Часть шестая
«Красные ленты»
Феррари, 1510 год

Эмилиева дорога — прямая как стрела древняя римская дорога — пересекает великую долину реки По.

Именно по этой дороге я возвращался в Романью через семь лет после отъезда из этой области. На сей раз я храбро ехал в составе кавалерийского отряда, направлявшегося в сторону городов, за обладание которыми шли тогда такие яростные схватки.

За Болоньей лежали города, в свое время молниеносно и безжалостно завоеванные Чезаре Борджа. От его штаб-квартиры в Имоле до самого побережья Адриатического моря названия этих городов напоминали об их кровавой судьбе.

Например, Фаенца. Ее правитель Асторре Манфреди, желая спасти свой город от разорения, а жителей от неминуемой смерти, согласился присоединиться к войскам Чезаре и стал одним из капитанов Борджа. А тот заманил его в Рим, подальше от родных мест, и приказал связать и бросить в Тибр.

А в Форли храбрая Катерина Сфорца до последнего сопротивлялась Борджа и возглавляла оборону города. Тогда его люди схватили ее детей и стали кричать, чтобы она спустилась вниз, под стены цитадели. Высоко подняв малышей, они показывали их матери и грозили убить у нее на глазах. Но она задрала юбки и крикнула в ответ:

— Так убивайте! У меня есть вот это, чтобы наделать еще целую кучу детей!

Сенигаллия, где на моих глазах Чезаре Борджа задушил своих капитанов, поначалу притворившись, что простил их.

Тогда тоже была осень. Царивший в стране террор и бесчинства солдат наводили такой страх на сельских жителей, что они не знали, у кого из сильных мира сего искать защиты. Все эти годы земля, предназначенная для того, чтобы кормить бедных, служила ареной сражений и политических распрей. Мой хозяин был прав, сокрушаясь о том, какой ужасной будет цена войны. Но, продвигаясь дальше на юг, мы видели все больше и больше садовых деревьев, сгибающихся под тяжестью плодов, и не было никакого сомнения в том, что в более спокойных местах люди продолжали жить своей собственной жизнью, создавая запасы для приближающейся зимы.

В деревнях, подобных той, в которой жила когда-то семья дель Орте, они надеялись избежать ужасов войны и пережить смутное время.

Должно быть, подобные мысли теснились и в голове Паоло, когда он подъехал ко мне со словами:

— Приближаемся к Переле, Маттео.

— Знаю, — ответил я. И инстинктивно понял, какими будут его следующие слова.

— Хотел бы туда заехать.

Я промолчал. Что, полагаю, было не очень вежливо. И он вынужден был прямо спросить меня:

— Поедешь со мной?

— Но зачем? Что там делать?

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Да ничего. — И, помолчав, добавил: — Что ж, понимаю, почему ты колеблешься. Думаешь, я захочу вышвырнуть оттуда того, кто поселился там вместо отца?

Я опять ничего не ответил. Не знал, что и думать о его решении посетить место, где он провел детство. Понимал лишь, что меня самого идея возвращения в Перелу совсем не прельщает.

Мы оставили наших людей в харчевне, недалеко от главной дороги. Паоло хорошо заплатил хозяину за еду и вино и строго-настрого наказал своим солдатам не приставать к служанкам. Мы оставили их там со спокойной душой: по большей части это были хорошие парни вроде Стефано и Федерико, вступившие в отряд с надеждой на славу и удачу и радовавшиеся тому, что освобождены от изнурительного крестьянского труда, да еще и осенью, в самое напряженное время года.

Мы с Паоло галопом поскакали к тому месту, где сливались две реки и где мы должны были пересечь мост, за которым начиналась дорога в Перелу. Вверх по этой дороге мы двинулись более медленным шагом. Я заметил, что Паоло то и дело поглядывает на ущелье. Никто из нас не произносил ни слова.

Мы оба знали, что в округе обитает множество диких животных и, конечно, за столько лет останки его матери и братишки не могли уцелеть. Признаюсь, что испытал некоторое облегчение, когда увидел, что крепость пришла в полное запустение. Стены были обрушены, ворота сняты — скорее всего, использованы на дрова. Местные жители наверняка растащили весь строительный камень и, без сомнения, унесли все, что представляло собой хоть какую-то ценность. Вход в крепость был открыт и свободен. Мы проехали под аркой и оказались во дворе.

И тут у меня сердце сжалось от страха.

Между двух столбов был раскинут потрепанный шатер, а у погасшего костра сидела, съежившись, старая цыганка.

Я тут же повернул коня:

— Я здесь не останусь.

К моему удивлению, Паоло сразу согласился со мной:

— И мне здесь больше нечего делать.

Он огляделся по сторонам. Окна и двери были сняты, а с крыши исчезла почти вся черепица. Дом был открыт небесам и ветрам.

— Зачем тревожить бедную женщину, если она нашла себе здесь укрытие на зиму?

Вернувшись на главную дорогу, мы сделали приличный марш-бросок вперед, чтобы соединиться с Шарлем д'Анвиллем и французской легкой кавалерией.

Французский командир привел свой полк к Болонье. Он надеялся без труда отобрать город. Всем было известно, что Папа тяжело болен, и все знали, что жители Болоньи с радостью примут помощь французов, для того чтобы восстановить власть бывшего правителя. Они предпочитали подчиняться кому-нибудь из семейства Бентивольо, а вовсе не наместнику, присланному Святым Отцом. Но, прибыв туда, мы выяснили, что все вновь переменилось, и не в лучшую сторону. Папа встал с постели, покинул Рим и приехал в Болонью, чтобы поднять дух своих войск. Он был готов не только отразить штурм города, но и развить свой успех. Теперь, заручившись поддержкой Венеции, Папа не видел причин, по которым он не мог победить Феррару и низложить правившее там семейство д'Эсте.

