ЧАСТЬ ПЯТАЯ
МАЛИФАНТЫ
Смитфилд, Ньюгейт и Блэкфрайерз (масштаб 1:3800) N ↑
КНИГА I
НЕ В ТЕХ РУКАХ
Глава 101
С каким удовольствием представляю я замешательство, охватившее Застарелое Разложение! Вот леди Момпессон и сэр Дейвид в ночных одеяниях спешат к большой гостиной в окружении переполошенных слуг. Когда они входят, лакей Джозеф зажигает газовый светильник, а потом его и других слуг низшего ранга хозяева выгоняют из комнаты с наказом бежать за врачом и караульными. В глубине залы мистер Такаберри склоняется над распростертым на полу телом. В тусклом свете единственного газового фонаря видно, что на прекрасном турецком ковре медленно расползается темное пятно.
— Посмотри, всё ли на месте, — говорит леди Момпессон.
Сэр Дейвид переступает через тело, заглядывает в тайник, а потом торопливо возвращается к матери и шепчет:
— Оно пропало! — И с ужасом добавляет: — Похоже, больше ничего не похищено.
— Что пропало? — спрашивает леди Момпессон, но, прочитав на лице сына смятение, переводит взгляд на тело. — Обыщи его! — властно приказывает она.
Сэр Дейвид опускается на колени рядом с мистером Такаберри, который расстегивает на раненом куртку и говорит:
— О, позвольте мне разобраться с ним, сэр! Не пачкайте ваше дорогое белье. Гнусный предатель! Сначала хафемские ренты, а теперь это. Он недостоин вашей заботы.
— Не загораживайте мне свет, старый болван! — восклицает сэр Дейвид.
Со всем достоинством, какое только возможно сохранять в ночной рубашке и ночном колпаке, дворецкий подымается на ноги и отходит в сторону, предоставляя своему господину обшаривать карманы раненого.
— Оно должно быть здесь! — секунду спустя выкрикивает сэр Дейвид и начинает обыскивать карманы по второму разу. И снова ничего не находит. Тогда он низко склоняется над раненым и спрашивает: — Что вы с ним сделали?
Мистер Такаберри смотрит на хозяина, а потом бросает взгляд на леди Момпессон.
— Прошу прощения, ваша светлость… сэр… но мне кажется, мистер Ассиндер…
— Оно должно быть здесь! — выкрикивает сэр Дейвид. — Он получил пулю в грудь, как только открыл тайник!
— Значит, у него был сообщник, — говорит леди Момпессон.
Сэр Дейвид встает и приказывает дворецкому:
— Созовите всех слуг, немедленно. Всех надлежит тщательно обыскать. Их самих и их вещи.
— Слушаюсь, сэр. Но если украдена какая-то вещь, боюсь, теперь уже слишком поздно. Некоторые слуги покинули дом, отправившись за подмогой.
— Тем не менее выполняйте приказ. Похищен важный документ.
Когда старый слуга торопливо удаляется, леди Момпессон говорит:
— Помни, нам ни в коем случае нельзя раскрывать характер документа, ибо никто не должен знать, что он вообще существовал!
— Если он окажется не в тех руках… — начинает сэр Дейвид и осекается, содрогнувшись всем телом.
— Не окажется. Скорее всего, его взял по ошибке один из слуг, состоявших в сговоре с Ассиндером. Я подозреваю Вамплу, поскольку видела, как они двое шушукались по углам. Он уничтожит документ, когда с ним ознакомится. Откуда Вамплу знать, насколько он важен?
— Но, мама, взяли-то, похоже, только одно завещание. Словно именно его и искали!
— Подобное предположение внушает тревогу, — соглашается леди Момпессон. — И наводит на мысль, что я не ошибалась, подозревая в Ассиндере наемника наших врагов. Хоть бы молодой Хаффам был еще жив! Ибо как только объявят о его смерти, в права наследства вступит Сайлас Клоудир.
