Протрезвевшие тамплиеры сохраняли, однако, нездоровую бледность — следы недавнего кутежа. Два дня и две ночи непрерывной попойки и разврата, своего рода изгнание демона унылой повседневности. Ибо герцогство Баденское — по крайней мере, это касалось народа, в том числе преподавателей и студентов университета, — жило размеренно и скромно, как и прочие германские земли. Никакой охоты, никаких увеселений и празднеств, все ложились с курами и вставали с петухами. Развлечения дозволялись лишь три раза в году: на День святого Иоанна, на именины курфюрста и на Рождество.

Сам Себастьян оказался не без греха. Тем памятным трагическим вечером, когда он в сопровождении Франца возвращался в университет, его остановила какая-то девица с нетвердой походкой. Лет шестнадцати-семнадцати, довольно миловидна, взгляд игривый и любопытный. Она была совсем не похожа на обычную бродяжку; конечно, не принцесса, но, по крайней мере, дочка торговца, в которую этим праздничным вечером, похоже, вселился бес. Обратилась девица к нему, конечно же, не по-французски:

— Вы так же одиноки, как и я, красавчик?

Себастьян хотел было как можно любезнее предложить ей идти своей дорогой, но, будучи по природе весьма учтив, все же остановился выслушать ее.

— Неужели жених оставил вас? — спросил у девушки граф.

Она рассмеялась. Это был смущенный смех девчонки, уличенной в чем-то неприличном.

— Он валяется в ручье, красавчик. Крысы отгрызут ему стручок, впрочем, толку от него, как от телячьего хвостика.

Услышав эти непристойности, Франц разразился смехом.

— Я и не собираюсь его оплакивать, — продолжала девица. — Я решила прогуляться и получить удовольствие, потому что если не грешить, то и живешь, как унылая монашка.

Пиво, а может, и бокал рейнского вина не свалили ее с ног, а просто привели в игривое настроение.

— А чем могу я помочь в вашем несчастье? — поинтересовался Себастьян.

— Я должна вам объяснять, красавчик? — жеманно спросила нахалка и расстегнула корсаж, демонстрируя крепкие маленькие груди.

Каждый из молочно-белых холмиков венчала алая клубничка.

Смерть Момильона подстегнула в Себастьяне его животные инстинкты. Но куда же отвести эту очаровательную колдунью? Уж конечно, не в университет.

— Прямо и не знаю, где мне вам помочь, милая барышня, — ответил он.

— Я вижу, вы нездешний, — заметила девица. — В это время самое милое место — кладбище.

Заниматься любовью на кладбище? В конце концов, почему бы и нет? Если призраки их потревожат, покойникам будет что вспомнить. Себастьян попросил Франца следовать за ним, потому что никогда нельзя знать, откуда последует удар.

Девица прекрасно знала кратчайший путь к потаенным местам — видать, не в первый раз. Минут через пять быстрой ходьбы Себастьян вошел в трухлявые ворота, а еще через мгновение оказался в сумрачной нише, образованной густыми деревьями. Но место оказалось отнюдь не пустым. Фантомы не стали дожидаться каприза графа де Сен-Жермена, чтобы развеяться. Настойчивые прикосновения под сенью самшитовых ветвей, нетерпеливые поцелуи и первая волна возбуждения, бархат юного тела, шелковистая кожа груди, островок волос под животом… Затем энергичный натиск, атака в ворота осажденной крепости, заминка, опять неистовый штурм, испарина, покрывшая все тело, прерывистое дыхание, приглушенные возгласы, судороги, вцепившиеся в плечо пальцы, последние ласки, изнеможение. Короткий смешок. Внезапный крик совы. Громкий смех.

— Ну что, красавчик, похоже, вам было не особенно противно, — заметила бесстыдница.

В темноте она не видела, как улыбается Себастьян. Поправив одежду, граф собирался уже было вернуться назад и вывести девицу из зарослей. Но она, растянувшись на траве, нежилась, как будто лежала на солнце.

— Вы собираетесь здесь спать? — поинтересовался Себастьян.

— Вовсе нет, сударь. Жду вашего приятеля. Я не привыкла скупиться, когда запасаюсь провизией.

Себастьян с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Он отправился предупредить Франца о том, как ему повезло. Теперь настала очередь графа стоять на страже.

Ему пришлось нести караул дольше, чем он рассчитывал. Но наконец Себастьян увидел, как молодой человек выбирается из зарослей при лунном свете, и, хорошенько всмотревшись, можно было заметить, что выглядел он как-то особенно беспечно и беззаботно. За ним следовала девица, с видом довольным и несколько утомленным.

— Ах, господа, мне перепал прямо-таки рождественский ужин, — заявила она под смех обоих мужчин.

Когда все оказались на улице, девица поприветствовала их небрежным жестом и направилась в сторону ярко освещенной площади, где вовсю бушевал праздник. Под фонарем у входа на лестницу, ведущую в их покои, хозяин и слуга обменялись взглядами, затем вновь рассмеялись.

— Вот так все и должно было случиться, сударь, — по-немецки заметил Франц.

— Что именно? — спросил Себастьян, обернувшись.

— Schmeissenden, то бишь спермозалп, сударь.

— Спермозалп? Красивое слово.

Франц явно делал успехи во французском.

— Как охота на уток, сударь.

Но в гостиной, куда тамплиеры стянулись на собрание ложи, было не до смеха, там речь шла о вещах серьезных и важных.

