Книга: Непогребенный
Назад: ЧЕТВЕРГ, ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
Дальше: ЧЕТВЕРГ, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР

ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР

Мы поспешили в собор, но попали туда уже к самому концу службы, и потому финал токкаты и фуги Баха пришлось слушать, стоя поодаль. Пахло в соборе гораздо сильнее, чем накануне; несмотря на холод, запах, казалось, проникал в ноздри теплой струей. Я утешался тем, что пробудем мы в соборе недолго.
Священник, отправлявший службу, причетники, хор потянулись от алтаря, разошлись и немногочисленные прихожане. Чуть позднее, когда мы с Остином вполголоса беседовали друг с другом, возле нас внезапно возник незнакомец. Должно быть, он потихоньку подобрался к нам из восточного конца нефа.
– Это Слэттери, – пояснил Остин.– Мартин Слэттери.
Слэттери был высок, моложе нас лет на пятнадцать, с очень примечательным лицом – красивым, капризным и заносчивым. Прямые черные волосы были приглажены и блестели, как звериная шкура, и сам их обладатель напомнил мне какое-то дикое животное. Глядя на его лицо, я вспомнил выражение, относимое к охотничьим собакам: «в стойке». Широко раскрытые голубые глаза, казалось, искали в моих чертах признаки того, что знакомство со мной может быть выгодным или, наоборот, опасным. Я ощутил скрытое в этом человеке огромное обаяние, но одновременно заподозрил, что он способен на любой дурной поступок. Разумеется, у меня были все основания не доверять другу Остина.
Слэттери был мужчина высокого роста, но ладонь, которую он небрежно протянул для рукопожатия, оказалась на удивление изящной. Хватка ее была настолько тверда, что я облегченно вздохнул, когда он быстро освободил мою руку.
– Прошу прощения, я слушал вашу игру минуту-другую, не более, – проговорил я.
– Я играл жутко, – отозвался он с обаятельной улыбкой.– Вы ничего не потеряли.
Черты его лица казались мне знакомыми. Недавно я их видел, но где – вспомнить не удавалось.
– Уверен, это не так, – пробормотал я первое, что пришло мне в голову.
– Клянусь, я никогда еще не играл так плохо здесь, в соборе. Не мог справиться со своими руками. Они действовали сами по себе.– Он вытянул пальцы вперед, как бы представляя на суд, и вгляделся в них с ироническим почтением, которое вызвало во мне странную тревогу.– Хорошенькое прощание с органом!
– Когда его вновь запустят, вы не раз еще на нем сыграете.
– Сомневаюсь.– Произнеся это, Слэттери улыбнулся Остину, который прежде неотрывно смотрел на него, но теперь опустил веки. Тут я заметил старика служителя Газзарда, который стоял невдалеке и глядел на нас. В его глазах я прочел неодобрение; в ответ на мой кивок он отвернулся.
– Не пойти ли нам глотнуть пива? – предложил Остин. Мы согласились и двинулись к выходу. Мы с Остином шли впереди, на Слэттери я оглянулся лишь за пределами Соборной площади и заметил в его походке не лишенную надменного величия хромоту. Тут же меня осенило, что Слэттери и был той хромающей фигурой, которую я видел прошлой ночью. Потому-то, вероятно, он и показался мне знакомым, хотя в моем мозгу дремали как будто и какие-то другие воспоминания. Если в переулке мне встретился именно он, то он же стоял ранее на галерее для органа. Но в таком случае как он смог незаметно спуститься с галереи и попасть на площадь?
Значит, там имеется другая лестница. Я замедлил шаги, дал Слэттери меня обогнать и пошел следом за ним и Остином.
Я радовался, что события, которые я готов был счесть мистическими, объяснились естественным образом, но в памяти сохранялся тревожный след явственно ощутимой злой воли, исходившей от этой фигуры. А кроме того, что делал там Слэттери в столь поздний час? Правда, подумалось мне, органная галерея – не самое неподходящее место для органиста. Вспомнил ли он, что видел меня накануне? Нет, решил я, вряд ли, иначе бы он как-нибудь себя выдал.
Остин с другом, опережавшие меня на несколько шагов, о чем-то тихо беседовали, наклоняя друг к другу головы. На секунду Слэттери схватил Остина за предплечье и не сразу отпустил. Вскоре мы вошли в таверну – при гостинице «Ангел» на Чансери-стрит.
Остин пошел к стойке, а мы со Слэттери устроились в нише у окна, выходившего на улицу.
– Вам нравится преподавать, мистер Слэттери? – спросил я, подыскивая тему, которая интересовала бы нас обоих.– Фиклинг говорит, вы учительствуете в школе певчих, а также имеете в городе частных учеников.
– Нравится? Для меня это как тюремный приговор. В молодые годы я питал к музыке настоящую страсть, а после того, как мой отец, записной пропойца, не только не озаботился тем, чтобы дать мне другую профессию, но и покалечил меня под пьяную руку, пришлось волей-неволей зарабатывать музыкой себе на хлеб. И вот из-за этого мой интерес к музыке почти совсем потух.
Ничем не выдав, что удивлен этим замечанием, я продолжил:
– Однако, если не ошибаюсь, мальчики певчие одарены музыкальными способностями? Должно быть, это благодарные ученики.
– Если бы хормейстер знал свое дело, так бы оно и было. Но он в музыке не силен, а потому, набирая учеников, смотрит на что угодно, только не на голос и музыкальный дар.– Просияв улыбкой, он добавил: – Постепенно я и сам притерпелся к посредственности; да и чего же другого можно ожидать от этой чертовой дыры.