— Он стар. Что случится, если он умрет прежде, чем это произойдет?
— Коли мы не сумеем найти завещание, согласно кодициллу в права наследства вступит наследник Малифант.
Через несколько минут все слуги собраны в одной комнате, вроде бы в полном составе (ибо никто не вспоминает о мальчике-прислужнике). Мистера Вамплу, исполненного праведного негодования, поднимают с постели и заставляют присоединиться к слугам. Потом все они и их вещи тщательно обыскиваются мистером Такаберри и констеблями. (Один из лакеев — думаю, Эдвард — страшно пьян и гневно возражает против обыска, покуда констебли не применяют силу.) Хотя, к великому смущению многих, в процессе досмотра обнаруживаются многочисленные мелкие пропажи — бутылки вина, предметы столового серебра и одежды, — документ так и не найден.
Только через несколько часов после рассвета одна из судомоек вдруг спрашивает: «А где же мальчишка-прислужник, Дик?»
Глава 102
Выходя из тихого конюшенного проулка, я думал единственно об опасности погони. Отойдя немного, я вдруг осознал, что все вокруг заволокла темно-желтая пелена студеного тумана. Я понятия не имел, который час, поскольку невидимое глазу солнце давало знать о своем присутствии лишь слабым свечением тумана, чьи холодные влажные щупальца проникали под мои тонкие одежды и скользили по телу. Оказавшись за чертой квартала, я повернул на восток, совершенно бездумно. Потом вдруг волна восторга захлестнула мою душу, и я исполнился ликования при мысли о своем удачном побеге и одержанной победе. Но как только мне представилась возможность хорошенько подумать над своим положением, я понял, насколько оно неблагоприятно. Хотя я наконец заполучил в свои руки завещание (а я прижимал пакет к груди, изнывая от желания прочитать документ, но еще не решаясь), теперь мне угрожала серьезная опасность со стороны обоих Момпессонов и, самое главное, со стороны Сайласа Клоудира. Последний пойдет на все, чтобы только уничтожить завещание — и меня заодно.
Самым естественным в данных обстоятельствах представлялось пойти к Дигвидам, но меня останавливало предостережение Джоуи о возможном наблюдении за домом, установленном Барни. Будь у меня время проследить за тем, чтобы Джоуи выполнил мои распоряжения, я бы теперь прямиком отправился в новые наемные комнаты, уверенный в своей безопасности. Так или иначе, сейчас я был в буквальном смысле слова бездомным и нищим. До полного наступления дня, похоже, оставалась еще пара часов, и в своих тонких одеждах, без теплого сюртука я дрожал от холода.
Чтобы не замерзнуть окончательно, я шел резвым шагом и вскоре достиг Риджент-стрит. В столь ранний час на улице было мало транспорта и мало прохожих. Я дошел до Квадранта, где на углу стоял прилавок торговца жареным картофелем, и остановился в нескольких ярдах от него, стараясь согреться в слабых волнах тепла, исходящих от жаровни.
Возле прилавка стояли две женщины в потрепанных грязных нарядах. Одна зябко передернула плечами, а другая машинально рассмеялась и сказала:
— А вот я не мерзну, Сэл. Моя добродетель согревает меня.
В поисках тепла я болтался настолько близко от жаровни, насколько осмеливался подойти. Количество фургонов и телег, громыхающих по направлению к Ковент-Гардену, постепенно увеличивалось; стада овец и коров медленно проходили мимо, направляясь к Смитфилду. Немного погодя я увидел конный патруль, возвращающийся с дежурства из городских предместий. Теперь по тротуарам шагал рабочий люд, хотя для служащих из Сити (насколько я помнил из своего опыта уличной торговли) было еще слишком рано.
