КНИГА II
В ЗАПАДНЕ
Глава 106
Сейчас вам надобно еще раз вернуться назад, в старое конторское здание возле полуразрушенной пристани. Мистер Клоудир находится в своем личном кабинете, вместе со своим старшим клерком, и явно пребывает в приподнятом расположении духа. Он потирает руки, а потом внезапно хихикает и делает несколько танцевальных па. Мистер Валльями с любопытством наблюдает за ним, словно задаваясь вопросом, чем же так доволен старый джентльмен.
— Что за человек приходил сюда, пока я ужинал, мистер Клоудир? Я с ним столкнулся в дверях, когда возвращался.
— Не ваша забота! — весело восклицает старый джентльмен.
— Я подумал, он приходил по делу, — иначе не стал бы спрашивать.
— По личному делу, — отвечает хозяин, уже не столь любезно. — Ничего важного.
— Неужели? Однако в такой скверный туманный вечер никому не захочется без нужды выходить из дома.
— Вы вдруг стали чертовски любопытны! — выкрикивает старый джентльмен, а потом внезапно меняет тон: — Садитесь, пожалуйста. Мне нужно сообщить вам одну вещь. Мой старый друг. — Он на мгновение умолкает, а затем продолжает: — Сколько уже лет вы на меня работаете?
— С юности, мистер Клоудир, более тридцати лет.
— И вы когда-нибудь сомневались в том, что желаю вам только добра?
Мистер Валльями внимательно смотрит на него и отвечает:
— Последние несколько лет — нет. Нисколько не сомневался, сэр.
— Хорошо, — говорит старый джентльмен, глядя на клерка с долей нерешительности. — Вы помните «Пимлико-энд-Вестминстер-Лэнд-Компани»?
Мистер Валльями кивает.
— Номинальным владельцем которой я вас сделал. Видите, насколько я всегда доверял вам. В общем, дело в том… понимаете ли… неудачные спекуляции компании… то есть…
— Вы хотите сказать, мистер Клоудир, что меня могут арестовать за долги и привлечь к ответу за потери, понесенные вами на денежном рынке?
— Ну, зачем представлять все в таком уж мрачном свете? — с негодованием восклицает старый джентльмен. — Дело в том, что в самом худшем случае… подчеркиваю, в самом худшем… ну… вам придется месяцок-другой посидеть во Флите.
— А если я откажусь нести наказание за вас?
— Откажетесь? — выкрикивает старый джентльмен, моментально забыв о всякой любезности. — В таком случае, у меня на руках ваши долговые расписки, и я могу засадить вас в тюрьму на гораздо дольший срок! — Потом он овладевает собой и говорит сладким голосом: — Но я знаю, что вы не откажетесь. Ибо если вы согласитесь сделать это для меня, я в высшей степени щедро позабочусь о вашей семье, покуда вы содержитесь под стражей.
— Уверен, я могу рассчитывать на вашу щедрость, — говорит старший клерк таким многозначительным тоном, что старый джентльмен весь передергивается.
В следующий миг в парадную дверь громко стучат.
Через несколько секунд бледный от страха мальчик-посыльный без стука заглядывает в кабинет и докладывает:
— Констебли шерифа, мистер Клоудир, сэр. Оставив своего хозяина сидеть с открытым ртом, мистер Валльями проворно встает, выходит в приемную и говорит:
— Добрый вечер, джентльмены. Полагаю, вам нужен я.
— Вы весьма любезны, сэр, — говорит шериф. — Жаль, что не все наши клиенты равно учтивы.
Пока мистер Клоудир стоит в дверях своего кабинета, мистер Валльями безропотно сдается блюстителям закона, а затем уходит в сопровождении оных с таким спокойным видом и напоследок смотрит на своего благодетеля таким странным взглядом, что старый джентльмен бледнеет от удивления и тревоги.
Глава 107
Незадолго до десяти Генри встал и сказал:
— Пора двигаться, иначе мы опоздаем.
Он подошел к окну, поднял штору и объявил.
— Не видать ни зги. Все затянуто туманом.
— А нельзя ли отложить дело до утра? — спросил мистер Памплин.
— Ни в коем случае, — твердо ответил Генри.
— Но в наемном экипаже придется ехать не один час, даже если нам удастся найти возницу, который отважится раскатывать по городу в таком тумане.
— Совершенно верно, — сказал Генри. — Поэтому мы доберемся быстрее и с большей степенью вероятности, коли пойдем пешком.
— Что? — воскликнул мистер Памплин. — Да вы с ума сошли! Мне совершенно не хочется топать на своих двоих в такую даль в такую ночь.
— Тем не менее придется. Я знаю дорогу и нашел бы нужную улицу даже с завязанными глазами.
— Ох, ладно! — недовольно проворчал священник и подлил еще вина в свой бокал, который осушил залпом, поднимаясь на ноги.
Генри зажег фонарь. Потом он протянул мне пальто, и, поплотнее закутавшись от непогоды, мы двинулись в путь.
По выходе во внутренний двор я в первый момент задохнулся, глотнув холодного влажного воздуха с горьким привкусом. Густо насыщенный запахом горящего угля, он напоминал угарный воздух в комнате с камином с испорченной вытяжкой. Пределы видимости ограничивались несколькими шагами, и когда мы немного отошли от гостиницы, шум редких повозок стал едва слышным. Свет фонаря еле рассеивал густой туман.
— Я пойду впереди, — сказал Генри, когда мы вышли на улицу. — Будем идти, как римские легионеры, haere pede pes, то есть гуськом, нога в ногу. Вы держитесь за мной, Джон, ибо, как говорит Овидий, «medio tutissimus ibis» — средний путь самый безопасный.
— Послушайте, Беллринджер, сейчас слишком холодно для латыни.
— А что касается до вас, Чарльз, то вам лучше замыкать шествие.
Мистер Памплин сердито фыркнул, и мы тронулись в путь. Хотя я в считанные минуты потерял всякую ориентацию, Генри явно хорошо знал дорогу и продолжал целеустремленно шагать вперед.
Некоторое время мы шли по почти безлюдным улицам, а потом, когда свернули в узкий, уводящий вниз переулок, мне почудились осторожные шаги позади.
Я попросил Генри остановиться, и мы замерли на месте, напряженно прислушиваясь.
— Черт возьми, Беллринджер, — проворчал мистер Памплин, — нас всех могут здесь зарезать. Топать пешком — чертовски глупая идея.
— Придержите язык, — велел его друг.
С минуту мы изо всех сил напрягали слух, но так ничего и не услышали.
— Вам померещилось, Джон, — наконец сказал Генри, и мы двинулись дальше.
Однако, когда мы приблизились к выходу из переулка, несколько темных фигур внезапно выступили из тумана перед нами, а в следующее мгновение сильная ладонь зажала мне рот, и я оказался не в силах пошевелить руками, стиснутыми железным захватом. В темноте и тумане я не мог толком разглядеть, что происходит, но услышал звуки борьбы, свидетельствовавшие о сопротивлении Генри налетчикам, и увидел, как падает на землю фонарь. Потом мне показалось, что моего друга сбили с ног. Мистер Памплин исчез в тумане, как только на нас с Генри напали. Я попытался вырваться из цепкой хватки, но получил мощный удар под ребра и задохнулся.
