Глава 98
В течение последующих дней я думал о Генриетте снова и снова. Почему меня так волнует, что она не одобрит предпринятую мной попытку ограбления и дело, задуманное сейчас? Меня мучило сознание, что я не открыл девушке всю правду, и я положил признаться ей во всем, в чем только мне хватит духа признаться. Почему мне так важно мнение Генриетты? Почему я так обиделся и рассердился, когда она как будто не поверила мне, что Клоудиры со своими пособниками пытались убить меня? Наверное, я влюблен в нее. Неужели это и есть любовь?
Явившись в комнату мисс Лидии в следующее воскресенье, я застал там одну только Генриетту. Мы оба смутились, оказавшись наедине друг с другом.
— Бабушка скоро придет, — сказала она. — Тетя Изабелла изъявила желание увидеться с ней.
Я сел. Мне представился случай объясниться, и я хотел признаться в участии в попытке ограбления.
— Генриетта, вы хотели знать, почему я нахожусь в этом доме. Теперь вам известно, что завещание было незаконно изъято и мой дед стал жертвой обмана. Я его наследник. Вы не находите, что я имею право на поместье?
— Разве вы не путаете законность со справедливостью? — спросила она. — Разве не впадаете в ошибку, полагая, что можете основывать моральное право на вывертах и случайностях юридического закона? Поступая так, вы делаете то же самое, что, по вашим словам, сделали Момпессоны и Клоудиры, хотя я признаю, что вы имеете больше юридического и морального права, чем они.
— Нас нельзя сравнивать! Джеффри Хаффам хотел закрепить имущество за своим внуком, и его намерение было расстроено противозаконным и аморальным образом!
Теперь я поведал Генриетте многое из того, что узнал от мистера Эскрита, но результат оказался не таким, какого я ожидал.
— Насколько я понимаю, — упрямо сказала она, — составляя последнее завещание, Джеффри Хаффам нарушал свои обязательства перед отцом Сайласа Клоудира, лишая наследства собственного сына и отмщая родственникам, с которыми поссорился. Неужто вы и вправду полагаете, что последнее завещание такого человека имеет моральную силу?
Я промолчал, и она продолжала:
— И, в конце концов, сэр Хьюго купил поместье с чистой совестью — так есть ли у вас моральное право лишать его наследников собственности, даже если у вас есть право юридическое?
— Но когда он узнал о похищенном завещании, он ничего не сделал. И сэр Персевал продолжал утаивать документ, таким образом обманывая мою семью.
— Но чего еще можно было ожидать? Признать правду значило бы разориться: потерять имущество и покупные деньги.
— Конечно, вы защищаете сэра Персевала и леди Момпессон! — воскликнул я.
А что, если Генриетта руководствуется личными интересами? Что, если она не может забыть, что благосостояние опекунов ей выгодно? Может даже, у нее есть виды на Дейвида?
Она покраснела.
— Мне нет до них дела. Они никогда не были добры ко мне. Я никогда не понимала, почему они взяли надо мной опеку.
— Разве вы не испытываете к ним хотя бы благодарности?
— Благодарность? За милосердие, проявленное единственно из чувства долга и заботы о внешних приличиях?
— Но тогда почему вы их защищаете?
— У них есть свои права.
Она заняла непреклонную позицию.
— Но как же я? — запротестовал я. — Вот он я перед вами, без денег, без сколько-либо приличного образования, без друзей. Есть ли у меня надежда вести существование не просто достойное джентльмена, но хотя бы сносное? Вдобавок теперь, когда кодицилл введен в силу, моей жизни будет угрожать опасность, покуда Сайлас Клоудир жив. Только вернув завещание и отменив кодицилл, я смогу чувствовать себя спокойно. Неужели вы действительно отказываете мне в праве сделать это?
— Теперь понятно! — воскликнула Генриетта. — Так вот зачем вы здесь! Вы хотите выкрасть завещание!
Итак, секрет раскрылся. Отрицать не имело смысла.
— Вернуть завещание! — вскричал я. — Представить его суду, как и надлежит сделать.
— Так прибегните к помощи закона!
— На это потребуются деньги, — возразил я. — Ив любом случае сэр Персевал скорее уничтожит документ, чем откажется от него, поскольку, как мы с вашей бабушкой объяснили вам, если о нем станет известно, ваш опекун лишится поместья.
— Вы уверены? Ибо в таком случае я не понимаю, почему он сохранил завещание.
— Я тоже не понимаю. Ваша бабушка собиралась объяснить это в последнюю нашу встречу.
Наступила пауза, Генриетта пытливо всматривалась в мое лицо.
— Почему вы так рветесь заполучить завещание? — внезапно осведомилась она.
— Я же вам объяснил!
— Нет, я имею в виду, каковы ваши истинные мотивы? Вы говорите о правах, но мне кажется, вы жаждете мести.
— Мести? — изумленно повторил я. — Нет. Я просто хочу Справедливости. Я хочу найти логику и смысл в произволе и несправедливости, которые видел всю свою жизнь. Если Момпессоны могут лгать и мошенничать, чтобы приобрести и сохранить богатство, почему надо осуждать любого другого преступника? Все несчастья, выпавшие на долю моей семьи — убийство, сумасшедший дом, страшная судьба моей матери, — все они окажутся напрасными, если я не верну завещание.
— Это язык мести, — горячо сказала Генриетта. — Я понимаю вас, ибо у меня тоже есть причины ненавидеть своих опекунов. О, не такие веские, как у вас, далеко не такие.
— О чем вы говорите? — резко спросил я.
— О, сейчас это уже не имеет значения. И все же вы сами видели, как Том мучил меня в Хафеме тем летом. Хотя в некоторых отношениях он наименее жестокий из них. Но желать мести значит отплачивать за несправедливость той же монетой.
— Но в моем случае меня побуждают к действию обиды, причиненные не мне, но людям, которых я любил.
— Тогда, коли это не месть, — печально промолвила Генриетта, — значит, возмездие, а оно гораздо коварнее. Ибо позволяет вам с такой легкостью выдавать свои истинные мотивы за желание восстановить справедливость.
— Неправда! — воскликнул я, а потом, не раздумывая, выпалил: — Ваша бабушка не горела жаждой мести.
— Что вы имеете в виду?
Мне ничего не оставалось, как сказать правду.
— Помните, на прошлой неделе я говорил, что, купив кодицилл, мой дед сначала собирался представить его суду, но потом внезапно переменил планы? Причина заключалась в том, что кто-то из момпессоновских домочадцев письменно сообщил деду о завещании и пообещал добыть его. Это была мисс Лидди, и она сдержала слово, хотя документ каким-то образом вернулся к вашему опекуну.
Явно ошеломленная, Генриетта потрясла головой.
— Бабушка Лидди могла пойти на такое?
В следующий момент в комнату вошла мисс Лидди.
— Я рада, что ты еще здесь, Джон, — весело сказала она, улыбаясь нам обоим. — Моя племянница передала мне, что хочет меня видеть — случай в высшей степени необычный, — и потому я отправилась в ее апартаменты, но она так и не явилась. Загадочная история. Вероятно, она беседует с врачом Персевала. Я знаю, племяннику сегодня хуже. После удара, случившегося с ним на прошлой неделе, его состояние неуклонно ухудшается.
Она осеклась, заметив странный взгляд Генриетты, и вопросительно посмотрела на меня, словно ожидая объяснений.
— Мисс Лидди, — признался я, — боюсь, я рассказал ей о том, как вы помогли моему деду.
— И ты, разумеется, потрясена, — сказала она Генриетте. — Дорогая моя, я пошла на такой шаг, поскольку считала поступок, совершенный моим отцом, бесчестным. Я долго размышляла о нем, но перешла наконец к действию только лишь потому, что таким образом могла спасти одну молодую женщину от ужасной участи.
Генриетта взглянула на нее с изумлением.
— Разве ты не объяснил ей, Джон? — спросила старая леди. — Ты помнишь, Генриетта, что дед Джона пытался принудить свою дочь к браку с отвратительным старшим сыном Сайласа Клоудира? Этого я никак не могла допустить. Предлагая ему завещание, я делала замысленный брак совершенно невыгодным для него.
— Если воровство вообще можно оправдать когда-нибудь, — медленно проговорила Генриетта, — полагаю, это именно такой случай.
— Воровство! Не употребляй это слово! — вскричала мисс Лидия.
— Нет, здесь следует говорить о возвращении законному владельцу, — сказал я. — Такой поступок был правильным тогда и остается правильным сейчас. Ибо, представив завещание суду, я стану законным владельцем поместья, и только тогда мне не будет грозить опасность со стороны Клоудиров. — Пристально глядя на Генриетту, я проговорил: — Поэтому я непременно попытаюсь вернуть завещание.
— Да! — воскликнула мисс Лидия. — Конечно, именно это ты и должен сделать!
— Но почему бы вам, — спросила Генриетта, — не явиться в суд в качестве наследника Хаффама до истечения установленного срока и не отдаться под защиту властей?
— Как я однажды уже сделал перед тем, как меня передали в руки Дэниела Портьюса, а затем доктора Алабастера? — возразил я. — Похоже, вы не верите мне, когда я говорю, что нахожусь в смертельной опасности, покуда Сайлас Клоудир жив.
— Если вас превыше всего заботит безопасность, — сказала Генриетта, — почему бы вам просто не позволить, чтобы суд признал вас мертвым?
Я опешил.
— Но тогда ваши опекуны лишатся поместья, — указал я, — ибо оно немедленно перейдет к Сайласу Клоудиру.
Генриетта кивнула. Значит, она руководствуется не просто корыстными соображениями, как я опасался, ибо, если Момпессоны разорятся, она останется без всяких средств. И приняв такое предложение, я докажу ей, что и мной тоже движут отнюдь не корыстолюбивые побуждения. Мисс Лидия внимательно и серьезно смотрела на меня своими пронзительными голубыми глазами.
— Полагаю, так и следует поступить, — сказал я. — Я оставлю эту унизительную работу и попытаюсь найти место, более достойное меня, хотя без денег и сколько-либо приличного образования на многое надеяться не приходится.
Генриетта улыбнулась и, подавшись вперед, сжала мою руку.
— Уверена, это благородное решение.
— Милые мои дети, — сказала мисс Лидия, — мне нужно сообщить вам нечто важное, что наверняка заставит вас переменить свои намерения.
— О чем ты говоришь, бабушка? — спросила Генриетта.
— О вопросе, связанном с похищенным завещанием, который я собиралась разъяснить вам на прошлой неделе, когда нам пришлось резко прервать беседу. Если оно лишает Момпессонов права владения поместьем, тогда почему мой племянник — как и его отец до него — сохранил документ, вместо того чтобы уничтожить?
— Именно над этим вопросом я и ломаю голову с тех самых пор, как узнал о существовании завещания, — сказал я. — Ведь хранить документ, который можно использовать для отъема у них имущества, весьма рискованно. Какую такую выгоду можно извлечь из завещания, чтобы ради нее стоило так рисковать?
— Все настолько запутано, что не знаю, сумею ли я объяснить, — начала старая леди со странной улыбкой. — Моя бедная голова просто раскалывается, когда я думаю об этом. Мне кажется, я все понимаю, покуда не начинаю вникать в дело глубже, а тогда все объяснения разлетаются в разные стороны, облекаясь в потоки слов: кодициллы, судебные решения, судебные акты и постановления и все прочие уродливые термины, связанные с законом и канцлерским судом, которые вот уже более полувека тяготеют над нашим родом подобно проклятию. Но сначала я должна рассказать многое из истории семейства, чтобы вы поняли, почему мой племянник представит суду похищенное завещание сразу, как только официально объявят о пресечении рода Хаффамов.
— И завещание отменит кодицилл! — воскликнул я. А потом, осознав другие последствия, выкрикнул: — И тогда Сайлас Клоудир утратит право наследования!
— Именно так, — подтвердила старая леди. — Но как по-твоему, что станет с поместьем?
— Не знаю, — ответил я, — поскольку мне неизвестно, какие еще пункты содержатся в завещании помимо пункта о закреплении поместья за моим дедом. Но принадлежать вашему племяннику оно уж всяко не будет?
— Ты прав, — с улыбкой согласилась мисс Лидия, явно получающая удовольствие от игры. — Это лучше, чем «спекуляция». И у меня на руках козырной туз.
— Но дорогая бабушка, — запротестовала Генриетта, — коли так, почему они сохранили завещание?
— Из-за личности следующего наследника с ограниченными правами собственности, к которому переходит поместье, как только род Хаффамов официально признается пресекшимся.
Мы с Генриеттой тупо переглянулись, а потом уставились на старую леди.
— Кто он такой? — спросил я. — Не наследник ли Малифант, названный в кодицилле?
— Нет, — сказала мисс Лидия. — Условия учреждения заповедного имущества в завещании не имеют ничего общего с условиями, оговоренными в кодицилле. — Она сделала паузу. — Видишь ли, к тому времени Джеффри Хаффам поссорился со своим племянником, Джорджем Малифантом, и потому завещание создавало совершенно новую ситуацию, при которой имущество, закрепленное за его внуком, Джоном Хаффамом, и его потомками, в случае пресечения линии Хаффамов переходит к другой ветви нашего рода. Оставшийся в живых наследник, принадлежащий к этой ветви, становится полноправным владельцем поместья по завещанию.
— А кто это? — хором спросили мы с Генриеттой.
— Подождите. — Старая леди на мгновение опустила глаза. — Сейчас я все расскажу вам. Все началось много, много лет назад, когда мне было примерно столько же лет, сколько вам сейчас, дети. То есть почти семьдесят лет назад. — Увидев мое удивление, она сказала: — Да, я такая старая. Собственно, я такая же старая, как этот дом, построенный моим отцом. Я никогда не рассказывала тебе эту историю, Генриетта, ибо она слишком неприятная. Но тебе следует знать. Ты уже достаточно взрослая. — Она ненадолго умолкла, поникнув головой, но потом вскинула ее и продолжала: — Когда мой дед, Джеффри Хаффам, в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году добавил кодицилл к своему раннему завещанию, он находился в плохих отношениях почти со всеми своими родственниками. Тогда он не поддерживал никаких отношений ни с моими родителями, ни со своей племянницей Амелией, моей тетей. Джордж Малифант оставался единственным членом семьи, с которым он еще разговаривал. Но потом он поссорился и с ним из-за этой истории, о которой мне никогда не хватало духа рассказать тебе, Генриетта. — Она на мгновение замялась. — Боюсь, я невольно стала причиной ссоры между моим дедом и моими родителями, ибо ранее он согласился назвать их наследника своим собственным, поскольку у него тогда еще не было сына. Но поскольку я, будучи девочкой, не могла унаследовать отцовский титул, впоследствии он отказался от своего обещания.
