Поскольку слух об удачно выполненной миссии у тамплиеров «Строгого устава» распространился повсюду, Себастьян получил настоятельное приглашение великого магистра такой же ложи, из Гейдельберга, который просил почтить ее своим присутствием. Это было не слишком далеко. Себастьян добрался туда за два дня.

Какое-то время он размышлял, как будет уместно туда явиться: гладко выбритым или бородатым, под именем Сен-Жермена или каким-либо другим. В конце концов Себастьян сделал выбор: пойдет под своим именем и без бороды.

Он весьма встревожился, увидев на улицах города такую толчею, что карете понадобился целый час, чтобы от городских ворот добраться до дома великого магистра ложи доктора Арминиуса Вольфеншютца, который находился в нескольких шагах от церкви Святого Духа.

Профессор естествознания Гейдельбергского университета Вольфеншютц был невысокого роста, с очень морщинистым — не по возрасту — лицом и невероятно черными глазами. Он рассыпался в благодарностях за честь, которую оказал ему граф Сен-Жермен, приехав специально, чтобы поделиться своими бесценными познаниями, и т. д.

— Большинство наших членов, — объяснил он гостю в освежающем полумраке классной комнаты, — преподаватели и торговцы, и студенты с нетерпением спешат на наш порог. Недавно в нашу дверь постучал даже один пятнадцатилетний юноша, надеясь, что его быстренько примут в тамплиеры.

— А что могу для вас сделать я? — спросил Себастьян.

— Ах! — воскликнул Вольфеншютц, воздевая к нему руки. — Прежде всего успокоить умы, ибо наши профессора решили объявить, как они это называют, «войну за библиотеку». Как вам, должно быть, известно, она была перенесена Максимилианом Баварским в Ватиканскую библиотеку на Палатинском холме, и они не могут смириться с мыслью, что протестантские сокровища хранятся в очаге католицизма. Кроме того, они решили, что наша ложа должна собрать всех государей Германии и стать средоточием светской власти. Подобно маяку европейской философии.

— Серьезные амбиции, — заметил Себастьян.

— Мне не удается обуздать ни их энтузиазм, ни их прожекты. Полиция обеспокоена, а Момильон подстрекает курфюрста.

— Момильон?

— Это карлик герцога, ваша светлость. Вы должны понять всю важность: этот… это существо исполняет роль министра.

Себастьян об этом не знал. Но он явился сюда вовсе не затем, чтобы разговаривать о карлике курфюрста. Между тем Вольфеншютц настаивал:

— Прошу вас, запомните это. Момильон находится на жалованье у епископа. Принято решение публично высечь всех тамплиеров, а затем бросить их в тюрьму.

«Баденская версия истории с Норгадом», — подумал Себастьян.

— Не позволяйте, чтобы мрак заслонил свет, профессор. Когда состоится ваше следующее собрание? — спросил Сен-Жермен.

— Через три дня, вечером, ибо люди будут в достаточной степени утомлены празднествами, которые состоятся завтра.

— А что за праздник?

— День рождения курфюрста, ваша светлость.

Себастьян знал об этих торжествах, по крайней мере по слухам. Утром военный парад, днем всякого рода зрелища и всю ночь пьянка. Он не строил никаких иллюзий по поводу того, в каком состоянии окажутся профессора и студенты.

Благодаря своей влиятельности и большим полномочиям доктору Вольфеншютцу удалось добиться предоставления «его сиятельству графу де Сен-Жермену» квартиры, предназначенной для приглашенных профессоров, в помещении самого университета. Условия были спартанскими, а сами помещения довольно грязными, но приходилось приспосабливаться, поскольку в гостиницах, достойных этого названия, не осталось ни одной свободной комнаты. К счастью, в Гейдельберге имелись публичные бани. Судя по царившей там толчее и трем суетливым цирюльникам, которые перебегали от одного голого клиента к другому, намыливая им физиономии, в то время как сами эти господа потягивали пиво, могло показаться, будто жители города одержимы гигиеной.

