Глава 95
Последующие несколько недель Генриетта настаивала — к великому негодованию слуг — на прогулках по воскресеньям, и хотя я разгадал ее замысел, мне никак не представлялось возможности сыграть требуемую роль.
Уже приближалось Рождество, и, поскольку мои сотоварищи говорили о нем как о своего рода апофеозе воскресенья, когда повседневный ход событий нарушается еще сильнее, я с нетерпением ждал праздника, надеясь изыскать способ воспользоваться общим смягчением правил.
Семейство устраивало торжество в Сочельник и потому в первый день Рождества предъявляло слугам лишь самые скромные требования по части работы. Таким образом, Двадцать пятого числа ливрейные слуги поднялись поздно и, облачившись в выходные ливреи, начали отмечать праздник в столовой, украшенной ветками остролиста, где на буфете горела рождественская свеча, живописно обложенная еловыми лапами. Над столом висела связка омеловых веточек, под которой мужчины и женщины любезничали друг с другом и обменивались поцелуями, срывая после каждого одну из белых ягод, покуда не оборвали все до последней, что должно было положить конец поцелуям (каковым правилом, впрочем, быстро пренебрегли).
Рождественский обед подразумевал собой продолжительную трапезу из многих блюд, со множеством тостов. Он начался в два часа, когда старшие слуги, с еще большей помпой против обычного, прошествовали в столовую и расселись по местам; и поначалу беседа носила несколько натянутый характер, поскольку они пытались сохранять величественное достоинство в непринужденной атмосфере праздника. Я заметил, что мистер Такаберри оставил свободным стул по правую руку от себя, каковое обстоятельство получило объяснение, когда после первой смены блюд дверь открылась и незнакомый мне господин вошел и занял почетное место рядом с дворецким.
Вновь прибывший был невысоким мужчиной сорока с небольшим лет, с красивым румяным лицом, имевшим несколько брюзгливое выражение. Это, насколько я понял, был мистер Ассиндер, милостиво соизволивший откушать одно блюдо, и его появление послужило для миссис Гастард сигналом войти в столовую залу в сопровождении двух своих подчиненных, несущих на огромном плоском блюде кабанью голову, украшенную розмарином, начиненную фаршем, с лимоном в пасти; впереди же выступали остальные кухонные работницы, с подносами, нагруженными изысканнейшими яствами.
Все разговоры пока еще велись только в кругу старшей прислуги, хотя в нижнем конце стола тихонько пересмеивались и перешептывались, но вскоре настал момент, когда мистер Такаберри, по обыкновению, обратился к старшему кучеру:
— Полагаю, мистер Фамфред, в это Рождество у вас меньше работы, чем обычно, поскольку господа остались в городе?
— Совершенно верно, сэр. Хотя очень жаль, что мы не поехали в Хафем. Но полагаю, сэру Персевалу теперь приходится экономить.
— Да как вы смеете говорить о вашем хозяине в подобной манере! — воскликнул мистер Ассиндер, внезапно заливаясь краской. — Не вашего ума дело, Фамфред, обсуждать финансовые обстоятельства сэра Персевала.
Всех чрезвычайно удивило такое нарушение приличий, вдобавок оскорблявшее гостеприимство собрания. Послышались сдавленные смешки, а многие испытывали двойственное чувство: раздражение на управляющего и одновременно удовольствие при виде публичного унижения старшего по должности. Мистер Фамфред оторопел, а мистер Такаберри поспешно налил гостю бокал вина. Когда мистер Ассиндер вскоре удалился, настроение присутствующих мгновенно поднялось, и разговор вскоре сделался общим и потек все непринужденнее с каждой минутой. Когда, в свою очередь, удалились старшие слуги, лакеи — Боб, Дэн, Нед и Джем — и Нелли с несколькими другими служанками остались за столом за главных. Круговая чаша, наполненная пивом с пряностями, быстро переходила от одного к другому. Первым предметом разговора стала вспышка гнева, имевшая место во время обеда.
— Почему он так злобно набросился на старого Фамфреда? — спросила Нелли, талию которой обнимала рука Боба.
— Как, разве ты не знаешь? — воскликнул он. — Все началось несколько лет назад. Однажды он сдал внаем экипаж. А Фамфред поднял шум — видать, Ассиндер не подмаслил его. И старый плут пошел к самому сэру Персевалу.
Так вот где мистер Степлайт (на самом деле мистер Сансью) раздобыл экипаж в тот день, когда явился к моей матери в дом миссис Фортисквинс! Значит, Момпессоны не знали об обмане, жертвой которого она стала.
— И что схлопотал Ассиндер?
— Всего лишь хороший нагоняй, поскольку сэр Персевал относится к нему очень снисходительно из-за евонного дяди, прежнего управляющего. Но он живо переменил бы свое отношение, когда бы знал, что Ассиндер не просто обстряпывает свои делишки за чужой счет. Я много чего мог бы рассказать о нем, — сказал Боб, многозначительно подмигивая.
— Ну, коли на то пошло, — нахмурившись, заметил Уилл, — ты тоже помогал одурачить прежнюю гувернантку.
Боб лишь расхохотался в ответ.
— Ну да, мы здорово провели ее, я и мистер Дейвид. Я прикинулся посыльным с письмом от сэра Персевала и миледи, но то была ловушка для дураков, поскольку мистер Дейвид подбил одного своего друга настрочить писульку.
— Так именно той ночью она вошла в дом через конюшню? — хихикая, спросила одна из служанок.
— Ну да, поскольку из-за письма она отправилась в город вместе с мистером Дейвидом, вот почему ее и выгнали вон.
Все дружно рассмеялись.