На память мне пришел рассказ мистера Эскрита о тех же событиях.
— В скором времени у него самого родился сын, Джеймс, — продолжала мисс Лидия. — Примирение так и не состоялось, и он так и не полюбил меня, когда я выросла. Меня считали «странной». И это напоминало моему деду о… Видите ли, в нашей семье были случаи душевного расстройства. Его сердила моя дружба с моей тетей.
— Ты имеешь в виду свою двоюродную бабушку Луизу? — спросила Генриетта.
— Нет, — с отвращением сказала старая леди. — Ее я никогда не любила. Но в возрасте лет пятнадцати я нежно привязалась к моей тете Анне, младшей сестре отца. Она слыла чудаковатой. Она прожила очень несчастливую жизнь и в то время обреталась в Хафеме, где я обычно проводила лето. Фортисквинсы жили в другой части Старого Холла.
— Я помню, — сказал я. — Мартин Фортисквинс и мой дед выросли там.
— Милое мое дитя, это было задолго до их рождения. Я говорю о родителях Мартина, о его безнравственной матери и бедном отце.
Казалось, она смотрит вдаль и видит там нечто, чего мы с Генриеттой не могли видеть. Потом она быстро заговорила приглушенным голосом.
— Я хотела выйти замуж за одного человека по имени Джон Амфревилл. Он имел духовный сан. Его сестра, Элайза, была твоей прабабкой, Джон, а твоего деда назвали в честь дяди. Вот почему я питала особое расположение к бедному мальчику. Так что ты тоже на самом деле наречен в честь Джона Амфревилла. Амфревиллы принадлежали к древнему роду земельных собственников и владели землями в Йоркшире почти так же долго, как Хаффамы, и, конечно же, гораздо дольше, чем Момпессоны, ибо мы просто выскочки по сравнению с тобой, Джон. Но они потеряли большую часть своих земель и все деньги, поскольку отец Джона и Элайзы был пьяницей и мотом, который, прежде срока сведя в могилу их мать, сам умер, когда они еще были детьми. Я познакомилась с Джоном в городе — собственно говоря, в этом самом доме. Но мой дед, Джеффри Хаффам, а следовательно, и мои родители решительно воспротивились нашему браку. Они подняли страшный шум, и сюда же еще примешалась история с бракосочетанием твоих прадеда и прабабки, Джон. Короче говоря, мои родители и дед не одобрили ни Джона, ни Элайзу. Но Джон настойчиво выступал за брак своей сестры с Джеймсом, а поскольку Джеффри был против, он еще сильнее обозлился на Джона.
— Об этом мне известно, — сказал я. — Мистер Эскрит объяснил мне, что Джеффри Хаффам считал Элайзу недостаточно богатой и недостаточно родовитой для того, чтобы принять ее в свою семью.
Слегка поколебавшись, мисс Лидия сказала:
— Да, это часть правды. Но имелись и другие препятствия. — Ее руки, лежащие на коленях, беспокойно двигались. — Хотя Джон был единственным сыном и происходил из старинного и уважаемого семейства, он почти ничего не имел за душой. И были еще… другие трудности.
Тут она бросила на меня неуверенный взгляд.
— Его сестра… то есть мой отец… Одним словом…
Она осеклась, а потом несколько раз пыталась заговорить, но безуспешно.
— Одним словом, мои родители не допустили нашего брака.
Мисс Лидия умолкла, а я — помня, что ранее она упоминала о смерти человека, за которого хотела выйти замуж, — не решился задать никаких вопросов.
— С другой стороны, — наконец продолжила она, — бракосочетание Джеймса и Элайзы состоялось.
— Вы уверены? — спросил я. — Ибо Клоудиры оспаривают факт бракосочетания.
— Я совершенно уверена. Однажды ты узнаешь всю историю целиком, но, коротко говоря, моя двоюродная бабка Луиза ополчилась против меня, чтобы расположить Джеффри в пользу своей дочери, Амелии. Единственным человеком, поддерживавшим нас с Джоном, был мой дядя Джордж, который относился с особой теплотой ко мне, а равно к Джону, своему протеже. Это стоило ему места в последнем завещании Джеффри, ибо если по кодициллу заповедное имущество переходило к нему и его наследникам, то по новому завещанию оно переходило к Амелии и ее потомкам.
Она умолкла, словно считая свои объяснения исчерпывающими, но мы с Генриеттой недоуменно переглянулись.
Старая леди вновь заговорила:
— Я вижу, ты не знаешь собственной родословной, Генриетта. Разве тебе неизвестно, что твою прабабку звали Амелией? Она приходилась Джеффри племянницей и вышла замуж за некоего джентльмена по имени мистер Роджер Палфрамонд.
Генриетта побледнела.
— Да, — сказала мисс Лидия. — Ты, дорогая моя, наследница Палфрамонд и вступишь во владение хафемским поместьем, когда род Хаффамов пресечется. — Она мягко продолжала: — Боюсь, именно по этой и ни по какой другой причине мой племянник с женой удочерили тебя и стали твоими законными опекунами.
— Я не понимаю, — пролепетала Генриетта.
— А я понимаю! — вскричал я. — Они хотели иметь возможность представить похищенное завещание, а также наследника, в нем названного!
— Совершенно верно, — подтвердила старая леди, а потом продолжала, обращаясь к Генриетте: — Разве ты никогда не задумывалась о том, почему они оставили тебя в бедности, без должного присмотра и ухода, с вдовой твоего дяди на первые несколько лет после смерти твоих родителей?
— Задумывалась, и очень часто.
— Видишь ли, они разыскали тебя и взяли в свою семью только после того, как мать Джона подтвердила факт существования кодицилла, прислав копию оного.
Как странно, что поступок моей матери имел такие серьезные последствия для ребенка, о существовании которого она даже не догадывалась!
— Но почему? — спросила Генриетта. — Какая им выгода в этом?
Старая леди серьезно покачала головой.
— В случае необходимости они выдадут тебя замуж за одного из своих сыновей.
— За моего кузена! — вскричала Генриетта.
Я впился глазами в лицо девушки. Она покраснела. Испугала ли ее такая перспектива?
Старая леди подалась вперед и ласково взяла Генриетту за руку.
— Но он хочет жениться на той уродливой богачке! — выдохнула Генриетта. — Ему нет дела до меня.
— Но дорогая моя, — сказала мисс Лидия, по-прежнему держа ее руку, — ты пришла к ошибочному заключению. В женихи тебе предназначили вовсе не Дейвида, но его брата.
Генриетта отшатнулась, вскрикнув от ужаса, и закрыла лицо ладонями.
Вот теперь она пребывала в неподдельном ужасе!
— Именно поэтому, полагаю, — продолжала мисс Лидия, — несколько дней назад Тома срочно вызвали домой. Поэтому — ив связи с недавним ударом, приключившимся с его отцом.
— Но, конечно же, — сказал я, переводя взгляд с одной на другую, — если Генриетта унаследует поместье, будучи незамужем, она станет богатой и независимой. Как же они смогут принудить ее к браку?
Генриетта выжидательно посмотрела на мисс Лидию, которая печально улыбнулась, по-прежнему не спуская глаз со своей внучатой племянницы.
— Они не предъявят завещание, покуда не выдадут тебя замуж. А поскольку канцлерский суд в прошлом назначил Момпессонов твоими опекунами, ты останешься полностью в их власти, покуда не достигнешь совершеннолетия. И не забывай, что в случае с наследованием недвижимого имущества возраст совершеннолетия для женщин исчисляется двадцатью пятью годами. Вот увидишь, они будут очень настойчивы и убедительны. И они объяснят, что речь идет о браке лишь по названию. Это столько же в их интересах, сколько в твоих, Генриетта.
Генриетта покраснела и опустила голову.
— У них возникли разногласия по поводу дальнейших действий, — продолжала мисс Лидия. — Леди Момпессон и мистер Барбеллион, вместе с Дейвидом, стремятся поскорее осуществить этот замысел, но сэр Персевал всегда возражал. О, потому только, что он полагает, что твой брак с Дейвидом надежнее охранит интересы семейства, и настроен против молодой женщины, которую Дейвид избрал в свои невесты. Он говорит, что не потерпит еще одного такого брака в семействе после того, как его двоюродная бабка София вышла замуж за Николаса Клоудира! Он не знал, что Дейвид по уши в долгах и отчаянно нуждается в деньгах, ибо Дейвид с матерью скрывали это от него. Но именно поэтому они решили, что он женится на богатой наследнице, а теперь мой племянник так болен, что, я думаю, они и вправду поступят по-своему.
— Но какую выгоду принесет им такой чудовищный брак? — спросил я, и Генриетта отняла руки от лица, чтобы выслушать ответ.
— Да просто поместье останется в их владении, — ответила мисс Лидия. — Ибо, как ты знаешь, когда женщина выходит замуж, ее собственность переходит к супругу.
— Но тогда, — возразил я, — право на имущество получит Том.
— Сразу после свадьбы Тома признают поп compos mentis и его имущество перейдет в качестве доверительной собственности родителям и брату. Мистер Барбеллион непревзойденный мастер в устройстве таких дел, единственная цель которых лишить одного из членов семьи имущества в пользу других под предлогом помешательства собственника. Это процветающая сфера деятельности канцлерского суда. Фактически они по-прежнему будут владеть и пользоваться поместьем, как раньше. Тома либо отправят за границу, либо, что более вероятно, поместят в сумасшедший дом — и никаких наследников у него не будет. Таким образом, ограничение прав на распоряжение имуществом перестанет действовать после твоей смерти, Генриетта, и оно перейдет, в качестве доверительной собственности, к Дейвиду или его наследнику.
— Теперь понятно, — вскричал я, — почему сэр Персевал отказал моей матери в просьбе о помощи: зная к тому времени, что кодицилл представлен канцлерскому суду, он уже решил осуществить этот гнусный замысел, а потому только выигрывал от смерти моей матери.
— Нет, — возразила мисс Лидия. — Здесь ты ошибаешься. Он не отказывал ей. Мое семейство всегда было заинтересовано в том, чтобы твоя мать и ты сам оставались в живых, дабы препятствовать введению в силу кодицилла.
Помня рассказ матушки, я понимал, что она заблуждается, но не стал углубляться в тему. Я подумал, что если они решили предъявить завещание, значит, действительно выигрывали от нашей с матерью смерти, поскольку по условиям завещания мы имели преимущественное право на собственность против Генриетты.
— Я никогда не соглашусь на подобный брак! — воскликнула Генриетта.
— И для осуществления этого плана необходимо официальное признание факта моей смерти! — вскричал я. — Но если я сейчас объявлюсь и заявлю в суде о своих правах, тогда не придется опасаться того, что поместье перейдет к Сайласу Клоудиру.
Мисс Лидия промолчала, но Генриетта потрясла головой и промолвила:
— Нет, ибо вы уже сказали, что в таком случае над вашей жизнью нависнет смертельная угроза. Я не стану покупать свою безопасность такой дорогой ценой.
Значит, она все-таки поверила, что мои враги пытались убить меня! Или она просто насмехается надо мной? Я оказался в затруднительном положении, ибо начни я сейчас преуменьшать опасность, она подумала бы, что я излишне драматизировал ситуацию прежде.
Пока я пытался найти ответ, мисс Лидия сказала:
— Ты никогда не будешь в безопасности, Генриетта. Теперь, когда кодицилл введен в силу, Изабелла и Дейвид не будут ставить все на то, что Джон останется в живых, ибо знают о твердой решимости Клоудиров убить наследника Хаффама. Они будут упорно добиваться своей цели, состоящей в твоем браке с Томом, чтобы в случае необходимости представить суду завещание. — Она повернулась ко мне. — Таким образом, если ты сейчас объявишься, ты просто подвергнешь смертельной опасности себя и ничем не поможешь Генриетте.
— У вас остается единственный способ обезопасить себя, — сказала мне Генриетта. — Вы должны умереть.
Я вздрогнул, а она залилась краской и пояснила:
— Я имею в виду, разумеется, что вы должны позволить, чтобы вас официально признали умершим.
— Но тогда вас принудят к ужасному браку! — воскликнул я. Она потрясла головой, и я сердито выкрикнул: — В таком случае Клоудиры унаследуют поместье! Я не могу допустить такого! — Потом мне пришла в голову другая мысль. — Ваши опекуны разорятся, и вы останетесь без гроша.
— Ужели бедность так ужасна? — спросила Генриетта.
— Да, — ответил я. — И вы, по крайней мере, молоды. Но вправе ли вы требовать, чтобы вашу бабушку выселили из дома, где она прожила всю свою жизнь?
— У меня есть небольшой ежегодный доход, оставленный мне отцом, и он в полном твоем распоряжении, моя дорогая, — сказала старая леди. — К сожалению, он составляет всего лишь пятьдесят фунтов и прекращается с моей смертью. Но, вероятно, я могу продать его.
— Я решительно против! — воскликнула Генриетта.
— Вот видите, насколько мы беспомощны без денег! — вскричал я и сам удивился ярости своей вспышки. — Всю мою жизнь недостаток средств лишал меня свободы. Подумайте только, что мы могли бы сделать, будь только у нас деньги.
Обе они внимательно смотрели на меня: мисс Лидия энергично кивала головой, а Генриетта словно глубоко задумалась.
Что касалось до меня, то я принял твердое решение.
— В таком случае, если я не могу ни объявиться, ни допустить, чтобы меня признали умершим, — сказал я, — мне остается только вернуть себе завещание.
Генриетта вспыхнула, но старая леди восторженно воскликнула:
— Да! Благодарение Богу! Вот он, дух Хаффамов! Я надеялась услышать от тебя именно такие слова!
— Если я вступлю в права наследования, Генриетта, все имущество ваших опекунов перейдет ко мне, и у них не останется выгоды принуждать вас к браку. Вы будете вольны выйти замуж, за кого пожелаете.
Несколько долгих мгновений мы пристально смотрели друг на друга.
— Так значит, все возвращается к тому же, не так ли? — медленно проговорила она. — Интересно знать, каковы ваши истинные мотивы и понимаете ли их вы сами. Если вы преследуете цель помочь мне, тогда я тем более возражаю против кражи завещания. В этом нет никакой необходимости, поскольку я сама в силах воспротивиться принудительному браку.
— Это ты сейчас так говоришь! — вскричала мисс Лидия. — Но, милое моя дитя, я слышала подобные слова и раньше. Я слишком хорошо знаю, что с тобой могут сделать.
Она говорила с такой страстью, что мы оба с любопытством посмотрели на нее.
— А что они могут сделать со мной? — спросила Генриетта. — Не станут же они избивать меня или морить голодом. А коли станут, я убегу из дома.
— Дитя мое, — вскричала мисс Лидия, — я знаю, на что они способны. Они способны на ужасные вещи. Не думай, что можешь противостоять им. Однажды я тоже так думала, а я тогда была старше, чем ты сейчас.