Голос, показавшийся мне знакомым, приказал:
— Обыщи его. Живо.
Чья-то рука обшарила мои карманы и ничего не нашла. Я же между тем возрадовался тому, что предусмотрительно спрятал бесценный документ на груди, повесив на шнурке на шею.
Обыскавший меня мужчина крикнул голосом, до боли знакомым:
— Я ничего не нашел!
Потом меня грубо поволокли к выходу из переулка, и тут я внезапно понял, что мы попали в засаду, устроенную именно для нас. Затем меня рывком подняли с земли, и я мельком увидел дверцу кареты, прежде чем рухнуть на устланный соломой пол последней. Я распростерся у ног человека, уже сидевшего внутри, который проговорил из темноты:
— Отличная работа!
Мой противник встал коленями мне на спину, все еще не отнимая ладони от моего рта, а третий мужчина забрался в карету и, захлопнув дверцу, крикнул кучеру трогаться. Я исполнился отчаяния, ибо теперь узнал обоих налетчиков и человека, ждавшего в карете: доктор Алабастер и его помощники, Хинксман и Рукьярд.
Глава 108
Я лежал на полу трясущейся по булыжной мостовой кареты, по-прежнему придавленный весом Хинксмана, и заливался горькими слезами — не столько от страха за свою жизнь, сколько от сознания, что после всех препятствий, преодоленных мной с единственной целью заполучить завещание, у меня отнимут бесценный документ, и я лишусь всякой возможности восстановить свои права и добиться справедливости в противостоянии людям, обманувшим мою мать. Но как такое случилось, что я снова попался в руки врагов? Откуда они знали, где искать меня?
Если же говорить о моей дальнейшей участи, то я полагал, что сейчас меня отвезут обратно в сумасшедший дом, где будут держать до конца моей жизни, сколь бы долгой или короткой она ни оказалась, — ибо мне никак не приходилось рассчитывать на еще одну возможность побега. Драться и взывать о помощи не имело смысла. И потому, пока карета еле ползла по туманным улицам, я изливал в слезах свое отчаяние и горе.
Но, похоже, я ошибался в предположениях относительно нашего места назначения, ибо через десять-двадцать минут карета сильно замедлила ход, чтобы сделать резкий поворот, а затем очень медленно стала спускаться круто вниз. По всей видимости, мы приближались к реке — и я действительно почуял затхлый солоноватый запах Темзы, растворенный в тумане. Наконец карета остановилась. Меня вытащили наружу, по-прежнему зажимая мне рот и скручивая руки (тем самым лишая возможности закричать или оказать сопротивление), и швырнули на землю. Яркие газовые фонари на мгновение ослепили меня.
Потом я сосредоточил взгляд и уставился в лицо стоявшего надо мной щуплого старика, который с улыбкой смотрел на меня в высшей степени странным напряженным взглядом. Я видел его раньше. Но где? И когда? Бледный и костлявый, в узких панталонах, подчеркивавших худобу ног и полноту вываливающегося брюшка. Весь его наряд — засиженный мухами напудренный парик, похожий на черный кочан капусты, нахлобученный на плешивую голову; грязный потрепанный сюртук; шейный платок из желтоватого батиста; черные перчатки; зеленые очки в роговой оправе и крапчатые панталоны — казался старомодным.
— Молодцы, — сказал он Алабастеру с улыбкой (если последнее слово здесь уместно, ибо он лишь слегка раздвинул уголки рта и провел языком по верхней губе). — Вам хорошо заплатят. Свяжите его и отнесите вниз.
Хинксман крепко перетянул мне запястья веревкой, а потом они с Рукьярдом стащили меня по двум лестничным маршам в сырой подвал, вдоль стен которого стояли огромные древние бочки и пустые бочонки. Пахло здесь не только сыростью; здесь ощущался острый запах реки.
Они бросили меня на пол подле открытого люка, похожего на устье глубокого колодца, и оставили лежать в кромешной тьме. Через несколько минут вниз спустился старик с фонарем в руке и приблизился ко мне, по-крабьи осторожно ступая бочком. Словно я был неким неодушевленным предметом, он бесцеремонно распахнул на мне куртку и нащупал шнурок на моей шее. Когда он ухватился за него, я задался вопросом, откуда он узнал, где искать. Старик сорвал пакет с моей груди и торопливо развернул бумагу. Он поднес документ к самому носу и стал жадно читать при тусклом свете фонаря; на влажной каменной стене позади него дрожала огромная черная тень. Потом он открыл заслонку фонаря, свернул бумагу в трубочку, сунул в огонь и держал там, покуда она горела.
После всего, что я вынес! После всего, что претерпела моя двоюродная бабушка Лидия и ради чего умерла! Потерять всякую надежду на возвращение собственности своей семьи, всякую надежду добиться Справедливости в возмещение страданий своих родственников!
Старик повернул скрученную в трубочку бумагу другой стороной к пламени и, когда она сгорела окончательно, развеял пепел над люком.
Теперь, когда он повернулся ко мне и задумчиво посмотрел на меня сверху вниз, когда от света фонаря на его лицо легли контрастные тени, я нашел решение загадки, давно терзавшей мой ум.
— Я видел вас, когда лежал больной в доме Дэниела Портьюса! — вскричал я.
Этого старика я видел в лихорадочном бреду, а по выздоровлении так и не понял, являлся ли он реальным человеком или же плодом воспаленного воображения.
Он приподнял брови, словно удивляясь, что я еще в состоянии разговаривать.
— Вы отец Дэниела Портьюса! — воскликнул я. А потом вдруг понял, что это значит. — Вы отец Питера Клоудира! А следовательно, мой… — И тут я осекся.
Лицо старика потемнело. Так значит, передо мной стоял Враг моей матери и мой Враг, главный виновник всех моих бед и несчастий моих родственников.
Он смотрел на меня пронзительным взглядом.
— Для тебя я никто, — сказал он. — Я отец несчастного мужа твоей матери. — Он сказал про нее еще что-то, а потом вынул из кармана какой-то маленький предмет и показал мне, осветив фонарем. — Вот она.
Он держал в руке медальон, которым так дорожила моя мать и пропажа которого повергла ее в глубокую печаль. В нем по-прежнему находился венчик, сплетенный из двух перевитых прядей волос.
— Именно благодаря медальону я отыскал твою драгоценную мать, — сказал старик. — Ибо один из моих закладчиков узнал моего сына.
Несколько мгновений он держал медальон над люком, а потом разжал пальцы. Через пару секунд мне послышался слабый всплеск. Неужели под нами река? Я вспомнил, как мы с Джоуи спаслись от прилива, бежав через подземные склады, и задался вопросом, не нахожусь ли я снова поблизости от Флит-Маркет.
— Почему вы затравили мою мать до смерти? — спросил я. — Почему вы ненавидите ее?
— Сколько вопросов сразу! — сказал старик со зловещей улыбкой, похожей скорее на гримасу.
— Ответьте мне! Скажите правду!
— Хорошо, я отвечу на все интересующие тебя вопросы, — сказал он, продолжая улыбаться. — Теперь от этого не будет никакого вреда, и у нас еще есть немного времени, поскольку прилив только начинается.
Что он имел в виду? Собирался ли вывезти меня на корабле из страны? При виде медальона мучительные воспоминания нахлынули на меня и заставили забыть о собственной безопасности. Я должен был восполнить пробелы, какая бы участь ни ждала меня.