В этот момент зазвонил колокольчик, призывающий меня в буфетную к старшей прислуге. Когда я вошел туда, мистер Такаберри говорил камердинеру сэра Персевала:
— Фамфред задел его за живое. Дело в том, что наши хозяева находятся в затруднительном положении, весьма затруднительном. Мистер Ассиндер сообщил мне печальные новости. Доход от сдачи в аренду хафемских земель неуклонно сокращался на протяжении многих лет и в последнее время резко упал из-за плохой погоды. Мистеру Ассиндеру приказывают выжимать из земли все больше и больше, и миледи, он говорит, не принимает во внимание глупость и нечестность сельских жителей. Он пытался сносить дома и выселять людей, чтобы снизить местные налоги в пользу бедных, но у него масса неприятностей с приходским советом и арендаторами. Он старается распоряжаться имением наилучшим образом, но это бедная местность. Дом находится в слишком плохом состоянии, чтобы господа могли жить там зимой.
Я вернулся в столовую ровно в тот момент, когда туда вошла одна из горничных.
— Боб, — сказала она, — я от гувернантки. Она велела передать, что мисс Хенни желает прогуляться по Парку.
— В первый день Рождества! — воскликнул Боб. — Она обойдется без прогулки, вот и все.
— Тогда будут неприятности, поскольку мисс Филлери сегодня ужасно не в духе, — предупредила горничная.
— Да мне-то какое дело? — пьяным голосом вскричал Боб, и остальные лакеи хором поддержали его — вероятно, не из самых благородных побуждений.
Несколькими минутами позже в столовую торопливо вошел Нед, несший дежурство у парадной двери.
— Боб, мисс Хенни ждет в холле, поскольку гувернантка велела ей спуститься. Так что собирайся и выходи к ней.
— И не подумаю, — заявил Боб.
— В таком случае, — раздраженно сказал Нед, — нам всем здорово достанется, коли никто к ней не выйдет.
— Я лично не пойду — и точка.
— Не зарывайся, Боб, — предостерег Нед. — Гувернантка задалась целью испортить тебе жизнь. Разве она не пожаловалась на тебя Ассиндеру на прошлой неделе?
— К черту Ассиндера! Он не посмеет меня тронуть!
— Что ты имеешь в виду? — спросил Уилл, когда Нед пошел прочь скорым шагом.
Боб ухмыльнулся с пьяным торжеством и, приложив палец к носу сбоку, многозначительно потряс головой.
— Позвольте мне пойти, мистер Боб, — сказал я.
Все остальные лакеи шумно выразили неодобрение, но Боб уставился на меня мутным взглядом и сказал:
— А что? Самое то. Посмотрим, как это понравится ее заносчивой светлости.
— Брось, Боб, — запротестовал Дэн. — Он же не может сопровождать мисс в таком наряде.
— Очень даже может, — упорствовал Боб. — В этом-то вся прелесть. Если кто подымет шум, так я здесь ни при чем, верно? Я же послал мальчишку. Разве этого недостаточно гувернантке в день Рождества?
— Ладно, — сказал Дэн, — пускай гнев обрушится на твою глупую голову. — Затем он повернулся ко мне. — Только не попадайся на глаза никому из господ или старшей прислуги.
— Малому нужен сюртук, — сказал Джем. Я ощутил прилив признательности, поскольку день стоял холодный, а теплого сюртука у меня, разумеется, не было. Но Джем добавил: — Тогда никто не заметит, что он без ливреи.
И вот, с шумными изъявлениями пьяной веселости, они отыскали для меня старый кучерский сюртук, хранившийся в чулане лакейской на всякий случай. Будучи на несколько размеров больше, чем мне нужно, он скрывал возмутительное зрелище, которое представлял мой костюм, но придавал мне довольно нелепый вид. Они нашли для меня бутоньерку, но ни один не доверил мне свой золотой жезл.
Таким образом наряженный, я поднялся наверх и вышел в главный холл, где, к великой своей радости, нашел Генриетту, терпеливо поджидавшую сопровождающего. Мы разыграли наши роли безупречно, под внимательным взором Неда, сидевшего в караульной будке подле двери.
— Прошу прощения, мисс Генриетта, — сказал я, — Эдвард прислал меня сопровождать вас в Парк.
Я услышал, как Нед коротко ахнул при таких моих словах.
— Почему он сам не пришел? — осведомилась Генриетта столь холодно, что на мгновение я решил, что ошибался, полагая, что она меня узнала.
— Боюсь, он нездоров, — ответил я.
— Хорошо, — промолвила она и, даже не взглянув на меня, направилась к выходу, бросив повелительный взор на Неда, который проворно вскочил с места и бросился открывать дверь.
Я вышел следом, взяв зонтик, который Нед сунул мне в руку, когда я проходил мимо, и мы спустились по ступенькам крыльца. Я довольно часто видел на улице лакеев, сопровождающих своих господ, и потому знал, что мне следует держаться на три шага позади Генриетты.
Мы прошли несколько ярдов по тротуару, а потом, не поворачивая головы, она сказала:
— Нам нельзя разговаривать, покуда мы не дойдем до Парка.
Значит, мне не показалось: она действительно узнала меня! Это была мука мученическая — идти рядом с ней и молчать, когда мне хотелось сказать столь многое.
Когда мы вошли в ворота Парка, Генриетта свернула в пустынную аллею. К счастью, поскольку был первый день Рождества и погода стояла холодная, да к тому же собирался дождь, в Парке было безлюдно, и на Роттен-роу не происходило блистательного парада модных экипажей, обычного в этот час. Легкий, но ледяной ветер шуршал голыми ветвями, лениво раскачивавшимися на фоне серого неба.
Генриетта немного сбавила шаг, а я чуть ускорил и подошел к ней ближе. Теперь она быстро обернулась, давая мне возможность мельком увидеть свое бледное лицо с темными глазами, и устремила на меня печальный и напряженный взгляд, прежде чем повернула голову обратно.
— Вы стали очень привлекательным молодым человеком, — сообщила она.
— Как вы меня узнали? — спросил я.
— Я знала, что рано или поздно вы появитесь. В конце концов, мы же поклялись друг другу в верности, разве нет?
Несколько ярдов мы прошли в молчании, поскольку я не знал, как начать разговор.
— Я всегда помнила вас, — сказала Генриетта. — Вы были единственным посторонним человеком, кроме мисс Квиллиам, который отнесся ко мне хорошо. — Она снова обернулась. — Разве я не красива? Вы должны сказать, что красива.
