вырывает меня из объятий сна. Я осознал, что меня трясут за плечо, и, открыв глаза, сразу прищурился, ослепленный ярким светом фонаря.
Потом фонарь притушили, и я увидел прямо перед собой лицо сторожа, смотревшего на меня волком.
— Убирайся отсюда. Здесь не твое место.
— Пожалуйста, мистер Джейкман, позвольте мне лечь вон там, — попросил я, указывая в дальний угол, ибо мне не хотелось покидать сравнительно теплое помещение.
— Нет, — отрезал Джейкман.
— Но в любом другом месте я замерзну, — слабо запротестовал я. — Куда мне пойти?
— К дьяволу, коли тебя интересует мое мнение. Там ты живо согреешься, полагаю. А теперь убирайся вон.
Он схватил меня за плечи и толкнул к двери. И вот, даже без свечки, я ощупью пробрался по коридору к столовой для прислуги. Там я почуял слабый, но едкий запах и при лунном свете, проникающем в крохотное оконце над самой землей, заметил какое-то движение под ногами. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что весь пол сплошь покрыт черными тараканами, словно блестящим живым ковром. Я содрогнулся от омерзения, но выбирать особо не приходилось, и я растянулся на одной из узких скамей. Мне пришло в голову, что еще несколько часов назад я задавался вопросом, есть ли в доме форма жизни ниже и презренней меня, и теперь узнал ответ.
Здесь было так холодно, что я не мог заснуть, даже несмотря на крайнее изнеможение. Недавний короткий сон притупил остроту усталости, и беспрестанный шорох отвратительных существ подо мной вгонял в дрожь.
Заветный документ сейчас находился всего в нескольких ярдах от меня — если предположить, что он хранится в тайнике, — но на пути к нему стояли препятствия в виде ночного сторожа, запертой двери Большой гостиной и, самое главное, секретного замка. Мне также следовало подумать о возможных путях бегства. Не имело смысла выкрадывать завещание для того лишь, чтобы обнаружить, что из дома не выбраться, как произошло со слугами, преследовавшими нас с мистером Дигвидом. И теперь, когда выяснилось, что задняя дверь запирается на ночь, стало очевидно, что она-то и окажется главным препятствием, ибо хотя я с уверенностью рассчитывал справиться с маленьким замком двери Большой гостиной, я хорошо понимал, что сложные замки парадной и задней дверей не взломать неопытному человеку вроде меня. Если не бежать сразу после кражи завещания, остается спрятать документ где-нибудь в доме и надеяться улизнуть с ним прежде, чем пропажа обнаружится. Но как это рискованно! При одной этой мысли я совсем лишился сна. Должно быть, в конце концов я все же забылся беспокойным сном со сновидениями, ибо следующее, что я помню, это тихий стук, осторожный и настойчивый, постепенно разбудивший меня. Открыв глаза, я обнаружил, что по-прежнему лежу в кромешной тьме. Стук повторился.
Я ощупью выбрался в коридор. Похоже, звук доносился из судомойни, и потому я тихонько открыл дверь и вошел. К моему удивлению, там никого не оказалось. Слабый огонь в очаге погас. Где же сторож? За окном мерцал бледный желтый огонек, и, подойдя поближе, я увидел за грязным стеклом лицо. Это была прачка, Нелли, которая держала свечу и стучала костяшками пальцев по стеклу. Я приблизил лицо вплотную к окну, и она улыбнулась и закивала мне, давая понять, что хочет войти в дом. Я пожал плечами: мол, ничего не могу поделать, поскольку дверь заперта, а ключ у сторожа.
Нелли нахмурилась и указала пальцем вправо от меня, а потом прижалась лицом к железным прутьям оконной решетки и крикнула:
— Разбуди его, пожалуйста.
Я осторожно прошел в кухню и нашел там Джейкмана, крепко спящего на скамье перед очагом, где все еще тлели угли; на полу рядом валялась откупоренная пустая бутылка из-под джина. Здесь было гораздо теплее, но почему же он выгнал меня из судомойни, если не собирался спать там? Я подошел и тихонько окликнул его. Он не шелохнулся. Я позвал погромче, потом дотронулся до руки, а потом схватил за плечи и сильно тряхнул. Джейкман раздраженно заворчал, и мне в нос шибануло запахом джина, но он по-прежнему не открывал глаз. Я принялся искать ключи с мыслью, что в случае удачи получу ответ на вопрос, как выбраться из дома. Однако я не обнаружил ключей ни у него на поясе, ни в одном из карманов, которые сумел обшарить. Я продолжал трясти сторожа и хлопать по щекам, покуда наконец не преуспел в своих стараниях.
Он открыл глаза и уставился на меня с глубоким, хотя и пьяным подозрением.
— Где ключи? — спросил я. — Нелли хочет войти.
— Не твое собачье дело, — с трудом проговорил он. — Я сам впущу чертову девку.
Он потряс головой, бормоча что-то нечленораздельное, и обеими пятернями взъерошил волосы. Я ждал, но он злобно взглянул на меня.
— Ну, чего стоишь столбом?
— Если вы дадите мне ключи, я впущу ее.
— Я сам. А ты убирайся! — прорычал он.
Я двинулся прочь из кухни, а Джейкман проследовал за мной в судомойню и плотно затворил дверь, когда я вышел в коридор. Ну конечно! Он спрятал ключи где-то там, чтобы напиться и завалиться спать, не опасаясь, что кто-то стянет их у него. Вот почему слуги не могли отпереть парадную дверь той ночью! Вот что спасло нас с мистером Дигвидом! Но удастся ли мне узнать, где он прячет ключи?