— Это вы убили моего деда? — спросил я.
— Нет, — ответил старик.
— Нет, вы, — настойчиво возразил я. — Вы заплатили человеку по имени Барни Дигвид.
— Впервые о таком слышу, — сказал он.
Неужели это правда? Неужели мои предположения об участии Барни во всей истории ошибочны? Действительно, в своих подозрениях я основывался лишь на собственных логических умозаключениях.
Потом, словно вдруг разозлившись, старик крикнул:
— Я скажу тебе правду, но она тебе не понравится. Твоя мать вынудила Питера пойти на такое. Дело в том, что он полагал себя слишком благородным джентльменом, чтобы состоять в близком родстве с честным ростовщиком. Он без всякого зазрения совести брал у меня деньги, хотя и открыто заявлял, что приходит в ужас при мысли, какого рода презренным ремеслом оплачиваются его изысканные манеры и книжные знания. Я возлагал на Питера большие надежды. Но он недостаточно любил меня, чтобы оправдать мои расходы на него.
Продолжая говорить, старик привязал толстую веревку к железному кольцу в стене.
— Потом он встретился с твоей матерью, и она вместе со своим отцом настроила Питера против меня. Они требовали от него столь многого, что не приходится удивляться, что у бедняги мозги съехали набекрень. Заметь, он имел все основания убить Хаффама, поскольку извлекал прямую выгоду из его смерти. Как и твоя мать.
— Неправда! Она была не такая!
— Она уловила Питера в свои сети обычными женскими хитростями и исподволь вынудила совершить убийство — словно сама все спланировала. Чертовски длинная веревка! Впрочем, неважно. От смерти Хаффама я ничего не выиграл. А только потерял, поскольку Дэниел ополчился против меня. Против своего старого отца, который трудился всю жизнь, чтобы сделать из него того, кем он является ныне, и оставить состоятельным человеком после своей смерти! Вскоре он женился на богатой вдове и изменил имя, заявив, что боится сплетен в связи с убийством и судебным процессом. О, он сказал мне, что в таком случае мы с ним можем заниматься бизнесом на пару, и никто не узнает о нашем родстве. Надо признать, Дэниелу удалось заставить свой банкирский дом, Квинтард и Мимприсс, финансировать несколько моих предприятий. Но я знаю, что дело было не только в этом. Если поначалу мы лишь притворялись чужими людьми, то теперь действительно стали таковыми.
Квинтард и Мимприсс! Ну конечно! Этот банк принимал участие в спекуляции, в которую Сансью втянул мою мать. Название Квинтард и Мимприсс упоминалось в одном из писем последнего к ней. А позже (вспомнил я) упоминалось в суде как название банка, где служил Портьюс.
— Да, теперь Дэниел стыдится меня, как в свое время стыдился Питер, — продолжал старик. — Это несправедливо! Ведь после моей смерти он получит всё. Всю мою недвижимость в городе, а теперь еще и хафемское поместье в придачу. Но он не может скрыть от меня своего презрения. А эта его девица — разве она питает приязнь к своему старому деду? Да она морщит свой изящный носик всякий раз, когда я вхожу в комнату. Но она не откажется от своей доли моих денег, зуб даю.
Теперь старик крепко обвязывал другой конец веревки вокруг моей талии.
— Я никогда не жаждал отомстить твоей матери. Я единственно хотел восстановить свои права. У меня их отняли, когда мне еще не стукнуло и двадцати. Эти заносчивые Хаффамы и Момпессоны презирали моего отца и меня, но нуждались в нас. О да, они прибегали к нам всякий раз, когда им требовались деньги на роскошную жизнь, дома и экипажи. Разве я когда-нибудь пользовался такими благами? Хотя мог себе позволить стократ большее.
— Так значит, вы убили мою мать единственно с целью восстановиться в своих правах! — вскричал я. — Вы наняли Ассиндера, чтобы он не подпускал ее к дому сэра Персевала!
— Ах, так тебе известно об этом! — воскликнул он. — Ну, теперь-то никакого вреда не будет, коли я признаюсь. Да, я действительно плачу Ассиндеру, чтобы он заботился о моих интересах. Во-первых, он следит за тем, чтобы проклятые Момпессоны не попытались обратить вверенное имущество в свою пользу, прежде чем поместье перейдет в мою собственность. Хотя я знаю, что он удерживает часть рентных доходов и скоро будет пойман за руку.
— Вы довели мою мать до смерти! — выкрикнул я.
— Она завладела кодициллом, по справедливости принадлежавшим мне, и пыталась воспрепятствовать моему восстановлению в правах наследования! — проорал старик и принялся тянуть и толкать меня по полу к открытому люку.
— Но дело не только в этом! Чтобы получить наследство, вам было нужно, чтобы моя мать умерла. Так же, как сейчас вам нужно, чтобы я…
Ну конечно! Он намеревался сбросить меня в люк и утопить в приливной воде. Но зачем веревка? Очевидно, по какой-то причине он хотел вытащить мое тело обратно. Потом меня осенило: ему нужно мое тело, чтобы подтвердить факт моей смерти!
— А Генри Беллринджер? — в отчаянии выкрикнул я. — Он тоже ваш сообщник, как Сансью и Ассиндер?
— Довольно вопросов, — пропыхтел он, продолжая толкать меня к люку.
Я начал сопротивляться (насколько мог, будучи крепко связанным), но хотя мне удалось несколько раз крепко лягнуть старика, в конце концов он все же подволок меня к самому краю люка и спихнул в него. Я упал в воду, стоявшую всего пятью-шестью футами ниже уровня пола, — к счастью, ногами вниз. Меня обожгло холодом. Старик поднял фонарь повыше и посмотрел на меня неожиданно сочувственным взглядом. А потом опустил крышку люка, и я оказался в кромешной тьме.
Я несколько раз сильно брыкнул ногами, чтобы принять вертикальное положение, а потом попытался освободиться от крепко стягивавшей запястья веревки, но безуспешно. Меньше чем через час приливная вода прижмет меня к крышке люка. Старик наверняка закрыл крышку на засов или стоит на ней, придавливая своим весом. Судя по застойному смрадному запаху, вода здесь поднималась выше потолка. Я утону. И утону быстрее, коли окоченею настолько, что не смогу держать голову над водой. Так значит, смерть. И никто, кроме старика, не узнает правды. Что станут думать обо мне Джоуи и его мать? Каким словом будут поминать меня? Недобрым, как виновника смерти любимого отца и мужа? А на что еще я мог рассчитывать? Я действительно убил его — и то обстоятельство, что впоследствии я спас Джоуи от верной смерти, нисколько не снимало с меня ответственности. Пусть даже я рисковал жизнью, придя к нему на помощь.
Потом меня осенило. Однажды я спас Джоуи от смерти! Вытащил из затопленного подземного склада. И мы поднялись оттуда в точно такой же подвал! Следовательно, вполне вероятно, сейчас я нахожусь в одном из подобных складов, ибо я помнил, что каменные опоры между ними целиком погружались в воду во время прилива. Мне пришло в голову, что если я нахожусь именно в таком месте, то, возможно, сумею выбраться в смежный отсек и расположенный выше подвал, проплыв под аркой и вынырнув, как в прошлый раз. Я со страхом осознал, насколько трудно проделать подобные действия, будучи на привязи и со стянутыми веревкой руками, но у меня не было выбора. И если я не потороплюсь, то скоро окоченею настолько, что лишусь всякой возможности двигаться. Иными словами, лучше броситься навстречу смертельной опасности, нежели покорно ждать смерти.