— Вы просто прекрасны, — пришлось сказать мне. — Хотя не думаю, что я вправе говорить такое юной леди — я, ничтожнейшее и презреннейшее существо из обитающих под лестницей.
— Вы смело можете говорить такое мне — ничтожнейшему и презреннейшему существу из обитающих наверху.
Мы уже достигли середины Парка, и поблизости никого не было видно — поэтому я поравнялся с Генриеттой.
— Сначала расскажите, что происходило с вами, — настойчиво попросил я.
— О, мой рассказ не займет много времени. Меня отправили в Брюссель, где я была положительно несчастна. После моего возвращения ко мне приставили мисс Филлери в качестве гувернантки. Я ее ненавижу. И все же она не хуже и не лучше всех прочих. Единственной гувернанткой, которую я любила, была мисс Квиллиам. Порой я задаюсь вопросом, почему же ее уволили, ибо я так и не узнала причины.
Потом Генриетта потребовала, чтобы я рассказал о себе, и добавила:
— Наверное, вы удивитесь, если я скажу, что уже знаю часть вашей истории, поскольку сэр Персевал и леди Момпессон часто вас поминали. Вам известно, что они отчаянно вас разыскивали?
Я кивнул и начал свое повествование. Я решил ничего не говорить про попытку ограбления и про свое намерение вернуть завещание, поскольку после истории с Эммой я не мог быть вполне уверен, что она не предаст меня. Но самое главное, я опасался, что она не найдет оправдания моим действиям, коли я не объясню все исчерпывающим образом. И даже тогда у нее могут возникнуть возражения.
И вот, пока мы шли рядом по пустынной, усыпанной гравием вязовой аллее, я поведал о событиях, случившихся за пять-шесть лет, минувших со времени нашей последней встречи. Я рассказал, как нас с матерью обманом обобрали мистер Барбеллион с мистером Сансью и предала Биссетт; как мы бежали в Лондон, отдали последнее бейлифам, напущенным на нас мистером Барбеллионом, и впали в крайнюю нищету. Я не упомянул ни про Избистеров, ни про мисс Квиллиам и сгладил многие эпизоды своей истории. Я объяснил, что моя мать владела документом, который жаждали заполучить наши враги. Каким-то образом подручные этих людей выследили нас и попытались силой отнять у нас документ. Хотя в тот раз нам с матерью удалось спастись, ряд недоразумений л предательств вынудил нас в конце концов отдать бумагу в руки наших врагов. Я очень коротко рассказал, как меня отослали на ферму Квигга, и что мне пришлось пережить там, а потом поведал о своем побеге и возвращении в Лондон.
— Я нашел свою мать в еще более бедственном положении, чем опасался, — продолжал я. — Вдобавок она была изнурена чахоткой и… Одним словом, она умерла через несколько часов после нашей встречи.
Генриетта казалась глубоко взволнованной последними моими словами и отвернула лицо, словно не желая показывать мне свои слезы.
Мы подошли к берегу Серпентин-ривер, которая тогда представляла собой зловонный отстойник. Это было унылое место, особенно сейчас, когда сгущавшийся туман заволакивал деревья по берегам и серое мутное небо низко нависало над нами подобием тяжелого полога.
— Мне здесь нравится, — сказала Генриетта. — Мисс Филлери не терпит ходить сюда.
— Знаете, это не река в обычном смысле слова. Это сточный канал, который пролегает по руслу старой Уэстборн-ривер.
— Откуда вам столько известно?
Я покраснел.
— Потом расскажу, а сейчас нам пора возвращаться.
В сгущающейся темноте, видные сквозь голые кроны далеких деревьев, начинали зажигаться огни, напомнившие мне, что нам надо поспешить домой, иначе мы рискуем привлечь к себе внимание. Генриетта согласилась, и на обратном пути я коротко рассказал заключительную часть своей истории: о случайной встрече с Барни Дигвидом и его шайкой в недостроенном доме, о прочитанном мной жизнеописании матери, открывшем мне глаза на природу преступления, с малых лет омрачавшего мою жизнь, о коварстве своих родственников Клоудиров, взявших меня под стражу и притащивших в канцлерский суд, и о последующем заключении в сумасшедший дом. Я рассказал, кого я там встретил и как узнал новые подробности той ночи, когда был убит мой дед. Потом я поведал о том, как Дигвиды спасли меня, и объяснил, что с тех пор я жил с ними и зарабатывал на жизнь под землей.
— Вы явились в дом моих опекунов, чтобы спасти меня? — спросила Генриетта.
Я пытался сообразить, как ответить, когда вдруг заметил, что она закусила губу и с тревогой смотрит вперед. Я проследил направление ее взгляда и, к немалому своему смятению, увидел в нескольких ярдах от нас джентльмена, идущего навстречу. Туман позволил ему подойти столь близко незамеченным. Он уже приподнимал шляпу в знак приветствия и смотрел на нас обоих с живым любопытством. Я мгновенно отстал от Генриетты на несколько шагов, но мне казалось, он никак не мог не заметить, что она вела оживленную беседу со своим прислужником.
— Ба, мисс Генриетта! — воскликнул джентльмен. — Вот уж не ожидал встретить вас на прогулке в первый день Рождества — одну, да еще в такую погоду!
Он стоял, насмешливо улыбаясь: привлекательный мужчина сорока с небольшим лет, в великолепном сером рединготе из мериносовой шерсти и гессенских сапогах. Он скользнул взглядом по моему лицу, когда я почтительно дотронулся пальцами до лба.
— Добрый день, сэр Томас, — зардевшись, ответила Генриетта. — Мне захотелось подышать свежим воздухом.
— В такой вечер? Моросит дождь и туман сгущается!
— Действительно, потому я и собралась уже обратно.
— Надеюсь, ибо ваша гувернантка наверняка уже беспокоится, хотя она не столь заботлива — да и не столь очаровательна, — как восхитительная мисс Квиллиам. Позвольте мне проводить вас до Брук-стрит. Ваш слуга может пойти вперед.
