Спустя некоторое время с улицы донесся шум подъехавшего экипажа. Дверь открылась, и вошли двое мужчин. Один из них был полицейский в форме, другого (на вид ему можно было дать около шестидесяти), плотного и с военной выправкой, отличали багровый цвет лица, глаза слегка навыкате и большие седые усы. Заслышав стук колес, пришел из холла и сержант.

– Ага, Адамс! – пророкотал новоприбывший.

Они обменялись рукопожатием, Адамс вполголоса что-то произнес, и крупный мужчина бросил на нас взгляд искоса. Затем, обратившись к нам, он представился:

– Я майор Антробус, суперинтендент. Мне страшно неловко, что мы доставили вам столько неудобств, джентльмены. Но нельзя ли попросить вас еще чуть-чуть подождать?

Мы с Остином выразили готовность, и майор с сержантом поспешно вышли. Я вынул часы. Они показывали половину девятого. Я удивился, как много прошло времени, и подумал, что должен был уже проголодаться, однако есть мне ничуть не хотелось.

Я краснею, записывая эти строки, однако могу быть вполне откровенен, поскольку к тому времени, когда кому-нибудь попадет в руки данный рассказ, я буду уже покойником. Постыдная правда заключается в том, что, сидя там, я поймал себя на мыслях о манускрипте и о своем страстном желании поскорее вернуться в библиотеку и прочитать его. И как только я додумался до такого – прикарманить находку; мне с трудом верилось, что меня хотя бы на минуту посетила столь безумная идея. Вставшая передо мной проблема заключалась в том, как отвечать, когда доктор Локард спросит, где и каким образом я нашел манускрипт, – а такой вопрос непременно должен был возникнуть. Будет неудобно признаваться, что я пренебрег его советом; кроме того, чтобы не навлечь на его голову неприятности, не следовало выдавать Куитрегарда, благодаря которому я сделал эту находку.

Остин не поднимал глаз от пола. О чем он думал? Молчание становилось все более неловким. Наконец я нарушил тишину:

– Трудно поверить, что еще недавно он был жив. Грозное предостережение всем нам. Среди кипенья жизни...

– Попридержи язык, – рявкнул Остин.

Ясно было, что сегодняшние события потрясли его, во всяком случае, не меньше, чем меня. Через двадцать минут дверь открылась и в комнату вошел майор с сержантом и доктором Карпентером.

– Это не может быть правдой, – говорил майор.– По вашим собственным словам, вы не в состоянии судить определенно.

– Нет, но это кажется вероятным, – отвечал молодой доктор.

– Вероятным? Это в высшей степени неправдоподобно. Более того, совершенно невозможно. Четыре часа назад он был в этой комнате и разливал чай.– Он отвернулся от доктора, словно ставя на нем крест, и обратился к нам с Остином: – Мне очень жаль, что вы потеряли так много времени, джентльмены; теперь постараюсь зря вас не задерживать. Я понимаю, что вы находитесь здесь с половины седьмого и участвовали в опознании тела – одно из самых неприятных зрелищ, с какими я сталкивался за долгое время службы. А кроме того, вам обоим пришлось отвечать на множество вопросов?

– Верно, – подтвердил я. – Но я охотно исполню то, что считаю своей общественной обязанностью. Уверен, ваш подчиненный руководствовался благими побуждениями.

– Мы очень благодарны вам, сэр, – отозвался майор. Затем он заговорил с пожилой служанкой:

– Итак, миссис Баббош, по словам сержанта, вы утверждаете, что появились у парадной двери чуть раньше шести и не смогли попасть в дом. Кто-нибудь видел, как вы пришли и обнаружили, что дверь заперта?

Лицо старой женщины вытянулось от испуга.

– Не знаю, сэр.

– Никто не может подтвердить, что мистер Стоунекс не отозвался на стук и не впустил вас в дом, как делал каждый раз в шесть вечера на протяжении двадцати пяти лет?

– Как бы он смог, сэр? Бедный джентльмен лежал в той комнате мертвый.

– А вот это нам еще предстоит выяснить, почтеннейшая. – Майор, полуобернувшись, улыбнулся нам с Остином.– Лежал ли он мертвый в ту минуту, когда вы подошли к двери? Или он открыл дверь вам и вашему сообщнику?

