Стена была шершавая, и лезть оказалось легко. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы забраться на нее.

Торопясь скорее исчезнуть из поля зрения преследователя, я не глядя спрыгнул вниз, на садовую дорожку по другую сторону каменного забора.

А там у самой стены сидела юная девушка с шитьем в руках. Она была одета в монашеское платье, только сплошь белое. Когда я свалился к ее ногам прямо с неба, она в испуге подняла на меня глаза.

Я положил руку на пояс.

— Не двигайтесь, или я вас убью! — предупредил я.

Она глядела на меня молча.

— У меня нож! — сказал я.

— Я готова умереть за Христа, — спокойно ответила она.

Я осекся, оторопев, но быстро пришел в себя.

— Вы можете и не умереть, — сказал я. — Только делайте то, что я скажу.

— Вы собираетесь меня изнасиловать?

— Что?!

— Боюсь, что это мне было бы гораздо труднее перенести. — Она посмотрела на меня. Глаза у нее были карими с крапинками зеленого. — По крайней мере, я думаю, что это оказалось бы для меня самым трудным. Я ничего об этом не знаю, поэтому не могу сказать наверняка. Хотя я слышала, что это может оказаться вполне приятным опытом. Но если мне будет приятно, это будет грехом, не так ли? Разве не грешно получать наслаждение от того, что запретно, причем тогда, когда ты вовсе этого не желаешь? И можно ли не воспользоваться неблагоприятной ситуацией, раз уж она возникла? В конце концов, не моя вина в том, что это случилось. Вы упали с неба.

— Что я могу сделать?

«Кричать». Эта мысль тут же пришла мне в голову. Любая другая девчонка сразу бы завопила. Но не советовать же ей это?

А она между тем продолжала без остановки:

— Пожалуй, спрошу об этом своего исповедника, отца Бартоломео. Хотя он так стар, что мне не хочется беспокоить его такими трудными вопросами. Говорят, у него слабое сердце. Было бы нехорошо заставлять его волноваться.

— Я…

Она подняла руку:

— Есть еще один молодой священник, что приходит исповедовать нас, когда отцу Бартоломео нездоровится. Его зовут отец Мартин. Наверное, я спрошу у него. Наша аббатиса нечасто позволяет таким молодым монашенкам и послушницам, как я, исповедоваться отцу Мартину. Его она оставляет для пожилых монахинь. Но сестра Мария, а ей уже восемьдесят два, рассказывала мне, что после того, как она побывала на исповеди у отца Мартина, ей пришлось пойти на исповедь к отцу Бартоломео, чтобы поведать ему о мыслях, вызванных у нее отцом Мартином. Это кажется мне напрасной тратой времени, да и вряд ли стоит утруждать лишней работой отца Бартоломео, когда ему и так нездоровится. Вот незадача! Как же поступить?

Девушка поднесла шитье к лицу и перекусила нитку ровными белыми зубками. Потом воткнула иголку в маленькую подушечку и встала.

— Вы, кажется, голодны. Подождите здесь, я принесу вам хлеба.

— Нет! — сказал я и попытался преградить ей дорогу.

Но она ускользнула.

Я так и остался стоять с открытым ртом. А с улицы уже кто-то колотил в ворота. Это был мой преследователь. Сейчас он схватит меня! В отчаянии я стал оглядываться по сторонам, и в это время вернулась девушка. Она торопливо приблизилась ко мне.

— Когда я была на кухне, у входа послышался шум, и я рискнула поглядеть, что там такое. За вами кто-то гонится?

Я кивнул.

— Он убьет вас, если найдет?

Я подумал о Сандино и о том, как он наказывает тех, кто переходит ему дорогу.

— Смерть от руки этого человека была бы для меня милостью.

— Если он столь безжалостен, то наверняка придет сюда и будет все тут обыскивать. И конечно, его не остановит то, что это закрытый монастырь.

Она огляделась.

Я сделал движение к стене, но девушка схватила меня за руку. Руки у нее были бледны, как лилии, но с сильными пальцами.

— Оставаясь здесь, я подвергаю вас опасности, — пробормотал я.

— Если вы уйдете сейчас, то не спасетесь. Залезайте-ка под скамейку, — приказала она. — А я прикрою вас юбками. Пожалуй, это лучшее, что мы можем сделать.

— Если он обнаружит меня, то убьет вас! И то, что вы монахиня, вас не спасет.

— Во-первых, — резко возразила она, — я вовсе не монахиня… пока. А во-вторых, я могу сказать, что вы угрожали мне ножом.