Только представив завещание канцлерскому суду, я мог обеспечить себе относительную безопасность — поскольку тогда будет меньше смысла убивать меня, а риска не в пример больше. Ибо в настоящее время, скрывающийся от всех и даже считающийся умершим, я оставался очень уязвимым. Однако, если учесть мой нынешний внешний вид, я не имел ни малейшего шанса (как справедливо заметила мисс Лидия) пройти мимо привратников в здание канцлерского суда, а я твердо положил не отдавать документ никому, кроме как высокопоставленному должностному лицу, причем в присутствии свидетелей, ибо хорошо помнил предостережение мисс Лидии, что у Момпессонов есть осведомитель в канцлерском отделении Высокого суда.
Как бы то ни было, я рассчитывал прибегнуть к содействию Генри Беллринджера, сводного брата Стивена Малифанта. Я видел Генри в канцлерском суде и знал, что он неким образом с ним связан. Он отнесся ко мне доброжелательно (насколько позволяли обстоятельства) и являлся тем самым другом, о котором я упомянул в разговоре с мисс Лидией. В общем, я решил обратиться к нему.
Сейчас было еще слишком рано, чтобы думать о предстоящей встрече, и потому, в попытках согреться, я ходил по улицам скорым шагом, осторожно ступая по скользким заиндевевшим булыжникам мостовой и наблюдая за медленным пробуждением огромного города на рассвете сырого и туманного зимнего дня.
Мальчишки-посыльные очнулись от своего зябкого беспокойного сна под прилавками магазинов и зажигали газовые лампы, слабые лучи которых едва рассеивали сгущающийся туман. Потом они начали открывать ставни витрин, то и дело дыша на окоченевшие пальцы, наверняка болезненно ноющие от соприкосновения с ледяным металлом и деревом. Фонарщики принялись гасить фонари, окруженные бледными ореолами света в плотной туманной пелене. Люди торопливо шли на работу, движимые не трудовым энтузиазмом, а желанием согреться и поскорее очутиться в теплом помещении. В районе Лестер-Сквер навстречу мне несколько раз попадались группы элегантно одетых молодых джентльменов, с шумом и криками возвращавшихся домой после разгульной ночи.
Глава 103
Я дошел до Барнардз-Инн и, памятуя о предыдущем визите, не стал называть привратнику свое имя, а подождал, когда он отвлечется на джентльмена, отдававшего какие-то распоряжения, и быстро проскользнул мимо.
Я прошел через два внутренних двора и поднялся по лестнице на мансарду, где обнаружил наружную дверь открытой и постучал во внутреннюю. Спустя несколько мгновений Генри отворил дверь и с удивлением воззрился на меня. Он выглядел точно так же, как в прошлую нашу встречу, только на сей раз был в цветастом халате из набивного ситца, бархатном ночном колпаке с золотой кисточкой и турецких туфлях.
— Вы меня помните? — спросил я, сообразив, что со времени нашей встречи минуло около двух лет.
К великому моему облегчению, он просиял и воскликнул:
— Конечно помню, Джон! Вы принесли мне известие про бедного Стивена! Мой дорогой друг, я очень рад видеть вас снова.
Он пригласил меня войти и закрыл за мной дверь. Комната выглядела гораздо уютнее против прежнего, ибо теперь здесь появился новый диван, второй столик, яркий турецкий ковер и несколько картин на стенах. Я застал Генри за приготовлением завтрака: на жарочной полке в камине стояла сковорода с тремя ломтиками бекона и парой почек. При виде и (главным образом) при запахе пищи у меня болезненно скрутило внутренности.
Вероятно, Генри заметил это, поскольку буквально силой усадил меня за небольшой стол, с которого торопливо убрал беспорядочно наваленные книги, бумаги, писчие перья, подставки для оных и прочие принадлежности, а потом, невзирая на мои протесты, подал мне свой собственный завтрак.
Несколько минут я жадно ел в гробовой тишине, забыв обо всех приличиях, а Генри наблюдал за мной, удивленно приподняв брови.
— Клянусь честью, — сказал он, — у вас такой вид, будто вы голодали целую неделю.