Тут возвратился Остин, неся выпивку. Уловив последние слова своего друга, он вгляделся в него, как мне показалось, с беспокойством.
– Вы давно здесь живете? – спросил я.
– Лет восемь или девять. Впервые я приехал, потому что у меня здесь живет род... – Он прервался и, прежде чем продолжить, бросил взгляд на Остина.– Я хотел сказать, у меня здесь жила родня. В том, что я остался, виновата проклятая лень. Я тот сом, который забивается под корягу не потому, что ему там хорошо, а по наклонности к безделью.
– А сомы – бездельники? – Эта мысль меня позабавила.
– А разве у них есть дела? – парировал Слэттери и с ухмылкой отпил из стакана.
– На свете есть места и похуже, чем английский город с собором, – рискнул заметить я.
– Но есть и лучше. Где звучат музыка и смех, где улицы залиты солнечным светом.
– Вы говорите об Италии? Он кивнул.
– Вы хорошо изучили эту страну?
– Не совсем, но надеюсь изучить лучше. В Италии я провел свои счастливейшие годы. Прежде всего, там селятся самые интересные из англичан. Все те, например, кто не вписывается в тесную ячейку официального брака, куда нас загоняет протестантство. Там я познакомился с Фиклингом.
– В самом деле? Я думал, вы встретились здесь.
– Нет, наше знакомство состоялось в Италии. Последовательность обратная: свой пост в соборе я получил через Фиклинга. Нас представили друг другу наши общие друзья во Флоренции, которые знали, что мы оба имеем отношение к Турчестеру. Я случайно упомянул, что только-только нанес непродолжительный и довольно бесплодный визит своей здешней родне. Так что, сами понимаете, с Италией у меня связано немало приятных воспоминаний. Итальянцы так любят музыку. И понимают ее. А здесь я играю с каждым днем все хуже – не метать же бисер перед свиньями. Кроме того, как бы плохо я ни играл, соперника у меня нет. Я стал ненавидеть собственную игру.
– Не так сильно, как прихожан, – заметил Остин.
– Посему обе стороны будут равно довольны, если орган неделю-другую простоит без дела.– Потом он мягко добавил: – Но, похоже, мне в любом случае не придется больше на нем играть.
– Правда ли, что починка займет столько времени? – спросил Остин.
– А знаешь...– начал Слэттери. Проигнорировав вопрос Остина, он вознаградил его заговорщической улыбкой, обращенной также и ко мне. – Я выяснил у этого придурка Бал-мера, смотрителя, как рабочих угораздило наворотить дел. Во вторник вечером в соборе появился какой-то любитель совать нос в чужие дела и стал убеждать этого зануду Газзарда, что первоначально задуманный план работ губителен, и предложил новый, от которого пошли все беды. Газзард – чтоб его черт побрал – передал этот нескладный совет Систерсону, поскольку Балмер как раз хоронил кого-то из своих бесчисленных братьев и сестер. И ризничий – чего и ждать от такого безмозглого идиота? – распорядился пустить трубы другим путем и навлек на свою дурацкую башку кучу неприятностей.
– Я подозреваю, рабочие сделали не совсем то, что им посоветовали, – сказал я.– А следование первоначальному плану привело бы к еще более печальным результатам.
– Так испортить дело вряд ли смог бы даже остолоп Балмер. Теперь им придется укреплять часть пола и стену трансепта, и один черт знает, когда это кончится. Того и гляди, все треклятое здание обрушится на их пустые головы. Но мне-то теперь что за дело?
Он усмехнулся и сделал большой глоток эля. Я поймал взгляд Остина и отвел глаза.
– Не обитаете ли вы, мистер Слэттери, в одном из этих прелестных домиков на Соборной площади? – спросил я, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.– Они на редкость живописны.
– К сожалению, нет. По сравнению с моим обиталищем даже хибара Фиклинга покажется епископским дворцом. Я живу в квартире на занюханной улочке, здесь, поблизости.
Следуя ходу собственных мыслей, я спросил наобум:
– Ваша супруга, должно быть, досадует, что к вашей должности не прилагается один из этих замечательных старых домов близ собора.
– Моя супруга? – Он удивленно улыбнулся, потом вскинул голову и рассмеялся.– La dame n'existe pas.
Остин не поднимал взгляда. Неужели я неправильно понял разговор, подслушанный в баре? Они ведь упоминали «супружницу» Слэттери?
– Понимаю, в чем дело.– Улыбка Слэттери напоминала лисий оскал.– Вы слышали, что обо мне болтают. Подхватили одну из злобных сплетен, без которых горожанам жизнь не в радость. Что они говорили?
Я не склонен к поспешным суждениям, но тут понял, что Слэттери мне решительно не нравится. Он походил на завсегдатая баров, а мне это было совсем не по душе. Он то бахвалился, то строил из себя жертву и, судя по всему, был убежден, что имеет право получать жизненные блага даром, не обременяя себя трудом. Мне встречалось немало студентов-старшекурсников, похожих на него: озлобленных младших сыновей или отпрысков обедневших семейств. Я огорчился тому, что Остин тесно сблизился с таким человеком.
– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.
– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.
Положительно, этот молодой человек был невыносим.
– Нет, уверяю вас, мистер Слэттери, я ни с кем не обсуждал ваши дела. Да и с чего бы? До сих пор я едва знал о вашем существовании.
– В этом городе полно ядовитых языков, и мне знакомы по крайней мере трое: Локард, его вкрадчивый лизоблюд Куитрегард и это трепло Систерсон.
