Бостон

1819 год

Пепельно–серый свет проник между моих век и пробудил меня от сна. Рядом с моей кроватью стояла Узра, держа в руке маленькую масляную лампу. Видимо, было очень поздно. В доме Адера стояла могильная тишина. По взгляду Узры я поняла, что она умоляет меня встать с кровати. Я встала.

Она по обыкновению бесшумно выскользнула из комнаты. Я пошла за ней. Подошвы моих шлепанцев чуть слышно шуршали по коврам, но в тишине этот звук разлетался эхом. Узра прикрывала рукой светильник, пока мы проходили мимо других спален. Мы с ней беспрепятственно добрались до лестницы, ведущей на чердак.

Чердак был поделен на две неравные половины. На одной находились комнаты для слуг, а вторая половина, поменьше, представляла собой кладовку, которую не успели до конца обустроить. Здесь и пряталась Узра. Она провела меня через лабиринт сундуков, служивший стеной, за которой она укрывалась от мира. Затем мы прошли через невероятно узкий коридорчик и подошли к миниатюрной двери. Нам пришлось пригнуться и протиснуться в эту дверь, а потом мы оказались словно бы в утробе кита: стропила походили на ребра, а кирпичный дымоход — на трахею. В незашторенные окна лился лунный свет, из окон открывался вид на дорожку, ведущую к каретному сараю. Узра предпочла жить здесь, под самой крышей, лишь бы держаться подальше от Адера.

Мы поравнялись с местом, которое, как я поняла, было ее гнездышком. Уголок чердака был отгорожен радужными полотнищами газа, которые Узра обычно носила, как саронги. Лоскуты ткани свисали со стропил, словно развешанное после стирки белье. Ложе было сделано из двух покрывал, взятых из гостиной. Покрывала были скручены между собой в кольцо. Получилось что–то вроде гнезда дикого зверька. Рядом с ложем лежала груда украшений — бриллианты размером с виноградины, вуаль, сотканная из тонких золотых нитей, которую Узра носила с чадрой. Были тут и безделушки — вещицы, которые считал бы сокровищами ребенок: маленький кинжал, напоминавший Узре о родине, — его лезвие имело форму змейки, — бронзовое зеркальце на ручке. Узра поманила меня за собой, и я отвела взгляд от ее жалкого жилища, доказательства ее независимости от Адера.

Она подвела меня к стене. В том месте, где я видела только стену, Узра опустилась на колени и без труда сняла с пола пару досок. Стал виден лаз. Взяв масляный светильник, Узра смело спустилась в темноту — словно крыса, привыкшая проходить сквозь стены. Я вдохнула поглубже и последовала за ней.

Преодолев примерно двадцать футов на четвереньках, мы оказались в комнате без окон. Узра подняла светильник, чтобы я увидела помещение: это было маленькое замкнутое пространство, часть комнаты прислуги, с крошечным камином и дверью. Я подошла к двери и подергала ее. Она была крепко заперта снаружи. Большую часть места в комнатке занимал огромный стол, уставленный бутылками и банками, заваленный грудами всякой всячины. У стены стоял комод, ящики которого были забиты разными мелочами — шкатулочками и склянками, горлышки которых были закрыты вощеной бумагой или заткнуты пробками. Под столом стояли корзины, в которых лежало все на свете — от сосновых шишек и веток до высушенных частей тушек различных зверьков. Между глиняными горшками на полке стояло несколько старинных книг в потрескавшихся переплетах. По краям стола на плошках стояли свечи.

Я сделала глубокий вдох. Комната таила в себе мириады запахов. Пахло специями и пылью, и еще чем–то — но чем, я не могла понять. Я стояла посередине комнаты и медленно поворачивалась на месте. Пожалуй, я сразу поняла, что представляет собой эта комната и что означает ее существование в доме, но мне не хотелось себе в этом признаваться.

Я взяла с полки одну из книг. Ее переплет был обтянут синим льном, на котором были от руки начертаны буквы и рисунки из символов. Осторожно переворачивая тяжелые листы, я увидела, что во всей книге нет ни одной печатной страницы. Все они были исписаны аккуратным почерком, кое–где были добавлены формулы и иллюстрации — к примеру, как правильно сохранить определенную часть растения, или рисунок с подробным изображением внутренних органов человека. Но все подписи сделаны на языке, который мне не был знаком. Рисунки были более понятны. Некоторые символы знакомы мне с детства, а некоторые я знала из книг, хранившихся в библиотеке Адера, — пентаграммы, всевидящее око и все прочее в этом роде. Книга была просто чудом, продуктом сотен часов кропотливого труда. От нее пахло годами тайн, секретов и интриг. Вне всяких сомнений, ее понимали другие люди, но для меня ее содержание оставалось загадкой.