— Дорогая бабушка, прошу тебя, не волнуйся.
— Ты должна позволить Джону завладеть завещанием. Только в таком случае ты будешь в безопасности.
— Да, ибо я стану богатым, — сказал я, — И потому все мы будем в безопасности.
Генриетта печально взглянула на меня.
— Когда вы говорите так, мне становится не по себе, — промолвила она. — Сама я могу смириться с бедностью, но, советуя вам оставить мысль о краже завещания и допустить официальное признание факта вашей смерти, я предлагаю вам отказаться от шанса получить огромное богатство. Я требую от вас слишком многого?
Я не мог ответить, ибо находился в трудном положении. Если я скажу, что наследство меня не интересует, я снищу расположение Генриетты, но оставлю ее на произвол судьбы, а если я скажу, что хочу получить поместье ради него самого, она проникнется ко мне презрением, но позволит украсть завещание и тем самым спасти ее. В этом состоянии мучительной нерешительности я задался вопросом: какие же на самом деле чувства вызывает у меня мое право собственности? Неужели мной движет всего-навсего алчность? Безусловно, нет. У меня такие планы на поместье! И все же теперь я начал сомневаться, как поступить.
В этот момент мисс Лидия, вдруг словно разом постаревшая на много лет, поднялась с дивана, подошла к креслу Генриетты и опустилась подле нее на колени. Серьезно глядя ей в лицо, она настойчиво проговорила:
— Ты должна покинуть этот дом. Немедленно. Сегодня же ночью.
— Милая бабушка, ты меня пугаешь. В этом нет никакой необходимости.
— Тебе понадобятся деньги, — вскричала она. — Все всегда упирается в деньги, верно? Как и говорит мальчик.
Генриетта укоризненно взглянула на меня.
Мисс Лидия взяла обе руки девушки в свои и принялась перебирать ее пальцы.
— Мне бы хотелось помочь тебе, но ты знаешь, у меня никогда не было денег.
— Дорогая бабушка, я не намерена бежать. Пожалуйста, встань.
— Единственное, что я имела когда-либо, это ежегодный доход с поместья, но у меня есть несколько ценных вещей, которые я могу продать или — как правильно сказать? — заложить. Подарки от разных близких людей. — Она принялась беспокойно озираться по сторонам. — Посмотри, вон ту фарфоровую вещицу оставила мне моя бедная тетушка Анна. Наверное, она потянет на несколько гиней. И еще каминные часы. И у меня есть кое-какие драгоценности. О, боюсь, всего лишь стразы. Я была такой невзрачной и чудаковатой девушкой, что меня никто не баловал подарками. Только мой дорогой Джон.
— Успокойся же, бабушка, — взмолилась Генриетта, пытаясь встать и поднять старую леди на ноги.
— Все упирается в деньги! — вскричала мисс Лидия, вцепляясь в платье Генриетты и с отчаянием на нее глядя. — Вот почему мне не позволили выйти замуж за Джона. Милая моя девочка, мне тяжело видеть, как ломают и твою жизнь тоже.
Тут вдруг раздался стук в дверь. В следующую секунду она распахнулась, и я увидел на пороге незнакомого мужчину. Я проворно вскочил с места, но вновь прибывший наверняка успел заметить, что я сидел на диване. Однако взгляд его был прикован к еще более странному зрелищу, которое представляла собой мисс Лидия, по-прежнему стоявшая на коленях перед креслом Генриетты.
— Прощу прощения, — мягко промолвил он.
Старая леди вздрогнула и с помощью Генриетты начала медленно подниматься на ноги. Тем временем я понял, что вновь прибывший не совсем незнаком мне.
Он отвел глаза от двух женщин и, пока мисс Лидия расправляла смявшиеся складки своего платья и усаживалась обратно на диван, пристально смотрел на меня с едва уловимой улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего.
Наконец мисс Лидия заговорила, слегка задыхаясь, но с замечательным достоинством:
— Весьма бесцеремонное вторжение, мистер Вамплу. Мне кажется, вам следовало подождать, когда я разрешу вам войти. Я даже не знала, что вы в городе.
Мужчина наконец отвел взгляд от меня и устремил на старую леди.
— Прошу прощения за неожиданное появление, мисс Момпессон. Мистер Том вернулся в связи с болезнью своего отца.
— Ах ладно, ничего страшного, — заикаясь, проговорила она. — Мы просто приказали мальчику передвинуть стол, чтобы сыграть партию в вист.
Мистер Вамплу хитро улыбнулся.
— Я вошел столь стремительно потому, что мои мысли были всецело заняты печальной новостью. По всей видимости, вас еще не поставили в известность. — Он выдержал паузу, словно для пущего эффекта. — К великому своему прискорбию, должен сообщить вам, что около часа назад сэр Персевал отправился к праотцам.
Генриетта схватила свою бабушку за руку и невольно посмотрела на меня.
Мистер Вамплу с интересом проследил за взглядом девушки.
— Да, новость действительно печальная, — сказала мисс Лидия, ободряюще похлопывая Генриетту по руке. — Я опасалась такого исхода.
— Апоплексический удар унес его в могилу, — добавил мистер Вамплу.
Словно внезапно вспомнив о моем присутствии, мисс Лидия сухо промолвила:
— Ты свободен, Джон. Я хотела сказать, Дик. Можешь идти.
Я легко поклонился и направился к двери. Мистер Вамплу посторонился, внимательно на меня глядя.
Уже выходя из комнаты, я услышал, как мисс Лидия сказала:
— Я бы попросила вас, мистер Вамплу, оказать мне честь испить со мной чаю, но при данных прискорбных обстоятельствах…
— О, несомненно, мисс Момпессон, — елейным голосом отозвался мистер Вамплу. — Я прекрасно вас понимаю, и мне чрезвычайно приятно слышать о вашем намерении пригласить меня к чаепитию.
Я уже находился в коридоре и не сумел удержаться, чтобы не бросить взгляд назад. Мистер Вамплу закрывал за собой дверь, но в последний момент повернул голову и посмотрел мне прямо в лицо. Мне не стоило оборачиваться, но, вероятно, худшее уже произошло, ибо я почти не сомневался, что при виде мальчика-прислужника, сидящего на диване подобно гостю, он узнал во мне грабителя, проникшего в дом ночью. Спускаясь по задней лестнице, я мучительно ломал голову над вопросом, так это или нет. Я почти не сомневался, что он узнал меня, и потому чуть ли не с нетерпением стал ожидать последствий. Я предполагал, что он доложит мистеру Такаберри и они оба появятся в судомойне, вооруженные и в сопровождении двух-трех лакеев. В таком случае не лучше ли мне бежать из дома, покуда есть такая возможность?
Был как раз обычный час нашей с Джоуи встречи, и потому я вышел в темный проулок за конюшнями. Пока я ждал, расхаживая взад-вперед, чтобы не замерзнуть, из дома доносился стук молотков: в связи с кончиной сэра Персе-вала там вывешивались мемориальные таблички.
Стоит ли мне возвращаться назад, рискуя оказаться под арестом и под судом? Если я сейчас сбегу, то чего ради мне жить? Через полчаса Джоуи так и не появился, и мне пришлось сделать выбор. Я решил рискнуть остаться и вернулся в дом. Приступив к выполнению своих обязанностей в столовой и судомойне, я обнаружил, что все слуги потрясены и подавлены известием о смерти хозяина. Они занимались своей работой в мрачном молчании, строя предположения относительно своего будущего.
Шли минуты, потом часы, но со мной так ничего и не происходило, и я уже начал думать, что ошибся и мистер Вамплу все-таки не узнал меня. Теперь я получил время поразмыслить о последствиях смерти сэра Персевала. Прежде всего что она значит для Генриетты? Что ее принудят к чудовищному браку? И как случившееся отразится на моих шансах заполучить завещание? Собственно, как повлияет на мое положение в доме? И останется ли завещание по-прежнему лежать в тайнике в Большой гостиной — если предположить, что оно действительно там? Ибо приход к власти Дейвида — сэра Дейвида, как теперь его следовало называть, — вполне мог повлечь за собой коренную перемену порядков в доме, которая поставит под угрозу все мои планы. Представлялось очевидным, что, если я собираюсь осуществить задуманное, мне надобно поторопиться с покушением на тайник. Однако я по-прежнему не имел понятия, как справиться с секретным замком под каминной полкой, не поддавшимся нам с мистером Дигвидом при первой попытке. И, разумеется, мне надлежало сначала подумать о возражениях Генриетты против моей затеи.
Вечер проходил, как обычно: явился ночной сторож для традиционной беседы с мистером Такаберри — которая длилась дольше обычного, словно щедрость господ требовала особо добросовестного подтверждения при сих прискорбных обстоятельствах, — а затем начался ритуальный обход дома с запиранием окон и дверей.
Пока я сопровождал маленькую группу в обходе этажей, все еще ожидая разоблачения с минуты на минуту, мне пришло в голову, что, возможно, мистер Вамплу отложил это дело по каким-то причинам, связанным с царящим в доме смятением. Хотя мне оно казалось чрезвычайно важным, может статься, он посчитал его несущественным, всецело поглощенный поистине значительными событиями. Впрочем, такое объяснение не вполне увязывалось с пронзительным взглядом, каким он смотрел на меня.
Однако я узнал одну важную вещь: когда мы, заперев парадную дверь, уже собирались подняться на второй этаж, кто-то яростно в нее забарабанил. Джейкман с недовольным ворчанием взял связку ключей у мистера Такаберри, вернулся к двери и вставил один из них в замочную скважину. Последовала пауза, а потом он проорал указания через дверь, и через пару секунд она открылась, и сэр (в недавнем прошлом мистер) Дейвид вошел шаткой поступью, осыпая сторожа проклятиями. (Очевидно, он отмечал кончину своего отца.) Значит, там стоит двойной замок, который отпирается лишь двумя соответствующими ключами, одновременно вставленными изнутри и снаружи! Следовательно, даже если мне удастся раздобыть ключи, я все равно не смогу выйти из дома через парадную дверь.
Той ночью, улегшись на свое ложе в столовой для прислуги, я так замерз, что отважился перейти в судомойню (ибо Джейкман уже устроился на кухне) и уселся перед угасающим очагом. Пока я задумчиво смотрел на язычки пламени, лениво пляшущие вокруг тлеющих углей, перед моим мысленным взором неожиданно стали возникать разные образы, как часто случалось в детстве в Мелторпе. Я увидел осуждающе нахмуренное лицо Генриетты и подумал о неодобрительном отношении девушки к моему намерению вернуть завещание. Ужели у нее нет чувства Справедливости? У мисс Лидии есть, и она благородно стремилась восстановить справедливость, пытаясь вернуть завещание моему деду. Но права ли она, защищая мистера Фортисквинса от моих подозрений? Или же это действительно он обманул моего деда с завещанием? Возможно даже, убил? Вероятно, мисс Лидия защищает мистера Фортисквинса, поскольку считает убийцей Питера Клоудира, и все же я твердо решил до последнего не верить в его виновность. Может статься, однако, я никогда не узнаю правды о событиях, произошедших в ночь убийства моего деда.
В какое трудное положение поставила меня Генриетта! Я не мог спасти девушку иначе, как заслужив ее презрение. Как смеет она обвинять меня в том, что мною движет единственно месть! И намекать на мое страстное желание заполучить поместье! Я жаждал не мести, но Справедливости, а поскольку она подразумевала такое положение дел, при котором каждый получит по заслугам, значит, страдания одних ради блага других являлись необходимым побочным следствием.
Что же касается до моего желания заполучить поместье, то я никогда не думал ни о чем, помимо тяжких обязанностей, которые наложит на меня владение столь обширными землями, — и возможностей делать добро. Я вспомнил, что рассказывали мне Сьюки и мистер Эдваусон об управлении — плохом управлении — хафемским имением и о злоупотреблениях и расточительности, с ним сопряженных: о сносе домов и выселении людей, о смертоносных пружинных ружьях в охотничьих заповедниках, об осыпающихся стенах и затопленных, плохо осушаемых лугах. И однако все могло бы быть совсем иначе: я подумал о прекрасном парке с огромным домом, о деревнях Хафем, Момпессон-Сент-Люси, Стоук-Момпессон и главным образом Мелторп, о тысячах акров плодородных земель, о лесах, реках и общинных пастбищах, окружающих поместье. Момпессоны не заботились ни о земле, ни о проживающих на ней людях — лишь норовили выжать из них побольше, нимало не думая о будущем. Я бы управлял поместьем совсем по-другому! Я бы уволил Ассиндера, алчного и недобросовестного управляющего, вместе с жестокими егерями, и взял бы ведение хозяйства в собственные руки.
Сидя в темном холодном подвале и слыша шорох тараканов на полу да громкий храп пьяного сторожа в кухне, я составлял планы перестройки деревенских домов, осушения земли, возведения стен, честного обращения с арендаторами, строительства школ для бедноты, выдачи пособий старикам и так далее. Потом огонь наконец угас, и я вернулся к своей жесткой скамье в столовой для прислуги.
Прежде чем погрузиться в сон, я подумал о том, что не я один вправе решать, как поступить. Если Генриетта все же предпочтет вступить в чудовищный брак противно своей воле, нежели воспользоваться возможностью обрести независимость и выйти замуж по собственному выбору, значит, мне придется учитывать это обстоятельство.
Глава 99
Всю ту неделю волнение в доме не улегалось, и каждый день походил на воскресный. Слуги пили чуть не с утра до вечера, словно, боясь увольнения, хотели насладиться в полное свое удовольствие, покуда есть такая возможность. Однако, поскольку дом осаждали торговцы с неоплаченными счетами, продукты поступали в очень ограниченном количестве, а запасы провизии в кладовых и подвалах быстро таяли. Похороны сэра Персевала состоялись в четверг (хотя я, разумеется, ничего не видел) и послужили очередным поводом для вакханалии.
Я с нетерпением ждал случая склонить Генриетту на свою сторону, ибо все время — таская уголь, чистя обувь в темной душной каморке и возясь с кастрюлями в судомойне, — я задавался вопросом, зачем я все это делаю, если не для того, чтобы отнять у Момпессонов имущество и хотя бы отчасти оправдать страшную дань, заплаченную моим дедом, матерью и Питером Клоудиром. Однако из-за перемен в обычном распорядке дня я не нашел возможности встретиться с Генриеттой и мисс Лидией в следующее воскресенье. В тот же вечер меня постигло еще одно разочарование, ибо хотя прождал Джоуи за конюшнями целых два часа, он снова не появился. Таким образом, я не виделся с ним уже несколько недель и теперь начинал потихоньку возмущаться его пренебрежением. Или даже он вообще бросил меня?