Увидев плохо скрытое сожаление, невольно проступившее на моем лице после того, как я покончил с беконом и почками, Генри отрезал для меня еще два куска хлеба, слегка прожарил, намазал маслом, а затем сварил кофе для нас обоих.
— Я отрываю вас от дел? — спросил я, принимаясь за бутерброды. — Еще слишком рано, да?
— Сейчас тридцать пять минут восьмого, — сказал он, вынув из кармана халата довольно дорогой серебряный хронометр.
— Я думал, еще нет и семи. Я боялся разбудить вас, явившись слишком рано.
— Слишком рано? Боже мой, вы что, не спали всю ночь?!
Я кивнул, продолжая энергично жевать.
— В самом деле? Надеюсь, я узнаю почему.
— Я расскажу вам, — сказал я.
Увидев, что я поглотил весь завтрак и все еще не насытился, Генри дал мне к кофе большой кусок кекса.
— Вы узнали меня тогда? — спросил я. — Когда я встретился с вами в канцлерском суде, в Вестминстере?
— Когда это было?
— Два года назад. Вскоре после моего прибытия в город.
— А что вы там делали?
— Это долгая история. Но я хочу рассказать вам. Мне нужен человек, которому можно довериться.
— Вы же знаете, что можете доверять мне, старина. В память о бедном Стивене. Я лишь надеюсь, что сейчас сумею помочь вам больше, чем в прошлый раз. Я часто вспоминал, как позволил вам уйти, так ничего и не сделав для вас. Но тогда я просто был на мели.
— Думаю, вы в силах помочь мне. У вас есть связи в канцлерском суде?
— Разумеется. Я там стажируюсь.
Это было лучше, чем я надеялся!
— Я шестидесятый чиновник, — продолжал он. — Работаю под началом одного из шестых. Разумеется, числа выбраны произвольно и соответствуют понятиям «младший» и «старший». И надеюсь однажды дослужиться до шестого. Впрочем, вряд ли вас это интересует. Но в чем, собственно, дело, старина? Вы меня страшно интригуете.
— Мне нужно отоспаться, — сказал я.
Хотя я валился с ног от усталости, мой мозг работал на удивление живо, являя почти болезненную ясность мысли.
— В таком случае вам надо сначала выспаться, а потом расскажете мне свою историю.
— Нет, сначала расскажу.
И вот в течение утра я поведал Генри значительную часть своей истории, суть которой сводилась к тому, что я являюсь наследником Хаффамом и в настоящее время имею на руках давно утраченное завещание, призванное разрешить спорный вопрос о праве наследования. Генри выразил крайнее удивление сей новостью и признался, что много наслышан об означенном судебном процессе, поскольку, пояснил он, о нем идет самая дурная слава. Когда я рассказал, каким образом заполучил завещание, он с восхищением назвал мои действия смелыми и мужественными. Под конец я объяснил, насколько опасно мое нынешнее положение.
— Посему, — в заключение сказал я, — мне нужна помощь, чтобы предъявить завещание суду. Я могу заплатить вам, поскольку упомянутая мной старая леди дала мне денег, которые я оставил на хранение у своих друзей.
— К черту деньги! — воскликнул Генри. — Я почту за честь представлять ваши интересы бесплатно. Хотя из этого вы наверняка заключите, что адвокат из меня никудышный! Но если я правильно понял, в данную минуту документ находится при вас?
Я раздвинул лацканы куртки и показал пакет, висящий у меня на шее.
— Так значит, вы еще не ознакомились с ним! В таком случае сейчас первым делом нужно прочитать его.
Когда он расчистил место на столе, я извлек документ из пакета и развернул. Присев рядом со мной, Генри быстро пробежал глазами бумагу, а потом воскликнул:
— Клянусь небом, документ подлинный. Подумать только! Это положит конец одному из длиннейших процессов в долгой истории канцлерского суда, полной лжи и крючкотворства. Да адвокаты просто лишатся дара речи, когда это завещание ляжет на стол старшему чиновнику!