Веревка длинная — вероятно, достаточно длинная, чтобы позволить мне преодолеть расстояние до смежного отсека. А что, если нет? Стараясь не думать об этом, я нырнул в воду и попытался найти арочный проем в стене. Но тщетно. Неужели этот подземный склад отличается от того, из которого спаслись мы с Джоуи? Я поднялся на поверхность, набрал побольше воздуха в грудь и снова нырнул. На сей раз я таки нашел проем, проскользнул в него и проплыл несколько ярдов, энергично работая ногами. Потом я вынырнул и оказался в кромешной тьме. Но, похоже, надо мной находилось обширное пустое пространство. Я крикнул и, приняв во внимание характер эха, утвердился в своем предположении. Вне всяких сомнений, теперь я находился в смежном отсеке. С ужасом думая о том, что веревка в любой момент может натянуться и я утону здесь с таким же успехом, с каким утонул бы в соседнем отсеке, я нащупал железные ступеньки и принялся карабкаться по ним. В считанные секунды я достиг самого верха лестницы! Следующим препятствием была крышка люка. Я толкнул обеими руками, и она приподнялась на пару дюймов. Я поднапрягся и в конце концов сумел откинуть ее. Я выкарабкался в темный подвал и, встав на ноги, почувствовал наконец натяжение веревки! Спасся ли я теперь от прилива? Что ж, скоро узнаю. И вот, я стоял там, покуда приливная вода медленно поднималась — сначала до краев люка, потом до моих щиколоток, коленей и наконец до пояса. Неужто в конечном счете мне предстоит погибнуть здесь, точно крысе в ловушке? Я ждал, с горящим лбом и ледяными конечностями, напряженно уставившись во тьму широко раскрытыми глазами и вспоминая все, что мне доводилось читать о приговоренных к казни несчастных, которые ждали прилива в Доке Смертников.
Медленно текли часы, похожие на дни и недели. Вся моя жизнь прошла перед моим мысленным взором. Детство, проведенное в Мелторпе. Моя мать, Сьюки, Биссетт и миссис Белфлауэр. Я так и не отдал Сьюки деньги, взятые взаймы! Генриетта и Момпессоны. А что Генриетта? Любил ли я ее? Любила ли она меня?
Внезапно я устыдился многих поступков, совершенных мной и (самое ужасное) несовершенных. Я с такой легкостью осуждал всех. Я тысячу раз осуждал свою мать. Я отказался простить бедного калеку Ричарда, выдавшего Большого Тома в школе Квигга. Я и теперь не мог простить. Не имел права. Если бы только я больше думал о Джоуи и его матери и меньше — о восстановлении своих прав. Права. Справедливость. Что означают эти слова в действительности? Я все время обманывал себя. Я руководствовался куда более низменными мотивами, нежели хотел думать. Коли я выживу, впредь я стану вести себя совсем иначе. Что хорошего я сделал в жизни людям? Я вспомнил, сколько раз доводил свою мать до слез, и расплакался сам, а при мысли о своих подозрениях на ее счет зарыдал еще горше. Мать, отец. Дед. Какое все это имело значение? Внезапно я увидел в этом ужасном, жалком старике поистине родственную душу. Поведанная им история была мне знакома: поиски справедливости, глубокая уязвленность дурным обращением, попытки измерить любовь в деньгах. Все это казалось до боли знакомым. И теперь я принял тысячу решений и дал себе тысячу обещаний, сильно сомневаясь, что мне представится возможность нарушить оные.
Я не смел поверить своим ощущениям, но, похоже, вода перестала подниматься. Она шла на убыль! Она действительно шла на убыль! Но о спасении еще говорить не приходилось. Мне предстояло вернуться назад, ибо другого способа освободиться от веревки не было. Вернуться назад! (Казалось, мне постоянно приходилось возвращаться назад! Неужто мне никогда не стать по-настоящему свободным?) Сколько еще времени мне следует ждать? Мне оставалось лишь надеяться, что Клоудир не запер люк. Коли я промешкаю слишком долго, он вернется и примется вытаскивать меня из подземного склада. Я подожду, покуда приливная вода не опустится на фут ниже пола подвала. В образовавшемся воздушном пространстве я получу возможность дышать, когда попытаюсь поднять крышку люка.
Я опустился на колени и каждые несколько минут вытягивал руку вниз, проверяя уровень воды. Наконец момент настал! Я погрузился под воду и поплыл назад, перебирая веревку. Вынырнув на поверхность и нашарив связанными руками крышку люка, я обнаружил, что она не заперта. Ну конечно! Толстая веревка не позволила Клоудиру плотно закрыть опускную дверь и задвинуть засов! Поскольку ни единый слабый лучик не пробивался в щели по периметру люка, я заключил, что старика в подвале нет, иначе я бы заметил свет фонаря. Крепко упершись ногами в ступеньку, я попытался приподнять крышку, но внезапно лестница поползла вниз. Насквозь проржавевшая, она сорвалась с креплений под тяжестью моего веса. Я пришел в ужас, но почти сразу понял, что бояться нечего, поскольку меня поддерживала вода; подтянувшись на веревке, я сумел откинуть крышку люка и выкарабкаться в темный погреб. Я снова закрыл опускную дверь, но меня беспокоило, что по возвращении Клоудир непременно заметит, что теперь от нее тянутся две веревки вместо одной. Мне надо наброситься на него прежде, чем он подойдет достаточно близко, чтобы заметить это. Я спрятался у подножия ведущей к выходу каменной лестницы.
Насквозь промокший и окоченевший, я ждал довольно долго, но наконец услышал скрип дверных петель наверху и увидел свет фонаря. Старик постоял у двери, видимо прислушиваясь к плеску воды под крышкой люка и выжидая, когда она спадет еще ниже. Потом он спустился на несколько ступенек, и я разглядел его поотчетливей. В руке он держал нож, которым намеревался перерезать веревку! Новая опасность — но одновременно (если мне повезет) неожиданный счастливый случай. Испугавшись, что Клоудир вот-вот заметит две веревки на полу, я решил перехватить инициативу и наброситься на него, не дожидаясь, когда он пройдет мимо. Я попытаюсь вырвать у него нож и перерезать веревку, ибо пользоваться руками я мог, несмотря на связанные запястья. Потом под угрозой ножа я заставлю старика вывести меня из здания.
Я уже приготовился к прыжку, когда сверху донесся шум. Похоже, Клоудир тоже услышал звуки, ибо он положил нож на ступеньку, отворил дверь и вышел. Едва лишь дверь за ним закрылась, я поднялся по лестнице, нашарил в темноте нож и перепилил толстую веревку, обвязанную вокруг пояса. Даже на это у меня ушло несколько минут, а освободить руки будет еще труднее. Ощупью спустившись вниз, я бросил конец веревки в люк, и теперь от последнего тянулась к стене лишь одна веревка. Я осторожно вышел за дверь, поднялся по лестнице и заглянул в главное помещение конторы. Я крепко сжимал в руке нож, который намеревался применить в случае необходимости.