Генриетта согласилась, и я отдал мужчине зонтик и, быстро поклонившись пару раз, поспешил к дому.
Множество вопросов теснилось в моем уме, и потому, достигнув Парк-лейн, я решил пойти помедленнее, чтобы получить время хорошенько обо всем поразмыслить. Могу ли я доверять Генриетте? Отважусь ли рассказать ей, что замышляю поступок, который разорит и лишит положения в обществе ее опекунов? Мне впервые пришло в голову, что мой замысел может показаться низким и постыдным человеку, не знающему того, что известно мне. Одновременно я задавался вопросом, кто такой этот джентльмен, повстречавшийся нам, и слышал ли он наш разговор.
Я прошел в дом через конюшню и задний двор и вернулся в судомойню. При моем появлении Бесси, чистившая очередную кастрюлю, обернулась и дернула головой:
— Мистер Уилл.
Решив, что он требует обратно сюртук, я проследовал в столовую для прислуги. Там я увидел, что Боб крепко спит на одной из скамей, и заметил также, что остальные смотрят на меня с интересом.
Уилл смерил меня пытливым взглядом и сказал:
— Ну, Дик, не знаю, что ты там натворил, но старая кошка вызывает тебя. Ты должен пойти к ней сейчас же.
В первый момент я подумал, что сэр Томас доложил ей, что видел Генриетту разговаривающей со мной, но потом решил, что в таком случае, безусловно, в дело встряла бы гувернантка, а не мисс Лидия. Я поднялся по задней лестнице на второй этаж, прошагал по коридору и постучал в дверь.
Когда я вошел, старая леди сидела в своем кресле и пристально смотрела на меня со странным выражением: своего рода сдержанным волнением, смешанным со страхом.
Мы смотрели друг на друга довольно долго — я успел бы сосчитать до десяти, — а потом она промолвила:
— Джон Хаффам.
Застигнутый врасплох, я выпалил роковые слова:
— Откуда вы знаете? — И тут же прикусил язык, едва не откусив. — Я же назвал вам свое имя.
Теперь удивилась она.
— Так значит, ты другой Джон Хаффам?
Я не понял смысла вопроса, но понял, что теперь, когда невольно выдал себя, должен довериться ей.
— Меня зовут не Джон Хаффам, — сказал я. — Хотя это имя мне знакомо.
— И все же ты отреагировал на него, как на свое собственное, — резко заметила мисс Лидия. — Хотя я произнесла имя наудачу, чтобы проверить, известно ли оно тебе.
— С чего вы решили, что оно может быть известно мне?
— Я с первого взгляда узнала твое лицо. Поначалу ты напомнил мне Мартина Фортисквинса, и я предположила, что ты его сын.
Я в изумлении ждал, что последует дальше. О моем внешнем сходстве с предками неоднократно упоминалось и прежде, и я вспомнил, как миссис Фортисквинс высказывалась по этому поводу.
— Но потом я вспомнила, — продолжала старая леди, — как они с твоим отцом были похожи в детстве.
Я так удивился, что выпалил:
— С моим отцом? Вы имеете в виду моего деда?
— Ну конечно, — улыбнулась она. — Как мог Джон быть твоим отцом? До чего ж я глупая старуха. Он ведь на поколение старше. И кроме того, я знаю, что у него не было сына. И все же, подумать только: в последний раз я видела его, когда он был примерно твоего возраста. А я в ту пору была уже не первой молодости. Видишь, какая я старая? Наверное, ты считаешь, что я выжила из ума. Возможно, так оно и есть.
Глядя в эти блестящие голубые глаза, я подумал, что никогда еще не видел лица, более ясно свидетельствовавшего о здравости рассудка.
— Я видела твоего деда всего один раз, — продолжала мисс Лидия. — Когда он, по своем приезде в Лондон, нанес первый и последний визит своим родственникам Момпессонам. Сходство между вами поистине разительное.
— Я уже так и понял, — сказал я, вспомнив прием, оказанный мне мистером Эскритом.
— Он приходил прояснить кое-какие обстоятельства, о которых узнал от старого слуги своего деда. Он расспрашивал его о своих родителях и Джеффри Хаффаме.
Значит, я задал мистеру Эскриту точно такой же вопрос, с каким обратился к нему мой дед сорок с лишним лет назад! Неудивительно, что в голове у старика все смешалось.
— Так что, видишь, — продолжала старая леди, — я догадалась, кто ты такой: ты наследник Хаффам, из-за которого все места себе не находят.
Я кивнул, ибо не видел смысла пытаться скрыть правду от столь проницательного взора. Внезапно она вскричала:
— Выходит, твоя мать и была той самой бедной девочкой, которую я пыталась спасти!
Я уже открыл рот, чтобы попросить мисс Лидию объяснить последнее замечание, но она продолжала:
— Но я узнала тебя еще прежде, чем ты явился в мою комнату. Я узнала тебя еще той ночью, когда в дом проникли воры.
По-видимому, на моем лице отразился испуг, ибо мисс Лидия улыбнулась и, похлопав по стоявшему рядом стулу, сказала:
— Присядь, пожалуйста. Я не желаю тебе зла.
Я подчинился.
— Теперь скажи мне, что ты хотел украсть? — Увидев мое замешательство, она сказала: — Впрочем, думаю, я и без тебя знаю.
Я уже утратил всякую способность удивляться.
Мы пристально смотрели друга на друга, не мигая и едва дыша.
— Лист старого пергамента, — промолвил я.
— Юридический документ, — подсказала она.
Я кивнул:
— Завещание.
— Одного человека, — подхватила мисс Лидия, — который умер много лет назад, оставив завещание, составленное ранее, которым подменили настоящее?
— В то время как последнее многие годы прятали в этом доме, — сказал я.
— Завещание Джеффри Хаффама, — пробормотала она.
— Датированное девятнадцатым числом июня месяца тысяча семьсот семидесятого года, — добавил я.
Я увидел слезы в глазах старой леди.