Он рассмеялся, а потом — поскольку я плохо разбирал крупный почерк судейского переписчика, — прочитал вслух часть, касающуюся непосредственно наследуемой собственности: все имущество отходит к «несовершеннолетнему Джону Хаффаму и наследникам оного по нисходящей линии, мужского и женского пола».
Генри еще раз бегло просмотрел завещание и заметил:
— И оно засвидетельствовано по должной форме.
Он положил бумагу на стол и сказал серьезным тоном:
— Что ж, здесь все яснее ясного. Даже тупоумный канцлерский суд не сможет особо запутать и усложнить ваше дело, старина.
Едва он произнес последние слова, страшная усталость навалилась на меня. Казалось, в этот миг я достиг цели всех своих стремлений, и силы, столь долго придававшие мне способность действовать, меня покинули.
— Я должен поспать, — сказал я.
— Значит, так и сделаете, — улыбнулся Генри. — А пока вы спите, я внимательно изучу документ и выберу наилучшую линию поведения.
Он смотрел на меня таким ясным, честным взором, что я устыдился внезапно возникшего в душе сильного нежелания выпускать документ из рук.
Я уже собирался, хотя и противно своей воле, потребовать завещание обратно, но он заметил мои сомнения, поскольку продолжил:
— Да, вы совершенно правы, старина. Не расставайтесь с ним ни на минуту. Мы с вами просмотрим его вместе, когда вы проснетесь.
Он протянул мне завещание, которое я взял с чувством глубокого стыда. Неужели я стал настолько подозрительным, что уже никому не доверяю?
— У меня идея, — с улыбкой сказал Генри. — В моей спальне чертовски холодно. Почему бы вам не поспать здесь, на диване? Вы мне не помешаете.
Я с благодарностью принял предложение, и он принялся передвигать мебель.
— Здесь, у камина слишком жарко. Я немного отодвину диван.
Он так и сделал, и я запротестовал:
— Но теперь дверь не открывается.
— Ничего страшного, — весело ответил он. — Я все равно не собираюсь выходить из дома.
Я все еще мучился стыдом от сознания, что обнаружил свое недоверие к нему, и тут мне пришло в голову хотя бы отчасти загладить свою невольную грубость, раз я могу спокойно спать здесь в полной уверенности, что никто не выйдет из комнаты, не разбудив меня.
— Не желаете ли просмотреть завещание, покуда я сплю?
— Да, отличная мысль, — откликнулся он.
Итак, я отдал Генри документ и улегся на диван. Дело уже близилось к полудню, хотя сквозь плотную пелену тумана лишь слабый желтоватый свет пробивался в маленькие закопченные окна. Последнее, что я запомнил, уже проваливаясь в сон, это Генри Беллринджера, который сидел за столом и сосредоточенно писал.
Глава 104
Я спал крепким сном без сновидений. Один раз я на миг очнулся и увидел Генри, сидящего за столом спиной ко мне, все в той же позе. Я снова погрузился в забытье, а по пробуждении еще пытался сообразить, где нахожусь, когда почувствовал легкое прикосновение какого-то предмета к щеке. Пошарив рукой по подушке, я нащупал пакет. И сразу все вспомнил. Украдкой посмотрев на Генри и удостоверившись, что он сидит на прежнем месте спиной ко мне, я быстро заглянул в пакет. Ни один скряга никогда не испытывал при виде своего золота такого восторга, какой охватил меня при виде завещания. Я приподнял голову и, встретившись глазами с улыбающимся Генри, залился краской при мысли, что он видел и понял мои действия.
— Ну, и каково же ваше мнение? — спросил я, вставая с дивана.
— Ваше дело беспроигрышное, поскольку завещание составлено в самых недвусмысленных выражениях, — сказал он, и я увидел проступившие у него на щеках красноватые пятна. — Если документ подлинный, в чем я не сомневаюсь, он вступит в силу взамен другого завещания. Суд справедливости не признает никакого срока давности в подобных делах.
— Похоже, вы взволнованы не меньше меня, — заметил я.