Старик прокричал, обращаясь к человеку, находившемуся вне поля моего зрения.
— Что вы тут делаете? Да еще в столь поздний час!
— Что я делаю? — переспросил человек. — Отвечу вам с превеликим удовольствием. С таким удовольствием, какого никогда не испытывал, подчиняясь вам, сэр… то есть Клоудир.
Я немного переместился в сторону и увидел говорившего. Это был мужчина лет пятидесяти, полный и круглощекий, почти полностью лысый и с багровым лицом — хотя тогда я не понял, является ли сия нездоровая краснота особенностью конституции или же вызвана сильным волнением чувств. Он был в потрепанном коричневатом сюртуке с тусклыми пуговицами, канареечного цвета жилете и бледно-голубых панталонах.
— Что за безумие такое? — вскричал Клоудир.
— Безумие? Нет, безумием было на протяжении долгих лет делать для вас вещи, которые я делал. Вымогать у бедняков все до последнего пенса, вцепляться в молодых наследников и обчищать их как липку, выселять людей в убогие лачуги, где приличный человек не станет держать и свиней. И самое главное, преследовать это бедное юное создание — вашу невестку, сэр… то есть Клоудир. Обманом лишить несчастную ее небольшого состояния с помощью гнусного кровопийцы Сансью, а потом предать бесчестью и довести до безвременной смерти.
Я с трудом подавил желание выступить вперед и обнять славного толстяка.
— Переходите к делу, Валльями, — прорычал Клоудир. — Как вы выбрались из Флита?
— Да я там и не был, — ответил он. — А теперь я скажу вам одну вещь. Некоторое время назад я снял слепок с ключа от парадной двери. С той поры я по ночам приходил в контору и переписывал документы. Вот почему я частенько клевал носом днем, сэр… то есть Клоудир. Когда меня арестовали, я прихватил с собой в полицейское управление копии бумаг и показал одному адвокату — весьма сметливому малому, следует заметить. Он заплатил мне за сопряженные с арестом неудобства, выдал поддельное поручительство и велел возвратиться в контору и раздобыть побольше улик.
— Какие такие документы? — с легкой дрожью в голосе спросил старик.
— Да почти все. Главным образом имеющие отношение к «Консолидейтид-Метрополитан-Билдинг-Компани» и к заключенным последней сделкам, касающимся известных вам земельных владений. В частности, с банкирским домом Мимприсс и Квинтард. Но равно и многие другие документы.
— Неужто вы полагаете, что я выпущу вас отсюда живым?
— Думаю, вам лучше поступить именно так, сэр… то есть Клоудир. Ибо копии бумаг остались у адвоката, который получил распоряжения, как поступить с ними в случае моего исчезновения.
Наступило короткое молчание.
— Послушайте, — заговорил Клоудир весьма рассудительным тоном. — Изложите ваши условия. На сей раз вы меня крепко прижали, но бизнес есть бизнес, и я уверен, мы с вами сумеем прийти к соглашению.
— Знаете, моя совесть не смирится с тем, чтобы вы продолжали творить свои темные дела.
— Ни за какие деньги?
После непродолжительной паузы толстяк ответил:
— Ни за какие, если речь идет о сумме, меньшей пятидесяти тысяч фунтов.
Так значит, он ничем не лучше! Хотя нет, наверное, все же лучше, ибо, по крайней мере, он достаточно высоко оценил свою совесть!
— Да вы с ума сошли! — возопил Клоудир. Потом сказал более спокойным тоном: — Вы же знаете, что у меня нет таких денег.
— Теперь есть.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышал, что происходило в подвале час назад. Теперь, когда мальчишка мертв и завещание уничтожено, вы являетесь владельцем земельной собственности Хаффама, а она стоит немалых денег.
Опять наступило короткое молчание, а потом старик сказал елейным голосом:
— Что ж, вы действительно хорошо разбираетесь в ситуации! Но если мне предстоит заявить о своих правах на поместье, вам предстоит помочь мне в подвале.
— Хорошо. Только давайте без этих ваших штучек.
Они направились к двери, за которой я стоял, и мне ничего не оставалось, как быстро спуститься обратно в подвал и спрятаться за первой попавшейся бочкой.
— Давайте взглянем на него, — сказал Клоудир и схватился за веревку. — Что за чертовщина такая?! — мгновением позже вскричал он, обнаружив, что она ни к чему не привязана. — Как бы то ни было, он наверняка утонул. Ибо я стоял на крышке люка, покуда приливная вода не поднялась мне до щиколоток. По-видимому, веревка перетерлась об острый край ступеньки. Мне нужно предъявить тело, чтобы доказать суду, что последний представитель рода Хаффамов умер. Но я не хочу, чтобы труп нашли со связанными руками. Да еще в подземных складах поблизости от конторы, ибо это слишком подозрительно — нет, его должны найти в реке. Вы на четверть века моложе меня, Валльями. Спуститесь вниз и попробуйте найти тело.
— Ни за что на свете.
— Ну же, не будьте трусом. Нам нужно достать труп. Спускайтесь, а я посвечу вам.
— Я знаю уловку, которая стоит двух таких, — сказал Валльями.
— Я не пытаюсь убить вас, глупец, — прорычал Клоудир. — Я сам полезу туда, коли вы отказываетесь, но не забывайте, что вы получите деньги только в том случае, если я останусь в живых, чтобы заявить о своих правах на наследство! Держите фонарь.
Старик начал спускаться вниз. Я знал, что лестница может обрушиться в любую минуту и что у него нет спасительной веревки, за которую цеплялся я. Однако попытайся я предупредить его, меня тотчас убили бы. Я вспомнил, какой выбор мне пришлось сделать, когда Ассиндер открывал тайник. Сейчас я испытывал еще меньше угрызений совести.
Внезапно раздался крик:
— Лестница рушится! Помогите мне!
Я услышал отчаянное царапание ногтей по каменной стенке, а потом протяжный пронзительный вопль и глухой удар упавшего тела. Затем наступила тишина. Поскольку вода уже окончательно спала, вероятно, Клоудир рухнул на каменную площадку двадцатью футами ниже. Я осторожно выглянул из-за бочки и увидел Валльями, склонившегося над люком с фонарем в руке. Мгновение спустя он бросился к ведущей из подвала лестнице, взбежал по ступенькам и скрылся за дверью.
Дав Валльями время покинуть контору, я ощупью пробрался к выходу из здания. Уже достигнув конца переулка, я услышал позади шаги и спрятался в густой тени. Несколькими секундами позже мимо прошел Валльями в сопровождении патрульных констеблей. Я пробежал по одной улице, потом по другой — и не останавливался до тех пор, покуда не почувствовал себя в безопасности. Потом, все еще стуча зубами от холода и еле шевеля окоченевшими пальцами, я ухитрился перепилить ножом веревку, стягивавшую мои запястья.
Глава 109
Я торопливо зашагал прочь от реки, на ходу размышляя о том, что вот уже второй раз за последние двадцать четыре часа я ума не приложу, куда мне податься. В первый раз я направился к Генри, полагая, что могу доверять ему. Предал ли он меня? Кто-то да предал, ибо откуда мои недруги знали, в каком темном переулке меня поджидать? И откуда Клоудир знал, что завещание спрятано у меня на груди? Я не мог не подозревать Генри в предательстве. Но как случилось, что он вступил в сговор с моим врагом? И он яростно сопротивлялся налетчикам. Неужели меня выследил Барни? Это казалось гораздо более вероятным. И потому я по-прежнему не осмеливался идти к Джоуи и его матери. Я решил вернуться обратно к Генри, хотя теперь он не внушал мне никакого доверия. Я пересек Флит-стрит и скорым шагом двинулся по Феттер-лейн.