Только на третью неделю после описанного выше события — в первое воскресенье февраля — мне удалось снова прийти в комнату мисс Лидии. (Джоуи так и не появился ни в одно из минувших воскресений.) Я застал старую леди одну, и она объяснила, что Генриетта недавно отправилась к своей тете, изъявившей желание побеседовать с ней, и присоединится к нам позже.
— Но я рада, что нам представилась возможность поговорить наедине, — сказала она. — Ну? Так что ты решил насчет завещания?
— Я хочу довести дело до конца, но боюсь, не смогу пойти наперекор воле Генриетты.
— Ты должен! — воскликнула она с горячностью, приведшей меня в замешательство. — Я знаю, что они сотворят с ней! Она недостаточно сильна, чтобы сопротивляться.
Я внимательно всмотрелся в лицо мисс Лидии и, мне показалось, понял, что она имеет в виду.
— Хорошо, — сказал я. — Если только Генриетта не запретит мне категорически.
Старая леди явно была разочарована, услышав о таком условии.
— Но ты ее не знаешь! — вскричала она. — Она непременно запретит! Частью своей души она почти жаждет страданий и боли. Помнишь, я говорила, что в детстве она часто пыталась себя поранить? Ты должен выполнить задуманное, что бы Генриетта ни говорила и какое бы обещание ни взяла с тебя.
Я кивнул и уже собрался ответить, когда вдруг дверь открылась и в комнату вошла Генриетта. Мы с мисс Лидией виновато вздрогнули.
— Я запру дверь на замок, — сказала старая леди, — чтобы никто из слуг — или этот мерзкий гувернер — не помешал нам.
— Ты была права, бабушка, — начала Генриетта, усевшись. — Тетя Изабелла и Дейвид вызвали меня, чтобы сообщить о своем желании выдать меня замуж за Тома.
— А бедный Персевал еще не остыл в своей могиле! — вскричала мисс Лидия.
— И что вы ответили? — спросил я.
— А как вы думаете? — отозвалась она. — Они сказали, что речь идет не о настоящем браке, но я все равно отказалась даже думать на эту тему.
— В таком случае, — спросил я, — вы снимаете свои возражения против моего намерения вернуть завещание?
— Конечно нет, — ответила Генриетта. — Я в силах противостоять любым их замыслам.
Я взглянул на мисс Лидию и сказал:
— Тогда я не могу продолжать дело.
— О, но ты должен! — страдальческим голосом вскричала старая леди. — Это я во всем виновата. Я не все рассказала тебе, Генриетта. Я поступила эгоистично. И поэтому ты не понимаешь, что произойдет. И что произошло в прошлом.
Мы с Генриеттой изумленно уставились на нее.
Она продолжала:
— Я говорила вам, что мой дед, Джеффри Хаффам, поссорился почти со всеми своими родственниками, но не объяснила почему. — Она немного помолчала, словно собираясь с силами. — Все началось, когда мой отец попросил у Джеффри Хаффама руки его старшей дочери, Элис, и получил отказ на том основании, что она еще слишком молода. Это произошло много, много лет назад. Век без малого. Мой отец посчитал, что ему отказали, поскольку он недостаточно знатного происхождения, — точно так же, как в свое время отказали его отцу, когда он сделал предложение сестре Джеффри. И он был глубоко оскорблен вторым отказом, полученным его семейством, которое теперь обладало состоянием и титулом и, как он полагал, по меньшей мере не уступало по положению Хаффамам, которые, несмотря на древность своего рода и обширность земельных владений, не имели титула и погрязли в долгах.
— Я знаю эту историю, — сказал я. — Мистер Эскрит мне рассказывал. Я еще тогда удивился, почему Джеффри Хаффам внезапно передумал. Мне казалось, он не такой человек, чтобы сначала отказать жениху, а потом, почти сразу, дать благословение на брак и пообещать сделать ребенка, в нем родившегося, своим наследником.
— Ты прав! — вскричала мисс Лидия. — У него имелась причина, хотя, боюсь, эта история покрывает позором некоторых ближайших моих родственников. Мистер Эскрит не мог рассказать тебе всю историю целиком, поскольку сам не знает всего. В общем, у моего отца была младшая сестра, Анна, красивая молодая женщина, но сумасбродная и непредсказуемая. Он знал, что Джеффри Хаффам весьма неравнодушен к женскому полу, хотя и остепенился со времени бурной молодости. Твоему деду тогда едва перевалило за сорок, и все знали, что они с женой не питают особой любви друг к другу, поскольку это был брак по расчету. И вот, мой отец познакомил его с Анной. Ну, мне нет необходимости входить в подробности. Бедная тетя Анна не раз говорила мне, что понятия не имела о замыслах брата. Поначалу она ненавидела Джеффри, но он умел пленять женские сердца, и, боюсь, в скором времени она стала его любовницей. Именно на это и рассчитывал мой отец, и теперь он воспользовался ситуацией.
— Вы хотите сказать, что он шантажировал Джеффри? — спросил я, бросая взгляд на Генриетту, которая в явном смущении отвела глаза.
Старая леди на мгновение опустила взор, а потом вскинула голову и посмотрела мне прямо в лицо.
— Боюсь, да. Вот почему Джеффри дал согласие на брак и согласился на столь щедрые условия брачного договора. Но довольно скоро Анна надоела Джеффри, и он ее бросил. Бедняжка совершенно обезумела от горя и отчаяния, особенно когда возникла опасность, что все откроется и свет узнает о ее бесчестье. — Она взглянула на Генриетту, которая залилась краской и потупила глаза, а потом продолжила: — Ибо в следующем году она тайно родила ребенка. Мой отец и Джеффри Хаффам забрали у нее младенца, противно ее воле. Представьте себе страдания несчастной. Ее боль и горе. А позже… позже они сказали Анне, что ребенок умер.
Старая леди умолкла и с минуту молчала, не в силах произнести ни слова. Глядя на нее, я подумал о том, что все это произошло еще даже до ее рождения. Горе почти вековой давности снова жило в ней, а от нее передалось и нам с Генриеттой.
Наконец она овладела собой и возобновила повествование:
— Потом мой отец попытался принудить Анну к браку с одним своим богатым знакомым, но она решительно воспротивилась. Ах, Генриетта, они творили с ней ужасные вещи! И в конечном счете несчастную довели до полного умопомешательства. Все случившееся имело самые серьезные последствия. Во-первых, вот почему мой дед рассорился с моим отцом. И вот почему он не сделал меня своей наследницей под тем предлогом, что я не мальчик. Но были и другие последствия, повлиявшие на события много лет спустя, когда Джеффри Хаффам воспротивился браку своего сына Джеймса с Элайзой Амфревилл. Об этом я тоже рассказала не всю правду.
Мисс Лидия повернулась ко мне.
— Боюсь, Джон, твой прадед Джеймс был пьяницей, распутником и мотом, хотя при всем при том человеком обаятельным до чрезвычайности. На самом деле мой дед возражал против его брака с Элайзой Амфревилл потому, что она уже несколько лет открыто жила у него на содержании. Он соблазнил Элайзу еще почти ребенком, но она была молодой особой весьма нестрогих правил и мало заботилась о приличиях. Впоследствии тот факт, что она открыто сожительствовала с ним, использовался в качестве доказательства, что они так никогда и поженились.
— Мистер Эскрит не объяснил мне этого, — сказал я. — Но если учесть, что он принял меня за сына Джеймса и Элайзы, удивляться здесь не приходится.
— Конечно. Так или иначе, Джон Амфревилл поссорился с Джеймсом из-за его обращения с Элайзой и заставил его жениться на ней. Джеффри же пытался воспрепятствовать браку, вот почему он возненавидел Джона: он возлагал на него вину за случившееся. Потом произошло нечто, заставившее Джеффри еще сильнее ожесточиться против него: примерно в то время мы с Джоном познакомились благодаря истории с Джеймсом и Элайзой и полюбили друг друга. Именно из-за позора своей сестры — а также из-за своей бедности — Джон Амфревилл решительно не устраивал мою семью в качестве претендента на мою руку. — Она немного помолчала, а потом продолжила: — Мы с Джоном решили тайно бежать и обвенчаться. А поскольку Джон вынудил у Джеймса согласие жениться на Элайзе, мы собирались бежать и венчаться вместе. Джон договорился с одним своим знакомым священником, что он присоединится к нам и проведет церемонию.
Она умолкла и, увидев страдальческое выражение ее лица, Генриетта сказала:
— Бабушка, прошу тебя, не продолжай, коли тебе тяжело.
Старая леди улыбнулась и сжала руку девушки.
— Нет, моя дорогая. Я должна рассказать свою историю, иначе унесу ее с собой в могилу.
— И вы уверены, что они обвенчались? — спросил я.
— Совершенно уверена.
— Тогда где состоялось бракосочетание? Никаких записей так и не было обнаружено.
— Куда еще мы могли бежать, если не в Хафем?
— Но там же нет церкви, — возразил я. — Мелторпская церковь обслуживает весь приход, куда входит и Хафем.
Мисс Лидия улыбнулась.
— Это верно лишь отчасти. Уверяю тебя, Джеймс и Элайза действительно обвенчались. Позволь мне досказать мою историю. Мы получили две брачные лицензии и тронулись в путь. Мы боялись погони, ибо еще до отъезда из города узнали, что Джеффри раскрыл наши планы, и опасались, что он послал за нами какого-нибудь своего подручного с наказом сорвать оба бракосочетания. Однако поздно ночью мы благополучно достигли часовни. Мы вошли в нее очень тихо, чтобы не потревожить Фортисквинсов, которые в ту пору жили в другом крыле Старого Холла. Джеймс предложил Джону бросить монету, чтобы решить, какая пара будет венчаться первой. Джон не одобрил такое легкомыслие, но согласился на предложение. Нам с ним не повезло. Та монетка решила мою судьбу. — Она на мгновение умолкла, а потом улыбнулась мне. — Так что видишь, я точно знаю, что Джеймс женился на Элайзе, ибо присутствовала при обряде бракосочетания. На самом деле я была свидетельницей.
Тут меня осенило: запись может находиться в древнем сундуке, который показывал мне мистер Эдваусон и который, как он сказал, был перевезен из часовни! Представится ли мне когда-нибудь возможность заглянуть в него?
Мисс Лидия промокнула глаза платочком, а потом продолжала дрожащим голосом:
— Когда церемония подходила к концу, мы услышали приближающийся топот копыт. Джон… Джон вышел посмотреть, кто там. Вероятно, то был человек, посланный Джеффри.
— Они дрались на саблях? — спросил я, вспомнив рассказ миссис Белфлауэр, неожиданно получивший подтверждение.
— Сейчас все расскажу. Я выглянула в окно часовни и увидела, как Джон выбегает из двери, а потом останавливается посреди группы деревьев, находившейся между Старым Холлом и возвышенностью.
— Знаю! — вскричал я. — Там четыре вяза, посаженные по углам воображаемого квадрата.
— Нет, пять, — поправила меня мисс Лидия. — Много лет назад Джеффри посадил деревья таким манером, чтобы они образовывали квинканкс. Перед каждым из них стоит статуя. И это дубы.
— Мы наверняка говорим об одном и том же месте, — настойчиво сказал я. — Прямо под Пантеоном!
— Пантеоном? Ты имеешь в виду здание в греческом стиле, расположенное на холме напротив Старого Холла?
— Где мы с вами встретились в тот день, Джон, — сказала Генриетта.
— Я знаю, о чем ты говоришь, — сказала старая леди, но следующие ее слова снова заставили меня усомниться в том, что мы ведем речь об одном и том же месте. — Только это мавзолей. Его построил Джеффри с целью украсить вид из окон Старого Холла, прежде чем решил вообще покинуть старый дом и построить новый. Он похоронен там.
— Так вот почему на мелторпском кладбище нет его могилы! — воскликнул я.
— Рассказывай дальше, бабушка, — настойчиво попросила Генриетта.
— Я не сразу поняла, что Джон делает. Казалось, он смотрел на статую, стоявшую перед центральным деревом. Следует заметить, что статуи были превосходные, ибо хотя изваял их местный рабочий — очень одаренный каменотес по имени Фиверфью, — они, по единодушному мнению, не уступали лучшим образцам итальянской скульптуры. Потом я различила за статуей еще одну фигуру. Складывалось впечатление, будто статуй не пять, а шесть, что нарушало общую композицию. Потом, к великому моему изумлению, фигура пошевелилась, и я поняла, что это человек. Я отчетливо разглядела лицо мужчины в лунном свете, но оно оказалось незнакомым. Я уверена, что узнала бы его, если бы хоть раз видела прежде. Такие необычные черты: крупный нос картошкой и глубоко посаженные глаза. Но главным образом меня поразило выражение. Я навсегда его запомнила: столь ужасная маска страдания на столь молодом лице.
Она умолкла, а я заметил:
— Думаю, эта самая статуя теперь лежит в саду за домом моей матери в Мелторпе, ибо она говорила мне, что мать Мартина Фортисквинса привезла ее с собой, когда переехала туда после того, как овдовела.
— Она не овдовела, — сказала мисс Лидия. — Они с мужем разошлись через несколько месяцев после Событий, о которых я веду речь, и именно тогда она перебралась в Мелторп. Подозревали, что она знала этого незнакомца. Ну, в общем… И она считала, что статуя спасла ему жизнь. Впрочем, неважно. Она умерла родами несколько месяцев спустя, и новорожденный младенец, Мартин, вернулся к своему отцу — добрейшему, благороднейшему человеку, — который вырастил его в Старом Холле.
Наступила пауза. Как все запутано! Услышанное навело меня на новые предположения, и я задался вопросом, узнаю ли я когда-нибудь правду. Каждый раз, когда я подступал к ней совсем близко, она опять ускользала от меня.
— Но я прервал ваш рассказ, — сказал я. — Что случилось, когда незнакомец выступил вперед?
— Он извлек из ножен свою саблю, — дрожащим голосом продолжила старая леди. — Джон сделал то же самое, и они начали биться. Внезапно из другой двери Старого Холла выбежала женщина. В длинном белом платье. Я до сих пор помню, как оно сияло в лунном свете. Потом я поняла, что это моя тетя, бедная безумная Анна. Я уже много лет не виделась с ней, и мне не говорили, что она живет здесь, на попечении мистера и миссис Фортисквинс. Она подбежала сзади к другому мужчине, и они оба обернулись к ней, поскольку она прокричала несколько слов. Чрезвычайно странных. А потом крикнула: «Осторожнее, сзади!» По-видимому, Джон решил, что она предупреждает его о другом нападающем, ибо он повернулся спиной к своему противнику. И я увидела, как мужчина… он шагнул вперед и… пронзил Джона саблей.