— От перспективы положить конец этой давней тяжбе у меня просто дух захватывает, — сказал Генри. Он и в самом деле дышал прерывисто. — Мой дорогой Джон, вам нужно лишь официально заявить о своих правах на землю — ив скором времени вы станете владельцем хафемского поместья.
Он подался вперед и пожал мне руку столь тепло и крепко, что я растрогался чуть ли не до слез.
— Но есть, по меньшей мере, одно препятствие, — сказал я.
Я объяснил, что существуют сомнения насчет законности брака родителей моего деда, а следовательно, в законнорожденности последнего, и Генри признал, что это действительно сильно осложняет дело. Однако я сказал, что, похоже, теперь у меня есть возможность разрешить означенные сомнения, хотя и не потрудился сообщить, что основываюсь здесь на рассказе мисс Лидии о венчании в Старом Холле.
Мой отдых длился долго: на город вновь спустилась зимняя тьма, казавшаяся еще темнее из-за тумана, который продолжал сгущаться. Передвинув диван от двери на прежнее место и усевшись перед камином, мы приготовили ужин из жареного картофеля и двух маленьких бифштексов, купленных Генри накануне. Потом, извинившись за убогость своих знаков гостеприимства, он достал из буфета бутылку кларета и, невзирая на мои протесты, откупорил оную в честь дорогого гостя, хотя каждый из нас выпил не более бокала.
Когда мы покончили с ужином, Генри сказал:
— Я предлагаю следующее: прямо сейчас я отправлюсь с частным визитом к одному весьма высокопоставленному чиновнику канцлерского суда. Предварительно подчеркнув сугубо конфиденциальный характер нашего разговора, я просто сообщу означенному лицу, что обнаружился чрезвычайно важный документ и что нынешний владелец документа желает отдать оный ему лично в руки, в присутствии свидетеля, то есть меня. Я настойчиво укажу на необходимость держать дело в строжайшей тайне. И скажу, что мы придем к нему домой завтра утром с целью отдать упомянутый документ. Как вы на это смотрите?
Я кивнул и, на мгновение лишившись дара речи от нахлынувших чувств, просто благодарно пожал Генри руку.
— Слава богу, — наконец сумел проговорить я. — Я не буду чувствовать себя в безопасности, покуда завещание не окажется в надежных руках. Попросите у вашего знакомого позволения прийти к нему со мной сегодня же вечером. Мне хочется поскорее сбросить этот тяжкий груз с плеч.
— Мой дорогой друг, для чиновника канцлерского суда и целый год не долгий срок. Но обещаю вам сделать все возможное. Здесь вы в безопасности, и едва ли мне нужно говорить вам, чтобы вы никому не открывали дверь в мое отсутствие.
Я содрогнулся при одной этой мысли, а Генри надел пальто и шляпу и сказал напоследок:
— Тем временем можете ознакомиться с судебными прецедентами, найденными мной. Я заложил бумажками книги в нужных местах.
Он ушел, и, только лишь заперев на замок наружную дверь и закрыв на засов внутреннюю, я почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы сесть перед камином и внимательно прочитать завещание. Один пункт в нем гласил, что «мистеру Джеффри Эскриту» оставляется лишь пятьдесят фунтов, хотя я точно помнил, как моя мать говорила, что по завещанию он унаследовал дом на Чаринг-Кросс. Имело ли это значение? Перечитав документ еще несколько раз, я принялся изучать книги, оставленные для меня Генри. Насколько я понял, судебные решения по делам подобного рода весьма обнадеживали.
Глава 105
К двери никто не подходил. Время от времени я слышал шаги на лестнице, но все они замирали этажом ниже, и никто не пытался подняться по последнему узкому лестничному маршу, ведущему к единственной двери мансарды, занимаемой Генри.
Похоже, все самое страшное действительно осталось позади, и теперь мне оставалось лишь ждать, когда для меня настанет время вступить в права наследования!