Вторая книга оказалась еще более древней. Обложками ей служили деревянные прямоугольники, скрепленные кожаными шнурками. Страницы внутри обложки лежали свободно, они не были переплетены. Судя по всему, это был не цельный том, а собрание разрозненных записей, сделанных, похоже, рукой Адера — и вновь на не знакомом мне языке.

Узра нервно переступила с ноги на ногу. Звякнули крошечные колокольчики, подвешенные к цепочке на ее лодыжке. Ей было неприятно находиться в этой комнате, и я не могла ее винить. Адер не зря запирал свои владения снаружи: он не хотел, чтобы кто–то сюда случайно проник. Как только я поставила на полку вторую книгу, Узра схватила меня за руку. Она поднесла светильник ко мне и, увидев татуировку, о которой я успела забыть, взвыла, как раненая кошка.

Она подсунула мне под нос свою руку. У нее была точно такая же татуировка на таком же месте — чуть более крупная и сработанная несколько грубее. Похоже, рисунок делал мастер, не настолько искушенный в своем деле, как Тильда. Узра смотрела на меня обвиняюще, словно я сама себе сделала эту татуировку, однако я поняла, что она хотела мне сказать: Адер клеймил нас с ней одинаково. Значит, ко мне он относился так же, как к Узре.

Высоко подняв светильник, я еще раз внимательно обвела взглядом комнату, и вдруг мне на ум пришло описание помещения, которое я слышала из уст Адера. Описание комнаты в башне лекаря, где, как в тюрьме, прошла его юность. Эта комната могла быть нужна ему только по одной причине, только поэтому он спрятал ее в самом дальнем и недоступном уголке дома. Я поняла, зачем ему это помещение… и кровь похолодела у меня в жилах. Жуткая история плена, страшное служение жестокому колдуну… Но только теперь я гадала, с кем из двоих я была рядом уже три года, с кем из них я делила ложе и кому отдала жизнь человека, который значил для меня больше всего на свете. Адер хотел, чтобы его приспешники верили, что он — несчастный крестьянский мальчик, подвергшийся страшным издевательствам, а потом одержавший победу над жутким тираном и насладившийся местью. В то время как на самом деле этот красивый юноша был чудовищем из рассказа Адера, собирателем силы, отравителем жизней, способным перемещаться из тела в тело. Он оставил позади свою дряхлую оболочку, пожертвовал ее жителям деревни, чтобы те поверили в ее смерть, и в последнее мгновение переместился в тело юноши–цыгана. Эта ложь прекрасно сработала. Под ее прикрытием старик–колдун жил уже много лет.

Теперь я узнала истину, и передо мной встал вопрос: что делать? Подозревать Адера в обмане — прекрасно, но мне были нужны доказательства, чтобы хотя бы я сама убедилась в жуткой правде.

Узра потянула меня за рукав. Я выхватила листок из второй старинной книги и высыпала себе на ладонь немного измельченных сухих листьев из одной пыльной баночки. Наверняка за кражу меня ожидало страшное наказание — я ведь слышала от Адера, как его наказывал старик, как он дубасил его кочергой, завернутой в тряпку. И все же я должна была узнать правду.

Первым делом я отправилась к профессору Гарвардского колледжа, с которым познакомилась на одной из вечеринок Адера. Это было не просто вечернее чаепитие или салонная встреча интеллектуалов. Вечеринка, подчеркиваю, была особенная. Я разыскала кабинет профессора в Уэйдон–Холле, но он занимался со студентом. Увидев, что я ожидаю его в коридоре, профессор тут же отпустил студента, вышел и провел меня в свой кабинет, очаровательно улыбаясь — насколько очаровательно мог улыбаться старик с демонической физиономией. Наверное, он отчасти испугался, что я пришла его шантажировать, поскольку при нашей последней встрече он развлекался с юношей, который был младше его студентов. А может быть, он решил, что я принесла ему приглашение на очередную вечеринку.

— Моя милая, что привело вас ко мне? — осведомился профессор, похлопывая меня по руке. — Редко, редко меня балуют своими визитами прекрасные молодые дамы. А как поживает наш общий друг, граф? Надеюсь, он в добром здравии?

— В прекрасном, как всегда, — ответила я, не покривив душой.

— И чему я обязан столь приятным визитом? Быть может, вы пришли, чтобы пригласить меня в гости?

В его глазах засверкали огоньки неутоленной похоти. Видимо, его аппетит разыгрывался от постоянного лицезрения юных студентов.

— Я надеялась, что уговорю вас оказать мне услугу, — сказала я и вытащила из сумочки лист бумаги, вынутый из книги.

Сама бумага была очень странной — я прежде никогда такой не видела. Толстая, грубая, коричневая — как та, в которую заворачивает свои товары мясник. Будучи лишенной давления тяжелых обложек, бумага начала сворачиваться в рулон.