Несколько минут я стоял в темном коридоре. Потом Нелли открыла дверь и заговорщицки улыбнулась мне. Джейкмана рядом не было.
— С тех пор как ушел Дик, я каждый день прям из сил выбивалась, чтобы добудиться старого пьянчугу, — сказала Нелли. — Приходилось стоять там на холоде и ждать, когда Бесси закончит прибираться в комнатах экономки, придет и впустит меня.
— Разве нельзя оставлять для вас заднюю дверь незапертой? — спросил я.
— Раньше так и делали, но несколько месяцев назад в дом забрались грабители, и с тех пор мистер Такаберри следит за тем, чтобы дверь запирали. Впрочем, неважно. А чего ты, собственно, стоишь тут? Живо берись за работу, не то Боб задаст тебе жару.
— Который сейчас час?
— Не знаю. Между пятью и шестью.
И вот, невыспавшийся и голодный, я принялся таскать корзины с углем из подвала, затем помог Нелли растопить очаги в судомойне и в столовой для низшей прислуги и вскипятить воду в медных котлах, а потом, выполнив все дела в доме, вышел на мороз, в одной рубашке. Едкий запах горящего угля, висящий над Лондоном зимой и спускающийся на город подобием толстого покрывала туманными утрами, щекотал мне ноздри и порождал в душе ощущение земли, как некой таинственной древней силы, враждебной человеку. Теперь мне предстояло накачать воды в огромный бак (в середине зимы часто приходилось размораживать насос, поливая горячей водой), а потом натаскать в ведрах наверх, чтобы залить в паровые котлы.
Примерно через час поднялись другие слуги и тоже приступили к работе. Первой появилась Бесси — оказывается, она встала еще раньше меня и успела приготовить все необходимое для утреннего туалета женщин из старшей прислуги и завтрак для них.
К семи часам в судомойню вошел Боб, зевая и потягиваясь.
— Сегодня у тебя полный рабочий день, — задумчиво сказал он мне. — А не сокращенный, как вчера.
В начале восьмого мы с Бесси подали завтрак в столовую для младшей прислуги, а потом убрали со стола и вымыли посуду. Потом я отнес поднос с завтраком в буфетную, мужчинам из старшей прислуги, а Боб подал такие же блюда в гостиную экономки, для женщин. Я убрал со стола и вымыл посуду за всеми ними. Далее, под руководством Боба, я поднялся наверх, собрал ночные горшки горничных, выставленные за двери, и вылил содержимое оных в уборную. (Я без удивления увидел, что отверстие сточной трубы там недавно обложено кирпичом и закрыто металлической решеткой с запором.) Я вымыл и почистил горшки, а когда Боб принял у меня работу, отнес все обратно наверх и расставил у дверей, чтобы горничные забрали. Затем, как и накануне, я занялся чисткой обуви, а покончив с этим делом, приступил к мытью кастрюль и сковородок, оставшихся после вчерашнего обеда. Остаток дня прошел в точности, как накануне.
К концу первой недели я узнал, что такой распорядок дня, практически без изменений, соблюдается в доме всегда, за исключением воскресений и праздников, и начал привыкать к нему. Но самое главное, я понял, каким образом распределяются сферы обязанностей между представителями старшей прислуги. Дворецкий держал в своем подчинении ливрейных лакеев и отвечал за подачу блюд в столовую залу, а также за все, имеющее отношение к вину (и прочим напиткам) и винному погребу. Он также следил за порядком на первом и втором этажах. Экономка отвечала за всех служанок (помимо находившихся в подчинении старшей кухарки) и за порядок на верхних этажах. Старшая кухарка — стоявшая в иерархии всего ступенькой ниже, что, однако, уже составляло существенную разницу в положении, — отвечала за все, имеющее отношение к кухне, судомойне, буфетной, кладовым и тому подобному, и держала в своем подчинении четырех кухонных работниц, двух кладовщиц и судомойку, Бесси. Таковы были три обширные сферы обязанностей в доме, и, подобно великим соседствующим империям, завидующим мощи друг друга, они вели между собой яростную борьбу за права и привилегии, заключая союзы, которые менялись и распадались так же быстро и бесстыдно, как союзы европейских держав. Ниже трех перечисленных членов персонала (но только в том смысле, что у них не было подчиненных, ибо во всех прочих отношениях они являлись или, по крайней мере, считались равными по положению трем названным лицам) стояли камеристки и камердинер. Еще ступенькой ниже стояли слуги, ответственные за хозяйственную деятельность вне дома: старший кучер и старшая прачка (а в пору пребывания семейства в Хафеме, насколько я понял, еще и старший садовник), которые, будучи ливрейными слугами, но имея в своем подчинении низших по званию, занимали место в непосредственной и неприятной близости от упомянутых выше особ. Данное обстоятельство служило причиной серьезных трений между ними (хотя могу сказать, что старший кучер, мистер Фамфред, никогда не выступал зачинщиком), и камеристка леди Момпессон и старшая прачка просто ненавидели друг друга.