Мисс Лидия осеклась, борясь с подступившими слезами. Какие же такие слова прокричала сумасшедшая? Я чувствовал: здесь кроется что-то важное. Что-то такое, что мне необходимо знать и что от меня скрывали.
— Что она прокричала? — спросил я, но Генриетта положила ладонь мне на руку и легко покачала головой.
Однако старая леди подняла глаза и промолвила с невыразимой печалью:
— Она прокричала: «Сын мой! Сын мой!» Должно быть, приняла Джона за своего потерянного сына.
— Конечно, — подхватил я, — в своем умопомрачении она забыла о смерти ребенка.
При этих моих словах мисс Лидия, казалось, разом превратилась в дряхлую, до смерти перепуганную старуху.
— Что случилось потом? — быстро спросила Генриетта, бросая на меня укоризненный взгляд.
Старая леди вытерла глаза платочком и тихо проговорила:
— Мои родители пытались принудить меня к браку с человеком, мне отвратительным. В конце концов, мне удалось отказаться.
Мы с Генриеттой уставились друг на друга. Какая ужасная история! Больше всего меня поразила жестокость Джеффри Хаффама. Он соблазнил и бросил молодую женщину, возможно, приказал убить возлюбленного своей внучки, а потом пытался принудить ее к браку с человеком, ей ненавистным. Вот каким был человек, последнее завещание которого я считал своим долгом утвердить! Он составил первое завещание, кодицилл и последнее завещание с целью запугать, вознаградить и подкупить своих наследников. Если я больше не считал своим долгом сделать это, имел я ли я по-прежнему моральное право украсть завещание, составленное таким человеком и из таких низменных побуждений?
Но тут Генриетта сказала:
— Успокойся, дорогая бабушка. Я больше не стану отговаривать Джона от намерения вернуть завещание.
Мисс Лидия стиснула руки и вскричала сквозь слезы:
— Слава богу! Ах, Генриетта, я так боялась за тебя!
Теперь мне придется сделать это ради Генриетты! Я испытал великое облегчение, ибо теперь ответственность за принятие решения была снята с меня.
— Но прежде чем я предприму попытку, — указал я, — нам нужно вычислить, как открывается тайник.
— Ты поможешь нам, Генриетта? — спросила мисс Лидия. — Ибо две головы хорошо, а три лучше — и от твоей молодой будет больше пользы, чем от моей старой.
— Не проси меня, бабушка. Я сняла свой запрет, но не сказала, что одобряю затею.
— Хорошо, тогда нам с тобой, Джон, придется обойтись своими силами. Прежде всего, пожалуйста, расскажи в точности, что произошло, когда вы с другом пытались открыть тайник.
Генриетта пристально посмотрела на меня, и я покраснел. Мисс Лидия поняла, что проговорилась, и смущенно взглянула на внучку. Нам ничего не оставалось, как рассказать девушке всю правду. Когда мы закончили, она не промолвила ни слова, но казалась задумчивой.
И вот я начал описывать изображение «квинканкса из квинканксов» на мраморной плите под каминной полкой, которое, как мы с мистером Дигвидом выяснили, являлось секретным замком. Тем временем Генриетта сидела с книгой на коленях, изредка бросая взгляды в нашу сторону. Пока я рассказывал о наших действиях той ночью, мисс Лидия нашла большой лист бумаги и перо, и, присев за маленький круглый столик, я нарисовал композицию из двадцати пяти четырехлистников.
— Там имеется двадцать пять болтов, — пояснил я, — каждый из которых представляет собой сердцевинку четырехлепестковой розы. Мы обнаружили, что все болты можно вытащить из плиты на несколько дюймов, ибо мы так и сделали. Однако ничего не произошло — похоже, вытащить надо лишь несколько определенных болтов. Полагаю, все остальные болты, хотя они тоже выдвигаются, на самом деле служат лишь для более надежного крепления мраморной плиты.
— Или для чего-то худшего! — заметила мисс Лидия, и я кивнул, не поняв, что она имеет в виду, но не желая останавливаться.
— Таким образом, мне кажется, — продолжал я, — разгадка кроется в ответе на вопрос о точной комбинации болтов, которые нужно вытащить.
— Квинканкс из роз, — сказала мисс Лидия, — является эмблемой как Хаффамов, так и Момпессонов, но если мне не изменяет память, прежде я не видела ничего похожего на квинканкс из квинканксов, как ты метко выразился. Хотя изображение кажется знакомым.
— Мне оно тоже знакомо, — подала голос Генриетта, поднимая глаза от книги. — По некоторым безделушкам из фарфорового сервиза, доставшимся мне от родителей. Все более или менее ценные вещи были проданы без моего ведома. Таким образом, полагаю, квинканкс изображался и на гербе Палфрамондов тоже.
— По-видимому, — сказала мисс Лидия, — все семейства, произошедшие от сэра Джеффри Хаффама — Палфрамонды и даже Малифанты, — приняли разные варианты квинканкса. Я даже слышала, Джон, что Клоудиры взяли его за свою эмблему, когда Абрахам поменял имя на Николас, и поместили на герб.
— В таком случае данное изображение, — сказал я, указывая на рисунок, — представляется мне своего рода чудовищным утверждением превосходства Момпессонов над всеми остальными ветвями рода.
Мисс Лидия, казалось, собиралась ответить, но тут Генриетта сказала, опустив книгу на колени:
— И все же разница есть. Хотя квинканксы на гербах семейств одинаковые, цвета у них разные, так ведь?
— Цвета? — воскликнула мисс Лидия. — Правильно говорить «тинктуры».
Признав важность замечания Генриетты, я сказал:
— На хаффамском варианте геральдической фигуры (которая, безусловно, подлинна и которую я видел на фамильном склепе на мелторпском кладбище) четыре угловых розы имеют белые лепестки и черную сердцевинку, тогда как центральная роза наоборот: черные лепестки и белую сердцевинку.
Взяв перо, я зачернил соответствующие элементы первой четырехлепестковой розы на моем рисунке.
— И у Момпессонов все точно так же, — сказала мисс Лидия, — только у центрального цветка лепестки красные — «червленые» на языке геральдики. Для обозначения черного цвета используется слово «траур», а для белого — «серебро».
Она по моему примеру зачернила сердцевинки четырех угловых роз, а лепестки центральной покрыла штрихами, долженствовавшими представлять красный цвет.
— Помнится, отец говорил мне, — продолжала она, — что изначально эмблемой Момпессонов являлся червленый краб. Он создал новую эмблему, сочетав момпессоновский герб с хаффамским. Поэтому на нашем щите изображен краб и квинканкс из четырехлепестковых роз, как у Хаффамов, только центральная роза здесь червленая, что составляет отличие нашего герба от хаффамского. Но знаешь, Джон, квинканкс из квинканксов символизирует не превосходство Момпессонов над остальными ветвями рода, но союз двух его старейших семейств.
Прежде чем я успел раскрыть рот, Генриетта сказала:
— Тинктуры у Палфрамондов такие же, как у Момпессонов.
— А геральдические фигуры на гербах Малифантов и Хаффамов одинаковые, — сказала мисс Лидия.
Генриета подошла к столу и заглянула мне через плечо.
— В таком случае, думаю, мы приближаемся к разгадке.
— Почему вы так думаете? — спросил я.
— По-моему, ответ на вопрос, какие болты следует вытаскивать, надо искать в разнице тинктур.
— Да! — воскликнул я. — Наверное, вы правы.
— Я всего лишь глупая старуха, — с улыбкой сказала мисс Лидия, — и потому ничего не пойму, покуда не получу исчерпывающих объяснений.
— Ну, — начала Генриетта, — похоже, лепестки каждой розы могут быть черными, белыми или красными. Но обрати внимание: в обоих квинканксах сердцевинка цветка всегда либо черная, либо белая, но только не красная. Я предполагаю, что положение каждого болта следует определять, исходя из его цвета: черный вытаскиваешь, белый оставляешь на месте.
— Или, разумеется, наоборот, — сказал я.
— Да, боюсь, вы правы, — согласилась Генриетта. — Выбор здесь совершенно произволен.
— Я начинаю понимать, — сказала мисс Лидия. — Точно такого рода головоломки любил мой отец, ибо он увлекался загадками, шарадами и геральдикой и, думаю, именно он и изобрел квинканкс из квинканксов, призванный символизировать союз двух семейств. На самом деле, уверена, однажды я видела похожий памятный знак, посвященный бракосочетанию. То есть, если я правильно поняла вас, определять тинктуру каждого элемента данной усложненной композиции следует, исходя из того, каким образом сочетаются в ней три тинктуры, использованные в квинканксах Хаффамов и Момпессонов?
— Именно так, — сказал я. — Но есть ли способ выявить принцип сочетания цветов — или же оно совершенно случайно и произвольно?
— Насколько я помню, отец говорил мне, что основное правило геральдики гласит о недопустимости любых случайных элементов, — сказала мисс Лидия. — Во-первых, композиция должна быть… Как это называется? Ну, словно отражение в зеркале?
— Симметричной! — воскликнула Генриетта.
— Да! — вскричал я. — Это очень полезное замечание! Ибо два квинканкса здесь в точности совпадают с двумя другими. Сейчас я раскрашу фигуры на рисунке должным образом и посмотрим, что получится.
Я принялся за дело, но мисс Лидия вскричала:
— Не надо, чтобы они прямо отражали друг друга. Пусть отражают по диагонали. Это гораздо больше соответствует геральдическим принципам.
Признав справедливость замечания, я подчинился, и в результате на рисунке получилось две пары симметричных квинканксов: первый с пятым и второй с третьим.
— Проблема заключается в том, — указала Генриетта, — что мы совершенно произвольно предположили, что первый квинканкс является эмблемой Хаффамов, а второй — ее момпессоновской версией. Вполне возможно, дело обстоит ровно наоборот.
— Конечно же нет, — возразил я. — Поскольку эмблема Хаффамов послужила исходным мотивом и это семейство более древнее, ее можно смело принять за отправную точку.
— С другой стороны, поскольку именно Момпессоны изобрели усложненную композицию, — довольно едко заметила мисс Лидия, — можно предположить, что их квинканкс размещается не на первом месте, а в центре.
— Или квинканкс Хаффамов! — отпарировал я.
— Я не хотела вызвать новую вспышку наследственной вражды, — с улыбкой промолвила Генриетта, и мы с мисс Лидией смущенно рассмеялись. — Но если мы правы в том, что четыре угловых квинканкса отражают друг друга, значит, чтобы логика композиции сохранилась, центральный должен отличаться от них. А тогда не имеет значения, Хаффамы или Момпессоны стоят на первом месте, ибо сердцевинки роз здесь в любом случае белые и только лепестки разного цвета.
— Да! — возбужденно воскликнул я. — А отсюда следует, что вытащить надо четыре центральных болта.
— Или что именно их не надо вытаскивать, — насмешливо подхватила Генриетта.
Мне пришлось признать, что она права.
— В таком случае, — сказал я, — я могу сначала вытащить все «белые» болты, за исключением центрального, а потом вытащить и его тоже. А если ничего не получится, попробовать проделать то же самое с «черными».
— Нет! — вскричала старая леди в великой тревоге. — Ибо ходят слухи, будто в замок встроено устройство вроде тех, какие французы называют machine-infernale. Ловушка для воров. Ее установили после вашей попытки ограбления.
— Вы имеете в виду, она сработает при попытке открыть тайник?
— Да, — ответила она. — Если вытащат не те болты, какие нужно.
— Понимаю, — сказал я. — И что тогда произойдет?
— Я слышала, что внутри находится пружинное ружье, переделанное из егерской ловушки для человека.
Я вспомнил рассказ Гарри о гибели их со Сьюки отца и содрогнулся.
— Но мне также говорили, — продолжала мисс Лидия, — что срабатывает просто тревожный звонок.
— Тогда нам нужно решить, черного цвета центральный болт или же белого, как остальные, чтобы я знал, должен он находиться в таком же положении, как они, или не должен.
— Думаю, он черный, — сказала Генриетта. — Ибо будь он белым, центральный квинканкс не отличался бы от квинканксов Хаффамов и Момпессонов, что, безусловно, противоречило бы логике композиции. Центральный квинканкс будет отличаться от остальных только в том случае, если болт черный.
— Да, — согласился я. — Но чтобы быть уверенными, нам необходимо знать, каким образом два изначальных квинканкса соединились в центральном.
— Пожалуй, поисками ответа на сей вопрос надлежит заняться мне, — со смехом промолвила мисс Лидия, — ибо я единственный оставшийся в живых плод союза между Хаффамами и Момпессонами. У моего отца было много книг и документов на предмет генеалогии и геральдики, которые наверняка до сих пор хранятся в библиотеке. Я пороюсь в них и попытаюсь найти ключ к разгадке.
— Но если даже мы получим ответ, — сказала Генриетта, очевидно напрочь забыв о своем первоначальном отказе участвовать в нашем предприятии, — как вам удастся проникнуть в Большую гостиную?
— В случае необходимости я смогу вскрыть дверной замок, при условии, что мой друг, Джоуи, принесет мне нужный инструмент, но на это может уйти много времени, поэтому лучше раздобыть ключи. А выкрасть их у ночного сторожа сложно…
— Поскольку он их прячет! — вскричала мисс Лидия.
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Однако, думаю, я все-таки сумею достать ключи, поскольку у меня есть кое-какие догадки на сей счет. Но главная трудность состоит в том, как выбраться из дома после. Я не смогу взломать замок ни задней, ни парадной двери, а окна первого этажа теперь забраны решеткой.
— Но при наличии ключей вы сможете покинуть дом через любую дверь! — воскликнула Генриетта.
— Нет — на парадной двери есть второй замок, ключ от которого имеется только у членов семьи, но не у ночного сторожа.
— Его тоже поставили после попытки ограбления, — заметила мисс Лидия.
— А отперев заднюю дверь, я всего-навсего окажусь в хозяйственном дворе, — продолжал я. — Чтобы выбраться оттуда в проулок, надо пройти через каретный сарай и конюшню, которые тоже надежно запираются на ночь, и вдобавок там спят кучер и грумы.
— Так значит, выбраться из дома невозможно? — спросила Генриетта.
— Ночью — да. Поэтому, если мне удастся отыскать ключи, я благополучно проникну в Большую гостиную, потом возвращу их на место и подожду, когда ночной сторож отомкнет заднюю дверь, чтобы впустить прачку. Двумя часами позже кучер отопрет каретный сарай, и тогда я смогу дать деру.
Генриетта содрогнулась.
— Вы хотите сказать, что останетесь ждать в доме, имея при себе завещание и зная, что в любой момент пропажа может обнаружиться?
— Да, приятного мало. Но едва ли такое случится в столь ранний час.
— Почему ты считаешь, что сумеешь найти ключи? — спросила мисс Лидия.