— Гм–м–м… — с искренним удивлением протянул профессор, но взял у меня бумагу, поднял на лоб очки и принялся разглядывать буквы и рисунки. — Откуда это у вас, милочка?

— От книготорговца, — солгала я. — Есть один книготорговец. Он говорит, что у него есть книги на тему, которая очень дорога Адеру. Я думала, что смогу купить несколько книг ему в подарок, но я не знаю этого языка. Хотела удостовериться, что книга действительно ценная. Лишняя предосторожность никогда не помешает.

— Что верно, то верно, — пробормотал профессор, разглядывая страницу. — Что ж… бумага не местного производства. Она не отбелена. Возможно, кто–то изготовил ее для личных нужд. Но вы ведь пришли ко мне, чтобы узнать, что это за язык, верно? — Он с деланой скромностью улыбнулся, глянув на меня поверх очков. Я знала, что он изучает древние языки — я запомнила это, когда нас бегло представили друг другу на вечеринке. Какие именно языки — я вспомнить не могла. — Полагаю, это прусский.[18] По крайней мере, весьма сходный с прусским язык. Очень странно… По всей видимости, архаичная форма языка. Я такого прежде не встречал.

Профессор подошел к шкафу, снял с полки большой толстый фолиант и принялся перелистывать странички из тонкой гладкой бумаги.

— Вы не могли бы мне сказать, о чем тут написано? Какова тема этой книги?

— А вы сами как думаете, сударыня? — с любопытством поинтересовался старик, продолжая листать свою книгу.

Я кашлянула:

— Думаю, речь о колдовстве. О каком–то колдовстве.

Профессор оторвал взгляд от книги и посмотрел на меня.

— Может быть, об алхимии? — произнесла я более робко. — О чем–то вроде превращения одного в другое?

— О, милочка, тут определенно говорится о чем–то колдовском — возможно, на этой странице изложено некое заклинание… Но в точности сказать не могу. Быть может, если бы вы оставили у меня эту страничку на несколько дней…

Он хитро улыбнулся.

Я достаточно знала о работе ученых, чтобы догадаться, что будет, если я оставлю ему эту бумагу. Он мог попытаться сделать на ней карьеру, превратить ее в главный предмет своих исследований, и тогда я бы больше никогда не увидела этот листок. Или, хуже того, Адер мог заметить пропажу и узнать, что страница попала в руки к профессору… В общем, сказать, что все могло закончиться для меня плохо, — это ничего не сказать. Старик выжидательно вздернул брови. Я наклонилась к его столу и схватила листок.

— Нет, оставить никак не могу, но спасибо вам за любезное предложение. Вы сообщили мне очень важные сведения, — сказала я, порывисто встала и открыла дверь. — И… могу я попросить вас еще об одном одолжении? Пожалуйста, не говорите ничего Адеру об этом, хорошо? Сделать ему подарок не так–то просто, а мне бы хотелось его удивить.

Профессор и сам выглядел весьма удивленно, когда я пулей выскочила из его кабинета.

Потом я отправилась на поиски повитухи. Найти ее было трудно. В городах вроде Бостона повитухи стали редкостью; роды теперь почти повсеместно принимали врачи — по крайней мере, у тех женщин, которые могли себе это позволить. К тому же мне была нужна не какая–нибудь повитуха. Мне нужна была знахарка — из тех, кого можно встретить в деревенской глуши, которая знает все о лечении травами, приворотах и всем таком прочем. Мне нужна была такая женщина, которую лет сто назад в этом самом городе соседи могли обозвать ведьмой, а потом ее могли сжечь на костре, придавить доской или повесить.

Уличные проститутки подсказали мне, где найти повитуху, поскольку только она могла вылечить их от триппера и помочь избавиться от нежелательной беременности. У меня по спине побежали мурашки, когда я переступала порог тесной комнатушки этой женщины: тут пахло пылью и цветочной пыльцой, старыми заплесневелыми вещами. Словом, очень похоже на потайную комнату на чердаке в доме Адера.

— Садись, милочка, и расскажи мне, зачем ты пришла, — сказала повитуха, указав на табурет, стоявший по другую сторону от очага, в котором тускло горел огонь.

Это была пожилая женщина с трезвым, понимающим — можно сказать, наметанным взглядом.

— Мне нужно узнать, что это такое, мэм. Вы когда–нибудь видели это растение?

Я достала из сумочки носовой платок, развязала узелок и показала старухе высушенные растения. Тут были тоненькие стебельки и хрупкие коричневые листья. Повитуха взяла один листочек, поднесла к глазам, раскрошила в пальцах и понюхала:

— Это ним,[19] милочка. Им лечат от многих болезней. Здесь это растение редко встретишь, а в такой хорошей сохранности — и того реже. Чаще всего встречается в виде настоек или отваров, чтобы можно было перевезти на большое расстояние. Как эти листья к тебе попали? — спросила повитуха деловито, словно пришла на рынок и решила купить у меня этой травы. Может быть, решила, что я именно за этим к ней и пришла. Она отряхнула растительную пыль с ладоней в огонь.