— Возможно, Справедливость все же есть на свете, — задумчиво проговорила она. — И тем не менее сколь странным образом складываются события, препятствующие восстановлению Справедливости. Много лет я мечтала увидеть, как завещание возвращается наследнику Джеффри Хаффама, — и однако именно я подняла тревогу той ночью.
— Вы? — недоуменно переспросил я, тогда как многие другие вопросы, вызванные словами мисс Лидии, теснились в моей голове.
— Да, — ответила она. — И когда я думаю, что по моей вине тебя могли застрелить или повесить, или в лучшем случае сослать на каторгу… — Она осеклась, содрогнувшись. — Но, слава богу, беда тебя миновала.
— Да, мне повезло, — сказал я.
— Я должна рассказать тебе, что произошло. Сейчас я сплю очень мало. В моем возрасте потребность во сне сокращается, вдобавок жить остается так мало. Вижу, ты улыбаешься, но я действительно очень старая. Нет, даже не старая — древняя. Я реликт ушедшей эпохи. Так или иначе, той ночью я сидела и читала здесь, когда вдруг услышала шум. О, не на нижнем этаже. Вы пробрались в дом очень тихо, и я не услышала ни звука. Шум, привлекший мое внимание, раздался здесь, наверху. Все семейство тогда было в Хафеме, за исключением Тома. Он спит внизу — то есть если вообще ночует дома. Я сразу поняла, что это за таинственный шум такой, поскольку уже дважды слышала его в предшествовавшие недели и оба раза тихонько приоткрывала дверь и видела спускающегося по лестнице мистера Вамплу, комнаты которого также находятся на этом этаже. Заинтригованная происходящим, я решила в следующий раз проследить за ним, коли получится. В ту самую ночь я еще не успела раздеться, и случай казался удобным. Я на цыпочках вышла в коридор без свечи и увидела фигуру, спускающуюся по лестнице. Это и в самом деле был мистер Вамплу. Но ты, наверное, не знаешь, кто он такой?
— Знаю. Гувернер Тома.
— Ну, все его так называют, хотя здесь уместнее употреблять другое слово. Тому скоро стукнет двадцать, и он едва ли нуждается в гувернере, хотя действительно нуждается в надсмотре. И мистер Вамплу — его надсмотрщик, скажем так. Он человек хитрый и пронырливый, и я заподозрила, что он затевает недоброе, вот почему и решила проследить за ним, хотя не исключала вероятности, что дело всего-навсего в какой-нибудь грязной интрижке со служанкой. Не заметив меня, мистер Вамплу спустился по лестнице и, оказавшись на первом этаже, стал вести себя очень странно: заглядывал под ковры, рылся в буфетах, шарил под пристенными столами в холле — одним словом, явно искал что-то. Я наблюдала за ним минут десять-двадцать, а потом он оставил поиски и стал подниматься по лестнице, явно намереваясь вернуться в свои комнаты. Осмотрительно выждав минуту-другую, я последовала за ним и именно тогда, достигнув первой лестничной площадки, услышала неясные звуки, доносившиеся из Большой гостиной. Я подкралась к двери, прислушалась и различила тихий шепот.
— Точно! — воскликнул я. — Незадолго до того, как забили тревогу, нам показалось, что за дверью кто-то стоит!
— Я попробовала дверь и обнаружила, что она заперта. Если бы только я знала, кто за ней находится, — вздохнула мисс Лидия. — Естественно, я подумала, что в дом забрались обыкновенные грабители. Я тихонько спустилась вниз, чтобы разыскать сторожа, этого отвратительного, отупевшего от пьянства болвана, Джейкмана. Он, разумеется, крепко спал и был так пьян, что я не смогла его добудиться. Я поискала у него в карманах ключи, но не нашла. Тогда я решила позвать мистера Вамплу, поскольку знала, что он не спит и одет. Я взошла наверх, постучалась к нему и сказала, что, по-моему, в Большой гостиной грабители. Он сказал, что поднимет слуг, и велел мне вернуться к сторожу и взять его ружье. Про ружье он повторил несколько раз, чрезвычайно настойчиво. Потом мистер Вамплу спустился вниз разбудить слуг, и, прежде чем он успел сообщить о происходящем, кто-то из них зажег одну из этих новомодных шведских спичек.
— И наш сообщник увидел огонек с улицы и предупредил нас об опасности!
— Благодарение Господу! — сказала мисс Лидия. — Тем временем я вернулась обратно к Джейкману, но ключей так и не нашла. Я не хотела брать ружье. Но тут я услышала, как мужчины бегут из подвала наверх и пытаются взломать дверь. Я поднялась обратно и сообщила мистеру Вамплу, что не сумела найти ключи, а потом указала на то, что, если грабители скроются через окно, наши слуги, за неимением ключей, не смогут выйти через парадную дверь, чтобы броситься за ними в погоню. Он выругался последними словами и сказал: «Этот чертов шельмец, сторож, спрятал их куда-то». Странное замечание, правда?
— Да, — согласился я. — Вероятно, именно ключи он и искал, когда вы наблюдали за ним.
— Я так и подумала. Потом он потребовал ружье, а когда я сказала, что не принесла его, страшно рассердился, что я без толку потратила время, как он выразился, на поиски ключей. Я высказала мнение, что мы не имеем права лишать жизни своих ближних, покуда они не покушаются на нашу жизнь. Он грубо предложил мне представить, как сэр Персевал отнесся бы к подобному заявлению. К этому времени стало ясно, что быстро сломать дверь у мужчин не получится. Посему мистер Вамплу приказал двум из них оставаться на месте, а остальным велел выйти через заднюю дверь во двор, разбудить кучера, пройти через каретный сарай и обежать дом кругом, чтобы отрезать путь грабителям. Он бросился вниз вместе со слугами, а я спустилась следом, но через минуту столкнулась в холле с ним, возвращавшимся обратно с ружьем. В этот момент в холл поднялся мистер Такаберри, в ночной рубашке и колпаке, перепуганный до смерти. — Старая леди рассмеялась. — Я умоляла мистера Вамплу не стрелять, но дворецкий настойчиво призывал к действию, заверяя, что сэр Персевал щедро вознаградит его. Окна первого этажа, как тебе известно, забраны решеткой — из них он не мог стрелять и потому поднялся наверх. Наверное, мы представляли собой смехотворное зрелище: я повисла на руке мистера Вамплу, а мистер Такаберри пытался оттащить меня. Мистер Вамплу открыл окно и высунул ружье наружу. Один раз мне удалось вырвать у него ружье, но потом он снова прицелился, несмотря на все мои старания, поскольку дворецкий крепко держал меня. Однако, когда он уже спускал курок, мне таки удалось толкнуть его под локоть. Он промахнулся и выбранился самыми непотребными словами.