Присутствующие почтительно поглядывали на Себастьяна. История смерти Момильона распространилась по всему Гейдельбергу, причем, передаваясь из уст в уста, она обрастала красивыми подробностями. Согласно одной версии, в стакан, протянутый Момильоном, граф положил безоар, что позволило ему обнаружить присутствие яда. Согласно другой — Сен-Жермен просто ткнул в карлика пальцем, оттуда вырвалась молния и испепелила отравителя. Франц передавал все услышанное своему хозяину.

— Братья мои, — начал Себастьян, которому Вольфеншютц поручил председательствовать на собрании, — я встревожен. Речи Момильона показали мне со всей очевидностью, что карлику было известно о моей принадлежности к этому ордену. Если бы я не догадался о наличии яда в стакане, который он мне протянул, предлагая выпить за его здоровье, сегодня меня не было бы с вами. Поскольку это первый мой приезд в Гейдельберг, Момильон не мог получить эти сведения на предыдущих собраниях. Следовательно, он был информирован кем-то из вас. Я прошу, чтобы этот брат встал.

Тамплиерами овладело замешательство. Возможно, кое-кто из них всерьез опасался, что его испепелит этот человек, которого они считали поборником справедливости и судьей.

Один из братьев все-таки поднялся:

— Прославленный магистр, братья, боюсь, что я и есть тот, кто не по злому умыслу, но по неосторожности стал причиной утечки информации. Я действительно поведал своей жене о приезде графа де Сен-Жермена и о цели его приезда: навести порядок в наших рядах. Ее брат пастор. Очевидно, она передала все ему, поскольку считает нашу деятельность подозрительной и очень боится попасть в ад. Я не знаю, как исправить то зло, что я причинил. Подскажите мне.

Себастьян покачал головой.

— Садитесь, брат. Вы имели смелость быть искренним. Очевидно, вы недооценили, как опасна болтливость. Пусть это послужит вам уроком.

Тамплиеры облегченно вздохнули.

— Выразите недовольство своей супруге, — снова заговорил Себастьян. — Если она считает вас пособником дьявола, ей следует вас покинуть. Если же она считает вас человеком порядочным, она должна понять, что ваша принадлежность к нашему ордену ни в коей мере не противоречит религии.

Виновник кивнул.

— Скажите ей также, что порядочные люди не прибегают к яду, который является оружием презренных умов, к тому же одержимых дьяволом, и что сообщник ее брата стал жертвой собственного коварства. Итак, с этим покончено. Перейдем к нашим насущным делам. Ваш достопочтенный великий магистр профессор Вольфеншютц пригласил меня, чтобы прояснить ситуацию по двум вопросам. Первый — это библиотека Гейдельберга, которая в настоящее время находится в Ватикане. Ваши протесты вполне справедливы. Они будут казаться таковыми еще в большей степени, если вы выскажете их спокойно и сдержанно. Вы же не сможете собрать армию, чтобы отобрать ее силой. Итак, я предлагаю вам не отступать от своих требований, вам следует настаивать на возвращении библиотеки во имя уважения духа справедливости; делать это нужно настойчиво и с безупречной вежливостью, но беспрерывно, пока не иссякнет терпение библиотекарей Ватикана.

Улыбки присутствующих стали ответом на это хитрое предложение.

— Далее. Было заявлено о ваших намерениях привлечь в свои ряды всех государей Германии. Вы надеетесь, что таким образом ваш орден станет средоточием власти, а также светочем европейской философии. Вам бы хотелось стать равными солнцу, которое удерживает окружающие небесные тела в своей орбите. Эти намерения весьма благородны.

Все застыли в нетерпении, понимая, что за этим одобрением непременно должны последовать комментарии. Напряженность достигла апогея. Их предложение будет одобрено? Или отклонено?

— Но эти намерения мне лично не кажутся осуществимыми. В самом деле, вы подвергаетесь риску привнести в свои ряды все ссоры и распри, которые сотрясают этих государей, вместо того чтобы утихомирить их. Гораздо более разумным мне представляется другое: принимайте в свои ряды лишь тех, чья мудрость может служить гарантией того, что они вознесутся над собственными политическими амбициями.

— Так мы посеем среди них зависть, — заметил один из тамплиеров.

— Разумеется. Благодатную зависть, которая будет сродни соперничеству. Ибо те, кого не примут, станут спрашивать себя о причине, по которой их отклонили, и окажутся уязвлены тем обстоятельством, что их сочли менее мудрыми, чем избранных. Неужели вы этого не видите? Влияние такой ложи станет значительно сильнее и в политическом, и в философском аспекте.

Некоторые из присутствующих выразили согласие, даже воодушевление, другие — сомнение.

— Наша цель — достижение всеобщего мира. Как сможем мы принимать людей, одержимых идеей власти и мечтающих любой ценой — даже ценой крови — присоединить соседние и далекие земли? Это противоречит нашей философии. Мы требуем, чтобы государи, которых мы соглашаемся принять, обладали скромностью, позволяющей им ставить талант быть человеком выше таланта быть королем.

Эта формулировка всех поразила.

— Не стоит забывать, — сказал в заключение Себастьян, — один из главнейших наших принципов: ничто сущее не может избежать подчинения законам Верховного разума или природным законам. Незнание человеком этих высших ритмов или мятеж против них неизбежно приведет к хаосу.

Тамплиеры медленно склонили головы. Себастьян передал председательствование Вольфеншютцу.

Каждый подошел выразить графу свое восхищение. Он чувствовал себя школьным учителем.

Ему вдруг вспомнился отец в неистовом пламени. Но никому и никогда не удавалось уничтожить душу того, кого он посылал на костер. Теперь Исмаэль Мейанотте мог быть в этом уверен.

Закон, который разрушает, не вправе называться законом. Это всего лишь взбесившийся пес.