Присутствие Папы в Болонье сразу изменило ситуацию. Погода, как нарочно, испортилась, наступили холода, и во французских войсках началось брожение. Зимой, когда папские войска будут праздновать Рождество в Болонье, французские солдаты хотели бы оказаться не в голом поле под стенами города, а где-нибудь на теплых квартирах. Потом прибыли гонцы, сообщившие о том, что венецианцы отправили армию на помощь Папе. Так что ко времени нашего прибытия французы собирались уже оставить свои позиции.

Паоло страшно расстроился. Он так ждал какого-нибудь действия и верил в сказки о том, что Болонья будет взята с легкостью. Он пообещал нашим людям, что они примут участие в серьезном сражении и вернутся домой к празднику Крещения, нагруженные драгоценными камнями и прочими трофеями.

Даже Шарль выглядел понурым.

— Это то, что случилось с венецианцами при Аньяделло, — сказал он. — Необходимо твердое командование, иначе мы начнем отступать, как они, и вынуждены будем при своем отходе принять бой.

Мы присоединились к легкой кавалерии Шарля и начали отходить на север вместе с французскими войсками. Папские армии объединились со своими союзниками и ринулись за нами в погоню.

Цель у Папы была совершенно определенной. Он намеревался полностью уничтожить Феррару. Он хотел, чтобы власть Папского государства простиралась от Рима до самых границ Венеции. Но маленькая Феррара сопротивлялась этому намерению. Когда Папа узнал, что французы помогают герцогу Альфонсо, его знаменитая вспыльчивость проявила себя: он кричал, что превратит Феррару в пустыню и камня на камне от нее не оставит. Он лучше увидит город в руинах, чем допустит переход его в руки французов.

Шарль рассказал нам, что Папа направил в Феррару послов и передал свою угрозу. Но герцог и герцогиня только рассмеялись в лицо послам. Они показали одному из послов свои фортификации и артиллерию, а герцог похлопал по стволу пушки и сказал:

— Я использую вот это, чтобы послать ответ вашему Святому Отцу!

Посол поспешил удалиться, испугавшись, что герцог прикажет расстрелять его из этой пушки.

Эту и подобные истории рассказывали солдаты у ночных походных костров. Неизвестно, была ли в них вообще хоть толика правды. Говорили, что Лукреция так околдовала папского гонфалоньера Франческо Гонзагу, что он предложил ей и ее детям свободный и безопасный проезд на случай, если она решит покинуть Феррару. Шарль знал от своего дяди, который был двоюродным братом самого короля, что французские шпионы перехватили письма, касавшиеся этого предмета. Но Лукреция не покинула свое герцогство. Более того, она осталась в Ферраре, чтобы поддержать жителей.

Суровой зимой, когда все города вокруг Феррары уже были завоеваны, герцогиня со своими придворными дамами выезжала на феррарские улицы. Разодетая в пух и прах, чтобы жители города могли хорошенько ее разглядеть, герцогиня Лукреция подавала милостыню бедным и раздавала конфеты детям. Население города черпало уверенность в ее спокойствии и стойкости.

В ноябре и декабре папские армии подошли ближе. Они захватили Сассуоло, а потом Конкордию — города, связанные союзом с Феррарой. Казалось, ничто не могло остановить их продвижение. К Рождеству папские войска разбили лагерь всего в тридцати милях к западу от Феррары, и «Красные ленты» были отправлены на помощь осажденному Папой городку под названием Мирандола.

В начале января 1511 года мы прибыли в лагерь легкой кавалерии Шарля и утром следующего дня получили возможность хорошенько рассмотреть расположение противника.

Мы заметили среди прочих палаток папскую, со штандартом с изображением двух перекрещенных ключей. Папский штандарт развевался на ветру в окружении синих и желтых знамен швейцарской гвардии.

— Это хитрость, — сообщил нам Шарль. — Разведчики докладывают нам, что Папа спит в грубой хижине, для того чтобы солдаты видели, что он переносит превратности зимней кампании вместе с ними.

— Он подает им хороший пример, — заметил я. — Люди пойдут на смерть за такого командира.

— Он уже не в силах сидеть верхом, — ответил на это Шарль. — Возможно, он спасет нас всех от беды, если скоро умрет.

— Лучше бы он погиб от острия моего меча! — воскликнул Паоло.

— У него геморрой. Поэтому любое острие причинит ему неудобство, — съязвил Шарль, вызвав всеобщий взрыв смеха.

Но неукротимый Папа всем на изумление выздоровел. И хотя все еще был не в состоянии ездить верхом, он настоял на том, чтобы его отнесли на поле боя в паланкине и он смог бы наблюдать осаду Мирандолы лично.

Мы ждали. Нам было поручено держать фланг, но выступать мы должны были только в том случае, если противник сам начнет атаку.

Вдоль вражеских линий туда и сюда сновали разведчики.

И вот в середине января настало утро, когда нам было приказано приготовиться к бою. Войска противника прибывали и прибывали.

Наконец появился верховой гонец. Он высоко держал в руке какое-то сообщение и громко кричал:

— Они наступают! Они наступают!