– В каждом замкнутом сообществе люди любят сплетничать, и не всегда со зла, – мягко проговорил я.– Но можно не обращать на это внимания. Собственно, как и на другие вещи. Вам не кажется, что для счастья нужно очень немногое? Книги, музыка, несколько добрых друзей.
– Нет. Совершенно с вами не согласен. Жизнь должна быть драмой, щекотать нервы. Многие всю жизнь проводят в полусне, избегают страстей и риска. С тем же успехом они могли бы быть покойниками.
Сам не зная почему, я начал злиться:
– Чтобы пощекотать себе нервы, мне вполне достаточно литературы, истории, музыки.
Он смотрел на меня и, я бы сказал, молча смеялся.
– Тому, у кого есть воображение, интересны даже самые обычные вещи, – продолжал я.– Самое безопасное существование – иные с презрением назовут его заурядным – может таить в себе незаметный посторонним драматизм.
– А может ли существование быть безопасным? Ведь все мы идем стезей, окутанной туманом, и, когда порыв ветра открывает в нем просвет, видим под ногами узкую, как лезвие, тропу, а по сторонам – бездонные пропасти.
Я поднял на него удивленный взгляд. Но, прежде чем я нашелся с ответом, вмешался Остин:
– Вы оба говорите одно и то же.
Вздрогнув от неожиданности, мы обернулись к нему.
– Ты, Куртин, утверждаешь, что под поверхностью обыденной жизни скрываются приключения и драматизм. На то же указывает и Слэттери.
Я собирался возразить, но не успел. В бар влетел незнакомый мне мужчина и крикнул своим приятелям, сидевшим в противоположном углу:
– Там что-то стряслось – напротив, у дома старикана. Он и еще двое приникли к окну, соседнему с нашим. Мы тоже выглянули и обнаружили, что у дверей противоположного дома собралась дюжина зевак; они перегородили улицу, и появись здесь экипаж, проезд ему был бы закрыт. В толпе виднелись двое полицейских, один из них колотил в дверь костяшками пальцев.
– Что там творится, не пойму, – протянул Слэттери.
К двери подбежал еще один человек, с большой киянкой в руке.
– Всё страннее и страннее, – прокомментировал Слэттери. Затем он обратился к Остину: – А это не дом ли старого чудилы? Как, бишь, его?
Остин тряхнул головой, словно понятия не имел, о чем говорит его друг.
– Послушайте, – повысил голос Слэттери, поворачиваясь к мужчинам у соседнего окна.– Чей там дом напротив?
– Старого мистера Стоунекса, банкира, сэр, – отозвался один из троих, не отрываясь от окна.
– Вот-вот, – кивнул Слэттери.
Конечно! Это был уличный фасад дома, откуда мы не так давно вышли. Я не узнал его, поскольку видел до сих пор только заднюю часть дома. Я взглянул на Остина: он пил.
– Мы были там меньше часа назад, – произнес я.
– Да что вы? Будь я проклят. Что там могло случиться, вам не приходит в голову?
– Ни малейшего понятия.
Внезапно послышался громкий стук, и я увидел, что один из полицейских пытается с помощью киянки вскрыть парадную дверь, а другой (сержант, как я заметил) им руководит.
– Не думаешь ли, что нам нужно обратиться к полицейским? – спросил я Остина.– Им может понадобиться наша помощь.
Он покачал головой, то ли сомневаясь, то ли не зная, что ответить. Но тут вмешался Слэттери:
– Думаю, вам следует пойти туда. А то позднее ваше поведение будет выглядеть чертовски подозрительно.
Оставив недопитые стаканы, мы вышли на улицу и направились к двери напротив. Я проложил себе путь через толпу зевак и приблизился к сержанту, который наблюдал за попытками констебля взломать дверь. Я объяснил сержанту, что мы с Остином покинули этот дом меньше часа назад, и он очень этим заинтересовался. Я махнул своим спутникам и представил их. Сержант кивнул и произнес:
– Мистера Фиклинга я, конечно, знаю. А с мистером Слэттери, если не ошибаюсь, я имел честь познакомиться вечером во вторник, не так ли?
Слэттери отвесил глубокий поклон и одарил полицейского обаятельной улыбкой:
– Это было честью скорее для меня, сержант, хотя повод для знакомства выдался не совсем радостный.
– Мы виделись у каноника Шелдрика, – пояснил мне полицейский.– Печальная история с кражей миниатюр.
– Я слышал об этом, – заметил я Остину, но тот смотрел в сторону.
– И удалось ли вам, в результате ваших высокопрофессиональных стараний, обнаружить пропажу? – спросил Слэттери.
Полицейский, смерив его холодным взглядом, проговорил:
– Собственно, не удалось, мистер Слэттери. Однако я догадываюсь, что с ними случилось.
– Догадливость как раз и должна быть вашей сильной стороной.– Эти слова Слэттери сопроводил самой неотразимой из своих улыбок.
Пока длилась беседа, регулярно повторялся стук молотка.
– Где мистер Стоунекс? – спросил я.
– В том-то и вопрос, сэр, – отозвался сержант.
Тут заговорила старая женщина, которая все время стояла рядом с ним:
– На моей памяти ничего подобного не случалось. Хозяин живет по часам.
– Это миссис Баббош, – пояснил сержант.– Она приходит каждый день готовить и убирать.
– Я как раз пришла приготовить ужин, но старый джентльмен не отозвался на стук, хотя я колотила в дверь, пока не отбила себе кулак. Такого прежде не бывало.