— Ну, когда я пытался лечь спать в судомойне в первую ночь своего пребывания в доме, Джейкман прогнал меня оттуда, хотя сам спит в другом месте. Поэтому мне кажется, что он прячет ключи именно там.
— А что ты станешь делать потом? — осведомилась мисс Лидия.
— Я вернусь к своим друзьям, Дигвидам, а затем предприму шаги к тому, чтобы представить завещание суду.
— Будь осторожен, ибо у поверенного моего племянника, мистера Барбеллиона, есть осведомитель в суде. Я слышала, как они говорили о нем.
— Не бойтесь, — сказал я. — Я глаз не спущу с завещания, покуда не вручу его в руки самого председателя суда.
Они рассмеялись, и мисс Лидия заметила:
— Да, это должен быть чиновник примерно такого ранга. Только ты, в своей затрапезной одежонке, не пройдешь дальше привратника.
— Я предполагаю обратиться к другу, который окажет мне содействие.
— Но ты должен принять от меня денежную помощь, — настойчиво сказала она.
— Нет, я не могу, — ответил я, удивленный тем обстоятельством, что у нее вообще есть деньги, и подозревая, что речь идет о ничтожной сумме.
— Нет, можешь. Ради Генриетты, если не ради себя самого. И ради меня и Джона Амфревилла.
Старая леди открыла маленький замшевый кошелек, лежавший на столе, и вытрясла из него все содержимое: блестящие соверены посыпались звонким дождем на изрисованные листы бумаги, где мы пытались решить загадку квинканкса.
— Бабушка! — воскликнула Генриетта. — Откуда у тебя это?
Мисс Лидия улыбнулась.
— Здесь пятьдесят один фунт, — со сдержанной гордостью сообщила она, складывая монеты обратно.
— Но что же такое ты продала? — спросила Генриетта, и мы оба огляделись по сторонам. Все знакомые вещи оставались на своих местах, но я в любом случае знал, что ни одна из них, а равно все они вместе взятые не стоили и четверти таких денег.
— Пусть это останется моей тайной, — сказала мисс Лидия.
Генриетта устремила пронзительный взгляд на старую леди, которая, к моему изумлению, медленно залилась краской.
— Кажется, я понимаю, — проговорила Генриетта. — Ты не навлечешь на себя серьезные неприятности? И на какие средства ты станешь жить дальше?
— Милое мое дитя, я очень, очень стара. С меня уже нельзя спрашивать за мои поступки. А что касается до дальнейшей жизни, то люди моего возраста часто берут дурную привычку слишком долго задерживаться на этом свете, и я намерена избавиться от нее, прежде чем она станет неискоренимой.
Начав понимать, в чем дело, я уже собрался заговорить, когда в дверь громко постучали. Охваченные смятением, мы переглянулись. Мы настолько увлеклись разговором, что не услышали шагов в коридоре.
— Нельзя, чтобы вас снова застали здесь, Джон, — прошептала Генриетта.
Тут дверная ручка повернулась несколько раз.
— Скорее, — проговорила мисс Лидия, хватая меня за руку и толкая к двери в спальню. — Туда. И возьми деньги.
Я крепко сжал кошелек, всунутый мне в руку, и бросился в маленькую темную опочивальню, дверь которой плотно затворилась за мной.
Мгновение спустя я услышал голос, который не слышал уже много лет и который не стал приятнее за минувшее время.
— Почему дверь заперта? Полагаю, вы не подстрекаете несносную девчонку упорствовать в своем решении. Думаю, настало время положить конец вашему общению.
Послышалось невнятное бормотанье, а потом вновь раздался властный голос:
— Оставь нас, дитя. Нам с твоей бабушкой нужно поговорить наедине.
— Хорошо, тетя Изабелла.
Я услышал, как открылась и закрылась дверь в коридор, а когда леди Момпессон снова заговорила, голос ее звенел от еле сдерживаемой ярости.
— Что ж, мисс Момпессон, последний ваш возмутительный поступок превосходит все предыдущие. Ужели вы настолько глупы, чтобы рассчитывать, что я ничего не узнаю? В такой критический момент, когда распространяются самые дикие слухи о платежеспособности поместья моего мужа и долгах моего сына, худшего шага со стороны члена нашего семейства невозможно представить. Но с другой стороны, полагаю, именно поэтому вы и пошли на такое. Всю свою жизнь вы всячески старались повредить интересам ваших ближайших родственников. Вы, урожденная Момпессон, ни разу не упустили случая причинить неприятности своей семье, тогда как я, всего лишь вышедшая замуж за Момпессона, посвятила всю свою жизнь защите семейных интересов. Полагаю, вы так и не простили своих родителей за скандал, явившийся следствием единственно вашего постыдного поведения и навлекший на них позор и унижение. И теперь вы одержимы жаждой мести. Я не знаю, какое злодеяние вы приписываете своим родителям, но дело в том, что он умер. Вам так сказали, и это правда.
Она умолкла, и до моего слуха донеслось невнятное бормотание.
— Но чтобы удовольствоваться такой ничтожной суммой! — продолжала леди Момпессон. — Ужели вы не понимали, как это повредит нашему финансовому положению? Все векселя, опрометчиво подписанные моим сыном за последние несколько лет, моментально представили нам к оплате. Собственные долги моего мужа и долговые обязательства Дейвида потребуют новых заемов под закладную, а нам уже грозит опасность лишиться права выкупа ранее заложенного имущества. Что вы можете сказать в свое оправдание?
В ответ послышался лишь неразборчивый лепет.
— Я не понимаю, что вы там бормочете, — продолжал резкий голос. — С каждым днем вы изъясняетесь все бессвязнее. Мне остается лишь предположить, что вы поступили так по причине старческого слабоумия. Зачем вам вдруг понадобились такие деньги? У вас есть все, что нужно старой женщине, не правда ли? Ладно, что посеяли, то и пожнете. Отныне можете не рассчитывать на доброе к себе отношение со стороны обитателей этого дома.
Наступила еще одна пауза, а затем леди Момпессон снова заговорила:
— Либо вы что-то замышляете, либо действительно выжили из ума. Но в любом случае вы показали, что не в состоянии самостоятельно вести свои дела, и понесете ответственность за последствия.
Я услышал частые шаги, потом хлопнула дверь.
Я немного помедлил, размышляя о странных словах, произнесенных леди Момпессон. В голову мне пришла одна мысль. Не здесь ли кроется ответ на вопрос, почему старая леди так сильно разволновалась, рассказывая историю Анны, и так уклончиво и туманно говорила о связи своей тети с собственной историей? У меня возникло такое ощущение, будто теперь в руках у меня оказался последний фрагмент головоломки, но за отсутствием представления о целом я не знаю, где ему место. И я не решался требовать у нее объяснений.
Я осторожно отворил дверь в гостиную, не зная, что я там увижу.
Однако, к моему облегчению, старая леди, раскрасневшаяся от возбуждения, устремила на меня сияющие глаза.
— Здорово она разозлилась, правда? Уже одно это того стоило!
— Мисс Лидия, что вы наделали?
— Довела семейство до нищеты, надо полагать, — в восторге вскричала она. — Какая несусветная чушь!
— Я не могу принять эти деньги, — решительно сказал я, протягивая кошелек мисс Лидии.
— Глупости! — воскликнула она. — Я прекрасно обойдусь. И мое заветное желание — увидеть торжество Справедливости. — Она понизила голос и, подступив ко мне, схватила меня за руку. — И убедиться, что Генриетте ничего не грозит. Ты позаботишься о безопасности моей внучки?
— Да, я сделаю все возможное.
Старая леди пытливо посмотрела на меня.
— Мне кажется, она тебе небезразлична.
Что она имеет в виду? Если то, о чем я подумал, права ли она? Я покраснел под ее проницательным взглядом.
— Я так и думала, — радостно сказала мисс Лидия. — И я знаю, что ты ей тоже небезразличен. Я уже давно подозревала, что она влюблена, а теперь знаю, в кого. Как только завещание будет представлено суду, думаю, все пойдет на лад. Теперь бери деньги и уходи, покуда еще кто-нибудь не заявился.
— Не могу. У меня нет карманов, а кошелек слишком большой, чтобы спрятать. Давайте я пока возьму лишь несколько монет.
— Нет, — горячо возразила она. — Ты должен взять все. Я не знаю, сколько еще времени у меня осталось.
Прежде чем я успел спросить, что она имеет в виду, мисс Лидия схватила полу моей куртки и вывернула изнанкой наружу.
— Смотри, можно спрятать за подкладку, — сказала она, разрывая ткань.
Она ссыпала монеты в прореху.
— Можешь прямо сейчас схоронить деньги в укромном месте?
— Да, — ответил я, думая об угольном подвале.
Я осторожно приоткрыл дверь и убедился, что коридор пуст. Я попрощался со старой леди, а она — к великому моему удивлению и совершенно для меня неожиданно — привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
— Да поможет тебе Бог, — промолвила она, глядя на меня сияющими глазами.
Я вышел, тихонько затворив за собой дверь. Шагая по коридору к задней лестнице, я заметил приоткрытую дверь. Когда я уже прошел мимо, она внезапно распахнулась, и кто-то крепко обхватил меня сзади.
Я попытался вырваться, но мой противник был слишком силен.
Голос мистера Вамплу прошипел у меня над ухом:
— Что ты делал у старой кошки?
— Передвигал мебель.
— Два часа кряду? Я видел, как ты входил к ней. И девушка там была, и ее светлость. Какие у тебя дела с ними?
— Никаких.
— Выкладывай, чего вы там затеваете, не то хуже будет.
Принуждая меня к ответу, он сжал меня сильнее и одновременно крепко тряхнул. К великому моему ужасу, два соверена вывалились у меня из-за подкладки и упали на пол. Мистер Вамплу опустил взгляд и, не отпуская меня, наклонился и поднял монеты.
— Ты стянул их или как? — удивленно спросил он. Молниеносно перебрав в уме возможные варианты ответа, я выбрал наилучший:
— Она сама мне дала.
Мистер Вамплу положил монеты себе в карман и сказал:
— Я знаю, кто ты такой. Я тебя хорошо запомнил. Ты что, сговорился со старой каргой ограбить дом? Поэтому она не давала мне выстрелить?
Я промолчал, а он прошипел:
— Бери меня в долю, или я донесу. Как, по-твоему, почему я не сделал этого раньше?
Поскольку я продолжал хранить молчание, он снова крепко тряханул меня, и тогда я сказал:
— Да, мистер Вамплу.
— У тебя есть еще? — прошептал он.
К моему смятению, он принялся свободной рукой ощупывать подкладку. Но в следующий миг мы оба услышали шаги. Мистер Вамплу толчком распахнул дверь своей комнаты и попытался затащить меня туда, но я стал отчаянно вырываться, и он, поняв, что третий человек вот-вот появится, прошипел:
— Я с тебя глаз не спущу. Не пытайся меня надуть. Он отпустил меня, и я бросился прочь. Торопливо выходя на площадку задней лестницы, я обернулся и увидел Уилла, который направлялся с подносом для писем к покоям мисс Лидии, удивленно глядя мне вслед.
Я вернулся обратно в преисподнюю и нашел Боба все еще погруженным в пьяный сон в столовой для прислуги. Он еще какое-то время меня не хватится. Я взял огарок свечи из грязной каморки лакея, зажег его в судомойне, а потом, прихватив ведро для угля, спустился в подвал. Здесь, в единственном во всем доме месте, где я мог чувствовать себя спокойно, я вынул из-за подкладки монеты и пересчитал: не хватало всего двух соверенов. Я оторвал кусок подкладки, завернул в него деньги, а потом приподнял самый большой из крупных кусков угля, дробить которые входило в мои обязанности, и положил сверток в углубление под ним.
Я взялся за работу, задаваясь вопросом, решится ли мистер Вамплу изобличить меня сейчас, и в конце концов пришел к выводу, что все-таки нет, поскольку он рассчитывал извлечь выгоду из своего секрета. Похоже, я был прав, ибо в последующие несколько часов никто за мной не явился. Однако интерес мистера Вамплу ко мне затруднит мои визиты к мисс Лидии и осуществление моего грандиозного предприятия.
Когда мы с Бесси покончили с кастрюлями и сковородками, я вернулся в темную каморку и следующие двадцать минут возился с куском старой замши, использовавшимся для полировки обуви. Я на скорую руку сшил из него продолговатый мешочек, который затем стянул длинной веревкой. Он предназначался для соверенов, и я собирался спрятать в него завещание, как только оно окажется у меня на руках, и носить на шее.
В девять часов мне представился случай выскользнуть в проулок за конюшней. Я забрал деньги из подвала и положил в мешочек, спрятанный за пазухой. Меня забил озноб, едва лишь я вышел из дома в своей легкой одежде. К моему облегчению, Джоуи ждал меня у угла конюшни, притопывая ногами и обхватив себя руками, ибо стоял жуткий холод. Он сунул мне в руку отмычку, которую я уже давно просил принести.
— Я пропустил несколько последних воскресений, — сказал я, — поскольку не мог выбраться из дома. Но на прошлой и позапрошлой неделе выходил, а ты так и не появился!
— Был занят, — угрюмо пробурчал он. — А на прошлой неделе видел Барни возле нашего дома, потому и не пришел.
Новость меня встревожила, хотя тогда у меня не было времени задуматься над ней. Я коротко поведал Джоуи о произошедших событиях, а затем, предварительно убедившись, что поблизости никого нет, пересыпал монеты из мешочка к нему в карман.
— Вы доверяете мне все это? — спросил он с хитрой улыбкой.
— Не трать время на пустую болтовню, — сердито сказал я. — Перво-наперво, возьми сколько нужно тебе самому и твоим отцу с матерью.
— Папе ничего не нужно, — грубовато бросил он.
— Не вставай в позу сейчас, когда я наконец-то в состоянии хоть чем-то помочь вам, — сказал я. — Потом сними для меня на месяц приличные комнаты в хорошем районе. Объясни, что снимаешь жилье по поручению молодого джентльмена, который на днях вернется в Лондон из-за границы.
— Какое имя мне назвать?
Я на мгновение задумался и, вспомнив из далекого прошлого жест, истолкованный мной как дружеский, сказал:
— Парминтер. И предупреди, что я прибуду туда рано утром в следующий понедельник. Если мне удастся разгадать, как открывается тайник, я предприму попытку ровно через неделю. Да, и еще одно: обязательно купи мне приличную одежду. Мы с тобой примерно одного телосложения, так что покупай на себя. Ты сможешь встретить меня здесь в понедельник до рассвета?
Джоуи кивнул.
— Мне пора. Как твой отец? — спросил я напоследок, уже двигаясь прочь.
— Умер через два дня после Рождества, — без всякого выражения сказал он. — В первое воскресенье, когда вы так и не вышли.