Ступенькой выше старшей прислуги — на головокружительной высоте, практически недоступной моему взору, — стоял управляющий, мистер Ассиндер, перед которым дворецкий, экономка и кухарка отвечали за ровное и бережливое ведение хозяйства. Он ел либо в собственных апартаментах (тот самый «стол для управляющего», о котором я не раз слышал), либо вместе с господами. Однако по определенным праздничным дням мистер Ассиндер становился гостем старшей прислуги, каковые визиты требовали тонкого расчета от хозяев, вынужденных держаться золотой середины между экономной скудостью и расточительной пышностью стола. Равное положение с мистером Ассиндером, но одновременно совершенно бесправное в части управления хозяйством занимали гувернантки и гувернеры, которые существовали в некоем ужасном лимбе и (что свидетельствовало об их незначительности) обычно ели с подносов в своих комнатах.
Помимо сэра Персевала, леди Момпессон, мистера Дейвида и мисс Генриетты единственным членом семьи, проживающим в доме, была старая дама, которую младшие слуги обычно называли между собой (без всякой злобы) «старой кошкой», а более формально — мисс Лидди. Первые трое занимали покои на третьем этаже, как и мистер Том, который, как я знал, в настоящее время находился в отъезде; а две последние обретались этажом выше, где также располагались комнаты управляющего, гувернера мистера Тома и гувернантки мисс Генриетты.
С течением мучительно долгих дней я все яснее сознавал, что, хотя заветная цель близка, вполне вероятно, она так и останется недостижимой, ибо слишком глубокая пропасть по-прежнему отделяет меня от нее. Например, в наши с Бобом обязанности входило дважды в неделю убираться с утра в различных комнатах первого и второго этажей, в определенной последовательности. По вторникам мы убирались в Большой гостиной, и поскольку мне разрешалось входить туда только в такие разы, я надеялся с толком воспользоваться этой возможностью. Когда Боб ставил меня наводить блеск на все предметы, открытые взору — начищать медные детали мебели лимонным соком, мыть камин и чистить каминную решетку, натирая прутья толченым кирпичом и графитом, а потом смахивая порошок щеткой, — он принимался за работу, требующую большего мастерства и состоящую в заметании грязи и пыли под ковры. Я узнал несколько полезных вещей, ибо когда мы открыли ставни, я увидел, что теперь на них установлены тревожные колокольчики на пружинках, а значит, незаметно выбраться из дома через окно стало чрезвычайно сложно. Но по крайней мере я получил возможность прочно запечатлеть в своей памяти вид мраморной доски с насмешливо-равнодушным рельефным изображением, ибо наводить на нее чистоту приходилось мне. Сначала я натирал мрамор смесью яри-медянки, толченой пемзы, свежей гашеной извести и мыльной слизи, а потом смывал все водой с мылом.
Хорошо понимая, что для успешного осуществления моего замысла мне совершенно необходимо знать режим работы всех домашних слуг, я постарался поскорее усвоить принципы деления дня на части — во всяком случае буднего, ибо по воскресеньям и праздникам соблюдался иной распорядок. Первая часть дня — утро — длилась от рассвета до звонка колокольчика, приглашающего господ переодеться к ланчу и служащего для лакеев сигналом облачиться в ливреи и приготовиться подавать на стол. В течение утра они оставались в обычных костюмах, и я мог находиться наверху под присмотром Боба. Тогда же выполнялась вся работа по дому наверху: прибирались комнаты, менялось постельное белье, заправлялись постели, растапливались камины и так далее. Господа завтракали либо в своих покоях, где и оставались до ланча, либо в столовой зале, подальше от занятых уборкой слуг, либо в маленькой столовой, либо в библиотеке. Никакие посетители в первой половине дня не допускались, помимо приходивших с деловыми визитами к сэру Персевалу, который принимал их в библиотеке, где зачастую уединялся по утрам с мистером Ассиндером.
Со звонком, приглашающим переодеться к ланчу, в час без малого наступал «день». Это означало, что неливрейные слуги — кухонные работницы, прачки и так далее, — а также ливрейные слуги в обычных костюмах не вправе появляться наверху. Вечер начинался, когда в половине восьмого звонил колокольчик, приглашающий переодеться к обеду. Правила, ограничивающие доступ наверх, теперь становились еще строже, ибо ливрейным лакеям надлежало облачиться в парадные ливреи. Неукоснительное соблюдение перечисленных правил приводило к тому, что Боб и другие лакеи тратили уйму времени на одевание и раздевание.
Чай подавался господам в половине десятого. Вечер заканчивался — если только хозяева не приказывали собрать поздний обед или ужин — в половине одиннадцатого, когда дом запирали, в согласии с описанным выше ритуалом. Во время этого короткого промежуточного периода нам, слугам низшего звания, снова разрешалось подниматься наверх, чтобы разнести по спальням фонари, свечи, металлические грелки с углями и раскаленные кирпичи. В принципе, среди всего прочего ночному сторожу вменялось в обязанность следить за тем, чтобы после одиннадцати слуги не ходили по дому. На самом деле эту свою обязанность он выполнять не мог, поскольку быстро забывался пьяным сном, и я вскоре узнал, что по ночам на задней лестнице постоянно происходит движение вверх-вниз между спальнями слуг.
С учетом всех перечисленных обстоятельств я плохо представлял, как можно незаметно пробраться к тайнику и оставаться там достаточно долго, чтобы разгадать секрет замка, — и по-прежнему не имел ни малейшего понятия, как осуществить задуманное. Единственная возможность, ясное дело, представлялась ночью. Не сомневаясь в своей способности справиться с замком двери Большой гостиной, я намеревался попросить Джоуи принести мне отцовскую отмычку — хотя как и где спрятать инструмент, я не знал. (Мы с ним условились встретиться в воскресенье вечером в проулке за конюшнями, поскольку Нелли сказала миссис Дигвид, что только в это время большинство младших слуг имеет возможность ненадолго освободиться от работы.) Однако я по-прежнему не решил вопрос, как благополучно выбраться из дома после кражи документа.