Однако по прошествии двух часов я начал беспокоиться. Конечно же, деловой визит не мог занять у Генри столько времени! Правильно ли я поступил, доверившись ему? Если нет, не следует ли мне бежать отсюда? А вдруг он вернется с Барни? Однако возможно ли такое? Он не знаком ни с ним, ни с любым другим участником моей истории, верно ведь?
Наконец, уже поздно вечером, я встрепенулся, заслышав наконец шаги на лестнице. Человек — кто бы он ни был — имел ключи и отпер наружную дубовую дверь. Потом, к великому своему облегчению, я услышал знакомый голос, велевший мне отодвинуть засовы на внутренней.
Когда Генри стремительно вошел, я увидел, что настроение у него приподнятое. Он держал в руках несколько свертков, которые бросил на диван, прежде чем снять сюртук.
— Все в порядке! — воскликнул он. — Мы встретимся с моим патроном сегодня позже вечером, у него дома.
— Замечательные новости! — живо отозвался я. Хотя невольно задался вопросом, почему же он задержался так долго.
— Это еще не все, — выдохнул Генри. — Дайте только отдышаться. Наглотался тумана, а он настолько густой, что приходится идти на ощупь, словно слепцу, а таким манером резво не побегаешь, уверяю вас.
Он повесил сюртук и шляпу на вешалку и повернулся ко мне с веселой улыбкой.
— И я зашел на Оксфордский рынок, чтобы купить две бутылки вина, пару горячих пирогов с мясом и сливовый пудинг.
Он занялся вышеперечисленными покупками: положил мясные пироги на жарочную полку в камине и принялся откупоривать бутылки.
— Я страшно заинтриговал патрона своей историей и получил колоссальное удовольствие, поддразнивая его. Наверняка не так уж часто один из младших подчиненных знает настолько больше своего начальника. У него просто глаза на лоб полезли, когда я сказал, что дело касается права собственности на огромное поместье и состояние одного из самых уважаемых семейств в стране. — Генри налил вино в бокалы. — Он живет на Харли-стрит и ждет нас там с одиннадцати до полуночи.
— Так поздно!
— Мой дорогой Джон, как по-вашему, сколько сейчас времени? Уже начало девятого. Мы должны выйти через час, самое позднее. А задержался я потому, что на обратном пути заскочил к одному своему другу на Грейт-Титчфилд-стрит.
— Так значит, у вас были дела, — с облегчением заметил я, успокоенный объяснением.
— Он уже направляется сюда. Сейчас мы с вами поужинаем, чтобы выйти из дома сразу, как только он появится.
— Вы имеете в виду, он будет сопровождать нас? — спросил я.
— Вот именно. Ибо мне пришло в голову, что весьма желательно, чтобы при нашем разговоре присутствовал еще один человек.
Я выразил сомнение на сей счет.
— Дорогой Джон, попробуйте на минутку взглянуть на дело глазами моего патрона. Он видит перед собой одного из своих младших подчиненных, молодого шалопая, про которого не знает ничего хорошего, хотя и плохого тоже, который является к нему на ночь глядя и приводит с собой, как он утверждает, наследника огромного состояния, имеющего на руках давно пропавшее завещание, подтверждающее его право собственности. И кем же оказывается сей счастливец? Вы только не обижайтесь, но он оказывается совсем юным джентльменом, едва ли способным внушить своей наружностью доверие высокопоставленному чиновнику, всю жизнь протрудившемуся на пыльном поприще правосудия.
Генри сказал это с таким милым видом, что я невольно улыбнулся, ничуть не обидевшись.
— А теперь вообразите, как он отнесется к делу, коли эти двое явятся к нему в обществе почтенного джентльмена с безупречной репутацией — рукоположенного священника! Тогда дело представится ему в совершенно ином свете, разве нет?
— Священник?
— Преподобный мистер Чарльз Памплин. Отличный малый, возглавляющий славный приход в северном округе.