Миссис Баббош тревожно оглядела всех присутствующих.

– Ну, давайте же, почтеннейшая. Поберегите мое время. Меня вызвали сюда с небольшого семейного торжества. Послезавтра, черт возьми, рождественский сочельник. Я намерен разобраться с этим делом до праздников. Выкладывайте все начистоту. Что вам известно об убийстве? Есть ли у вас сыновья, внуки, племянники? Нет ли в вашем семействе молодого человека, которому до зарезу нужны деньги?

Обернувшись, майор многозначительно посмотрел на нас с Остином, словно желая сказать: «Вот-вот я доберусь до истины».

– У нас ни у кого нет денег, сэр. Но ни одному из моей родни даже в голову не придет совершить такое злодеяние.

– Ах, так? Могу вам обещать, что мы самым тщательным образом проверим каждого мужчину, состоящего с вами в родстве. Самым тщательным образом.

– Никаких дурных дел за ними вы не найдете. Разве что брата, Джима, однажды судили за браконьерство. Но только один раз. Он два года просидел в тюрьме.

– Ага! – воскликнул майор. – Вот мы и докопались до сути. Похоже, ваш брат применил силу, пытаясь бежать? Потому он и получил такой большой срок?

– Нет, сэр. Просто судья был в дружбе с джентльменом, во владениях которого поймали моего брата. Вот и засудил его на всю катушку.

– Озлобленный и закоренелый преступник! И где же он находится, этот ваш брат, почтеннейшая?

– На кладбище, сэр. Его уже десять лет как похоронили. Улыбка сползла с лица майора.

– Все это будет расследовано, обещаю вам. Но факт остается фактом: вам нечем доказать, что в шесть часов вы не входили в дом.

Я гадал, в чем состояла окольная стратегия майора, поскольку гипотеза, будто миссис Баббош с сообщником в шесть часов побывала в доме, вызывала множество возражений: прежде всего, на преступление оставалось слишком мало времени. Та же мысль, видимо, посетила и сержанта, так как он отозвал своего начальника в сторону, и они несколько минут шептались.

Затем майор обратился к нам:

– Как я понял, джентльмены, в половине шестого, когда вы уходили, раздался стук в парадную дверь и покойник объяснил, что это официант, Перкинс, принес пиво?

– Да, верно, – сказал я.

Майор круто повернулся и наставил палец на миссис Баббош:

– Вам ведь знаком этот Перкинс?

У нее округлились глаза.

– Эдди я знаю с тех пор, когда он был мальчишкой. А еще раньше знала его отца. Только не понимаю, почему вы говорите таким тоном, будто в этом есть что-то худое.

– Попрошу не дерзить, почтеннейшая. Задавая вопрос, я жду прямого, без выкрутасов, ответа. Так что дайте мне простой ответ на простой вопрос.

– Какой вопрос, сэр?

– Приходили вы с Перкинсом сюда в половине шестого?

– Нет, сэр, что вы! И молодой Перкинс наверняка тоже не приходил.

– Вы обвиняете этих джентльменов во лжи? – прервал ее майор.

Она, обернувшись, изумленно воззрилась на нас:

– Нет, сэр, разве можно? Если они говорят, что он приходил, мне сказать нечего, кроме одного: прежде он никогда так не делал. Нет, все равно мне не верится: постучись он вдруг в это время, старый мистер Стоунекс нипочем не отворил бы дверь. Эдди он впускал только в четыре, с обедом. А в другое время открывал только мне.

– Он открывал дверь только вам, – повторил майор.– Выходит, вы практически признаете, что приходили в половине шестого с Перкинсом? Никто другой не получил бы доступа в дом.

– Да не приходила я! Что вы заладили: приходила да приходила. Меня мистер Стоунекс впускал только в семь утра и еще раз в шесть вечера. А в другое время, сколько ни стучись, хоть руки себе отбей, он бы и не подумал открыть. До смерти боялся, что его ограбят.

– Хорошо, теперь идите, – заключил майор.– Пока вы мне больше не нужны. Но только отправляйтесь домой и сидите там.