Когда я достиг Барнардз-Инн, еще не рассвело, но ворота были открыты, ибо привратник, судя по тускло светящемуся окну его комнаты, уже встал. Я осторожно заглянул в окно и увидел, что он занят приготовлением завтрака; а поскольку густой туман так еще и не рассеялся, мне не составило труда незаметно проскользнуть мимо.
Я поднялся по лестнице и на подходе к верхней площадке заметил, что наружная дубовая дверь в комнаты Генри приоткрыта. Из-за нее доносились голоса. После всего пережитого мной, надеюсь, легко понять (если не простить) следующий мой поступок: я на цыпочках подкрался к внутренней двери и прижался к ней ухом.
Я услышал голос Генри.
— Я очень боюсь, Памплин, что мы больше не увидим нашего друга.
— Как вас понимать, черт возьми?
— Ну, из рассказа Джона я понял, что у него есть враги, желающие его смерти.
— Смерти! Да во что вы втянули меня, Беллринджер? Вы имеете в виду, что негодяи, напавшие на меня, собираются убить мальчика?
— Боюсь, именно так.
Я услышал тихий протяжный свист, в высшей степени не приличествующий лицу духовного звания, а потом мистер Памплин проговорил дрожащим от страха голосом:
— И что же нам теперь делать, черт побери?
— Мы пойдем в полицейское управление и все расскажем судье.
— Но вы только подумайте, как пострадают наши репутации, коли наше участие в сей истории станет достоянием гласности.
— Но у нас нет выбора, Памплин. Это единственный шанс спасти мальчика.
— Вы знаете, кто были те люди и куда они отвезли его?
— Нет, понятия не имею.
— Тогда какой смысл обращаться к властям? Подобный шаг лишь навлечет на меня страшные неприятности. Моему епископу все это не понравится. Вы же знаете, у меня с ним и без того отношения скверные.
— Мне очень жаль, Памплин. Но боюсь, вам придется ответить за последствия.
— Право же, Беллринджер! Я оказался втянутым в эту историю по вашей вине. Я согласился сделать вам одолжение, поскольку вы выручали меня в прошлом. Вы можете не упоминать моего имени, коли все же пойдете к судье?
— Едва ли. Мне нужен свидетель, который подтвердит мою непричастность к произошедшему.
— Вашу непричастность! А я? Мы с вами оба невиновны, но как будет звучать наша история, коли попадет в газеты? В полицейских судах вечно околачиваются чертовы репортеры в ожидании подобных сенсаций. И вообще, почему судья должен нам поверить? Мне самому все это кажется неправдоподобным: пропавший наследник, таинственный документ… И какой-то юнец в центре всех событий! Похоже, вы забываете о моих обстоятельствах. Это может положить конец всем моим надеждам на повышение.
— Да с какой стати вам волноваться на сей счет? Вы ведь и так не бедствуете, верно? Однако рассвет еще только занимается, а я чертовски голоден. Давайте-ка позавтракаем, прежде чем предпринимать какие-либо шаги.
— Отличная мысль. «Дерево какао» уже наверняка открылся.
— Тогда ступайте вперед, а я спущусь следом, когда умоюсь и переменю платье.
Я услышал приближающиеся шаги и проворно отскочил от двери.
Услышанного оказалось достаточно, чтобы рассеять все мои подозрения.
Дверь отворилась, и мистер Памплин застыл на пороге, изумленно уставившись на меня. Казалось, он на мгновение решил, что я восстал из мертвых, и перед лицом такого чуда поколебался во всех самых глубочайших своих убеждениях. Он молча отступил назад в комнату, с отвисшей челюстью, а я вошел за ним следом.
Генри повернулся и явил моему взору почти такое же ужасное зрелище, какое представлял собой я: лицо у него было в синяках, а на сильно порванной рубашке темнели пятна крови.
Несколько секунд он смотрел на меня с самым странным выражением, а затем вскричал:
— Мой дорогой Джон! Это вы! Слава богу, вы живы!
Он шагнул вперед и крепко обнял меня, невзирая на мою грязную мокрую одежду. В своем ослабленном состоянии я растрогался в буквальном смысле до слез, когда Генри выказал столь искреннюю радость при моем появлении.
— Я ужасно рад видеть вас целым и невредимым, старина, — сказал мистер Памплин, наконец овладев собой. — Это избавляет меня от значительных неудобств, можете мне поверить.
Генри заботливо провел меня к креслу у камина.
— Что с вами стряслось? — спросил он. А потом с предостерегающим видом взглянул на своего друга, который внимательно смотрел на нас, и добавил приглушенным голосом: — Расскажете все, когда он уйдет.
Я сознавал опасность и, хотя хотел многое рассказать и задать много вопросов, промолчал.
— Впрочем, представляется совершенно очевидным, что вам удалось спастись, — продолжал Генри более натуральным тоном. — И не утруждайте себя рассказом о том, каким именно образом.
— А что случилось с вами? — спросил я.
Генри рассмеялся.
— Ваши друзья повалили меня на землю и хорошенько попинали ногами. Когда они ушли, мы с Чарльзом с полчаса самым комичным образом блуждали в тумане, пытаясь найти друг друга.
— Комичным! — с возмущением воскликнул священник.
— Сейчас мне очень смешно вспоминать, хотя тогда было не до смеха. Видите ли, Джон, я все время невольно пугал Чарльза до смерти, и он убегал всякий раз при моем приближении, принимая меня за одного из налетчиков. Но в конце концов мы таки нашли друг друга. Потом мы отправились на поиски патрульных, но, разумеется, нигде не нашли. В такие туманные ночи бравые блюстители порядка предпочитают сидеть в тепле и безопасности в караульном помещении. Мы решили вернуться ко мне и привести себя в порядок, прежде чем отправиться к судье. — Потом, взглянув на меня с предостерегающей улыбкой, Генри повернулся к другу и сказал: — Будьте другом, Памплин, сходите закажите нам завтрак, хорошо?
— Хорошо, — довольно раздраженно ответил священник и вышел.
Едва лишь дверь за ним закрылась, Генри заговорщицки улыбнулся и сказал:
— Быстренько расскажите мне все, пока он не вернулся. И переоденьтесь в сухое.
Он дал мне халат, и за разговором я снял с себя насквозь промокшие одежды и развесил перед камином.
— На нас напали приспешники Сайласа Клоудира, который в согласии с кодициллом является претендентом на наследство. Он попытался убить меня, но я спасся, а вот он погиб.
— Погиб? — повторил Генри.
— Да. Но прежде успел уничтожить документ.
— Вы уверены, что он умер? — спросил Генри.
— Абсолютно уверен, — ответил я, несколько удивившись, что судьба старика интересует моего друга больше, чем судьба завещания. Я вкратце рассказал о случившемся, а под конец спросил: — Как по-вашему, что мне теперь делать? Может, пойти к полицейскому судье?