Я резко повернулся, но он уже скрылся за углом. Возвращаясь в дом, я задавался вопросом, сколько же времени Джоуи проторчал здесь на холоде в тот день, покуда его мать горевала в одиночестве. Да уж, Дигвиды вернули мне долг сторицей. Ладно, как только я вступлю в свои права, я отблагодарю Джоуи и его мать, но сейчас не время думать о них.
Однако для успеха моего предприятия мне предстояло сделать еще одно важное дело. И потому, улегшись на свою скамью, я постарался не заснуть. Ожидание тянулось мучительно долго, поскольку Джейкман не ложился спать, чтобы впустить в дом сэра Дейвида. Наконец молодой джентльмен забарабанил в дверь, и я тихонько последовал за старым сторожем, который, с раздраженным ворчанием отставив кружку, направился в холл. Они оба были настолько пьяны, что довольно долго возились со своими двумя ключами, стоя по разные стороны двери и проклиная друг друга, причем молодой джентльмен выступал на повышенных тонах и с использованием более обширного словаря: «Черт бы побрал твое наха… наха… твою наглость!» — орал он, слыша приглушенные проклятья сторожа, доносившиеся из-за двери.
Когда сэр Дейвид поднялся наверх, Джейкман отправился в судомойню. Как я и предполагал, там он остановился подле скамьи, на которой я пытался заснуть в первую свою ночь в доме, наклонился, вытащил кирпич из кладки очага и засунул за него ключи. А затем шаткой поступью удалился в свои спальные покои.
Теперь я был готов действовать — оставалось только разгадать секрет квинканкса.
Глава 100
Весь день квинканкс занимал мои мысли, а теперь всю ночь снился мне. Словно издеваясь надо мной, он выступал из темноты то в виде цветка, в раскрытом бутоне которого сверкали геометрические узоры, слишком ослепительные, чтобы рассмотреть все толком, то в виде сердца, в самой середине которого пылал столь яркий огонь, что оно казалось черным, и я ничего не мог разглядеть, сколь мучительно ни напрягал зрение.
На следующее утро — еще более холодное, чем предыдущее, — я случайно услышал, как Боб говорит Уиллу, что мистер Такаберри распорядился отныне не отвечать на звонки мисс Лидии. Немногим позже стало известно, что в полдень дворецкий выступит с важным сообщением перед всеми слугами в столовой. Мы с Бесси, разумеется, не входили в число приглашенных и потому продолжали заниматься своей работой, пока все остальные собирались в общем помещении.
Когда собрание распустили, мне не сразу удалось узнать, что произошло, ибо слуги только и делали, что роптали на свою судьбу или выражали облегчение по поводу того, что избавлены от необходимости попусту тратить время, отвечая на мои расспросы. Однако мало-помалу я сумел по скупым объяснениям и подслушанным обрывкам фраз составить представление о случившемся. В самом ближайшем времени дом заколачивают, и семейство переезжает в Хафем — по крайней мере, до начала сезона. Часть слуг сопровождает хозяев, другие остаются в Лондоне, на одних только столовых и квартирных, если только не предпочтут уволиться; однако иных предупредили, что они получат расчет в конце недели. Мистер Такаберри зачитал три списка, и имя Боба значилось в списке подлежащих увольнению. Я решился заглянуть в столовую и нашел Боба там: он пил джин с горячей водой, ругаясь грязными словами и громко жалуясь Уиллу, Нелли и нескольким другим слушателям, что слуг низшего ранга оставили в должности.
— Не возьму в толк, почему Ассиндер допустил, чтобы меня выгнали, — все продолжал повторять он. — Наверное, ошибка вышла. Я ведь могу устроить ему серьезные неприятности, и он это знает.
— Ох, да дело-то всем известное, — сказал Уилл. — Ты имеешь в виду старую историю с экипажем, сданным Ассиндером внаем?
— Нет, — раздраженно ответил Боб. — У меня против него есть кое-что получше.
— Разве ты не знаешь? — спросил Нед, только вошедший в столовую. — Ассиндера тоже уволили. Выдворяют из дома завтра первым делом.
— Что? — вскричал Боб.
— Похоже, ее светлость и мистер Дейвид со своим советником давно подозревали, что он нечист на руку, — продолжал Нед. — Но старый сэр Персевал доверял Ассиндеру и не позволял его трогать.
— Видать, ты не зря старался, Боб, — с издевкой заметил Уилл.
Совершенно смешавшись, Боб побледнел от ярости.
— О чем речь, Боб? — с любопытством спросила Нелли.
— Пожалуй, стоит рассказать вам, чтобы хоть как-то насолить Ассиндеру, — сказал он. — Это случилось три или четыре года назад, летом. Эта женщина — на вид из благородных, хотя и в затрапезном платьишке, — подошла к парадной двери, когда я дежурил в холле. Что интересно, ее сопровождал шериф, поскольку она находилась под арестом по распоряжению суда. Само собой, я велел дамочке пройти к задней двери, но она назвалась родственницей или чем-то вроде. Я плохо разобрал, поскольку, по-моему, она была пьяная, если вообще не помешанная. Ну, я пошел и доложил Ассиндеру, так как никого из господ дома не было. Он, значит, принял женщину в библиотеке, пока шериф ждал в холле. Через несколько минут она спустилась вниз и ушла восвояси, вся в слезах. Потом Ассиндер велел мне держать язык за зубами и дал пять соверенов.
— Пять! — хором воскликнули слушатели. — Да, видать, дело было важное.
Я знал, что это было за дело. Я поспешно вышел из столовой в темный коридор, ибо хотел остаться один, чтобы хорошенько обдумать услышанное. Итак, похоже, Ассиндер по собственному почину выгнал мою мать из дома, всю в слезах, ничего не сказав своим хозяевам. Но почему? Такой поступок имел смысл только в том случае, если он работал на Клоудиров! Следовательно, он и являлся тем самым тайным агентом Клоудиров, пользовавшимся доверием Момпессонов! Какое значение это имеет для меня? И если Момпессоны действительно не прогоняли мою мать, имею ли я право действовать против них, как задумал?
В следующий миг из столовой вышел Уилл, и я спросил у него (ибо он входил в число слуг, остававшихся на урезанном жалованье), что будет со мной.
— С тобой? — насмешливо переспросил он. — Тебя тоже уволили, разумеется, вместе с Бобом. Чтоб ему пусто было, мерзкому ублюдку!
Теперь, когда сообщество слуг распалось, никто не трудился скрывать свои истинные чувства.
— А когда дом закроют? — спросил я.
— Бобу заплачено до субботы, но вас обоих могут выдворить из дома и раньше.
Уилл смотрел на меня с любопытством, и, помня, что недавно он видел странную сцену между мной и Вамплу, я не стал задавать больше никаких вопросов, но повернулся и торопливо направился в судомойню.
Представлялось очевидным, что медлить мне никак нельзя, коли я намерен довести дело до конца! Я боялся, как бы меня не выдворили сегодня же, ибо предполагал, что Боб может закатить скандал дворецкому и подвергнуться немедленному изгнанию из дома. Существовала и другая опасность: а вдруг Момпессоны возьмут завещание с собой в Хафем? Безусловно, загадку квинканкса следовало разгадать безотлагательно.
К часу традиционного вечернего обхода дома Боб буквально клокотал от пьяной ярости и держался с мистером Такаберри столь нагло, что, когда бы дворецкий сам не был слишком пьян, чтобы заметить, он наверняка вышвырнул бы лакея на улицу прямо тут же. Когда мы вдвоем поднялись на этаж, где находились покои мисс Лидии, я увидел возле ее двери пару туфель и наклонился, чтобы взять их.
— Оставь, — сказал Боб. — Она в немилости. Старую кошку тоже выгнали из дома, как и меня.
Поставив туфли на место, я заметил в одной из них клочок бумаги. Поскольку Боб шел впереди, я быстро вытащил записку и сунул в карман фартука.
Оставшись один в столовой, я сразу же прочитал короткое послание при свете угасающего огня: «Решение найдено. Приходи после полуночи».
Я бросил записку в огонь и с замирающим от волнения сердцем несколько секунд смотрел, как бумага чернеет и скручивается. Когда из кухни наконец донесся храп Джейкмана, я тихонько поднялся по задней лестнице и в кромешной тьме ощупью двинулся по коридору к комнатам мисс Лидии, считая двери, чтобы случайно не ошибиться. Поскольку мистер Вамплу занимал покои по соседству, я не решился постучать, а просто осторожно повернул дверную ручку и проскользнул внутрь.
Темноту здесь рассеивало лишь слабое мерцание углей в камине, и в щель под дверью спальни свет тоже не пробивался. В гостиной сильно пахло догоревшей свечой. Помня, что на каминной полке обычно лежат свечи, я взял каминными щипцами тлеющий уголек, при свете которого нашел одну. Я поднес уголек к фитилю и стал ждать, когда он займется, напряженно вслушиваясь в мертвую тишину, царящую вокруг.
Наконец вспыхнул язычок пламени, и, помертвев от страха, я увидел в кресле перед камином какую-то фигуру. В следующий момент я узнал старую леди, хотя при этом сердцебиение у меня не прекратилось. Похоже, она очень крепко спала, раз не пробудилась при моем появлении.
— Мисс Лидия, — тихо позвал я и все же испугался звука собственного голоса. Поскольку ответа не последовало, я повторил чуть громче: — Бабушка Лидия?
Я приблизился и дотронулся до руки старой леди. В тот же миг ее голова бессильно упала на грудь, и я резко отпрянул назад, с ужасом осознав, что в конечном счете нахожусь в комнате один.
Немного овладев собой, я снова подступил к креслу. В общем-то, бояться мне было нечего. Я еще раз дотронулся до руки мисс Лидии и обнаружил, что она ледяная. Старая леди сидела здесь, пока угасал огонь в камине и оплывала свеча, растекаясь лужицей воска, — сидела и ждала меня, чтобы подсказать мне последний шаг, необходимый для осуществления цели, к которой она так давно стремилась, и в конце концов ей не хватило всего лишь нескольких часов. Возможно даже, она умерла от перевозбуждения, вызванного мыслью об успешном завершении дела своей жизни. Я всмотрелся в ее лицо. Оно хранило умиротворенное выражение. Я попытался представить, какой она была в молодости: едва ли красавицей.
Я обвел взглядом маленькую комнату, в которой мисс Лидия провела многие годы своей несчастливой, уединенной жизни. После восьмидесяти с лишним лет ее существования на белом свете заметит ли кто-нибудь ее отсутствие в суматохе, ныне царящей в доме? Одна только Генриетта опечалится смертью единственного своего друга и союзника, единственного человека, которого она любила. И старая леди тоже любила Генриетту, вне всяких сомнений, — любила, как свое потерянное дитя, хотя любовь к ней была лишь своего рода приложением к долгой-долгой жизни. Конечно, главным для нее всегда оставалась несправедливость, совершенная по отношению к ней самой и к любимым людям — Анне Момпессон и Джону Амфревиллу, — омрачившие и отравившие ее юность. Из жажды ли мести или из любви к Генриетте — к девочке, в которой она видела свое собственное дитя, — она так решительно настаивала на необходимости вернуть завещание? Я не сомневался, что свое право на пожизненное владение поместьем мисс Лидия продала в Докторз-Коммонз. Что ж, поскольку она не успела открыть мне разгадку квинканкса, теперь у меня не оставалось возможности сделать то, на что она так надеялась.
Я уже собирался покинуть комнату, когда заметил у ног мисс Лидии потрепанную шляпную картонку со снятой крышкой. Заглянув в нее, я увидел собрание разных памятных вещей: засушенный букетик цветов, несколько пригласительных билетов на старинные балы, а под ними крестильную рубашечку, отделанную кружевом, ныне пожелтевшим, и сшитую, по всей видимости, для младенца, который не дожил до крещения. Если бы старая леди не умерла, возможно, я попросил бы ее объяснить слова, приписанные ею тете Анне, а возможно, и нет. Ибо теперь я понял, что могу бесконечно выслушивать новые и все более сложные версии событий далекого прошлого, но так никогда и не узнать правды. Очевидно, она перебирала самые дорогие сердцу вещи. Теперь я заметил на коленях старой леди предмет, который она, по-видимому, держала в руке в момент смерти и который выпал из разжавшихся пальцев. Я взял его и поднес к свече.
Сердце у меня забилось чаще, когда я принялся рассматривать находку: прямоугольный кусок картона, обтянутый выцветшим шелком и украшенный шелковой кисточкой, представлявший собой пригласительный билет на бал, который давал сэр Хьюго Момпессон по случаю своего бракосочетания с Элис Хаффам. На лицевой стороне была вытиснена фраза на латыни: «Quid Quincunce speciosius, qui, in quamcunque partem spectaveris, rectus est?» Я улыбнулся, ибо в словах сих содержалось горделивое утверждение, что комбинация из квинканксов символизирует честность, праведность и справедливость. «Ладно, — подумал я, — я сделаю все, что в моих силах». Я развернул открытку и увидел тот самый рисунок, над которым мы ломали голову несколько дней назад, только цвета здесь — белый, черный и красный — были показаны! Как мы и предполагали, композиция была симметричной: первый и пятый элементы и второй и третий в точности отражали друг друга, и квинканкс Хаффамов действительно стоял на первом месте, как я и думал. Ключевой центральный квинканкс являлся копией второго и четвертого, только сердцевинка средней четырехлепестковой розы оказалась — как и следовало ожидать — не белой. Но какого она цвета? Я поднес свечу ближе и вгляделся, жалея, что у меня нет фонаря. Красный цвет, как и на рисунке мисс Лидии, обозначался здесь штрихами, и я никак не мог разобрать, заштрихован ли центральный элемент или же сплошь закрашен черным — а может даже, он белый, но просто на бумаге тут темное пятнышко? Я с минуту рассматривал его при неверном свете свечи и в конце концов пришел к выводу, что он черный. Должен быть черным, исходя из логики композиции.
Итак, я получил ответ на главный вопрос! Оставалось неясным лишь одно: белые или черные болты следует вытаскивать, — но на проверку обоих вариантов не потребуется много времени, хотя предостережение мисс Лидии тревожило меня. Я был избавлен от необходимости принимать решение: я предприму попытку сегодня же ночью! Вполне вероятно, другого случая мне уже не представится, ибо завтра всякое может произойти. Я жалел лишь, что не имею возможности передать Джоуи, чтобы он встречал меня завтра на рассвете, а не в следующий понедельник.
Засунув пригласительный билет за подкладку куртки, я вышел из комнаты, на цыпочках спустился по задней лестнице и, прислушиваясь к громкому храпу сторожа, прокрался по коридору в чуланчик Боба и взял там огарок свечи и трутницу.