С рассерженным и испуганным видом старая женщина повернулась к дверям.

– Прежде чем вы уйдете, миссис Баббош, – вмешался сержант, – не повторите ли еще раз для майора, что удивило вас в этой комнате.

– Да весь этот кавардак, – отозвалась она, оглядывая помещение.– В полдень, уходя, я оставила комнату чисто прибранной.

– А чай? – напомнил сержант.

– Этих пирожных я в глаза не видела. И вообще, за все время, что я здесь работаю, ни один гость не был зван к чаю.

Майор удивленно перевел взгляд с миссис Баббош на сержанта.

– Значит, по вашим словам, – мягким тоном подсказал сержант, – мистер Стоунекс не предупредил вас, что ждет гостей на чай? И вы не готовили закуски?

– Вы правы, сэр. Я ни сном ни духом об этом не ведаю.

Сержант посмотрел на начальника. Распорядившись: «Хорошо, можете идти», – тот следил, пока за миссис Баббош не закрылась дверь. Затем он сказал нам с Остином:

– Эта женщина лжет. Дело самое что ни на есть примитивное. Преступники по самой своей природе люди ограниченные. Убийца, вероятно, Перкинс или родственник миссис Баббош, а она впустила его в дом, когда старый Стоунекс открыл ей дверь, как обычно, в шесть.

– Осмелюсь заметить, сэр, – вставил сержант Адамс, – если бы убийца проник в дом так поздно, времени на преступление ему бы не хватило. Я сам получил вызов до половины седьмого, а миссис Баббош должна была еще сходить за мистером Уоттамом, вернуться с ним сюда, и только затем он отправил посланца в полицейский участок.

– Ну, это проще простого. Сообщник все время оставался в доме. Замысел был хитрый: он и эта Баббош договорились, что она поднимет тревогу, пока он будет еще там. Таким образом, он получил в свое распоряжение еще самое малое полчаса. А то и больше. Вы ведь, как я понимаю, вошли внутрь без десяти семь? Сообщник вполне мог задержаться в доме до этого времени, так как – по вашему собственному признанию – вы не позаботились поставить караул у задней двери.

– Это правда, сэр. Я думал, что старому джентльмену сделалось плохо – и не более того. Но пусть я не послал констебля к задней двери, это ничего не меняет: через несколько минут я ее проверил, и она оказалась заперта, так что этим путем выбраться наружу было невозможно.

Майор хмыкнул:

– Хорошо, парадная дверь тоже была заперта, а он тем или иным путем все же скрылся. Вы нашли ключи?

– Мы обыскали тело и весь дом, сэр.

– Ну что ж, поищите еще, сержант. Сержант вышел. Майор покачал головой:

– Вопиющее упущение – не послать тут же человека к задней двери. Не самый лучший пример расследования – а дело-то проще пареной репы.

– Неужели все так ясно? – спросил я.

– Пара пустяков. Грабитель или грабители проникли в хорошо охраняемый дом богатого человека, по слухам хранившего у себя деньги и ценности, убили владельца и перерыли все в поисках поживы. Адамс сделал все, чтобы замутить воду, однако способ запутать дело всегда найдется. Я часто повторяю: искусство расследования состоит в том, чтобы свести кажущуюся сложность к простой истине.– Он с улыбкой обратился ко мне: – К примеру, сержант передал мне, что днем, когда вы пришли сюда на чай, в доме царил хаос, словно после обыска.

– Да, я это говорил.

– Что вы имели в виду: действительно обыск или просто старый джентльмен открыл ящик-другой, пытаясь найти документ, который хотел вам показать? – Не дожидаясь ответа, он повернулся к Остину: – Мистер Фиклинг, если я вас правильно понял, вы описали это как следы небрежного поиска?

Остин кивнул. Я удивленно уставился на него.

– Вы в самом деле настолько расходитесь в своих впечатлениях, джентльмены? – Он обратился ко мне: – Разве вы настаиваете на том, что в прошлый раз застали точно такой же хаос, как и сейчас?

– Полагаю, за каждый предмет я не мог бы поручиться.

– Хорошо. Тогда, очевидно, грабители обыскали дом, добавив беспорядок к уже имевшемуся. Ну вот, мы продвигаемся.– В комнату вошел сержант. Майор резко развернулся к нему: – Ну как, Адамс?

