Квебек–Сити

Наши дни

Люк просыпается от тихого плача. Как обычно, очнувшись от сна, он не понимает, где находится. Первая мысль у него такая: он проспал и опоздает на дежурство в больницу. Только чуть не сбросив с тумбочки будильник, хотя тот и не думал звонить, Люк понимает, что он в отеле, что с ним в номере еще один человек и этот человек плачет.

Дверь ванной закрыта. Люк тактично стучит. Ответа нет. Он распахивает дверь. Ланни сидит в ванне одетая, поджав коленки к подбородку. Она оглядывается, смотрит на Люка, и он видит, что от слез с ресниц Ланни потекла тушь. От нижних век вниз тянутся короткие черные дорожки, и она похожа на страшноватого клоуна из фильма ужасов.

— Эй, ты как? — спрашивает Люк и протягивает ей руку. — Ты что тут делаешь?

Ланни послушно вылезает из ванны:

— Я не хотела тебя будить.

— А я здесь как раз для того, чтобы меня будили.

Люк ведет Ланни к кровати. Она ложится и сворачивается около него калачиком, как ребенок, и произносит в промежутках между рыданиями:

— Прости… Я только сейчас начинаю понимать…

— Что его нет, — заканчивает за нее начатую фразу Люк, чтобы она могла продолжать плакать. Он понимает ее. До сих пор она была сосредоточена на том, чтобы убежать, скрыться, чтобы ее не поймали. Но теперь ясно, что погони нет, и адреналин мало–помалу растворился; и она вспоминает, как оказалась здесь, и чувствует, что теперь придется смириться с реальностью: человека, который был самым важным в ее жизни, больше нет. Он — ее любимый, и она больше никогда его не увидит.

Люк вспоминает, сколько раз в своей жизни он проходил мимо плачущих людей в коридорах и холлах больницы. Это были люди, которым только что сообщили плохие новости. Женщина, закрывшая лицо руками, и стоящий рядом с ней онемевший от горя мужчина. Мог ли Люк сосчитать, сколько раз выходил из операционной, снимал маску и перчатки и, качая головой, подходил к женщине, с каменным лицом ожидавшей хороших новостей о своем супруге. Он научился выстраивать стену между собой, пациентами и их ближайшими родственниками; нельзя было погружаться в их боль, брать ее на себя. Ты мог склонить голову, разделить их печаль, но только на миг. Если бы ты попытался всерьез делить с ними горе, ты бы и года не протянул в больнице.

А эта хрупкая женщина дрожит в его объятиях, и ее горе бесконечно; в ее плаче такая тоска, что от нее мир может разорваться пополам. Она еще долго будет падать в бездну своего горя, и никто не сможет остановить ее падение. «Наверное, — думает Люк, — есть какая–то формула угасания боли. Может быть, эта формула связана с тем, как долго ты знал покойного». Он повидал на своем веку умерших вдов, которые были замужем пятьдесят лет. Они лежали в гробу с улыбками на лицах, потому что верили, что вот–вот воссоединятся с любимыми мужьями. Но, конечно, для Ланни утешения не было. Долго ли она будет привыкать к ежедневной боли, вызванной отсутствием Джонатана? А как долго ей придется прожить, прежде чем она смирится с мыслью о том, что именно она убила его? Люди сходили с ума и по более банальным причинам. Пережить такое вряд ли возможно.

Он поможет ей. Он обязан ей помочь. Он считает, что отлично подходит для этой роли. Он идеально для этого подготовлен. («Миссис Паркер? Мы сделали все, что могли, для вашего сына, но боюсь…») Он надеется, что ее тоска стечет с него, как вода с тефлоновой поверхности.

Ланни перестает рыдать и трет глаза тыльной стороной ладони.

— Тебе лучше? — спрашивает Люк, приподнимая ее подбородок. — Хочешь выйти и немного подышать свежим воздухом?

Она кивает.

Через пятнадцать минут они, взявшись за руки, идут к сумеречному горизонту. Ланни чисто умыта. Она держится за руку Люка, как влюбленная девочка, но на ее лице самая печальная улыбка, какую ему только доводилось видеть.

— Может, выпьем? — предлагает Люк.

Они уходят с улицы в темный шикарный бар, и он заказывает себе и Ланни по стаканчику неразбавленного виски.

— Смотри, я могу тебя перепить. Будешь под столом валяться, — предупреждает Ланни, невесело смеясь.

Они чокаются стаканчиками, будто что–то празднуют. И после первой же порции виски Люк ощущает в желудке тепло — предвестник опьянения. А Ланни уже успела опустошить три стаканчика — и хоть бы что. Только ее улыбка стала капельку пьяненькой.