— Но у меня нет ножа! — признался я.

— Тогда возьмите мой! — Она вытащила из-под монашеского наплечника нож для нарезания мяса. Увидев мое изумление, вздернула брови: — Когда я пошла на кухню за хлебом для вас, то подумала, что захватить с собой нож было бы весьма предусмотрительно.

Я взял у нее нож и быстро заполз под скамейку.

Громкие голоса раздавались все ближе, и вскоре на дорожке сада послышались шаги. Затем я услышал голос, очевидно принадлежавший пожилой женщине:

— Разыскивая своего беглеца в этих стенах, вы нарушаете древние законы святой обители!

— Матушка аббатиса, человек, которого я ищу, чрезвычайно опасен, — терпеливо возразил на это мужской голос.

Я недоумевал: кто же он, этот человек, так властно вторгшийся в святую обитель? Никак не обычный бандит из числа головорезов Сандино! Да и говорит он на литературном языке, которым изъясняется знать.

— Если я позволю этому человеку остаться на свободе, то и вас, и ваших сестер в лучшем случае зарежут в постели.

— Тогда ищите, где считаете нужным.

— Скажите, эта монахиня находилась в саду весь день? — вопросил мужчина.

— Да, — ответила аббатиса. — Сестра, ты слышала, что сказал этот господин. Не был ли твой покой нарушен сегодня появлением какого-нибудь дурного человека?

— Нет, матушка, — застенчиво отвечала юная послушница. — Никаких разбойников здесь не было. А я просидела здесь за шитьем несколько часов.

— Ты хорошая послушница и трудишься весьма усердно. Теперь ступай в дом. Скоро время ужина.

Лежа под скамейкой, прикрытый ее юбками, я приготовился бежать.

— Ах! — вздохнула моя спасительница. — К сожалению, вынуждена вам сказать, матушка, что на последней исповеди отец Бартоломео наложил на меня епитимью, велев мне всю неделю воздерживаться от еды. Так что, с вашего позволения, я останусь здесь и продолжу свое шитье, пока Господь дарует нам дневной свет, — смиренно закончила она, очевидно склонив голову.

— Разумеется, дитя мое!

И я понял по звуку шагов, что аббатиса вслед за моим преследователем направилась к дому по садовой дорожке.

— Думаю, вам следует побыть здесь еще немного, — тишайшим голосом произнесла послушница, когда мы оба услышали топот в доме. — Если он так ревностно ищет вас, он наверняка будет следить за дверьми и воротами. И пошлет за помощью.

— И не замедлит установить контроль над всеми дорогами. А завтра вернется и обыщет все еще раз, уже более тщательно. Поэтому вам нужно подождать до наступления ночи, а потом уже уходить.

— Я уйду сейчас.

Мне стало стыдно, что я прячусь за спиной монашки, а точнее, под ее юбками, и я высунул голову из-под скамьи.

— Ш-ш-ш! — зашипела она сердито. — Вы все испортите.

— У меня есть план. На закате сюда приходит один человек.

— Он поливает сад. В это время сестры находятся в часовне на вечернем богослужении. Его зовут Марко, когда-то он был слугой у моего отца и любит меня. Я поговорю с ним и попрошу его вызволить вас отсюда.

— А как он сможет меня спрятать?

— Он привозит воду в бочках на ручной тележке.

— Да меня в первую очередь будут искать в пустых бочках!

— Я не так глупа, чтобы предложить это! — Маленькая послушница зыркнула на меня и так сжала губки, что я понял, какой она может быть в гневе. — В качестве платы, помимо денег, Марко разрешают забирать навоз, который производят наши ослики. Вы спрячетесь под навозом, и он отвезет вас в свою хижину. Это рядом с каменоломнями в Бизии. Вы можете придумать что-нибудь получше этого способа?

Я покачал головой и снова залез под скамейку.

— Мне любопытно, — сказала она. — Вы говорили, что человек, который охотится за вами, — страшный убийца. И вы правы, так и есть. Но с ваших слов я приняла его за грубого мужлана, а не за знатного вельможу.

— О каком знатном вельможе вы говорите?

— О человеке, который искал вас сейчас в саду. Вы знаете, кто он?

— Нет. Так кто же?

— Его зовут Якопо де Медичи.

Итак, вечером того же дня я улегся на дно ручной тележки Марко, прикрылся мешком и позволил закидать себя ослиным навозом. Послушница следила за всеми моими действиями. Когда, прощаясь со мной, она склонилась над кучей, я решил, что мой несчастный вид ее забавляет.