– Не нашел, сэр.

– Завтра с рассветом отправьте лучших полицейских обыскать все углы. Ключи должны быть где-то в доме.

– Осмелюсь заметить, сэр, человек, который это совершил, должен был воспользоваться ключами, чтобы запереть за собой дверь.

Майор кивнул, и сержант продолжил:

– В таком случае они могут оказаться где угодно. Он постарался избавиться от них как можно скорее, ведь это неопровержимая улика.

– Как только рассветет, обыщите задний двор. Если ничего не найдете, велите вашим людям внимательно обследовать ближайший угол собора.

Когда он замолк, раздался стук в парадную дверь, и Адамс впустил в дом двоих полицейских, которые вели молодого человека в наручниках. Взгляд у него был испуганный, одежда порвана, лицо в кровоподтеках.

– Ага! – вскричал майор.– Достославный Перкинс, официант. Откуда на вас эти царапины и синяки?

– Он пытался бежать, сэр, – пояснил один из констеблей.

– В самом деле? При нем что-нибудь нашли?

– Ничего, сэр.

– Деньги? Ключи?

– Нет, сэр.

– Отправляйтесь к нему домой, сержант, и найдите вещи, которые он отсюда украл. И не забудьте поискать те самые ключи.

Сержант кивком простился и поспешил прочь. Майор обратился к задержанному:

– Я так понял, что вы близкий друг миссис Баббош? Официант изумленно разинул рот, и майор рявкнул:

– Вам она знакома – ну же, выкладывайте.

– Кто же не знает тетушку Мег, сэр.

– Что случилось сегодня в половине шестого, когда вы пришли в этот дом?

Молодой человек вспыхнул и опустил глаза:

– Меня здесь не было, сэр. Я прихожу только в четыре. Точно по соборным часам. Старый джентльмен был очень строг насчет этого.

– Мистер Стоунекс велел вам прийти в половине шестого и принести кружку эля.

– Нет, сэр. Не было этого! – Официант был красен как рак и не поднимал взгляда. Он явно говорил неправду, и само его неумение лгать породило во мне подозрение, что он невиновен.

– Вы лжете! – выкрикнул майор. Он указал на нас.– Оба джентльмена знают об этом со слов самого мистера Стоунекса. Кроме того, они слышали, как вы в это время стучались в дверь.

Официант обратил испуганный взгляд к нам:

– Я не понимаю. Это неправда. Не было такого.

– Я с вами еще поговорю об этом. Уведите его в столовую.

– Мне нечего сказать, – воскликнул молодой человек, когда его уводили.

Майор улыбнулся нам с Остином:

– Благодарю вас, джентльмены. Нет нужды вас больше задерживать. Вы можете идти. Очень признателен за помощь.

– Если потребуюсь, вызывайте меня без церемоний, – сказал я.– Я остановился у Фиклинга.

– Как долго вы намерены пробыть в нашем городе?

– Еще два дня. В субботу я уезжаю.

– Боюсь, вам придется участвовать в коронерском дознании. Вам обоим, джентльмены.– Он кивнул Остину.

– Конечно, – отозвался я.– Вы знаете, когда оно состоится?

– Завтра, надеюсь.

– В таком случае, трудностей не возникнет.

После нового обмена любезностями, наслышавшись извинений майора за причиненные неудобства, мы с Остином вышли на улицу. Там я заметил, что Остина трясет, и схватил его под руку.

– Нам нужно поесть, – сказал я.– Уже поздно, у нас давно и маковой росинки во рту не было.– Напротив была гостиница, где мы несколько часов назад пили пиво, но мне не хотелось туда возвращаться. В первую очередь я боялся, что в баре нас подстерегает Слэттери.– В «Дельфин»? – предложил я. Остин молча кивнул.

Вскоре мы расположились в опустевшей столовой. Официант, чей рабочий день уже заканчивался, неохотно согласился принести нам из кухни немного холодного жареного мяса с вареным картофелем.

– Ну и дела, – сделал я банальное замечание, когда молчать дальше стало неловко.