– В котором часу вы пришли? – спросил сержант.
– Без нескольких минут шесть, как всегда. Я подумала, что-то неладно в банке и старого джентльмена позвали, и пошла туда, но мистер Уоттам, – она кивком указала на аккуратно одетого мужчину, стоявшего рядом, – ответил – нет, мол, все в порядке.
– Не припомню такого случая, чтобы мистер Стоунекс не вернулся в банк в начале седьмого, – вступил в разговор ее сосед.– И так продолжается без малого три десятка лет. Я мистер Уоттам, джентльмены, имею честь состоять секретарем-управляющим банка Турчестера и графства.
Сержант и мы трое обменялись с мистером Уоттамом рукопожатиями, и он продолжил:
– Я был так встревожен вестями, которые принесла эта добрая женщина, что отправился сюда. Мы с нею постучались с парадного входа, потом обошли дом и проверили заднюю дверь, но она тоже оказалась заперта. Тогда мы отправили посыльного в полицейский участок.
Толпа тем временем росла; вскоре нас разглядывало не меньше двух десятков зевак.
– Теперь вам известно то же, что и мне, сэр, – проговорил сержант.
Тут констеблю, орудовавшему киянкой, удалось пробить одну из дверных панелей. Он ногой расширил отверстие, чтобы в него можно было пролезть. Сержант согнулся в три погибели и проник в дом, дав второму полицейскому указание никого туда не впускать, пока он не вернется.
– Странное дело, – заметил я своим спутникам.– Когда мы уходили, хозяин дома был совершенно здоров. Правда, Остин?
Мой друг торжественно кивнул. Слэттери улыбнулся:
– Предположим, его вызвали по срочному делу. Когда он возвратится и обнаружит, что дом взломан, а улицу запрудила толпа праздных ротозеев, боюсь, как бы его легендарное добродушие ему не изменило.
– Разве он славится добродушным нравом? – начал я, но тут же сообразил, что Слэттери иронизирует. И все же сегодня днем старый джентльмен был с нами отменно любезен.
Тут приблизительно на высоте моей талии довольно нелепым образом возникла заметно побледневшая физиономия сержанта, и он выбрался наружу через проломленную панель. Поднявшись на ноги, он отряхнул с колен пыль. Констебль приблизился, ожидая распоряжений, но сержант смотрел не на него, а на нас. Как будто бы случайно, его взгляд упал на мистера Уоттама.
– Пошлите за врачом, – тихо выдавил он. Управляющий заколебался, судя по всему раздумывая, не задать ли вопрос.– Давайте быстрее, – мягко добавил сержант, и мистер Уоттам поспешил прочь.
– Старому джентльмену нездоровится? – спросил я. Сержант только мотнул головой. Сделав глубокий вдох, он внезапно опустился на ступеньку. Словно прикрывая своего начальника, констебль принялся отгонять от двери зевак.
– Пожалуйста, отойдите, – уговаривал он их.– Не загораживайте проезд.
Толпа, состоявшая преимущественно из мужчин и мальчишек, неохотно подалась назад и остановилась в нескольких ярдах; все делали вид, будто их здесь удерживают совершенно другие интересы. Вскоре сержант кивком подозвал к себе второго полицейского, и они шепотом обменялись несколькими словами. Я заметил, что лицо младшего вытянулось и рот приоткрылся. Затем полицейский опустился на колени и полез в дверь.
– Дик, – тихонько окликнул его сержант.– Первым делом пойди и узнай, заперта ли задняя дверь. – Констебль кивнул и исчез в проломе.
– Дверей там всего двое? – от волнения забыв правила грамматики, спросил сержант у миссис Баббош.
Служанка кивнула.
Перехватив взгляд миссис Баббош, я понял: она начинает сознавать, что в событиях, благодаря которым она на время оказалась в центре всеобщего внимания, нет ничего веселого. Остин закрыл лицо руками и отвернулся. Я заметил, как Слэттери схватил его за рукав и, встряхивая, начал шептать что-то ему на ухо.
Тут появились два молодых констебля, и один из них выкрикнул:
– Мы получили от вас вызов, сержант, и ни секунды не медлили.
Он осекся, увидев, что привставшего со ступеньки сержанта явно шатает; тот жестом пригласил обоих новоприбывших отойти с ним в сторону.
Толпа, разросшаяся до тридцати душ, громко роптала – видимо, недовольная своим изгнанием с места событий. С другой стороны, наша группка у дверей (миссис Баббош, человек, который принес молоток, Слэттери, Остин и я), как бы наделенная полуофициальным статусом, хранила молчание и наблюдала за тремя полицейскими, стараясь уловить суть их тихих переговоров. Я уже собирался потребовать объяснений, но тут констебль, названный Диком, вылез наружу. Я расслышал, как он сказал своим товарищам:
– Задняя дверь заперта, сержант. И ключей нигде не видно.
Сержант кивнул и обратился к человеку с киянкой:
– Сломайте ее напрочь, бога ради!
Тот вскинул инструмент и принялся колотить по оставшейся части двери. Рама подалась прежде, чем были окончательно разломаны панели.
Далее появился, в сопровождении мистера Уоттама, худощавый молодой человек с черным саквояжем и коротко переговорил с сержантом. Оба они вошли в дом, а трое констеблей остались охранять дверь. Через минуту сержант вышел и послал одного из своих младших сослуживцев на железнодорожную станцию отправить телеграмму.
Когда тот поспешно удалился, сержант взял миссис Баббош за локоть и повел ее к двери. По пути он бросил нам троим:
– Вас я тоже попрошу войти, джентльмены.