Но стоило Себастьяну и Францу увидеть, какого цвета вода в бассейне, как они поспешно оделись и удалились.

— Бульон из требухи, — проворчал Франц. — Даже пятна жира на поверхности.

По возвращении в университет находчивый слуга сумел раздобыть чан и два ведра, наполнил их из фонтанчика во дворе и согрел воду в камине жилища, доставшегося его знаменитому хозяину. Себастьяну удалось как следует помыться, после чего Франц все повторил, на этот раз для себя.

Проделав все это, они вышли в город; им с огромным трудом удалось найти свободный столик в каком-то трактире, при том что в городе трактиров было довольно много. Там можно было встретить кого угодно: провинциальных мелкопоместных дворянчиков с подчеркнуто светскими манерами, дам в нарядных одеждах, которые изо всех сил старались не тереться подбородком о воротник, потому что на лице у каждой лежал слой румян весом в добрый фунт. По разговорам, которые грохотали — другого слова и не подберешь — вокруг них, слуга и хозяин поняли, что среди посетителей насчитывалось большое количество мужчин по имени Фридрих, которые все ожидали какого-нибудь подарка, поскольку курфюрст имел обыкновение одаривать своих тезок. Сен-Жермен и Франц торопливо съели по тарелке капустного супа и выпили свои полштофа белого кисловатого вина, после чего поспешили вернуться в свою университетскую берлогу.

— Франц, — произнес Себастьян, стоя на пороге своей комнаты и протягивая слуге монету, — ступай развлекись немного. Я боюсь, что из-за меня тебе приходится вести монашескую жизнь.

Франц в ответ рассмеялся.

— Сударь, зато вы меня спасаете от французской болезни.

Таково было название сифилиса, который в самой Франции называли неаполитанской болезнью. Себастьян удивленно уставился на слугу.

— Но ты же так молод и привлекателен.

— Это вовсе не означает, сударь, что я дурак. Все эти девицы, которых мы встречали во время наших путешествий, вполне были достойны внимания, но только не моего. Свою любовь они дарят за монетку или колечко. Они весьма опытны; с одной стороны, это хорошо, но есть в этом и плохое. А те девицы, которые не обладают опытностью, невероятно скучны. Возможно, на одной из этих, последних, я и женюсь, когда устану от своей службы.

Теперь настала очередь Себастьяна рассмеяться.

— Но как же ты обходишься без…

— Сударь, простите меня, но вполне можно довольствоваться и самим собой. В этом есть и определенные преимущества: никаких тебе церемоний и никаких затрат.

При этих словах Себастьян просто зашелся от смеха. Решив, что его одобрили, Франц последовал примеру господина. После чего они обследовали постели и, убедившись, что там нет никакой живности, улеглись спать.

Уже почти засыпая, Себастьян вдруг вспомнил слова Соломона: «Похоть — это времяпрепровождение глупцов».

Около десяти часов утра, когда хозяин и слуга пересекали университетский двор, намереваясь отправиться в город, грянули фанфары. Себастьян и Франц застыли на месте. Если бы не предупреждение накануне, можно было бы подумать, будто это архангелы Рафаил, Уриил, Гавриил и Михаил разом возвещают о наступлении конца света и о Последнем суде. Но это всего-навсего было началом празднеств.

Где-то поблизости выстраивались полки курфюрста Фридриха. Одетые в серые мундиры студенты торопливо шагали к большим воротам, за ними следовали профессора в черных мантиях, а затем и прочие университетские служащие. Даже служанки с тряпками в руках бежали туда, где должны были начаться торжества. В несколько минут храм знаний земли Баден-Вюртемберг опустел.

Герои нужны всем.