— Благодарение небу за ваш поступок! Ибо уверен, вы спасли моего товарища от неминуемой гибели. С такого расстояния мистер Вамплу не мог промахнуться. Но хотя пуля прошла мимо, бедняга сорвался с карниза и упал на острия изгороди.
— Печально слышать! Он сильно поранился?
Я поведал мисс Лидии о случившемся, и она сказала:
— Позже у ограды нашли пятна крови, но тогда мы ничего не видели, ибо между нами тремя происходила в высшей степени комичная борьба, когда я пыталась помешать мистеру Вамплу перезарядить ружье. Однако, прежде чем выстрелить, он выглянул из окна и, боюсь, хорошо разглядел тебя. Он очень точно описал твою внешность дозорному констеблю.
— Этого я и опасался.
— Тебе нельзя попадаться ему на глаза. Сейчас он в отъезде вместе с мистером Томом, но они вернутся через несколько недель. Сэр Персевал дал мистеру Вамплу десять гиней за ночную работу. — Она озорно улыбнулась. — Он страшно разозлился на меня.
— Но сэр Персевал не заподозрил, что это было не простое ограбление? — с беспокойством спросил я.
— Насколько мне известно, нет.
— Но почему же Джейкмана не уволили? — спросил я.
— Потому что мистер Такаберри заступился за него и, подозреваю, подкупом склонил мистера Вамплу сделать то же самое, дабы управляющий не узнал о недостойном поведении сторожа. Видишь ли, он отдает дворецкому часть своего жалованья. Многие слуги так делают, поскольку обязаны ему своими местами. Я протестовала против такого положения дел, но на меня здесь никто не обращает внимания. Единственная принятая мера предосторожности заключалась в том, что в уборной закрыли решетками сточные трубы и заднюю дверь стали запирать на ночь — хотя в хозяйственный двор можно проникнуть только через каретный сарай и конюшню.
— Мне нельзя задерживаться здесь дольше, — сказал я, вставая с кресла. Но я не мог уйти, не прояснив, по крайней мере, один вопрос. — Скажите, пожалуйста, почему вы хотите, чтобы завещание вернулось к наследнику Джеффри Хаффама, ведь в таком случае ваше семейство разорится?
Мисс Лидия опустила глаза, и я забеспокоился, уж не допустил ли я бестактность. Потом она подняла взгляд и сказала:
— Ты говоришь о «моем семействе» так, словно не знаешь, что мы с тобой близкие родственники. Хаффамы и Момпессоны породнились через брак старшей дочери Джеффри Хаффама, Элис. Ибо она вышла замуж за сэра Хьюго Момпессона, и они были моими родителями. Так что я наполовину Хаффам.
Я встрепенулся:
— Мы с вами состоим в таком близком родстве?
Мисс Лидия кивнула.
— Я прихожусь тебе двоюродной бабкой, коли такое родство можно назвать близким.
Потом я вспомнил, что мистер Эскрит упоминал о дочери сэра Хьюго и отзывался о ней как о «странной» молодой женщине. Он обмолвился о какой-то скандальной истории, с ней связанной, но я не мог вспомнить, о чем именно шла речь.
— Позвольте поинтересоваться, кем вы приходитесь сэру Персевалу?
— Я его тетка. Он сын моего младшего брата, Огастеса. — Мисс Лидия немного помолчала. — У меня имелись причины особенно любить твоего деда, Джона. А несколькими годами ранее мне представился случай оказать ему одну услугу. И этот поступок доставил мне особенное удовольствие, поскольку исправлял зло, причиненное твоему деду моим семейством. А также спасал некую молодую женщину от ужасного принудительного брака, обещавшего денежную выгоду ее семье.
В первый момент слова мисс Лидии озадачили меня, но потом я понял, что «несколькими годами ранее» относится ко времени до моего рождения.
— Никто в этой семье никогда не доверял мне настолько, чтобы посвящать меня в свои дела. Но я на протяжении многих лет держала ухо востро и в конце концов узнала, как действовали мой брат, а затем племянник, чтобы защитить свои интересы, не останавливаясь даже перед сокрытием правовых документов и прочими преступными деяниями. Так вот, в то время, о котором я говорю, мистер Мартин Фортисквинс однажды явился к нам в дом с визитом, дабы засвидетельствовать свое почтение моему семейству. И случилось так, что он в моем присутствии затронул предмет, премного меня взволновавший.
Мисс Лидия умолкла, и я заметил, что она нервно сплетает и расплетает пальцы рук, лежащих на коленях.
— Я хорошо представляю, каким образом молодых женщин принуждают к браку. Так вот, мистер Фортисквинс между прочим рассказал, как твоя мать поссорилась со своим отцом, поскольку он вознамерился выдать ее замуж за человека, ей отвратительного. Я сильно взволновалась. И удивилась тоже, ибо твой дед производил впечатление очень милого мальчика в ту пору, когда я с ним виделась. Но затем мистер Фортисквинс упомянул, что предполагаемым женихом был старший сын мистера Сайласа Клоудира. Последний являлся сыном Абрахама Клоудира — или Николаса, как он впоследствии стал называть себя, — который был ростовщиком, нажившимся за счет моего деда и принудившим его жениться на одной из своих дочерей. Мой племянник с женой встревожились не на шутку, поскольку мысль о браке между представителями двух враждебных семейств привела их в смятение, хотя они ни словом не обмолвились об этом при мне или мистере Фортисквинсе. Я отвела мистера Фортисквинса в сторонку, когда он уходил, и расспросила подробнее, и он подтвердил мои предположения: все дело заключалось в той проклятой тяжбе. Насколько я поняла, твой дед и мистер Сайлас Клоудир замышляли образовать некий союз, который предполагали скрепить, принеся в жертву твою мать. Что ж, я знала верный способ расстроить любой подобный союз между прямым наследником Хаффамом и обладателем последующего имущественного права, Клоудиром. Знала с тех пор, как выяснила, в каком ящике письменного стола мой племянник хранит документы, подтверждающие право собственности, и прочие важные бумаги. И вот я написала твоему деду.