– Всех? – спросил я.
– Да, пожалуйста. Кажется, вы трое – последние, кто побывал в этом доме.
– Двое – да, но не этот джентльмен.– Я указал на Слэттери, который не спешил прояснить недоразумение.
– Вы не были здесь днем вместе с другими джентльменами, мистер Слэттери?
– Не был.
– А где вы находились, сэр?
– Дайте подумать. С половины пятого до пяти я играл на фортепиано, аккомпанируя репетиции хора. Затем три четверти часа играл на органе в соборе. И в обоих местах меня видело немало народу.
– Ага, это была церемония открытия нового органа, – заметил сержант.
– Нет, она была назначена на завтра. Собственно, ее отложили. Я же сопровождал вечерню, как и ежедневно, в пять.
– Прекрасно понял вас, сэр. Вы готовы полностью отчитаться в своих передвижениях, как и в прошлый вторник вечером.
С иронической улыбкой Слэттери поклонился.
– В таком случае, – продолжил сержант, – внутри мне понадобятся только доктор Куртин и мистер Фиклинг.
Проводив нас загадочной ухмылкой, Слэттери остался на тротуаре в обществе мистера Уоттама и двоих констеблей. Миссис Баббош, войдя в перевернутую вверх дном общую комнату, выдохнула: «В жизни ничего подобного не видела!» К моему облегчению (я ведь не подозревал, что застану в доме), комната выглядела точно так же, как час с небольшим назад, когда я уходил. Возглас миссис Баббош объяснялся, на мой взгляд, следами поспешных поисков, предпринятых мистером Стоунексом. Я заметил, что, пока мы входили и осматривались, сержант пристально за нами наблюдал. Странным образом повторяя то, что произошло здесь ранее, мы вновь сели за стол; мне досталось хозяйское место (вернее, предназначенное для хозяина: мистер Стоунекс тогда почти не присаживался), Остин занял свой прежний стул и склонил голову над усыпанной крошками тарелкой, миссис Баббош молча расположилась на стуле, который раньше занимал я.
Сержант встал в центре комнаты, с блокнотом и огрызком карандаша в руках. Затем он произнес:
– Я сержант Адамс. Боюсь, мне придется задать вам несколько вопросов.
– Прежде не будете ли вы добры сказать нам, что случилось? – спросил я.
– Это мне предстоит выяснить, сэр.
– Я имею в виду, здесь ли мистер Стоунекс?
– Мне не хотелось бы ничего говорить, пока я не услышу доктора Карпентера.
– Значит, мистера Стоунекса сейчас осматривает врач?
– Да. А пока мы ждем, я бы желал немного вас расспросить. Итак, миссис Баббош, по вашим словам, вы в последний раз видели мистера Стоунекса в двенадцать, когда он вернулся из банка? – Она кивнула.– И это соответствовало его обыкновению?
– Верно, сэр. Ох, ужасы какие!
Сержант Адамс чуть переждал, пока миссис Баббош не взяла себя в руки.
– Мистер Стоунекс впустил вас в семь, и с тех пор вы оставались в доме?
Она кивнула.
– И после того, как хозяин отправился в банк, в дом никто не входил?
– Если бы кто и захотел, не мог бы, сэр. Обе двери были заперты, а у меня ключей нет. Есть только один комплект ключей, и хозяин всегда держит его при себе. Он носит их на кольце у пояса.
– А как же окна?
– Они все прочно забиты гвоздями.
– Вы уверены, что в доме никто не прятался?
– А где бы? Я все уголки облазила с тряпкой.
– Судя по вашим вопросам, сержант, – вмешался я, поскольку был возмущен его отказом объяснить ситуацию и все больше тревожился, – могу ли я предположить... что случилось нечто ужасное?
Прежде чем сержант успел ответить, на пороге появился молодой доктор, и сержант, обменявшись с ним взглядами, встал. Несколько минут они шептались в дверном проеме, а потом сержант вернулся на прежнее место и произнес мягко:
– Будьте так добры, миссис Баббош, пройдите к доктору. Думаю, он хочет кое-что сказать вам первой.
С помертвевшим от испуга лицом миссис Баббош позволила проводить себя к порогу, где молодой хирург взял ее под руку. Трудно было обманываться далее в оценке происходящего.
– Сержант, – вскричал я, – я требую: скажите, что произошло. У старого джентльмена случился приступ? Он упал с лестницы?
– Я понимаю ваши чувства, джентльмены, – отозвался сержант. – Но мне пока лучше помалкивать. А теперь прошу в точности описать все, что случилось сегодня днем.
Мы с Остином (по большей части я) объяснили, что без двадцати минут пять вошли в заднюю дверь, а покинули дом через минуту или две после того, как часы пробили половину шестого.
– Очень полезные сведения, очень-очень, – произнес сержант, делая запись в блокноте.– Теперь нужно выяснить, что произошло между половиной шестого и шестью, когда к парадной двери явилась миссис Баббош.
В комнату стремительными шагами вошел молодой констебль, ранее посланный на станцию.
– Он уже в пути, сержант, – отрапортовал констебль.– Сразу телеграфировал ответ.
Сержант Адамс, нахмурившись, отвел его в сторону, и они шепотом обменялись несколькими словами. Затем он указал подчиненному на стул у стены, а сам продолжил допрашивать нас с Остином.
– Не принимал ли старый джентльмен при вас других посетителей или, может, он упоминал, что кого-то ожидает?
– Нет, кажется, нет. Уверен, что нет. Остин поднял взгляд:
– Пиво.