Людское море подхватило и понесло Себастьяна и Франца к большой площади перед Петеркирхе. Слышался громкий стук копыт: это кавалерийский полк спешил занять свое место, чтобы наряду со всеми участвовать в торжестве. Себастьяна и Франца толкали и теснили со всех сторон, они почти ничего не видели. Вдруг Франц заметил и указал Себастьяну на низкий подоконник на фасаде какого-то трактира, куда можно было подняться. Место оказалось еще не занято, и они поспешно вскарабкались. Оттуда хорошо были видны пышные султаны над тремя рядами золоченых касок. Вновь грянули фанфары, и пехотинцы выстроились в четыре шеренги.

Народ смотрел на эти чудеса и впитывал музыку, как божественное откровение.

Прошло довольно много времени. Наконец шум колес по мостовой возвестил о приближении карет, и в толпе раздались приветственные крики, в воздух полетели шляпы, зазвонили церковные колокола, им стали вторить трубы. Толпа кричала, но что — разобрать не представлялось никакой возможности.

С высоты своего насеста Себастьян и Франц смогли увидеть, как курфюрст, его супруга и сопровождающие их министры вышли из карет. Раздались крики: «Виват!» Фридрих Баден-Вюртембергский произвел смотр своих войск. Приветственные возгласы сделались оглушительными. Взревели трубы. Затем наступила тишина. Главный камергер обратился к народу с воззванием. Над площадью поднялась новая волна криков, неразборчивых возгласов, которую накрыл очередной вал духового оркестра.

Себастьян вспомнил, что он когда-то говорил Александру о неминуемом затухании пожара страстей. Ему на память пришло обращение Екатерины к офицерам императорской гвардии в Санкт-Петербурге. Разве это зрелище не было явлением природы? Нет, это был мир человеческих страстей. Между тем как небесным телам страсти неведомы. Что за странная мысль пришла в голову Создателю: привнести в природу элемент хаоса, которым является человеческое существо.

Решив, что насладился зрелищем сполна, Себастьян спрыгнул со своего наблюдательного пункта и уже пробирался сквозь толпу, когда какой-то человек окликнул его. Это был Вольфеншютц.

— Господин граф! А мы вас везде ищем. Нам поручено передать вам приглашение курфюрста.

Профессор вытащил из кармана скрепленный печатью свиток. Под восхищенным взглядом Вольфеншютца Себастьян сломал печать. Это было приглашение на Wirtschaft — один из тех псевдокрестьянских праздников, от которых немецкая аристократия была без ума.

— Герцог узнал о том, что вы сейчас в Гейдельберге, — объяснил профессор, заикаясь от волнения.

— Наконец-то я смогу увидеть Момильона, — заметил Себастьян.

— Господин граф, умоляю вас, остерегайтесь. Этот тип держит в руках всю полицию.

Себастьян покачал головой. Нашли кого учить!

У ворот дворца Себастьяна встретил нарядный, как бабочка, камергер, затем гостя препоручили заботам двух слуг. Францу надлежало отправиться в буфетную, где, по заверениям камергера, с ним обойдутся наилучшим образом. Чуть позже перед воротами остановилась открытая карета, в которой восседала некая чета, переодетая крестьянами. Прибывшие были представлены как князь и княгиня Биркенфельдские. Князь окинул Себастьяна с головы до ног удивленным и презрительным взглядом, несомненно шокированный тем, что приглашенный на праздник не удосужился нарядиться в карнавальный костюм. Себастьян учтиво поклонился и пропустил его вперед. Через анфиладу роскошных дворцовых гостиных с орнаментами, украшениями из искусственного мрамора, атлантами и позолотой, расписными плафонами, величественными статуями, бюстами и картинами они проследовали в сопровождении слуг.

В небольшом саду с беседками и розарием человек пятьдесят гостей в крестьянской одежде пили пиво и ели колбасу. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять по их слишком чистым рубашкам и кружевным блузам, по их парикам, по их высокомерным физиономиям, что все эти люди, как князь Биркенфельдский и его супруга, были господами, решившими ради развлечения поиграть в простолюдинов.

Был среди присутствующих и цыган с медведем. Животное как раз приплясывало на барабане.

Церемониймейстер оглашал имена приглашенных.