— Я хочу тебя кое о чем спросить. То есть… о нем, — говорит Люк. Ему кажется, что если не называть имени Джонатана, будет не так больно. — Из–за него тебе пришлось столько вынести. Как же ты могла продолжать любить его? Мне кажется, он тебя не заслуживал…

Ланни берет пустой стаканчик за края, как шахматную фигуру.

— Я могла бы наговорить целый ворох оправданий — ну, например, что в те времена это было общепринято, что тогда жены не ждали от своих мужей верности. А может быть, Джонатан просто был таким мужчиной, и с этим оставалось только смириться. Но истинная причина не в этом… Я не знаю, как это объяснить. Мне всегда хотелось, чтобы он любил меня так, как я его люблю. И он любил меня — я это знаю. Только не так, как мне хотелось… Между прочим, у многих дела обстоят именно так. У очень многих, кого я знала. Один человек не любит другого настолько сильно, чтобы перестать пьянствовать, или играть в азартные игры, или волочиться за другими женщинами. Один — дает любовь, а второй — ее берет. Один — дающий, жертвователь, а другой — берущий, употребитель. Дающему хочется, чтобы берущий изменился.

— Но берущий никогда не меняется, — говорил Люк, гадая, так ли все всегда обстоит на самом деле.

— Иногда дающему приходится отступиться, но иногда ты этого не делаешь. Ты просто не можешь отступиться. Я не могла отказаться от Джонатана. Похоже, я умела прощать ему всё.

Люк видит, что глаза Ланни наполняются слезами. Он пытается отвлечь ее:

— А как насчет Адера? Судя по твоим рассказам, он, похоже, был в тебя влюблен…

— Его любовь похожа на то, как пламя любит дрова. — Ланни грустно смеется. — Было время, когда я не могла понять его чувств, это правда, — признается она. — То он меня очаровывал, то унижал. Думаю… ему просто хотелось увидеть, сумеет ли он пробудить во мне любовь. Потому, как мне кажется, что его никто не любил. — Она замирает, сцепив руки на коленях. Из ее глаз текут слезы. — Видишь, что ты наделал… Я опять расплачусь. А я не хочу плакать на людях. Не хочу тебя смущать. Давай вернемся в гостиницу. Там мы сможем покурить травки.

Люк вспоминает о большом пластиковом пакете с марихуаной и улыбается:

— Я готов хоть весь пакет с тобой раскурить, если от этого ты станешь веселее.

— Мой герой, — усмехается Ланни и берет Люка под руку.

Они идут по улице к гостинице. В лицо им дует порывистый ветер. Люк жалеет о том, что у него нет возможности сделать Ланни укол морфия, который притупил бы ее боль. Будь его воля, он бы каждый день колол ей успокоительное. Он качает головой. Да, он готов сделать что угодно, лишь бы она снова стала счастливой, но он не хочет становиться «жилеткой», в которую она будет выплакивать свое горе.

В постели она целует его солеными от слез губами.

— Это вопрос, который я задавала себе много раз… Почему Джонатан не мог полюбить меня? — шепчет она отчаянным, пьяным шепотом. — Что во мне было не так? Вот скажи мне… только честно. Я что, недостойна любви, да?

Ее вопрос сражает Люка наповал:

— Не могу сказать, почему Джонатан не питал к тебе ответных чувств, но скажу откровенно: я думаю, что он совершил огромную ошибку. — «Идиот он был, твой Джонатан, — думает Люк. — Только идиот не оценил бы такую преданность».

Ланни смотрит на него недоверчиво, но улыбается. А потом она засыпает. Люк прижимает ее к себе, обвивает руками ее хрупкую фигурку, нежно укладывает вдоль тела раскинутые руки. Он не может вспомнить у себя подобного чувства — разве что нечто такое он ощущал в тот тоскливый день в пиццерии, где сидел с дочурками. Тогда ему хотелось усадить их во взятую напрокат машину и увезти с собой в Мэн. Он понимает, что поступил правильно, не поддавшись эмоциям. Девочкам лучше с матерью, и все же Люка всегда будут преследовать воспоминания о том, как он от них уехал. Только глупец отказывается от такой любви.

А Ланни… Люк готов сделать все возможное, лишь бы защитить эту хрупкую женщину, лишь бы помочь ей выстоять. Он жалеет о том, что не способен удалить из нее яд. Если бы он мог, он забрал бы этот яд себе, но понимает, что может только быть рядом с ней — и всё…