В течение первой недели я в полной мере познал всю тяжесть своей работы. Боб часто спал допоздна — и иногда даже приказывал мне подать ему завтрак в постель, — и потому бремя его обязанностей часто ложилось на мои плечи. Если я отлынивал, выполнять мою работу приходилось Бесси, а если она не успевала вовремя, миссис Гастард, кухарка, задавала бедной девушке взбучку почище тех, что Боб задавал мне, и потому я старался не допускать такого. Однако, по крайней мере, я навострился при удобном случае таскать объедки, когда убирал со стола после обеда и ужина в столовой для прислуги. Правда, иногда никаких объедков вообще не оставалось или же я не решался взять, поскольку Боб или мистер Такаберри, или даже экономка, сталкиваясь со мной в судомойне или в коридоре, нередко останавливали меня и почти рассеянно запускали руку в карман моего фартука. Однажды Боб нашел кусочек сыра, который я, по всей видимости, положил в карман бессознательно, и со всей силы двинул меня кулаком по уху.
И вот, изнуренный непосильным трудом, вечно голодный, с крепнущей уверенностью в неосуществимости своего замысла, я постепенно начал впадать в уныние. Как глупо с моей стороны было полагать, что мне представится случай выкрасть завещание! Среди слуг я занимал самое низшее положение, вместе с младшими служанками, помощниками конюхов и точильщиком ножей, и жизнь семейства Момпессонов — с приемами посетителей, зваными обедами, поездками мистера Дейвида в Хафем на охоту и так далее — протекала бесконечно далеко от меня. Я ощущал себя неким жалким полипом, прилипшим к скале в морских глубинах, не возмущаемых при прохождении кораблей по поверхности высоко надо мной. О приездах и отъездах членов семейства и гостей я мог судить лишь по большему или меньшему количеству обуви, которую чистил, ведер угля для растопки каминов, которые таскал из подвала, и ножей, которые точил. Моя отдаленность от хозяев, хотя порой и расстраивавшая меня, в других отношениях играла мне на руку, ибо я опасался (вероятно, безосновательно, если учесть, сколько лет миновало), что меня могут узнать. Однажды, собирая обувь рано утром, я увидел даму, вышедшую из апартаментов, в которых обретались, насколько я успел понять, господин с госпожой, и признал в ней леди Момпессон. Как-то поздно вечером, совершая традиционный обход дома под предводительством мистера Такаберри, мы застали в библиотеке сэра Персевала и почтительно попятились, едва приоткрыв дверь. Он вышел, добродушно заметив дворецкому, что совсем потерял счет времени, и удалился, даже не взглянув на меня.
И казалось, работы с каждым днем становилось все больше, ибо моя первоначальная усталость не проходила по мере привыкания к тяжелому труду, но возрастала по мере того, как он изнурял меня все сильнее. Я и начинал-то службу не в лучшем состоянии здоровья, и теперь меня неотступно преследовал страх, что я заболею и слягу.
В первое воскресенье, когда мы с Джоуи должны были встретиться вечером, я обнаружил, что распорядок выходного дня имеет незначительные, но существенные для меня отличия от заведенного по будням. Хотя мне пришлось встать в обычный ранний час, большинство слуг поднялось позже, и почти все в доме происходило с отставанием на час-другой. Так, например, Нелли не разбудила меня около пяти, поскольку по воскресным утрам она отдыхала. Мы с Бесси выполнили всю нашу обычную утреннюю работу, тогда как Боб провалялся в постели допоздна, уверенный, что мистер Такаберри раньше полудня не появится. Остальные старшие слуги позавтракали в восемь вместо семи с небольшим, а господам — тем из них, кто вообще завтракал по воскресеньям, ибо мистер Дейвид редко к ним присоединялся, — отнесли в личные апартаменты подносы с завтраком в половине десятого. В одиннадцать подали экипаж, чтобы отвезти семейство на богослужение в церковь Святого Георгия, находившуюся неподалеку, а большинство старших слуг и несколько младших последовали за ними пешком.
Но если одни по воскресеньям отдыхали, то другим приходилось работать не покладая рук — по крайней мере утром. Вместо скромного ланча в полдень и обеда вечером для господ и старшей прислуги по воскресеньям подавали один праздничный обед как наверху, так и внизу. Семейство обедало в два, а слуги — и старшие и ливрейные — обедали вместе в общей столовой в половине четвертого. Это означало, что, пока большинство челядинцев находится в церкви, кухонные работницы должны трудиться с особым усердием, чтобы успеть приготовить не только обед для господ, зачастую приглашавших гостей, но также обед для слуг, а равно холодный ужин, который потребуют подать вечером.
В час дня семейство возвращалось, и карету ставили в каретный сарай, а лошадей отводили в конюшню отдыхать до завтра. Обычно во второй половине дня господа не выезжали ни на прогулку в Парк, ни к знакомым с визитами, а в исключительных случаях брали наемный экипаж на ближайшей стоянке.