— А какой смысл? — довольно рассеянно спросил Генри.
— Пожалуй, никакого, — согласился я. — Ведь мне больше не грозит опасность со стороны семейства Клоудиров — вернее, Портьюсов, — поскольку они не имеют права претендовать на поместье теперь, когда я пережил старика.
— Да, — пробормотал Генри. — Они не имеют права.
После непродолжительной паузы он сказал:
— Если вы сейчас объявитесь, возникнут серьезные осложнения.
Я удивленно уставился на него.
— В судебном процессе! — пояснил он, увидев мое недоумение.
Несколько мгновений мы оба молчали.
— Сейчас вы сохраняете поместье во владении Момпессонов! — воскликнул Генри.
— Да, верно, — сказал я. — Но также подвергаюсь опасности.
— Какой опасности? — живо спросил он.
— С уничтожением завещания кодицилл остается в силе, и если я не объявлюсь до истечения срока действия последнего, поместье перейдет к наследнику Джорджа Малифанта. Таким образом, все равно остаются люди, которым выгодна моя смерть.
— Здесь вы делаете необоснованное предположение, — сказал Генри.
— Прошу прощения? — сказал я.
— Вы уверены, что такой наследник существует? Я лично никогда не слышал о претенденте на имущество со стороны семейства Малифантов.
Я немного растерялся: похоже, он хорошо знал обстоятельства процесса и родословную участвующих в нем сторон.
— Вы правы, — сказал я. — Линия рода могла пресечься, и в таком случае мне ничего не грозит. Но что тогда будет с поместьем? Оно останется во владении Момпессонов?
— Ни в коем случае. Они имеют право на владение поместьем, только пока вы живы. Если вас объявят мертвым и со стороны Джорджа Малифанта не найдется наследника, поместье отойдет к британской короне как выморочное имущество.
Таким образом, от моего решения, скрываться ли мне по-прежнему или все-таки объявиться, зависела судьба Момпессонов. Эта мысль доставила мне глубокое удовлетворение, и я с минуту смаковал ее в молчании. Генри, похоже, тоже погрузился в раздумья, и мы сидели, не произнося ни слова. Мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать и сообразить, каким образом мое решение отразится на Генриетте. Теперь, когда завещание уничтожено, опекунам нет никакой выгоды принуждать ее к браку. На самом деле они потеряют к ней всякий интерес. И, безусловно, она сможет выйти замуж, за кого пожелает.
Мы по-прежнему сидели в молчании, когда вернулся мистер Памплин, по пятам за которым следовал слуга с подносом, уставленным серебряными судками.
Когда слуга опустил свою ношу на стол и удалился, Генри весело сказал:
— Ты не поверишь, Чарльз, но мы пришли к выводу, что идти в полицейское управление не имеет смысла.
Мистер Памплин заметно просветлел, одобрил наше решение и с аппетитом позавтракал бараньими отбивными, щедро приправленными пряностями и пончиками с кофе. Вскоре после завтрака он покинул нас, сославшись на крайнюю усталость, вызванную ночными переживаниями. Мы с Генри тоже едва держались на ногах и потому решили поспать, хотя за окнами уже стояло туманное морозное утро. Мой друг настоял на том, чтобы я лег на кровать, а сам устроился на диване. Я не особо терзался на сей счет, поскольку заснул мертвым сном, едва моя голова коснулась подушки.
Глава 110
Я проснулся незадолго до полудня и довольно долго лежал в постели, размышляя о событиях последних двух дней. Я видел, как человек рискует жизнью — и возможно, погибает — из-за жажды наживы. И я не попытался отговорить его от рискованного шага, опасность которого понимал лучше него. Однако я не чувствовал ответственности за случившееся с Ассиндером. И я видел гибель еще одного человека, которому позволил пойти навстречу смерти, поскольку спасти его значило бы пожертвовать собой. Я был, по меньшей мере, замешан во всем произошедшем, пусть и едва ли виноват. Я не мог сказать себе, что не имею к этому безумию никакого отношения. Теперь не мог. И какими мотивами руководствовался старый Клоудир, пытаясь убить меня с риском для собственной жизни? Опять-таки любовью к деньгам? Или мотивом менее явного характера — жаждой справедливости? Если в первой, как мне казалось, я не мог себя уличить, то во второй волей-неволей признавал виновным. И список людей, погибших в результате моих поисков справедливости, не ограничивался Ассиндером и старым Клоудиром. На моей совести лежала смерть Джорджа Дигвида, пусть он и действовал добровольно. И даже мисс Лидия была бы до сих пор жива, не появись я в ее жизни. Вероятно, Генриетта имела все основания намекать, что ее двоюродная бабушка путала желание справедливости с жаждой мести; и, возможно, я поступал так же.
Я оделся и вышел в гостиную, где нашел Генри сидящим за столом, все в той же одежде. У меня возникло впечатление (не знаю почему), что он не ложился спать.
Он тепло приветствовал меня, но казался глубоко поглощенным своими мыслями.
— Вы не пойдете на службу сегодня? — спросил я.
— Пойду, в свое время, — рассеянно ответил он.
— Наверное, джентльмен, с которым вы вчера условились о встрече, задается вопросом, почему мы не явились?
— О, я увижусь с ним и все объясню.
— А что вы скажете? Разумеется, не правду?
— Боже, конечно нет! — воскликнул он с безрадостным смехом. А потом доверительно добавил: — Наплету что-нибудь. Уж предоставьте это мне.
На столе перед ним лежала раскрытая вечерняя газета, «Глоуб». Я заглянул Генри через плечо и пробежался по ней глазами. Внизу второй страницы размещалась заметка под заголовком «Несчастный случай с городским торговцем и его внуком: героическая смерть мистера Сайласа Клоудира, владельца конторы на Эдингтонской пристани, Блэкфрайерз, Белл-лейн, Спитлфилдз». В заметке говорилось, что мистер Валльями сообщил властям, будто старый джентльмен погиб, пытаясь спасти своего внука, который упал в открытый люк подвала в реку и, по всей видимости, утонул, хотя тело до сих пор не найдено.
Теперь мне стало ясно, почему моя мать пришла в такой ужас, когда миссис Сакбатт упомянула однажды в разговоре Белл-лейн: она поняла, насколько близко от дома своего врага находится.
— Он оставил довольно крупное состояние, — задумчиво проговорил Генри. — Дэниел Портьюс все унаследует и будет рад смерти своего старого папаши, поскольку дела Квинтарда и Мимприсса сильно пошатнулись и как следствие он оказался в бедственном положении. Но полагаю, вы станете претендовать на половину состояния Клоудира.
— Никогда! — воскликнул я.
Я принялся объяснять, почему я решительно не желаю заниматься этим делом, но Генри слушал меня с возрастающим раздражением и наконец перебил, не дав мне закончить.
— А как насчет притязаний на хафемское поместье? Только не говорите, что вы не заинтересованы и в этом деле тоже. Срок, по прошествии которого вас официально признают умершим, истечет через два года, но теперь, когда поступило сообщение о вашей гибели — хотя тела не найдут, разумеется, — это может произойти и раньше. Когда вы намерены заявить о себе?
— Я еще не решил, стоит ли, — беспечно сказал я.
— Но разве вы не понимаете, сколь многое зависит от этого? — резко воскликнул он.