— Господь, должно быть, думает о вас, — прошептала она.

— Вряд ли ваш Господь много думает обо мне, если помещает меня в тележку, полную дерьма! — огрызнулся я со дна тележки.

— Будьте благодарны ему за то, что вы вообще живы! — возмутилась она. — Это он направил ваши стопы в наш монастырь. И что было бы с вами, если бы вы перелезли через забор монастыря какого-нибудь другого ордена, где монахини носят не такие широкие облачения? Подумайте об этом, если снова решите скрываться в женском монастыре!

Я услышал ее смех и последнее напутствие:

— Но в любом случае избегайте кармелиток!

Тележка затряслась по дороге.

Едва мы покинули пределы женского монастыря, как нас тут же остановили. Не было никаких препирательств. Марко, простой рабочий низкого положения, не мог возражать или спрашивать, почему обыскивают его тележку. Я закрыл глаза и попытался сжаться до минимальных размеров. Но моя послушница рассчитала верно. Каждая бочка была вскрыта и проверена, но никто не стал особо копаться в навозе. И нам разрешили проехать дальше.

Марко не спешил. То ли он вообще был несуетливым человеком, то ли делал это для того, чтобы не вызывать подозрения, не знаю. Но пока мы целый час или больше добирались до его дома, у меня было время подумать. И чем больше я размышлял над тем, что произошло со мной в этот день, тем больше оставалось вопросов, на которые у меня не было ответа.

Трое моих преследователей не были обычными разбойниками с большой дороги, грабителями, поджидающими в засаде одинокого путника-ротозея. Они знали, кто я такой. Скорее всего, они видели, как я проехал по той дороге утром, и ждали моего возвращения. Но откуда они узнали, что это была обычная для меня дорога? Не успев задать себе этот вопрос, я уже знал на него ответ. Цыгане! Маленькая цыганская семья, которая остановилась когда-то на том повороте дороге, потому что жене главы семейства пришло время родить. Тот цыган мог пойти куда угодно и кому угодно рассказать о французском офицере, который заставил его пуститься в путь с новорожденным младенцем, и о юноше, который путешествует вместе с французом, но при этом знает цыганский язык и понимает цыганские обычаи. И Сандино, у которого повсюду были шпионы, легко мог напасть на мой след. Он знал недостаточно для того, чтобы выследить меня на всех дорогах, ведущих в Кестру, но достаточно для того, чтобы поставить засаду на дороге, по которой рано или поздно, но я обязательно бы проехал.

Наверняка они заранее услышали мое приближение. Но при этом почему-то не натянули через дорогу веревку, чтобы я полетел на землю кубарем на всей скорости и сломал себе шею. И тот человек, что явно был у них главным, запретил им швырять в меня камни, когда я карабкался на скалу. Священник в Ферраре говорил мне, девятилетнему мальчишке:

«Тот, кто хранит эту печать, держит Медичи у себя на ладони».

Но теперь я понимал: то, что я ношу на шее, — не просто печать. Меня выслеживали столь долгое время, преодолевая немалые расстояния. И убили Левого Писца. Это могло означать лишь одно: вендетту.

Именно поэтому мне пока сохранили жизнь. У меня кровь застыла в жилах, когда я понял это. Теперь, когда я узнал, что этот человек — Медичи, я понял, почему меня нужно было схватить живьем. Честь требовала личного отмщения. А если бы они поймали меня, какую пытку выбрали бы? Дыбу? Раскаленные щипцы для отщипывания кусочков плоти? Или любимую пытку Медичи и флорентинцев — страппадо? Человека привязывают за запястья, потом высоко поднимают, а потом отпускают, и человек падает. И так повторяют до тех пор, пока все кости не повыскакивают из суставов.

И хотя сейчас я избежал этого, куда мне было теперь деваться? Если бы я попытался вернуться в Милан, меня бы тут же нашли. Хотя Милан все еще находился под французами, у Медичи хватит денег и власти, чтобы расставить соглядатаев у всех городских ворот.

У меня оставался один-единственный путь.

Я должен написать Фелипе и маэстро и рассказать им, что собираюсь предпринять. Когда-нибудь мне, возможно, выпадет случай встретиться с ними и объяснить, что у меня не было иного выбора, кроме как отказаться от поступления в университет. Обстоятельства сложились так, что я должен сначала расплатиться за ошибку, совершенную в детстве. Я должен принять Паоло дель Орте в качестве своего капитана-кондотьера и стать вторым по старшинству после него.

Я должен нацепить красную перевязь и сражаться в рядах «Красных лент».