— Боюсь, этого я вам сказать не могу, — сказала я и положила монету на ладонь женщины.

Она пожала плечами, но монету взяла и сунула в карман.

— У меня есть еще одна просьба, — сказала я. — Мне нужно какое–то такое снадобье… словом, что–нибудь для очень крепкого сна. Необязательно, чтобы сон был сладкий. Что–нибудь, чтобы человек как можно быстрее отключился.

Повитуха одарила меня долгим молчаливым взглядом. Похоже, хотела понять, вправду ли я вознамерилась кого–то отравить. Но как еще можно было понять такую просьбу? Наконец женщина спросила:

— Я не могу позволить, чтобы, в случае чего, ко мне явились власти.

— Даю слово, этого не будет. — Я вложила в руку повитухи еще пять золотых монет. Это было маленькое состояние.

Она посмотрела на монеты, перевела взгляд на меня и крепко сжала деньги.

В карете по дороге к особняку Адера я приподняла уголок платка, в который был завернут комочек, который мне дала повитуха. Комочек был твердый, как камень, и белый. В то время я этого не знала, но в снадобье содержалось много фосфора — видимо, он был приобретен у кого–то, кто трудился на спичечной фабрике. Повитуха отдала мне этот белый комок поспешно; казалось, ей не хочется долго держать его в руках. Мне она велела измельчить комок в ступке, смешать с вином или другим спиртным напитком и добавить немного настойки опия, чтобы снадобье быстрее всосалось в желудок.

— Очень важно растворить это вещество, — наставляла меня повитуха. — Можно было бы взять одну настойку опия, но она действует медленно. А так все получится быстро, но… если дать сразу столько, результат может быть очень плохой, — добавила она, многозначительно на меня глянув.

Я уже придумала план. Очень опасный план, но сейчас я думала только о том, кем на самом деле является Адер. Мне было очень жаль несчастного юношу–цыгана, который даже не был похоронен, потому что не было тела, которое можно было предать земле. Его молодым телом завладел старик–колдун.

Что же до последних фрагментов истории, поведанной мне Адером, — что ж, я не могла знать, что там было правдой, а что нет. Возможно, колдун действительно разыскал родню Адера и оставил им деньги, как расплату за то, что ему отдали сына, за то, что он стал обладателем такого прекрасного тела. А может быть, эта часть рассказа была ложью, выдуманной только для того, чтобы все выглядело жалостливо и трагично, чтобы сердце слушателя распахнулось для рассказчика, чтобы его подозрения развеялись. А утрата графских владений? Рассчитанный риск… Но возможно, оно того стоило — ведь в итоге старик обзавелся великолепным новым вместилищем для своей жалкой старой душонки. Но и это не остановило жуткое чудовище. Он вознамерился отнять у меня самое дорогое — Джонатана.

Красивый, крепкий, умный, наделенный недюжинной мужской силой — таким был Адер. В свое время его тело показалось колдуну божьим даром. Но здесь, в Новом Свете, это тело имело свои недостатки. Вернее говоря, недостатки имело лицо. Оно выглядело диковато, непривычно — кожа оливкового цвета, жесткие, как проволока, волосы… Я замечала по взглядам американских аристократов, какое впечатление на них производил Адер. Они хмурили брови и смотрели на него недоверчиво. Здесь, среди потомков британцев, голландцев и немцев, которые никогда в глаза не видели турка или араба, а «проволочные» волосы видели лишь у своих рабов, цыганская внешность была слабым местом. Только теперь я поняла, почему Адер так оценивающе разглядывал молодого студента, которого соблазнила Тильда, почему он так алчно впитывал взглядом безупречную красоту Джонатана. Он отправил своих ищеек по всему миру, чтобы они подыскали для него идеальное вместилище. И Джуд скитался по американской глубинке именно с этой целью. Здесь, в Бостоне, время поджимало; Адеру было нужно новое тело, которое удовлетворяло бы вкусы тех, кто управлял этим новым миром.

Он хотел Джонатана. Подобная внешность была нужна ему как маскарадный костюм. Люди слетались к Джонатану, как пчелы к сахару. У всех кружилась голова от его невероятной привлекательности. Мужчинам хотелось с ним подружиться и кружить около него, подобно планетам около Солнца. Женщины отдавались ему безраздельно — никто не знал об этом лучше меня. Я понимала, что представительницы слабого пола всегда будут виться около Джонатана и раскрываться перед ним, не понимая, что внутри его живет злой дух, только того и ждущий, чтобы разделаться с ними.

Никто не знал тайны Адера, и никто не мог помешать ему. Никто, кроме меня.