Трактирщик в простой рубашке, без сюртука, расположившийся за столом, поднял руку, изо всех сил пытаясь изобразить неотесанного крестьянина. Новых гостей приветствовали радостными криками. Себастьян, появившийся в обычной одежде, привлек взгляды всех присутствующих. Ему недвусмысленно дали понять, что, не удосужившись переодеться, как все остальные, он совершил преступление против традиций. Чтобы поприветствовать его, трактирщик, человек лет пятидесяти, с лицом серо-землистым, в красных прожилках, поднялся из-за стола, оторвавшись от своих бочонков, бокалов и пивных кружек.

— Граф! Как я счастлив видеть вас в моем славном городе Гейдельберге!

И, повернувшись к гостям, зычным голосом возвестил:

— Присутствующий среди нас граф де Сен-Жермен превратит наш праздник в золотой самородок!

Обещание было встречено нестройными возгласами и взрывом смеха. Курфюрст пригласил нового гостя к столу, где сразу же налил ему кружку пива, в которой можно было утопить кота.

Кое-кто из присутствующих не мигая смотрел на Себастьяна. Это был карлик Момильон. Себастьян обычно проникался сочувствием к таким обиженным природой, но если сейчас его и посетило подобное искушение, бесцеремонное вмешательство карлика убило сострадание в зародыше.

— Эй, граф! Становись-ка крестьянином, как все! А мне подойдет твоя одежда и бриллианты! — крикнул урод гортанным голосом. — И шпага тоже!

— С кем имею честь говорить? — осведомился Себастьян со своей обычной улыбкой.

— Адальбертус Момильон! Как, мой друг, вы меня не знаете? — удивился карлик, протягивая руку к Себастьяну и пожирая глазами его костюм.

Все присутствующие, начиная с герцогини, которая сидела рядом с Себастьяном, с тревогой следили за тем, как развиваются события. Раздалось несколько робких смешков, фальшивых, как и все остальное: кто-то пытался обернуть стычку в фарс.

— Послушайте, друг мой, извольте уважать гостя курфюрста, — любезным, но достаточно твердым тоном ответил Себастьян.

— Адальбертус, довольно, — вмешался герцог. — У нас праздник, а не полковой смотр.

— И не сборище нечестивцев, — пробормотал Момильон, адресуя Себастьяну испепеляющий взгляд.

Продолжая ворчать про себя, карлик удалился. Однако намек на тамплиеров был достаточно ясен: предупреждение Вольфеншютца оказалось не напрасным. Но каким образом этому шуту стало известно, что Себастьяна пригласили сюда масоны? Разумеется, у карлика были приятели в полиции, но все произошло уж слишком быстро. Какой-то священник, сидящий вместе со всеми в беседке, вне всякого сомнения, духовник курфюрста, похоже, не упустил ни слова из этой короткой перепалки.

— Вы дали отпор Момильону, прекрасно, — прошептал один из приглашенных фон Гогенхеймом. — Это мерзкое, злобное существо.

Себастьян пригубил пиво — оно оказалось вкусным, хотя и очень крепким — и, воспользовавшись тем, что внимание оказалось от него отвлечено, вылил добрые три четверти кружки в стоящий рядом горшок с пальмой. От самой кружки он решил не избавляться из опасения, что ему дадут новую. Не прошло и часа после начала праздника, а гости уже были навеселе. Какая-то женщина с багровой физиономией под гром аплодисментов стала расстегивать корсаж. Голоса становились все громче, а лица «крестьян» все краснее. Себастьян решил воспользоваться царящей вокруг суетой, чтобы улизнуть. Он хорошо знал эти немецкие праздники: такие же отвратительные, как и русские. Если бы в реке Неккар текло вино или пиво, этим людям пришло бы в голову ее осушить. Они не остановятся, пока не уснут, растянувшись прямо на полу.

Оркестр из пяти скрипок заиграл деревенские мелодии. Какой-то гость спросил музыкантов, умеют ли они играть вальсы. Мода на этот танец пришла из Страсбурга, и, хотя никто его танцевать не умел, все очень хотели попробовать.