К половине четвертого, когда господа уже отобедали и наверх подали чай, внизу начиналось самое значительное событие недели: воскресный обед. По одним только воскресеньям — да отдельным праздничным дням — все слуги (кроме нас с Бесси и еще нескольких наших собратьев из разряда полипов) обедали вместе, и все они принаряжались по такому поводу. Наши признанные щеголи, лакеи, являлись во всем великолепии своих парадных ливрей; мистер Такаберри и камердинер сэра Персевала выглядели ничуть не хуже в своих выходных сюртуках и жилетах, и даже мистер Фамфред и грумы представали в начищенных до блеска сапогах с отворотами и свежевыстиранных шейных платках. Женщины из старшей прислуги старались превзойти друг друга изяществом своих нарядов, и даже младшие служанки в скромных муслиновых платьях соперничали друг с другом по части бантиков и ленточек.
Церемония имела тщательно разработанный ритуал. Сначала в столовой зале собирались слуги низшего звания и вставали каждый у своего места. Затем Боб отправлялся приглашать к столу старшую прислугу и, воротившись через минуту, с надменным и отчужденным выражением лица распахивал настежь дверь и впускал новоприбывших. Мистер Такаберри читал молитву, после чего старшие слуги рассаживались по местам (служившим постоянным предметом мелких ссор и перебранок), в строгом соответствии со своим званием и положением. Дворецкий восседал во главе стола, по правую руку от него располагалась экономка. Остальные слуги сидели в порядке убывания значимости по мере удаления от высокой особы дворецкого: сначала старшие слуги обоих полов, вперемежку; затем ливрейные слуги — сначала женщины, потом мужчины — в порядке старшинства. И наконец старший кучер, мистер Фамфред, по воскресеньям уступавший свое обычное почетное место мистеру Такаберри, утверждался на противоположном конце длинного стола, с грумом по одну и другую руку, поистине великолепный в своих плисовых штанах по колено и обшитом золотым галуном жилете.
В данном случае Боб занял место за столом, и обслуживать всех пришлось нам с Бесси. Во время первого блюда старшие слуги вели беседу между собой, а низшие по положению хранили почтительное молчание, покуда к ним не обращались.
Когда мы принесли второе блюдо, Боб подал вино старшим слугам, а Нед обнес портером ливрейных. Когда Боб налил первый бокал вина мистеру Такаберри, сей джентльмен добродушно сказал:
— Ну же, наливай до краев, Эдвард. — Он с улыбкой обратился к мистеру Сампшену: — Ограничивать себя в вине значит оскорблять нашего хозяина намеком на скупость, вы не находите?
Камердинер согласился. Теперь мистер Такаберри завязал с экономкой оживленную беседу о возмутительно высоких ценах на апельсины. (В присутствии низших по званию они держались друг с другом с самой сердечной учтивостью.) Когда все в верхнем конце стола получили возможность высказать свое мнение по данному вопросу и старшие слуги в полной мере продемонстрировали свое право игнорировать остальных присутствующих, дворецкий с великим снисхождением прокричал в другой конец стола:
Прекрасная погода стоит нынче, не правда ли, мистер Фамфред?
— В самом деле, сэр, вы совершенно верно заметили, — ответил мистер Фамфред, явно смущенный необходимостью играть публичную роль. — Мне показалось, в церкви миледи выглядела просто превосходно, мистер Такаберри.
— Истинно так, истинно так, — откликнулся дворецкий, поворачиваясь к миссис Пепперкорн за подтверждением.
— Она действительно выглядела замечательно, благослови ее Господь, — вздохнула дама. — Особенно если учесть, как нелегко бедняжке приходится в последнее время.
Сидящие в верхнем конце стола сочувственно повздыхали. Общее любопытство нижнего конца стола выразилось в осторожном вопросе мистера Фамфреда:
— Говорят, мистер Дейвид причиняет госпоже много беспокойств?
Мистер Такаберри и миссис Пепперкорн с улыбкой переглянулись и потрясли головой.
— Не поэтому ли господа не уезжают в Хафем на Рождество? — не унимался мистер Фамфред.
Мистер Такаберри приложил палец к носу сбоку.
— Э-э… умный понимает с полуслова, знаете ли, мистер Фамфред. На некоторые вопросы я предпочел бы не… в общем, на моих устах печать.
— Есть ли какие-нибудь новости о процессе в канцлерском суде, мистер Такаберри? — спросил старший кучер, выдержав подобающую паузу. — Говорят, он складывается неблагоприятно для нас.
— Все гораздо сложнее, мистер Фамфред, — живо ответил мистер Такаберри. — Как вам известно, наследник Хаффам исчез, и, по слухам, судья собирается объявить о его смерти.
— А как это скажется на нашем положении? — спросил мистер Фамфред.
— Плохо. — Дворецкий потряс головой и потянулся за своим бокалом. — Очень плохо.
— Но почему, мистер Такаберри? — простодушно поинтересовалась мисс Пикаванс.
— Ну, потому что… в общем… это сложный юридический вопрос, юная леди, который вы вряд ли поймете, даже если я объясню.
— Вы ведь встречались однажды с наследником Хаффамом, миссис Пепперкорн? — льстиво спросила старшая горничная.
Экономка одарила ее лучезарной улыбкой.