Я удивленно взглянул на него, не понимая, с какой стати он так печется об интересах Момпессонов.
— Значит, по-вашему, мне следует объявиться?
— Нет, конечно! — выкрикнул он. А потом неловко улыбнулся и сказал: — Неужели вам не понятно, старина, что вы имеете огромное преимущество над Момпессонами, но только в том случае, если не объявитесь в официальном порядке?
Я недоуменно уставился на Генри, не в силах постичь ход его рассуждений.
— Как только вы объявитесь, они перестанут нуждаться в вас, поскольку остаются владельцами поместья в случае, если вы живы. Посему оставайтесь в тени и попытайтесь договориться с ними через третье лицо.
Так вот оно что. Своего рода шантаж. Теперь я все понял и без труда догадался, кто должен стать означенным третьим лицом.
Я поднялся с места.
— Мне пора идти. Благодарю за помощь.
Генри вспыхнул.
— Не будьте глупцом. В конце концов, вы украли у них завещание. То, что я предлагаю вам, ничуть не хуже этого.
Все было не так. Я вернул завещание в свое владение, чтобы восстановить справедливость. Он же предлагал всего лишь воспользоваться ситуацией в своих корыстных интересах.
Я быстро направился к двери, и он спросил:
— Куда вы пойдете?
— К друзьям.
— Как их зовут? Где они живут?
— Я помню дом, но не знаю названия улицы, — сухо ответил я, не боясь его обидеть.
— Сообщите свой адрес, хорошо? — крикнул он, когда я отворил дверь.
Стоя на пороге, я обернулся и посмотрел на него.
— Прощайте, Генри.
Я надеялся никогда впредь не видеть его, ибо своим предложением он пробудил в моем уме самые темные подозрения. Беллринджер раздраженно вспыхнул, но попытался улыбнуться своей прежней улыбкой, которая напомнила мне о Стивене, но теперь уже не обманула. Я хлопнул дверью и сбежал вниз по лестнице.
Выходя из гостиницы, я несколько раз обернулся, проверяя, не следует ли он за мной, а потом торопливо зашагал в восточном направлении. Однако в скором времени я начал сожалеть о своем обращении с Генри и задаваться вопросом, что же за подозрительным, неблагородным существом я стал, коли подозреваю всех в коварных замыслах. Есть ли у меня доказательства, что в своем интересе ко мне Генри руководился не единственно благими намерениями? Он хотел, чтобы я с выгодой использовал свое положение, и изъявил готовность помочь мне. Так почему бы не вознаградить его за это? И все же я предпринял известные меры предосторожности, чтобы удостовериться, что никто не следует за мной: несколько раз внезапно пересек оживленную улицу прямо перед грохочущими экипажами (провожаемый проклятьями возниц и ударами кнутов), а потом стремглав бросился в переулок.
Достигнув знакомой улочки в Уоппинге, я приблизился к дому Дигвидов с такой же осмотрительностью. Насколько я мог судить, никакие подозрительные личности поблизости не ошивались.
Я застал Джоуи и миссис Дигвид сидящими у камина. Они приветствовали меня с немалым удивлением, поскольку Джоуи собирался встретиться со мной в конюшенном проулке за Брук-стрит на рассвете через неделю без малого. Конечно, они не читали сообщения о моей смерти в газетах. Внимательно вглядываясь в них, я не заметил ничего, помимо радости, на лице миссис Дигвид и примерно такое же чувство, но слегка омраченное обидой, на лице ее сына. Я пожалел, что не в силах преодолеть пагубную подозрительность, поселившуюся в моей душе.
В первую очередь я выразил соболезнования по случаю смерти мистера Дигвида. Потом я обстоятельно ответил на все вопросы, и, узнав о приключившихся со мной событиях, они возрадовались моему спасению, но глубоко опечалились безвозвратной утратой завещания, ради которого мы — они и я — претерпели столь многое.
Джоуи сообщил, что выполнил мою просьбу и нанял комнаты, заплатив за месяц вперед, а затем вернул мне оставшиеся деньги мисс Лидии и, невзирая на мои возражения, представил мне полный отчет о расходах на мою одежду и белье, каковые составили сумму в четыре фунта. Они с матерью не взяли себе ни шиллинга.
В тот же день мы с Джоуи отправились в комнаты, нанятые последним на Чандос-стрит, с намерением забрать деньги обратно, поскольку с окончательной утратой завещания мои планы переменились. Однако домовладелица, миссис Квейнтанс, категорически отказалась возвратить сумму, превосходящую ничтожную арендную плату (два фунта, ибо последняя составляла десять шиллингов в неделю), или позволить мне сдать комнаты по заниженной цене. Мне пришло в голову, что проживание здесь имеет свои преимущества, и посему в конечном счете я решил вселиться в комнаты.
Оставшись один, я присел на край кровати и с облегчением подумал о том, что наконец-то меня ничего больше не связывает с Клоудирами. Я больше не интересовал их, а они — меня. Однако моя связь с Момпессонами представлялась очевидной.
В последующие дни я пытался решить, что делать дальше. Мысль, подброшенная мне Генри — о шантаже Момпессонов, — вызывала у меня отвращение. Либо я объявлюсь и спасу Момпессонов без всякой выгоды для себя, либо позволю, чтобы их лишили права владения. Но как это отразится на Генриетте? И как насчет моего собственного положения? Из денег, полученных мною от мисс Лидии, у меня оставалось сорок семь фунтов — весьма значительная сумма; но я сильно сомневался, что имею моральное право распоряжаться ими, поскольку они были выданы мне на расходы, связанные с предоставлением завещания в суде во спасение Генриетты. (Вот почему я не вернул долг Сьюки из этой суммы.) Но с другой стороны, кому они принадлежат, если не мне? В известном смысле я распоряжаюсь деньгами на правах опекуна Генриетты и успешнее соблюду ее интересы, коли потрачу оные на свое обустройство, чтобы в дальнейшем иметь возможность помочь девушке. Что же до того, объявляться мне или нет, то я положил пока не принимать никакого решения, поскольку имел в запасе еще почти два года до истечения установленного законом срока.
Спустя некоторое время я осознал, что в действительности уничтожение завещания мне только во благо, и вздохнул с облегчением, словно тяжкий груз свалился с моих плеч. Отныне я мог распоряжаться своей жизнью, не обращая внимания на обстоятельства, никак от меня не зависящие, ибо теперь мне пришло в голову, что до сей поры над моей жизнью довлело прошлое — воспоминания матери о раннем детстве, убийство деда и даже деяния прадеда и прапрадеда. Теперь будущее (каким бы оно ни оказалось), по крайней мере, принадлежало мне.
Как я буду жить? Чем стану заниматься до конца своих дней? В лучшем случае я (не имеющий ни приличного образования, ни влиятельных друзей) могу надеяться на скромную должность клерка с годовым окладом в двадцать фунтов. И мне сильно повезет, если я найду хотя бы такое место, ибо я не умел писать красивым почерком, хорошо считать или вести приходо-расходные книги. О моей давней мечте освоить какую-нибудь интересную профессию и говорить не приходится, ибо в таком случае мне понадобится не только плата за обучение, но и средства к существованию на период ученичества — самое малое, двести фунтов. Посему я решил, что благоразумнее всего будет искать место клерка, а тем временем продолжать образование в надежде улучшить свои виды на будущее.