Казалось бы, подобное дополнение к нашей компании не могло давать повода для тревоги, но я все равно почувствовал легкое беспокойство.
— А для вас, — продолжал Генри, — он станет надежным свидетелем, присутствующим при передаче завещания, — хотя вам нет особой нужды тревожиться на сей счет.
Мы принялись за закуски, принесенные хозяином, и отужинали за приятной живой беседой. Мы уже «воздали должное» мясным пирогам, как выразился Генри, и собирались «оценить» пудинг, когда в дубовую дверь постучали.
Генри вскочил с места, чтобы впустить новоприбывшего, и последний вошел в комнату, осматриваясь по сторонам с еле заметной насмешливо-снисходительной улыбкой. Я встал, и он протянул мне бледную надушенную руку с усеянными перстнями пальцами. Хотя мистеру Памплину еще не перевалило за тридцать, он уже успел обзавестись двойным подбородком. У него были черные блестящие глаза, и он имел неприятную привычку надолго задерживать на вас ленивый взгляд, с таким видом, словно находит зрелище крайне скучным, но не желает тратить силы на поиски предмета поинтереснее. Мистер Памплин был в обычной для священников шляпе с загнутыми с боков полями и в великолепном рединготе, который он снял (вручив вместе со шляпой и лайковыми перчатками Генри, точно лакею), чтобы предстать перед нами в прекрасном фраке, тонкой шелковой рубашке, узорчатом жилете и белых панталонах.
— Так вы и есть, — начал он, держа мою руку в своей бледной и довольно влажной руке, — тот самый молодой человек, который… — Тут он осекся и повернулся к Генри, отпустив мою руку. — Впрочем, я не настолько посвящен в курс дела, чтобы толком продолжить фразу; я понял лишь, что дело чрезвычайно важное. Все это очень таинственно, Беллринджер. Сочтете ли вы нужным оставить меня в неведении?
— Сочту, Памплин. Но, на мой взгляд, у вас нет оснований для недовольства. Вы священник, а значит, привыкли иметь дело с тайнами. Вам придется поверить мне на слово, что я не вправе рассказать вам ничего больше. Но вы наверняка прежде принимали на веру гораздо невероятнейшие вещи, иначе не стали бы духовным лицом.
— Вы отъявленный безбожник, Беллринджер, и попадете в ад, можете не сомневаться, — любезно ответствовал священник.
— Придержите язык, Памплин, иначе вы не сумеете сыграть свою роль в сегодняшнем мероприятии, в коем вам надлежит выступить гарантом нашей благонадежности. Хотя правду сказать, с таким же успехом один нищий может ручаться за другого.
— Ваша благонадежность! Если вы ожидаете от меня лжесвидетельства, вам придется выставить выдержанное вино девятого года, которое вы мне обещали.
Мы сели за стол, и Генри налил всем портвейна.
— Нам скоро выходить, — предупредил он.
— В такую мерзкую погоду на улицу совсем не тянет, и вы не заставите меня спуститься по вашей дурацкой узкой лестнице, покуда я не подкреплюсь немного.
На мой вкус портвейн был слишком густым и сладким, но два джентльмена (особенно мистер Памплин) выпили довольно много, хотя вино не оказало на них заметного действия.
— Да, пока не забыл, — сказал священник. — Сэр Томас оправился от болезни. Я встретился с ним у Крокфордов вчера вечером, и он передал сообщение для вас.
— Только не сейчас. — Генри нахмурился и посмотрел на меня.
— Боже милостивый! Я не хотел задеть ничьи чувства.
— Упоминать имя сего джентльмена уже значит оскорблять чувства присутствующих.
— Послушайте, Беллринджер, — любезно сказал Памплин, — вы же не ожидаете, что я позволю вам бесчестить имя моего покровителя.
Разговор перешел на другие темы, и в ходе беседы мистер Памплин время от времени переводил на меня свои глаза с тяжелыми полуопущенными веками и подолгу смотрел задумчивым немигающим взглядом.