Я ошеломленно уставился на нее.
— Вы хотите сказать, что?…
Мисс Лидди улыбнулась.
— Да. Я в тот же миг решила, что изыму у племянника документ, о котором мы недавно говорили.
Наконец-то я узнал личность таинственного доброжелателя в доме Момпессонов, чье письмо столь сильно взволновало моего деда, и таким образом открыл обстоятельство, навсегда оставшееся неизвестным даже моей матери и Мартину Фортисквинсу.
Старая леди продолжала:
— Я знала, что Персевал с женой уедут из дома в следующий понедельник, и потому решила пробраться к нему в кабинет и взломать ящик стола.
— И вы, — перебил я, — попросили мистера Фортисквинса прийти в тот день за подарком для моего деда!
— Да! — Она радостно улыбнулась. — Но откуда ты знаешь?
Я поведал, как мистер Ноллот передал мне рассказ Питера Клоудира о событиях рокового дня.
— Мне пришлось наплести с три короба, — сказала она, — ибо милый Мартин был бы ужасно потрясен, когда бы знал, что я замыслила вовлечь его в дело, которое он, при своей чрезвычайной щепетильности, наверняка посчитал бы преступным.
— И что случилось потом? — возбужденно спросил я.
— Я добыла завещание в точном соответствии со своим планом, — ответила старая леди.
— Но неужели ваш племянник не заподозрил, что именно вы?… — начал я и осекся в смущении.
— Взяла завещание? — живо закончила она фразу. — Разумеется, заподозрил — и обвинил меня, устроив самый ужасный скандал. Но я все отрицала, а у него не было доказательств. И только представь, в каком сложном положении он оказался. Он не мог открыть характер утраченного документа, поскольку не имел ни морального, ни юридического права владеть им. Но они с Изабеллой самолично обыскали мои комнаты и меня саму.
— И не нашли? — спросил я.
Мисс Лидди недоуменно уставилась на меня.
— Но ты должен знать, что не нашли. Ибо все произошло точно так, как мы с твоим дедом условились. Прямо здесь, в доме моего племянника, я передала документ Мартину.
— И что же потом сорвалось? — спросил я.
— Сорвалось? — удивленно переспросила она. — Да ничего не сорвалось.
— Тогда почему мистер Фортисквинс не отдал завещание моему деду?
Старая леди задумчиво посмотрела на меня.
— Теперь я понимаю, в каком заблуждении ты пребываешь. Почему ты считаешь, что он не отдал?
Я удивленно взглянул на нее:
— Потому что из рассказа Питера Клоудира о событиях той ночи следует, что мистер Фортисквинс не передал завещание моему деду, ибо в полученном от него пакете документа не оказалось, когда Клоудир вскрыл его в хартфордской гостинице позже ночью.
— Но ты подумай о том, — сказала она, — чьи показания заставили твоего отца поверить, что Мартин не передал завещание твоему деду. Только показания мистера Эскрита. А я точно знаю, что твой дед получил документ в свои руки, ибо я подробно расспросила Мартина обо всем, не выдавая причины своего интереса. Он даже не подозревал, в каком деле замешан. Он не знал, что у мистера Персевала пропало завещание, — в действительности он вообще не верил в существование документа нигде, кроме как в воображении Джона Хаффама.
Внезапно я осознал одну вещь.
— Так значит, у сэра Персевала завещания нет! — вскричал я. — Значит, все было напрасно: ранение мистера Дигвида, моя работа здесь. Все напрасно!
Горький гнев вскипел в моей душе. Завещание пропало, и у меня не осталось ни шанса когда-нибудь восстановиться в своих правах!
Мисс Лидди, казалось, собиралась заговорить, но тут в дверь постучали.
— Вероятно, это моя внучатая племянница, — сказала она.
Я в панике вскочил с места, ибо понятия не имел, о ком она говорит, и предположил, что речь идет о леди Момпессон.
Старая леди прижала палец к губам, а потом громко произнесла:
— Входи, дорогая.
Дверь медленно отворилась, и, к великому своему облегчению и радости, я увидел на пороге не кого иного, как Генриетту.
— Вы здесь! — воскликнула она.
Мы все трое были одинаково поражены.
— Откуда вы знаете друг друга? — спросила старая леди.
— Дорогая бабушка, — с улыбкой промолвила Генриетта, — я как раз собиралась сообщить тебе удивительнейшую вещь. Помнишь, я говорила тебе про маленького мальчика, с которым познакомилась в Хафеме и о котором никогда не забывала?
Старая леди кивнула и посмотрела на меня горящими от возбуждения глазами.
— Который назвался Хаффамом!
— Ты помнишь! — воскликнула Генриетта.
Я покраснел, ибо сам я слишком хорошо помнил, что именно мое заявление о своей принадлежности к роду Хаффамов, сделанное в присутствии миссис Пепперкорн, помогло Момпессонам обнаружить тайное убежище моей матери, со всеми вытекающими отсюда несчастливыми последствиями.
— Так вот, несколько недель назад я вроде бы узнала того маленького мальчика — теперь, разумеется, повзрослевшего — в прислужнике, принесшем подносы с закуской нам с мисс Филлери. Я решила ничего не говорить тебе, покуда не удостоверюсь окончательно. А сейчас пришла сообщить, что нам с ним удалось поговорить сегодня днем, и я убедилась, что это действительно он. И он поведал мне в высшей степени удивительную историю. Но как так вышло, что вы уже успели подружиться?