— Действительно, встречалась. Более десяти лет назад, когда управляла домом в Хафеме. На самом деле могу с полным правом сказать, именно я-то и нашла наследника Хаффама. Тогда он был совсем ребенком, разумеется, и жил под вымышленным именем. Но вы знаете, я сразу увидела в нем что-то такое, что выдавало его принадлежность к древнему и благородному роду. Полагаю, у людей, проживших всю жизнь среди знати, на такие вещи глаз наметанный. Я имею в виду, среди настоящей знати.- (Тут она с превосходством взглянула на мисс Пикаванс.) — И я оказалась права, ибо он — по материнской линии — являлся последним представителем рода Хаффамов, из которого происходит и сам сэр Персевал. Как вы, вероятно, знаете, дед сэра Персевала, сэр Хьюго, женился на дочери мистера Джеффри Хаффама. Но что касается до того маленького мальчика, то он произвел на меня столь сильное впечатление, что я рассказала о нем сэру Персевалу, и он догадался о правде, и таким образом их с матерью разыскали. Сэр Персевал был премного мне благодарен. Премного благодарен. — Она сделала паузу, давая слушателям возможность вникнуть в смысл последних слов, а затем продолжала: — Хотя впоследствии наследник потерялся из виду, уверена, я сразу узнала бы его по благородству повадок. Но — увы! — наверное, он умер, бедное дитя.
— И тем хуже для семейства, коли так, — промолвил мистер Такаберри, печально качая головой.
После третьего блюда мистер Такаберри, перекинувшись взглядом с экономкой, поднялся на ноги, слегка пошатываясь, что послужило для Боба сигналом вскочить с места и броситься открывать дверь, а для всех остальных — почтительно встать. Обмениваясь поклонами и реверансами с низшими по званию, старшие слуги вереницей покинули столовую. Обстановка мгновенно стала менее напряженной. Мистер Фамфред пересел на место во главе стола, все расположились посвободнее, и беседа сразу же потекла живо и непринужденно.
— А ну, пошевеливайся, — сказал мне Боб, через пару минут заметив, что я все еще в столовой. — Десерт в буфетную. Поди подай.
Я выполнил приказ и несколькими минутами позже оставил старших слуг потягивать вино, есть орехи с засахаренными фруктами, да сплетничать и перебраниваться в полное свое удовольствие, освободившись от необходимости выступать единым фронтом перед низшей прислугой. Когда час спустя я вернулся, дамы уже удалились в гостиную экономки пить чай, но джентльмены все еще сидели в буфетной и усердно выполняли свои обязанности — отдавали должное щедрости хозяев.
Младшие слуги в столовой зале равно ревностно заботились о репутации господ, и ближе к вечеру стало ясно, что работать сегодня никто особо не собирается, разве только Бобу пришлось отнести наверх пару подносов. Однако нам с Бесси все равно пришлось убрать со стола и выполнить наши обычные обязанности. При сложившихся обстоятельствах, по крайней мере, мне было легче стянуть немного еды, а Боб, с несвойственным для него добродушием, даже заставил меня съесть несколько кусочков вареной говядины и остатки сливового пирога.
Тем временем господа управились с холодным ужином, накрытым для них в гостиной сразу после ланча, и потому не требовали дальнейшего к себе внимания. С течением времени я узнал, что по воскресным вечерам они либо легко перекусывали, либо обедали в гостях, ибо ни семейного, ни тем паче «званого» обеда в эти дни не устраивалось. Как следствие, по воскресеньям почти все слуги вскоре после полудня освобождались от всяких дел и использовали свой досуг описанным выше образом. Когда я убрал со стола и мы с Бесси перемыли всю посуду, было около семи часов, и впервые за весь день я почувствовал себя относительно свободным и безнадзорным. И вот, около половины восьмого я сумел, улучив момент, выскользнуть в проулок за конюшнями.
Там я нашел Джоуи, который ждал меня, ежась от холода.
— Чего так долго? — раздраженно спросил он.
— От меня ничего не зависит, — огрызнулся я. — Я не мог освободиться раньше.
Я сообщил Джоуи, что, хотя пока мне нечем похвастаться, у меня есть основания оптимистично оценивать свои шансы завладеть завещанием, и попросил принести мне отмычку. Напоследок мы договорились, что я попытаюсь встретиться с ним примерно в это же время, в воскресенье через две недели.
— Отец все в том же состоянии, — сказал он мне в спину, ибо в спешке я забыл справиться о здоровье мистера Дигвида.
Я повернулся к нему, но он уже торопливо шагал прочь.

 

В течение последующей недели я ни на шаг не продвинулся к цели — только получше уяснил распорядок дня в доме. В следующее воскресенье Боб усерднее обычного заботился о репутации господ. Когда я вошел в общую столовую напомнить ему (по распоряжению Бесси), что пора отнести подносы с холодной закуской мисс Лидди, мисс Генриетте и гувернантке, мисс Филлери, он встал и, сильно пошатываясь, сделал несколько шагов. Присутствовавшие там лакеи и служанки рассмеялись.
— Черт побери, дайте мне пару минут, и я буду как стеклышко, — заплетающимся языком проговорил Боб, но тут же резко качнулся назад и шлепнулся обратно на скамью. — Одному из вас придется подменить меня, — сказал он, глядя на своих собратьев.
— Только не я, — решительно заявил Уилл.
Остальные высказались примерно в том же духе.
— Посылай своего подручного, раз ты сам на ногах не стоишь, — посоветовал Нед.
— Слышал? — обратился ко мне Боб. — Надень-ка белый фартук и отнеси подносы наверх. Только не попадайся никому на глаза.
— Тебе достанется, коли она наябедает Ассиндеру, — предостерег Боба Уилл.
— Кто? — спросил Боб.
— Да эта стерва, — ответил Уилл несколько загадочно, и все поддакнули нестройным хором.
— Ассиндер! — воскликнул Боб. — Да я не боюсь Ассиндера. Это он должен меня бояться.
Все рассмеялись, но не очень любезно, поскольку Боба, мне кажется, недолюбливали.