— Да-да, вальсы! — потребовала герцогиня.

Себастьян часто слышал в брюссельском трактире этот плавный, повторяющийся ритм и сразу его узнал, но сам он никогда не танцевал вальса. Оркестр заиграл с тактовым размером в четыре четверти. Многие тут же устремились на площадку, устроенную специально для шумных игр и танцев. Подхваченные пьянящим ритмом, они принялись кружиться под музыку, но их головы, отяжеленные алкоголем, тоже кружились, и вращение казалось довольно хаотичным. Пары влекло течением наугад, поскольку ноги мужчин-партнеров были почти неспособны держать равновесие.

То там, то здесь слышался звон стекла: это подвыпившие гости били посуду, эдакий праздничный обычай, изобретенный немцами полвека назад и превратившийся теперь почти в ритуал.

— Не хотите ли меня пригласить? — спросила Себастьяна герцогиня.

Не без опасения он поклонился и подал руку этой пышнотелой ряженой «крестьянке» в шелковой блузе с красной вышивкой и широкими рукавами. Грудь «пейзанки» была украшена рубинами и бриллиантами. Себастьян осторожно начал вести партнершу, добросовестно соблюдая четырехтактовый размер, чтобы дать ей возможность поймать ритм. По прошествии трех тактов ему удалось нащупать самые правильные движения, он понял, как нужно ставить правую ногу, чтобы можно было изящно повернуть, держа партнершу за талию. Восхищенная герцогиня, сделав поначалу два-три неверных движения, тоже попала наконец в ритм. Внезапно Себастьян осознал, что они остались единственной парой, которая не упала; они кружились в центре площадки под восхищенными взглядами.

Когда вальс закончился, курфюрст первым начал бурно аплодировать и кричать «браво!». Воодушевленные оркестранты тут же принялись играть второй танец. Прочие пары попытались подражать искусным танцорам. Уже на третьем вальсе сияющая, но изрядно запыхавшаяся герцогиня запросила пощады.

Со всех сторон сыпались комплименты. На площадке топтались пары, которые еще не овладели искусством нового танца. Мужчины громко смеялись, а женщины, то и дело теряющие равновесие и громко визжащие, теперь, как никогда, своими манерами походили на крестьянок. Какая-то пара, раскрутившись, упала, женщина стала барахтаться и брыкаться, в то время как мужчина, еще не протрезвев, бормотал нечто невразумительное. Карлик Момильон один, без партнерши, скакал и прыгал на площадке, беспорядочно молотя в воздухе руками, и кричал:

— Вальцер! Вальцер!

Даже медведь, на которого, видимо, подействовал танцевальный ритм и зрелище вращающихся людей, тоже пустился вальсировать на своем помосте, неуклюже размахивая лапами.

— Я же вам говорил, — вскричал герцог, — граф де Сен-Жермен все знает и все умеет, даже танцевать вальс! Дорогой друг, вам нужно будет дать мне уроки!

— Какой пьянящий танец, — сказала герцогиня. — Я хочу пить!

На этот раз августейший трактирщик принес им два бокала вина. Себастьян едва омочил губы. Гости толпились вокруг Сен-Жермена, бесцеремонно разглядывая его бриллианты и усыпанные драгоценными камнями часы, которые граф носил в жилетном кармане на золотой цепочке. Ах, именно так они оденутся на следующий праздник, а если не хватит денег на бриллианты, ну что ж — они, как все, заменят их рейнскими камнями.

Себастьян, несомненно, был звездой праздника. Однако он старался не терять из виду Момильона. С особым вниманием Сен-Жермен стал следить за карликом, когда тот, о чем-то коротко переговорив с пастором, наполнил два стакана вином, отнес их в беседку, произвел там некие манипуляции, которые Себастьяну разглядеть не удалось, затем направился прямо к графу, неся стаканы в вытянутых руках.