Я тихонько пробрался к очагу в судомойне, вынул из кладки кирпич, который при мне вытаскивал Джейкман, и нашел ключи. Из ящика кухонного стола я взял нож, который спрятал там раньше днем, а потом, нащупывая путь в кромешной тьме, медленно, шаг за шагом, поднялся по лестнице и отпер дверь большой гостиной. (В конечном счете отмычка мне не понадобилась.) Я повернул дверную ручку и легонько толкнул створку высокой двери; она поддалась, и я вошел в комнату.
Я почувствовал острое желание зажечь свечу и безотлагательно приступить к делу, но сдержал порыв. Мне необходимо сохранять хладнокровие и тщательно обдумывать каждый свой шаг — ведь дело все еще может провалиться, поскольку до рассвета из дома никак не выбраться, а поблизости может рыскать мистер Вамплу или еще кто-нибудь. Значит, мне следует снова запереть дверь на случай, если вдруг кто-нибудь толкнется в нее, пока я здесь. Попытавшись всунуть украденный ключ в замочную скважину, я обнаружил, что в ней уже торчит ключ. Ну конечно! Я забыл, что здесь всегда оставляют ключ, чтобы запирать дверь изнутри. Меня осенило: покидая гостиную, я запру за собой дверь этим ключом, а следовательно, прямо сейчас могу вернуть на место ключи Джейкмана.
Я вынул ключ из замочной скважины, запер дверь снаружи и двинулся обратно в судомойню. Проходя мимо задней двери, я вспомнил совет бывалых взломщиков, с которыми консультировались мы с мистером Дигвидом, о необходимости обеспечить путь отхода сразу после проникновения в дом. Меня страшно удручала перспектива просидеть здесь взаперти следующие несколько часов и потому, прежде чем положить ключи на место, я отомкнул заднюю дверь, хотя умом понимал, что это бессмысленно, поскольку со двора все равно не выбраться, покуда не откроют каретный сарай.
Затем я вернулся в большую гостиную, запер за собой дверь и только тогда зажег свой огарок. Теперь я был уверен, что центральный болт черный. Он точно не белый. И вряд ли красный. Значит, черный. Оставалось только выяснить, черные или белые болты следует вытаскивать. Я решил сначала вытащить четыре белых, поскольку на них уйдет меньше времени, чем на двадцать один черный. Лезвием ножа я подцепил и выдвинул два верхних болта, а потом, от волнения затаив дыхание, проделал то же самое с двумя нижними, задаваясь вопросом, действительно ли я нашел аладдинов «сезам, откройся», который позволит мне завладеть предметом моих стремлений.
Сработало! К великому моему восторгу, центральная мраморная плитка плавно опустилась, и за ней обнаружилось полое пространство. Я поднес свечу поближе и заглянул внутрь. Там лежали небольшая пачка банкнот, несколько золотых монет, завернутых в папиросную бумагу, несколько футляров для ювелирных изделий, какие-то письма, документы и две оловянные шкатулки для бумаг с выдавленным на них гербом Момпессонов. По глупости своей я не предполагал, что мне придется перебрать столько вещей, и я задумался, с чего начать.
Потом я заметил под банкнотами маленький пакет из мягкой кожи. Я вынул его, развернул и при тусклом свете свечи, стоявшей на краю каминной полки, прочитал: «Я, Джеффри Хаффам, находясь в здравом уме…» Сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, что почти ничего не почувствовал в тот момент. Но вероятно, я просто сознавал, сколько еще мне предстоит сделать, чтобы сохранить свое приобретение. Я просто запихнул пакет за подкладку куртки, откуда он высовывался, с намерением спрятать получше сразу, как только я закрою тайник, чтобы никто не заподозрил, что в него залезали.
Я поднял и установил в прежнем положении плитку, чтобы поставить на место два нижних болта, но едва успел вдавить второй, как услышал шум за дверью гостиной.
По спине у меня поползли ледяные мурашки. В замочную скважину вставляли ключ! Наверное, невесть почему, Джейкман проснулся и что-то заподозрил — возможно, обнаружил отпертую заднюю дверь. Ну зачем я, дурак, отпер ее! Мне еще оставалось поставить на место два верхних болта, но первым моим побуждением было попытаться схорониться самому и спрятать завещание в надежде, что болты не заметят. Поэтому я махнул на них рукой, задул свечу и на цыпочках отбежал от камина. Я торопливо засунул завещание в висевший у меня на шее мешочек, приготовленный для него. Секунду спустя в слабом лунном свете, пробивавшемся сквозь задернутые шторы, я увидел подле двери неясную фигуру. В следующий момент темноту прорезал яркий луч света: вновь прибывший отодвинул заслонку потайного фонаря. К великому моему смятению, луч сразу же отыскал каминную полку и уперся в предательски выдвинутые болты. Потом он медленно проскользил по комнате, на мгновение ослепив меня, сидевшего на корточках за диваном с высокой спинкой.
Похоже, это мистер Вамплу! По-видимому, он наконец нашел, где сторож прячет ключи! Если бы только я не вернул их на место! Я понимал: покуда он стоит у двери, мне отсюда не сбежать, и остается лишь надеяться заключить с ним сделку.
Внезапно раздался приглушенный голос:
— Я знаю, что ты здесь, Дик, или Джон, или как там твое настоящее имя.
Это был не мистер Вамплу, но мистер Ассиндер!
— Чего вам надо? — спросил я, и луч света мгновенно скользнул ко мне.
— Сам знаешь. То же самое, что и тебе.
У меня все оборвалось внутри. Откуда он узнал?
— Я вас не понимаю, — сказал я.
— Брось изворачиваться, иначе я забью тревогу и подниму на ноги весь дом. Меня хорошо вознаградят за усердие. Так что советую не ерепениться. Видишь ли, Вамплу мне все про тебя доложил. Про вас со старухой.
Выходит, Вамплу действовал не по собственному почину, но работал на Ассиндера! Вот почему он так усердно искал, где Джейкман прячет ключи!
Ассиндер снова направил луч фонаря на каминную полку.
— Вижу, у тебя хватило ума разгадать секрет этого проклятого замка.
— Нет, — солгал я, — я еще не открывал тайник.
— Но он наполовину открыт, — дрожащим от возбуждения голосом проговорил он. — Значит, ты знаешь секрет. Наверное, старая кошка тебе сказала. Скажи мне. Подойди поближе и говори шепотом, чтобы нас никто не услышал.
Я неохотно двинулся вперед, и, как только я оказался в пределах досягаемости, Ассиндер крепко схватил меня за руку и обшарил мои карманы, а также прощупал подкладку, насчет которой, по всей видимости, его предупредил Вамплу. Он нашел пригласительный билет, но, по счастью, не заметил мешочка, висевшего у меня на шее.
Ассиндер с озадаченным видом рассмотрел находку, а потом воскликнул:
— Так ведь рисунок здесь в точности, как на камине! Значит, я поступил правильно. Когда Вамплу сказал, что узнал тебя, я решил подождать и посмотреть, что будет. Когда он доложил о вашей со старухой крепкой дружбе, я сразу предположил, что вы затеваете нечто подобное. — Он показал мне открытку. — Это она тебе дала?
— Ну… в общем, да.
Он испустил тихий смешок.
— Вот старая стерва! Она готова пустить по ветру свое семейство, верно?
В течение всего нашего разговора я пытался придумать, как заставить Ассиндера отойти от двери, ибо иного пути к бегству у меня не было. Единственное мое преимущество заключалось в том, что завещание уже находилось при мне и задняя дверь была отперта, о чем он не знал. Скорее всего, имея на руках ключи Джейкмана, Ассиндер полагал, что я не могу покинуть дом. Хотя какая разница, окажусь я запертым в доме или на заднем дворе?
— Разгадка кроется здесь, верно? Так как открывается замок?
Я помотал головой.
— Отдай мне половину того, что мы там найдем, — сказал он, — или я удовольствуюсь вознаграждением.
Я неправильно понял его! Он ничего не знал о завещании и интересовался единственно деньгами! В таком случае у меня еще оставался шанс, хотя меня всего передернуло при мысли о соучастии в простом ограблении, пусть даже такого презренного семейства. Похоже, однако, выбора у меня не было, ибо для того, чтобы выбраться из комнаты, мне требовалось отвлечь внимание Ассиндера, а отвлечься он мог только на тайник.
Он подтащил меня к камину, больно заломив мне руку за спину.
— Я только наполовину открыл, когда вы вошли, — сказал я.
— Вижу. — Он немного ослабил хватку. — Так в чем заключается секрет замка?
— В середине каждого цветка находится болт, но вытаскивать нужно только определенные болты, — объяснил я. — Эта мраморная плитка установлена на блоках таким образом, что, когда вы вытаскиваете правильную комбинацию болтов, она опускается, а за ней поднимается другая, с тайником.
— А какие болты нужно вытаскивать?
— Которые на рисунке белые, — ответил я.
— Чертовски хитро. Ну, давай открывай.
Он улыбнулся странной улыбкой, при виде которой в душе у меня зашевелились подозрения. Может, он знает про ловушку для воров?
Я оказался в затруднительном положении: я не имел возможности отказаться открывать тайник, но если я открою, ничто не помешает Ассиндеру расправиться со мной, когда он получит желаемое.
— Мне не разобрать, какие болты какого цвета, — сказал я, отчаянно цепляясь за последнюю надежду.
Ассиндер вынул из кармана открытку и внимательно рассмотрел при свете фонаря.
— Два верхних точно белые, — воскликнул он. — И два нижних тоже. — Потом он, прищурившись, вгляделся в рисунок и сказал: — Но вот какого цвета центральный, непонятно. Может, белый, может, заштрихованный, как другие элементы, а может, и вовсе черный!
Если Ассиндер думает, что центральный болт белый и попытается его вытащить, он может привести в действие спусковой механизм. Но если я предупрежу его, я точно пропал. И зачем мне рисковать жизнью, предупреждая Ассиндера? Человека, который мошеннически воспользовался именем своего хозяина, чтобы выставить мою мать из дома? Который тайком присваивал деньги упомянутого хозяина? И которому, по-видимому, платили мои враги, чтобы он шпионил для них?
— Белый, верное дело, — пробормотал он себе под нос.
Верное дело! Похоже, до него не доходили слухи о ловушке! И все же, совсем недавно он собирался заставить открывать тайник меня. Теперь он, казалось, забыл о моем присутствии, и, воспользовавшись моментом, я тихонько отступил в темноту.
— Ты куда? — спросил он, обернувшись, когда я уже находился у самой двери. — Не хочешь получить свою долю — и черт с тобой.
Ассиндер полагал, что из дома мне не выбраться, и я подозревал, что свою долю я получу сполна, когда он изобьет меня до полусмерти — если не хуже — и бросит валяться в беспамятстве возле ограбленного тайника, а сам благополучно скроется.
В следующий миг я тихонько выскользнул из гостиной, спустился по лестнице настолько быстро, насколько представлялось возможным в кромешной тьме, прошел через холл и минуту спустя уже отодвигал засовы задней двери. Какое все-таки счастье, что мне пришло в голову отпереть замок! Однако, отворив дверь и выскользнув наружу, я по-прежнему не представлял, как мне выбраться с заднего двора.
Ледяной воздух с едким привкусом сажи и жженого угля обжег мне горло и легкие, и я вспомнил свое первое ужасное впечатление от зимнего лондонского рассвета. Стоял лютый мороз, а у меня не было куртки. В считанные секунды я перелез через низкую полуразрушенную стену между двумя задними дворами в надежде найти выход на улицу с заброшенного соседнего участка. Однако там я обнаружил, что он обнесен стеной высотой футов пятнадцать, усаженной по верху длинными остриями. Вдобавок, проведя по ней ладонями, я убедился, что на гладкой кирпичной кладке нет ни единого выступа, чтобы уцепиться рукой или опереться ногой.
В следующий миг я услышал грохот, подобный удару грома. Потом наступила мертвая тишина. Я посмотрел на дом и увидел, как на верхних этажах зажигаются свечи. Значит, в тайнике действительно стояла ловушка! У меня не было времени размышлять о печальной участи мистера Ассиндера, ибо теперь, когда он поднял на ноги весь дом, мне самому грозила опасность разоблачения. В любой момент кто-нибудь мог выбежать во двор, чтобы разбудить мистера Фамфред а и грумов, спавших над конюшней и каретным сараем.
Ну конечно! Внезапно я понял, что мне надо делать.
Я бросился через двор к каретному сараю и заколотил кулаками в обитую железом дубовую дверь. Бросив взгляд через плечо, я увидел, что в доме загораются яркие огни, и услышал крики и звон колокольчиков. Все свидетельствовало о переполохе со всей очевидностью, какой я только мог желать.
Спустя минуту мучительного ожидания дверь открылась, и мистер Фамфред, в ночной рубашке, со свечой в руке, уставился на меня сонным взглядом, каким, вероятно, смотрел на мисс Квиллиам много лет назад.
— В доме тревога! — крикнул я. — Меня послали разбудить вас!
— Тревога? — переспросил он и поднял глаза на окна над нами.
— Всем приказано сейчас же явиться туда! Я разбужу грумов, — крикнул я, порываясь протиснуться мимо дородного кучера.
К моему облегчению, мистер Фамфред посторонился, и я взбежал по ступенькам на верхний этаж каретного сарая. Я обнаружил, что он разделен перегородкой на две части: в одной хранилось сено, а в другой на полу лежали два матраса. Здесь-то и спали крепким сном два грума.
Я принялся трясти парней, громко крича:
— Скорее! Вас требуют в дом, немедленно! Ограбление!
Они просыпались медленно, ворча и чертыхаясь сонными голосами. Я продолжал вопить без передышки: «Воры! Ограбление! Живее!»
Разыгранное мной смятение и явные признаки переполоха в доме убедили грумов. Они натянули одежду поверх ночных рубашек и, спотыкаясь и оступаясь в темноте, спустились вниз и вышли.
Не теряя ни минуты, я открыл окно, выходившее в проулок за конюшнями, перебрался через подоконник, немного спустился вниз по стене и наконец спрыгнул с высоты нескольких футов. Караульные, привлеченные шумом, наверняка уже бежали к дому, но сейчас в проулке не было ни Души.
Я осторожно двинулся к улице. Наконец-то я свободен. У меня на руках почти пятьдесят фунтов! Я наконец-то завладел завещанием Джеффри Хаффама! Потом я вдруг сообразил, что до моего дня рождения осталось всего несколько часов.
Персонажи, непосредственно не участвующие в событиях романа, обозначены курсивом. Те, кто мог бы владеть имением, если бы вступил в силу утаенный кодицилл Джеффри Хаффама, обозначены жирным шрифтом. Те, кто мог бы владеть имением, если бы было представлено в суд завещание обозначены КРУПНЫМ ЖИРНЫМ шрифтом.