Однако дело кончилось тем, что через несколько минут я, нагруженный тремя подносами, несколькими довольно бессвязными указаниями Боба и многочисленными советами лакеев — по большей части каверзными, призванными сбить меня с толку и оконфузить потехи ради, — я поднялся по задней лестнице и через обитую сукном дверь вышел на площадку второго этажа. Я дрожал от радостного возбуждения, впервые оказавшись наверху один.
Но, шагая по коридору, я вдруг со страхом увидел идущую мне навстречу экономку. Она остановилась и изумленно уставилась на меня.
— А ты что здесь делаешь, скажи на милость? — осведомилась она.
— Прошу прощения, миссис Пепперкорн… — пролепетал я. — Мистер Боб… я имею в виду, Эдвард… ему нездоровится, и потому я вместо него несу ужин.
— Хорошо, — сказала экономка. — Но я поговорю с мистером Такаберри, можешь не сомневаться. И не забудь передать мои слова Эдварду.
Она прошествовала мимо, и мгновением позже я постучал в дверь гувернантки.
— Войдите, — раздался повелительный женский голос. Я вошел и увидел перед собой даму средних лет, которая сидела в кресле у камина, в довольно бедно обставленной гостиной. Напротив нее, спиной ко мне сидела молодая леди, на которую я не смел даже взглянуть.
— Кто ты такой? — резко спросила мисс Филлери.
— Прошу прощения, мисс, — сказал я. — Я новый прислужник, Дик.
Боковым зрением я заметил, что молодая леди повернула голову и посмотрела на меня, заслышав мой голос, но не сводил глаз с сурового лица дамы.
— А почему ты здесь?
— Бобу нездоровится, мисс.
— Бобу? О ком это ты? — спросила она, раздраженно передернув плечами.
— Эдварду, мисс.
— Как ты смеешь являться сюда без ливреи!
— Прошу прощения, мисс, но я не ливрейный слуга.
— Неужели? Тогда передай мистеру Такаберри, чтобы ко мне никогда впредь не присылали неливрейных слуг.
Сие распоряжение свидетельствовало о столь превратном представлении о характере моих отношений с дворецким, что я счел необходимым указать даме на ее заблуждение.
— Извините, мисс, думаю, вам лучше самой сказать ему это.
Ее лицо побелело, а глаза превратились в крохотные черные точечки.
— Да как ты смеешь дерзить!
— Я не хотел дерзить, мисс. Я просто имел в виду, что мистер Такаберри не станет меня слу…
— Меня не интересует, что ты имел в виду, — перебила она. — И я не намерена препираться с тобой. Заканчивай свою работу и убирайся вон. Я доложу обо всем самому мистеру Ассиндеру.
Теперь я понял, о ком отзывались лакеи в столь нелестных выражениях! Я поставил два подноса на выдвижную доску буфета и взял с верхнего накрытые крышками блюда и столовые приборы. Когда я принялся сервировать стол в соответствии с указаниями Боба, молодая леди поднялась с кресла и подошла, словно собираясь сесть на свое место.
Мы перекинулись быстрыми взглядами, и я узнал свою маленькую неулыбчивую подругу, которую трижды встречал в Хафеме и несколько раз видел входящей в двери и выходящей на улицу, когда наблюдал за домом. Она была почти моего роста и очень тоненькая. Лицо ее — бледность которого подчеркивали черные волосы — стало длиннее и уже, хотя носило все то же грустное выражение, и имело слишком заостренные черты, чтобы считаться красивым в общепринятом смысле слова. Казалось, скользнувший по мне взгляд не выражал ничего, помимо праздного любопытства, и я почувствовал жгучее разочарование; но, усевшись на стул, Генриетта положила левую ладонь на стол, а потом посмотрела на меня в упор и почти сразу опустила глаза на свою руку. Я с изумлением увидел, что она слегка приподняла один палец и обращает мое внимание на кольцо, которое я подарил ей в хафемском парке много лет назад. Я посмотрел на нее, стараясь сохранять невозмутимый вид, и она ответила мне взглядом, глубоко меня поразившим. Он был пытливым и напряженным, словно я предлагал ей какую-то долгожданную возможность. Мне очень хотелось подтвердить такое ее предположение, но под пристальным взором гувернантки я не осмелился. Я стрельнул глазами в сторону мисс Филлери: хотя Генриетта сидела спиной к ней, она, похоже, заметила, что мы с ее подопечной обменялись взглядами.
— Мисс Генриетта, — сказала она, — предоставьте прислужнику заниматься своим делом.
В полуобморочном состоянии я закончил накрывать на стол, взял с буфета оставшийся поднос и — не забыв отвесить у двери низкий поклон, важность которого настойчиво подчеркивал Боб, — покинул комнату.
В коридоре я ненадолго остановился, стараясь овладеть собой, ибо встреча с Генриеттой в таких обстоятельствах воскресила в памяти прошлое, и в частности последнее лето в деревне.
Однако, боясь оказаться уличенным в безделье, я через несколько секунд двинулся дальше по коридору и вскоре достиг покоев мисс Лидии. Постучав и открыв дверь, я обнаружил перед собой крохотную старую даму, с изборожденным глубокими морщинами лицом, но с самыми ясными голубыми глазами из всех, какие мне доводилось видеть в жизни. Комнатка была маленькая, но уютная, и обитательница оной сидела в старом кресле с подлокотниками у камина, в старомодном муслиновом платье, очках в роговой оправе и черных митенках. Хотя и глубоко погруженный в свои мысли, я все же заметил, что блестящие живые глаза внимательнейшим образом меня рассматривают.