Остин не отозвался, и это меня не удивило: с той самой минуты, когда начался переполох, он явно был не в себе.

– Мне показалось оскорбительным поведение сержанта, – заметил я.– Он, видимо, вообразил, будто один из нас лжет – если не оба. А некоторые его вопросы просто выходили за рамки приличий.

Остин поднял глаза:

– В самом деле? О чем же он хотел узнать?

– Я отказался говорить о вещах, которые не имеют отношения к случившемуся. Ему, судя по всему, не дает покоя то, что несчастный старик Стоунекс поменял дату приглашения. Тебя он тоже об этом спрашивал?

Остин кивнул. Вновь воцарившееся молчание было прервано официантом, который принес две тарелки с засохшими кусками мяса и холодным соусом, а также блюдо с картофелем – покрытым пятнами и чуть теплым.

– Адамс, мне кажется, измыслил какую-то гипотезу: якобы старый джентльмен кого-то ждал.

– Нет резона это обсуждать, – произнес Остин.– Майор прав. На самом деле история самая простая.

– Думаю, он ошибается в том, что миссис Баббош замешана в преступлении.

– Это сделал Перкинс. Старуха, может, помогала ему, а может, нет.

Нет. Но все же насчет пирожных она лжет, как по-твоему?

– Как пить дать.

– Но почему? Что ей за смысл так убого и бесцельно лгать?

– Кто знает? Таких людей трудно постичь. Но это не меняет того факта, что убийство совершил Перкинс.

– Ты уверен?

Остин положил нож и вилку.

– Все очень просто. Когда Стоунекс попросил его принести пиво в половине шестого – чего никогда прежде не делал, – Перкинс понял: этим случаем можно воспользоваться, чтобы его ограбить. Стоунекс впустит его в дом, и никто не будет об этом знать. Как он мог предвидеть, что у Стоунекса будут гости и он им расскажет об официанте с заказом?

Я кивнул:

– Таким образом, преступление было задумано спонтанно?

– План преступления – да, но о самом преступлении он мог размышлять не один месяц. Разумеется, он знал, что хозяина дома придется убрать.

Я содрогнулся:

– Но, Остин, зачем он... Зачем он сделал это таким образом?

– Каким еще образом? – спросил Остин раздраженно.

– Ты видел. В этом-то уж не было необходимости. Он пожал плечами:

– Кто знает? Так ли это важно?

Мы закончили ужин и двинулись домой, почти не разговаривая по дороге. Вернулись мы далеко за полночь и сразу отправились в постели. Долгое время я не мог заснуть. Если бы Перкинс хоть чуть-чуть походил на злодея, на душе у меня было бы спокойней, но согласиться с тем, что юноша, совсем птенец, похожий на моих студентов, мог сделать такое с беззащитным стариком, знакомым ему с детства?.. Видеть брызжущую кровь и наносить один за другим новые удары? А хруст костей, а лопающиеся глаза? Что нужно было делать, чтобы так изуродовать голову, лицо? Трудно поверить. И трудно думать хорошо о человеческом роде. Значит, вот мы каковы: жестокие обезьяны, которые носят одежду, моют и опрыскивают благовониями свои тела?

Я думал о том, как Гамбрилл покончил со своим соперником, сбросив его с крыши собора, как юный Лимбрик, подстрекаемый озлобленной матерью, годами лелеял в душе план отомстить за отца, как он прятал свою ненависть и принимал благодеяния от человека, которого надеялся когда-нибудь убить. А что, если Гамбрилл догадывался о его тайной ненависти и пытался подкупить его своим покровительством?

Но прежде всего я размышлял о манускрипте и досадовал на обстоятельства, отвлекавшие меня, когда нужно было заботиться об одном: как бы кто-нибудь не злоупотребил им в своих интересах, ибо он являлся достоянием истории, а не отдельных людей и даже не общественных институций. И наконец я забылся беспокойной дремотой, изнуряющей более, чем бессонница. К утру мне привиделся самый страшный за всю мою жизнь сон, от которого я пробудился с колотящимся сердцем и покрытым испариной лбом. Это был один из тех кошмаров, которые отбрасывают длинную тень на остаток человеческой жизни, словно какая-то частица мозга опять старается вас в него затянуть.