– Пиво? – удивился я.
– Помнишь, когда мы уходили, кто-то постучал в дверь?
– А, конечно. Старый джентльмен объяснил, что ждет официанта с пивом.
– Что за официанта, как вы думаете?
– Вероятно, того, который носит ему обед, – предположил я, припомнив, что говорил Куитрегард. Потом я поправил себя: – Приносил ему обед.
– Как зовут этого официанта? Он упоминал? Мы с Остином обменялись взглядами.
– Понятия не имею, – произнес я, а Остин, в знак своей неосведомленности, помотал головой.
– А как держался старый джентльмен, не казался ли он обеспокоенным или испуганным?
– Ничего подобного, – заверил я. – Он был очень дружелюбен и словоохотлив.
– Правда? Дружелюбен и словоохотлив? – Сержант усердно царапал в блокноте.– Вы тоже так считаете, мистер Фиклинг? – (Остин молчал.) – Вы здоровы, мистер Фиклинг?
– Конечно здоров, – поспешно отозвался Остин. Сержант помедлил и посмотрел на него:
– Боюсь, мне придется просить вас взглянуть на старого джентльмена.
– Зачем это? – воскликнул Остин.
– Совершенно обычное дело, сэр.
– Старуха опознает его лучше, чем я. Я и видел-то его пару раз, не больше.
– Тем не менее, сэр, я вынужден настаивать. Нужно, чтобы все было чин по чину.
Между тем доктор ввел в комнату миссис Баббош и бережно усадил на стул. Лицо она прикрывала платком. Сержант промолвил мягко:
– Миссис Баббош, не можете ли вы назвать мне имя официанта, который приносил мистеру Стоунексу обед?
Она отняла от глаз платок и взглянула удивленно:
– Зачем он вам? Его фамилия Перкинс. Эдди Перкинс. Парнишка старого Тома Перкинса.
Сержант Адамс перевел взгляд на своего сотрудника:
– Пойдите с Гарри и приведите его. Констебль проворно удалился.
– Мистер Фиклинг, не хотите ли последовать за доктором Карпентером?
Остин неуверенно встал. Доктор ободряюще ему улыбнулся, и они вместе вышли.
– Простите, сэр, придется попросить вас подождать здесь, – сказал мне сержант.
– Хорошо, – согласился я.
Сержант последовал за Остином и доктором Карпентером, оставив меня и миссис Баббош в общей комнате. К моему удивлению, ждать пришлось больше сорока минут. Вначале мы с миссис Баббош затеяли отрывочную беседу, но вскоре исчерпали все общие для нас темы. Служанка повторяла и повторяла: «Ну кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать?». Я гадал, где может находиться Остин и о чем они толкуют с сержантом Адамсом. Разговор последнего со Слэттери дал мне обильную пищу для размышлений, и в моем мозгу одна странная идея сменяла другую.
Наконец явился сержант и сказал:
– Не соблаговолите ли пройти со мной, сэр?
Я последовал за ним в холл. Когда дверь закрылась, он взял меня за рукав и осторожно произнес:
– Должен предупредить, сэр, вас ждет неприятное зрелище.
В середине небольшой комнаты стоял на коленях доктор, но при моем появлении он поднялся и отошел в сторону. Первое, что я увидел, был лежавший на полу топор; лезвие и топорище покрывали следы крови. Голова трупа была отвернута в сторону. Я обошел вокруг, стараясь не ступать в лужицы и пятна крови. Оказавшись по другую сторону, я поднял взгляд и почувствовал, что вот-вот потеряю сознание. С тех пор я все время старался забыть увиденное, поэтому скажу только, что это было жестоким свидетельством уязвимости нашей тленной оболочки.
– Тот ли это человек, с которым вы простились здесь в половине шестого, сэр? – спросил сержант.
Не решаясь открыть рот, я кивнул.
– Как вы можете быть уверены, сэр, при том что...– Он деликатно оборвал конец фразы.
– Одежда, – с трудом выговорил я. – Я запомнил одежду. Сержант взял меня за рукав и вывел в холл. Я думал, что мы возвращаемся в общую комнату, но он сопроводил меня по коридору и со словами «прошу сюда» впустил в столовую. Затем он закрыл дверь и замер на месте.
Едва мы остались наедине, мне внезапно пришла в голову мысль, от которой я, в своем взвинченном состоянии, разразился смехом. Сержант Адамс, бросив на меня пытливый взгляд, предложил мне сесть. А рассмеялся я оттого, что понял: возможно, я один из подозреваемых. Мне представилась картина: меня держат в этой комнате, и сержант с констеблями час за часом сыплют вопросами, пока я не сломаюсь и не сделаю признание.
– Вы здоровы, сэр?
– Вполне, сержант Адамс. Просто немного расстроен.
– Вполне можно понять, сэр.
Я сел к большому старому столу, а сержант, включив сначала горелку, устроился у другого его конца, спиной к окну:
– Теперь мы одни, сэр, и если вы хотите что-нибудь мне сказать, прошу вас.
Этот вопрос так точно совпал с ходом моих мыслей, что я невольно улыбнулся:
– Вы предлагаете мне признаться? Он не откликнулся улыбкой.
– Я предлагаю рассказать мне все, что может пролить хоть какой-нибудь свет на это печальное дело. К примеру, сэр, меня озадачивает время. Точно ли вы запомнили час, когда вы с мистером Фиклингом покинули этот дом? Не маловато ли оставалось времени для всего, что произошло потом? Вы уверены, что пробыли здесь до половины шестого?