— А где Боб? — внезапно спросила дама и тут же добавила, увидев мое удивление: — О, я знаю настоящее имя Эдварда.
— Ему нездоровится, мэм, — ответил я.
Мисс Лидия улыбнулась.
— По воскресеньям Бобу всегда нездоровится, но он все равно приходит.
— Сегодня ему нездоровится сильнее обычного, мэм, — пояснил я, опуская поднос на маленький столик, на который она указала, и принимаясь переставлять блюда.
Она по-прежнему улыбалась, но не сводила с меня проницательного взгляда.
— Меня удивляет твой выговор. Откуда ты родом, юноша?
Хотя прежде я уже не единожды рассказывал товарищам-слугам о своем происхождении, на сей раз, непонятно почему, я почувствовал нежелание повторять ложь.
Я с запинкой проговорил:
— Издалека, мэм. Из пограничного района.
— Понятно, — задумчиво промолвила она. А потом внезапно спросила: — Как тебя зовут?
— Дик, мэм.
— Так называют всех подручных Боба. Как твое настоящее имя?
— Джон, мэм.
— Джон, — тихо повторила мисс Лидия, и мне послышалось, будто она пробормотала себе под нос: — Ну да, конечно. — Потом она спросила нормальным голосом: — Но у тебя есть фамилия, полагаю?
— Да, мэм, — ответил я.
— Позволь узнать, какая?
Я на мгновение замялся.
— Джон Уинтерфлад, мэм.
Она казалась разочарованной — но потому ли, что ожидала услышать другое имя, или потому, что разгадала мою ложь, я не знал. У меня запылали щеки.
— Очень хорошо, Джон Уинтерфлад, — серьезно сказала мисс Лидия. — Надеюсь, мне явится случай увидеться с тобой еще раз.
Я поклонился и вышел из комнаты. Множество мыслей теснилось в моей голове, когда я спускался вниз. Что почувствовала Генриетта, увидев меня в таком обличье? Она не выказала ни волнения, ни даже удивления. Представится ли мне возможность поговорить с ней? И если да, то сколь многое следует мне открыть девушке? И почему мисс Лидия проявила такой интерес к моей особе? Другие слуги, я не раз слышал, называли старую леди «странной», и вполне вероятно, одна из ее странностей как раз и заключалась в манере общаться со слугами.
Всю последующую неделю, едва только мне выдавалась свободная минутка, я обращался мыслями к короткой сцене, имевшей место в гостиной гувернантки. Я с нетерпением ждал воскресенья, несущего с собой надежду на очередную встречу с Генриеттой. И все же я не представлял, как такое возможно, если мисс Филлери столь решительно запретила мне ее обслуживать.
Когда наконец наступило воскресенье, я весь день с тревогой наблюдал за Бобом, и он не обманул моих ожиданий. Мы с Бесси чистили медные кастрюли в судомойне, когда около четырех часов зазвонил колокольчик гувернантки.
Я пошел доложить Бобу, и он яростно воскликнул:
— Какого черта ей надо! Пускай звонит, мне наплевать! Возвращайся к своей работе.
Я так и сделал, но через несколько минут колокольчик вновь зазвонил — и на сей раз тренькал так долго и так неистово, что мне не пришлось ни о чем докладывать Бобу, ибо звон все еще доносился из судомойни, когда я вступил в столовую. Другие лакеи и служанки рассмеялись, но Боб с трудом поднялся на ноги, грязно выругавшись, и вышел.
Через пару минут он вернулся.
— Молодой леди явилась охота отправиться на прогулку в Парк, — возмущенно объявил он. — Но мисс Филлери не желает и потому требует, чтобы мисс Хенни сопровождал лакей.
Я затаил дыхание. Безусловно, Генриетта пытается устроить встречу со мной!
— И что ты сказал? — спросил Уилл.
— Что я стою на дверях и никак не могу освободиться.
Все рассмеялись.
— Я не собираюсь портить себе выходной из-за какой-то паршивой гувернантки, — заявил Боб.
— Нельзя ли мне пойти вместо вас? — спросил я.
Все разом удивленно уставились на меня.
— Что? — сказал Боб. — Чтобы неливрейный слуга сопровождал члена семьи — пусть это всего лишь мисс Хенни?
— Просто неслыханно! — воскликнул Нед.
— Значит, нельзя? — спросил я.
— Конечно нельзя, это уронит честь дома, — сказал Боб.
В этот момент опять настойчиво зазвонил колокольчик.
— Снова эта стерва, — сказал Уилл. — Ей плевать на желания мисс Хенни, но теперь она решила, что ты ее в грош не ставишь, и так просто не угомонится.
— Да пошла она к черту, — прорычал Боб.
— Тебе влетит от Такаберри, — предостерег Нед.
— Лучше иди, — сказал Уилл.
Изрыгнув ужасное проклятие, Боб с трудом поднялся на ноги и начал застегивать свою толстую куртку и приглаживать напудренные волосы. Остальные попытались немного привести его в чувство, и он вышел прочь шаткой походкой, все еще бормоча бранные слова.
— Ступай, займись своей работой, — внезапно сказал Уилл, и я осознал, что последние несколько минут он внимательно наблюдал за мной.
Надеясь, что он не заметил, как я рвался подменить Боба, я торопливо вернулся в судомойню, где Бесси по-прежнему усердно чистила кастрюли.
Назад: КНИГА IV ДРУГ В СТАНЕ ВРАГА
Дальше: Глава 95