— Ну и ну! — воскликнула мисс Лидди. А затем она рассказала, как узнала меня по моему сходству с дедом (скорее, чем с отцом), ни словом не упомянув, разумеется, о том, что видела меня в ночь ограбления.
— Джон, — спросила Генриетта, — вас не хватятся внизу?
— В ближайшее время — нет, — ответил я. — По воскресеньям и праздникам слуги не столь пунктуальны в части работы, как в обычные дни.
Старая леди сухо улыбнулась.
— Тогда располагайся поудобнее, а я продолжу с твоего позволения.
Я присел в кресло у двери, и наша хозяйка налила нам по бокалу мадеры.
— В первую очередь, моя дорогая, — сказала старая леди, бросив на меня заговорщицкий взгляд, — нам следует поставить молодого джентльмена на равную ногу с нами, объяснив, какие отношения нас с тобой связывают.
— Ну, это проще простого, — отозвалась Генриетта. — Это моя двоюродная бабушка и единственный друг на свете.
Она подошла к сидящей на диване старой леди и нежно поцеловала поблекшую щеку.
— Много, много раз, будучи испуганным одиноким ребенком, я тихонько пробиралась в эту комнату и находила здесь утешение.
— И засахаренные фрукты, милочка, — со смехом добавила мисс Лидди.
Генриетта присела рядом с ней.
— Дорогая бабушка, думаю, только благодаря тебе я не превратилась в угрюмое, ожесточенное существо.
— Ах, если бы только я могла сделать для тебя больше, — вздохнула мисс Лидди. — И если бы только могла сделать что-нибудь, чтобы предотвратить судьбу, которая ждет тебя, Генриетта, и тебя, Джон, поскольку вы оба принадлежите к этому роду.
Генриетта пришла в такое же недоумение, как я.
Потом меня вдруг осенила одна мысль.
— Мисс Лидди, мы Генриеттой состоим в родстве?
— Да, но очень далеком. У вас общий прапрапрадед, Генри, который являлся отцом Джеффри Хаффама, а следовательно, вы пятиюродные брат и сестра. И вы оба приходитесь родней мне, хотя ни в одном из вас нет ни капли крови Момпессонов. Я же наполовину Хаффам, наполовину Момпессон. Я состою в гораздо более близком родстве с тобой, Джон, чем с Генриеттой, ибо она приходится мне всего лишь троюродной внучатой племянницей. Так что, полагаю, если она не возражает, ты тоже можешь называть меня бабушкой.
— Но не при посторонних, — улыбнулся я.
Старая леди не расслышала:
— Двое молодых людей, — проговорила она, глядя на нас пристально, но отстраненно. Генриетта повернулась ко мне, и я смущенно отвел глаза. — Когда-то я была такой же молодой. Я помню твоих дедушку и бабушку, Джон. Какой красивой четой новобрачных были они, Элайза и Джеймс! — (Конечно, она имела в виду моих прадеда и прабабку. Но разве мистер Эскрит не говорил что-то об этом бракосочетании?) — Элайза была сестрой человека… сестрой человека, за которого я собиралась выйти замуж. — Она повернулась ко мне, и я увидел блеснувшие в ее глазах слезы. — Тоже по имени Джон, ибо твоего отца назвали в его честь. Наше бракосочетание должно было состояться в один день с ними.
Она умолкла, и после паузы Генриетта спросила:
— Но что случилось, бабушка?
— Он умер, — тихо проговорила она. — И сколько молодых жизней отравило то злое дело! И еще отравит. Теперь я вижу законного наследника хаффамского состояния в должности мальчика на побегушках.
— Но почему именно здесь? — осведомилась у меня Генриетта.
Мисс Лидия предостерегающе взглянула на меня, словно не советуя отвечать. Меня охватило безотчетное чувство вины при мысли о цели моего появления в этом доме, а потом еще и раздражение, когда я подумал о том, что (если я правильно понял мисс Лидию) завещание давно пропало и, следовательно, в тайнике его нет в любом случае. Я почти обиделся на Генриетту за то, что она заставила меня испытывать столь неприятные чувства.
— Милая Генриетта, — сказала мисс Лидия, — Джозеф с минуты на минуту принесет нам ужин. Он не должен застать здесь Джона.
— Да, конечно, — согласилась она.
И вот, к великому своему облегчению избавленный от необходимости отвечать, я проворно встал с кресла, собираясь удалиться.
— Постарайся прийти в следующее воскресенье, в это же время, — сказала мисс Лидия.
— Постараюсь изо всех сил, — пообещал я. — Но возможно, мне не удастся вырваться. Если нам вдруг понадобится срочно снестись, мы можем обмениваться записками. Спрячьте свою в одной из туфель, которые выставляете за дверь, а я пришлю вам ответ таким же манером, ибо чистка обуви входит в мои обязанности.
Они рассмеялись, а я добавил:
— Только пишите невразумительно — на случай, если записку перехватят.
Затем я осторожно открыл дверь, выскользнул в коридор и быстро спустился по задней лестнице. Мое длительное отсутствие осталось незамеченным за всеобщим бурным весельем, по-прежнему продолжавшимся в общей столовой. Но, увидев, который теперь час, я понял, что с минуты на минуту явится ночной сторож и запрет заднюю дверь. Таким образом, идти на встречу с Джоуи было уже поздно, и я испытал легкие угрызения совести при мысли о долгом дежурстве, которое бедняге пришлось нести за конюшнями в холодный рождественский день.
Той ночью я улегся на свою узкую скамью со смешанными чувствами. Неужели завещание все-таки уничтожено? В таком случае все мое предприятие не имеет смысла. Зачем мне дальше оставаться в этом унизительном положении? С другой стороны, я нежданно-негаданно нашел двух друзей в стане врага. Но могу ли я доверять им? Безусловно, да. Но вероятно, даже они, подобно многим другим встречавшимся на моем жизненном пути людям, руководствуются совсем не такими мотивами, как кажется на первый взгляд. Горький опыт научил меня не доверять никому. Я решил сохранять беспристрастность.