– Абсолютно. Перед уходом у нас был разговор о времени. А почему вы спрашиваете?
– Вы разговаривали о времени, – повторил он.– Не объясните ли подробней?
– Нет, сержант, не думаю. Это просто смешно. Я пережил потрясение и, ей-богу, не расположен отвечать на кучу бессмысленных вопросов.– Сержант сверлил меня невозмутимым взглядом, и, чуть помедлив, я проговорил: – Мы просто обсуждали точность наших часов: сравнивали их с часами в общей комнате, которые спешили. Мистеру Фиклингу непременно хотелось, чтобы мы застали конец вечерни и я послушал игру мистера Слэттери.
Сержант сделал отметку в блокноте.
– Теперь я должен спросить, в каком состоянии были комнаты, которые вы осмотрели? И не бросились ли вам теперь в глаза какие-нибудь перемены?
– Никаких. Насколько я могу судить, раньше все было в том же виде.
– Вероятно, вы хотели сказать, сэр: за исключением того, что в общей комнате наличествуют следы обыска?
– Нет, сержант, я хотел сказать именно то, что сказал; как, впрочем, и всегда. У меня такой принцип: говорить именно то, что думаю, и думать, что говорю. Если вы будете так любезны это запомнить, процедура сведется к минимуму.
Меня раздражало, что он продолжал глядеть на меня с прежней невозмутимостью. Помолчав, он произнес:
– Когда вы прибыли, вы застали комнаты в том же состоянии, что и сейчас, сэр?
– Именно. Если быть абсолютно точным, в этой и общей комнате, а в других я не был, на мой взгляд, ничто не изменилось с тех пор, как я явился к мистеру Стоунексу сегодня без двадцати пять.
– А как же беспорядок в той комнате, выдвинутые ящики, разбросанные бумаги и прочее?
– Повторяю, сержант, то же я застал и в прошлый свой приход.
– И как мистер Стоунекс объяснил этот беспорядок?
– Самым естественным образом. По его словам, он кое-что искал.
– Что?
– Документ.
– Юридическую бумагу? – проворно спросил сержант.
– Нет. Рукописный отчет об убийстве настоятеля Фрита. Сержант нахмурился:
– Чьем убийстве?
Объяснения заняли некоторое время: сержант ничего не слышал об убийстве Фрита и подумал, что речь идет о преступлении, совершенном не так давно.
– Мистер Стоунекс сказал, что перед вашим с мистером Фиклингом приходом открыл ящики и разбросал по полу их содержимое так, как вы видите сейчас?
– Да, пожалуй. Хотя сейчас, пожалуй, беспорядка больше. Нет, не стану утверждать, что прежде беспорядок был такой же.
Он долго писал. Потом произнес внезапно:
– С каких пор вы обитаете у мистера Фиклинга?
– Приехал во вторник вечером.
– Давно вы с ним знакомы?
– Мы дружны больше двух десятков лет.
– Случалось вам бывать здесь у него прежде?
– Нет, – ответил я и нехотя признался: – До прошлого вторника я не виделся с ним двадцать лет.
– Не рассказывал ли он вам о каких-либо своих затруднениях?
– Мистер Фиклинг не говорил мне ничего такого, что могло бы иметь отношение к данному трагическому происшествию.
Сержант продолжал тем же тоном:
– А Слэттери? Его вы давно знаете?
– Мистера Слэттери я впервые в жизни увидел приблизительно за полчаса до того, как встретил вас.– Мой голос прозвучал на удивление сварливо. От этого мне стало казаться, что я лгу. Кроме того, направленность допроса нравилась мне все меньше и меньше.
– Вы ни разу прежде не говорили с ним и не видели его?
– Никогда. – Тут мне вспомнилась фигура, виденная ночью.– То есть... Нет. Никогда.
– Кажется, вы заколебались, сэр?
– Нет, я никогда прежде не встречал мистера Слэттери.
– Не упоминал ли о нем мистер Фиклинг?
– Нет. То есть не припомню, чтобы упоминал. Может, он говорил об органисте, когда я еще не знал, что это его друг.
– Органист? Вы имеете в виду мистера Слэттери?
– Да.
– Мистер Слэттери – помощник органиста.
– В таком случае, полагаю, о нем речь совсем не заходила. Я думал, мистер Слэттери – органист.
– Понятная ошибка, сэр. Мистер Слэттери фактически исполнял обязанности органиста, поскольку старый джентльмен, держатель этой должности, серьезно болел. Однако мистер Слэттери находится на этом посту временно.
– Понятно. Теперь, подумав, я припоминаю: мистер Фиклинг что-то об этом говорил. И сам мистер Слэттери тоже упоминал...
Я осекся. Странная ситуация. Совершенно посторонний человек задает мне вопросы о разговорах между мною и моим другом, и я отвечаю. И причина всего – то, что лежит на полу в комнате напротив. При этом непрошеном воспоминании я спрятал лицо в ладонях.
– Поверить не могу, что кто-то мог такое сотворить. Трудно примириться с тем, что подобное злодеяние возможно.
– Да, сэр, трудно поверить. Один из самых страшных случаев на моей памяти.
– У него остались родственники? Или близкие люди?
– Честно говоря, сэр, я пока не знаю, жив ли кто-нибудь из его родни.
– Должны быть племянники и племянницы. Он упоминал брата и сестру.
– Все это выяснится, наверное, в ближайшие дни, сэр. Наследство будет немалое, и претенденты, разумеется, не заставят себя ждать. А теперь не могу ли я узнать, каким образом вы получили приглашение на чай к мистеру Стоунексу?