— Ваше здоровье, прекрасный танцовщик! — воскликнул он, протягивая Сен-Жермену один из стаканов.

— Ваше здоровье, храбрый вальсор, — не остался в долгу Себастьян и принял стакан из рук карлика.

— Так выпьем же! — предложил Момильон, опустошая свой стакан одним глотком.

— Благодарю вас, я уже достаточно выпил.

— Как, вы отказываетесь выпить за мое здоровье?

Карлик побагровел от гнева.

— Я уступаю свой стакан вам, — ответил Себастьян с самой любезной из своих улыбок, но в голосе его слышался вызов.

Момильон смотрел на графа не отрываясь, и взгляд его полыхал ненавистью.

— А я вам сказал: пейте! — настаивал Момильон.

— Да выпейте же сами из стакана, который вы подали графу, — предложила герцогиня.

— Он отказался выпить за мое здоровье! Он меня оскорбил! — вскричал карлик.

— Вовсе нет, — счел необходимым вмешаться герцог. — Граф поднял свой стакан и предложил его вам.

— Так выпейте же его, Адальбертус Момильон, ведь он не отравлен, — предложил Себастьян.

— С какой стати ему быть отравленным? — нахмурился герцог.

— Судя по реакции герцога Момильона, можно подумать, что дело обстоит именно так, — ответил Себастьян шутливым тоном.

Эта сцена не осталась незамеченной присутствующими, и, несмотря на довольно громкую музыку, многие повернули головы в их сторону.

— Пейте, теперь я вам приказываю, — велел карлику герцог, которого, казалось, одолели сомнения.

После весьма длительного колебания Момильон все-таки поднес стакан к губам и внимательно посмотрел сначала на герцога, затем на Себастьяна. Его лицо, и без того напоминающее безобразную маску, скривилось. Под гневным взглядом хозяина карлик медленно отпил вино, наполнив им рот, явно стараясь не глотать. Но горло сжалось судорогой, уродец подавился и вынужден был проглотить содержимое. Подбежал пастор.

Стакан так и не был выпит до конца. Мгновение спустя карлик злобно плюнул в сторону Себастьяна, ноги его подкосились, и он рухнул навзничь. Он задыхался. Герцогиня пронзительно завизжала. Музыканты перестали играть.

Себастьян склонился над своим врагом. По синюшному оттенку губ он предположил, что в вине была сильная доза сока белладонны. А ведь Момильон выпил только один глоток, а не целый стакан.

— Немедленно унесите! — закричал герцог сбежавшимся слугам, указывая на карлика, хрипевшего возле его ног.

Похоже, смерть своего шута он счел обычной семейной неприятностью, чем-то вроде сломанного стула.

— Этот негодяй становился уже невыносимым, — пробормотал курфюрст. — Ничего, карликов найти нетрудно, достаточно лишь назначить цену. Как вы догадались о его намерениях? — спросил он у Себастьяна.

— Просто интуиция, монсеньор, цвет вина в его стакане был не таким, как в моем.

Продолжая стонать и обмахиваться веером, герцогиня вдыхала нюхательную соль, которую ей поднесла придворная дама.

— Друг мой, друг мой! — не мог прийти в себя курфюрст. — Поверьте, я так огорчен… Мое гостеприимство… Как заслужить прощение…

— Ваше высочество, подобные инциденты случаются при всех королевских дворах.

— Но отчего он вас так ненавидел?

Среди присутствующих, теперь почти протрезвевших, пронесся встревоженный шепоток.

— Я не знаю. Думаю, что это просто недоразумение.

— Отныне и навсегда, граф, вы можете рассчитывать на мою защиту и покровительство! — заявил курфюрст, охваченный воодушевлением и явно находясь под алкогольными парами.

— Покорно благодарю вас, ваше высочество.

Сославшись на то, что происшествие его весьма огорчило, Себастьян откланялся и оставил гостей праздника переводить дух.

Орден тамплиеров «Строгого устава» был спасен. А медведь все танцевал…