Я объяснил, что встретил мистера Стоунекса у задних ворот его дома, куда пришел, чтобы прочесть надпись, имеющую, по-видимому, связь с убийством каноника Бергойна.
– Еще одно убийство, – сухо заметил сержант.– Похоже, в последние несколько дней, сэр, никто ничем другим не интересовался.
– Мы с мистером Стоунексом побеседовали об этой истории, а потом о случае с настоятелем Фритом, и он пригласил меня через пару дней на чай.
Сержант Адамс опустил свой блокнот и воззрился на меня:
– Это несколько удивляет, сэр, ведь старый джентльмен был настоящим затворником.
– Причиной приглашения был наш общий интерес к обстоятельствам смерти Фрита. Старый джентльмен желал ознакомить меня с иной версией этого происшествия.
– Таким образом, приглашение на чай вы получили в среду?
– Верно.
– Знал ли мистер Слэттери, что вы приглашены на сегодня к мистеру Стоунексу?
– Нет, насколько мне известно. Какое это имело к нему отношение? Впрочем, мистер Фиклинг, когда договаривался с ним о встрече после вечерни, мог упомянуть случайно, что мы будем пить чай у мистера Стоунекса.
Сержант долго писал в блокноте, и я наконец не выдержал и спросил:
– А теперь, надеюсь, мне будет позволено удалиться?
– Конечно, сэр. Однако я буду очень благодарен, если вы задержитесь еще на несколько минут.
Я неохотно согласился. Сержант вышел, а я остался ждать. На сей раз он задержался на целых двадцать минут, и, сидя один в почти полной темноте и тишине (из других помещений не доносилось ни звука), я сделал для себя открытие: кто-то все же совершил это злодеяние, и, быть может, меня от него отделяет каких-нибудь несколько минут ходьбы. Я пытался не думать о том, что видел недавно. Зверское преступление прервало размеренный ход моей жизни, и от этого голова у меня кружилась и комната, где я находился, казалась нереальной. Со школьного детства мне не доводилось видеть насильственно пролитой крови. Меня встревожили расспросы сержанта об Остине. Он, несомненно, вел себя странно в последние дни, но у меня не было причин связывать это с убийством. Последнее, судя по всему, повергло его в такой же ужас, что и меня.
Вернувшийся сержант сел и задал вопрос:
– Вы абсолютно уверены, сэр, что, придя к мистеру Стоунексу, застали в общей комнате беспорядок?
– Еще раз, сержант: да, застал.
– Очень хорошо, сэр. Мистер Фиклинг подтверждает, что мистер Стоунекс очень беспокоился по поводу времени. Вы не уловили отчего?
– Понятия не имею.
– Надеюсь, сэр, вы не примете в штыки мой вопрос: не насторожило ли вас что-нибудь в поведении мистера Фиклинга, пока вы у него гостили?
– Я возмущен, сержант. Вы и Фиклингу задавали такие вопросы обо мне?
– Другому джентльмену, сэр, я задавал те вопросы, которых требует от меня служебный долг.
– Все это крайне нелепо. Я отказываюсь отвечать на вопросы, касающиеся моих личных дел. Они не имеют никакого отношения к убийству.
– Понимаю вас, сэр, – отозвался полицейский с раздражающей бесстрастностью. – И последнее. Вы упомянули, что встретились с покойным у задней двери его дома. Это было вчера после полудня, не так ли?
Я кивнул.
– К какому дню относилось приглашение?
– К какому дню?
– Когда я полчаса назад задал вам этот вопрос, вы сказали, сэр, что старый джентльмен пригласил вас на чай «через пару дней». Если ваше знакомство произошло вчера, то к сегодняшнему или к завтрашнему дню первоначально относилось приглашение?
– Ах, вот что. Вы совершенно правы, сержант. Оно относилось к завтрашнему дню, пятнице. Но лотом он перенес встречу.
– Вы не знаете почему?
– Спросите мистера Фиклинга. Это он мне сказал.
– Собственно говоря, я его уже спрашивал. Мне хотелось выяснить, знали вы об этом или нет.
– Если вы уже расспросили мистера Фиклинга, не понимаю, зачем вам обращаться с этим вопросом еще и ко мне.
– Просто я надеюсь, что вдвоем вы вспомните больше.
– Мне не нравится ваша манера сновать от одного из нас к другому и искать разницу в наших показаниях.
– Ничего подобного, сэр. Я давно установил, что если опрашивать свидетелей вместе, они часто упускают детали. Одному, к примеру, дело помнится несколько иначе, чем другому, но он не решается об этом упомянуть, а между тем он может быть прав.
Я встал:
– Если мне придется принести свидетельство на коронерском дознании, я отвечу на все уместные вопросы коронера, а до тех пор не произнесу ни слова. Надеюсь, теперь мне можно уйти?
Полицейский улыбнулся и тоже встал:
– В любое время, когда вам вздумается, сэр. Я не имею не только права задерживать вас против вашей воли, но даже ни малейшего желания. Очень благодарен вам за содействие. Однако вот-вот сюда прибудет майор, и я был бы вам еще более признателен, если бы вы его дождались.
– Где мистер Фиклинг?
– Он любезно согласился подождать майора в другой комнате, сэр.
Я нашел Остина сидящим за столом; лицо его было белей полотна.
– Жуткое дело, – прокомментировал я.
Он промолчал, откинувшись на спинку стула и глядя в потолок.
Назад: ЧЕТВЕРГ, ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
Дальше: ЧЕТВЕРГ, ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР