Часть III

Дождь американский

Глава 6

Синоптик-основатель

Маленького Тома Джефферсона манил пик в предгорьях Голубого хребта. Глядя на эту вершину, он представлял себя всадником, скачущим над бурями.

Гора возвышалась над плато Пидмонт в Виргинии и была хорошо видна с отцовской плантации Шэдуэлл. Том родился там в 1743 году, но детство провел, по большей части, в других местах – сначала на еще одной плантации, расположенной на юге штата, а затем при школе, куда уехал учиться.

Осваивая в восьмидесяти километрах от дома греческий, латынь и французский, юный Джефферсон грезил приключениями, ждущими его в родном Шэдуэлле, землей и морем, воплощавшими его идеал. Главный элемент здешнего ландшафта – Голубой хребет – появился, как и сам мальчик, на разломе европейского и американского континентов. Так же и свойственный этому региону приятный климат породило благодатное совмещение двух глобальных погодных режимов. Холода и бури, распространяющиеся по континенту с великих западных гор, смягчаются на Пидмонте, встречаясь с теплом атлантического течения Гольфстрим. Температуры становятся комфортнее, дожди – ласковее.

Приезжая в Шэдуэлл и живя в отцовском доме на ферме у реки Риванны, подвижный рыжеволосый веснушчатый паренек частенько отправлялся пешком или на лошади примерно за пять километров, к подножию завораживавшей его вершины. До самой высокой точки оставалось еще 264 метра – крутой подъем сквозь густой можжевельник и тонкие слоистые облака, которые на самом пике расступались, открывая взору поистине райское зрелище – далекие серо-голубые горы.

Этот пейзаж столь глубоко погрузил мальчика в «природные движения… в нескончаемом круговороте», что он на всю жизнь проникся страстным интересом к тому, как функционируют растения и почва, животные и атмосфера. Год за годом Джефферсон записывал, когда впервые запел козодой, когда расцвели дикие кизиловые деревья, которые, словно канделябры, озаряли мглистый горный подлесок, – и регистрировал почти каждый дюйм дождя, проливавшегося на него на протяжении более полувека.

Именно здесь, прежде чем стать одним из основателей нации, Джефферсон решил обустроить собственную вотчину, свою «маленькую гору», которую он назвал Монтичелло. «Как же это прекрасно – заглядывать в мастерскую природы, – восхитится он позднее в своем самом задушевном описании этого места, – видеть ее облака, град, снег, дождь, гром, и все это созидается у наших ног!»

В двадцать пять лет Джефферсон начал ровнять вершину горы, чтобы возвести там дом и провести в нем всю жизнь. Неоклассическое здание с куполом вполне соответствовало величественному пейзажу и своему обитателю, так что вскоре поместье Монтичелло стало самой знаменитой частной резиденцией в Америке. Но оно явно не подходило отцу американской независимости, который одновременно задавал тон в развитии архитектуры и сельского хозяйства, науки и изобретательства, поэтому прослыло еще и на редкость неудачно выбранным местом для дома.

В Америке XVIII века никто не строил на такой высоте. Даже восторженный биограф Джефферсона Дюма Мэлоун писал, что его решение поселиться на возвышении, «похоже, бросало вызов здравому смыслу». У Джефферсона были проблемы с водой. Видимо, ослепленный своим детским образом всадника над бурями, он осознал проблему слишком поздно.

Проектируя дом в Монтичелло, Джефферсон опирался на принципы итальянского архитектора XVI века Андреа Палладио. Но пренебрег первым правилом, которым руководствовался в эпоху Возрождения его кумир, выбирая место для виллы: строить у реки, чтобы сочетать красоту воды с ее пользой для повседневной жизни.

На восточной окраине Северной Америки коренные жители селились возле рек по меньшей мере 12 000 лет. В более поздние времена на речных берегах возникли 10 из 13 первых британских колоний. Реки были жизненно необходимы для сообщения, для полива огорода в засуху или для работы мельницы, какую отец Джефферсона построил на Риванне близ поместья Шэдуэлл.

В ту пору всю логику и практические аспекты жизни искажало рабовладение. Когда настало время соорудить в Монтичелло колодец, один нанятый землекоп и бригада рабов сорок шесть дней врубались в горную породу на 20 метров вглубь, чтобы найти воду. На красных глинистых почвах Виргинии обычно приходилось копать менее чем на половину такой глубины.

Но дело заключалось не просто в том, что хозяин не вникал в детали, предоставляя заботиться о них работникам. Джефферсон до такой степени зациклился на создании идеального дома и ландшафта, что просчитывал все элементы – от формы и количества кирпичей на облицовку террас до веса отдельных горошин, вызревающих на огороде. И все же, вкладывая столько сил в усовершенствование Монтичелло, в том числе в реализацию своих представлений об идеальном для человека климате, он никогда не уделял столько же времени размышлениям о том, откуда брать воду. Он считал, что может положиться на дождь.

Отправляясь через Атлантический океан в Новый Свет, первые британские колонисты, исходя из здравого смысла, предполагали, что режим погоды в Северной Америке будет по географической широте соответствовать европейскому. На самом же деле они покидали края с одним из самых мягких климатов в мире ради мест, где он более близок к экстремальным показателям. В Западной Европе климат комфортнее, чем в Соединенных Штатах, во многом благодаря теплу мощного океанического течения, связывающего обе стороны Атлантики в историческом и культурном отношении, – Гольфстрима.

Колонисты ожидали, что на земле, которую они назвали Виргинией, вскоре расцветут те же сельскохозяйственные культуры, что и в Испании и Португалии, – оливковые и апельсиновые деревья, сахар и специи. Вместо этого они сразу же оказались в условиях заключительных, кульминационных лет малого ледникового периода в Северной Америке. Температура падала до самых низких значений в XVII веке, так что река Делавэр и значительная часть Чесапикского залива замерзали. Весенняя пора могла приносить унылые дожди и страшные наводнения, лето – губящую посевы засуху. Высокая смертность и крах многих первоначальных колоний изменили представления европейцев об Америке и ее климате подобно тому, как внезапный паводок разрушает всю любовь к летнему ливню.

Во времена Томаса Джефферсона ведущие ученые Европы пришли к выводу: климат Нового Света так влажен и жалок, что фактически изуродовал животных, растения и людей, обитающих в Америке, породив хилых млекопитающих и скудные нивы, а коренных жителей обезобразив отсутствием волос на теле и лице и «маленькими и слаборазвитыми» половыми органами.

Начало этой «теории вырождения» положил всемирно известный французский ученый Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, которого Чарльз Дарвин впоследствии признал первым, кто стал рассматривать эволюцию «в научном духе». В оказавших сильное влияние книгах Бюффона, которые уже его современники признавали классикой, с содроганием говорилось о промозглой Америке, ее насыщенном миазмами воздухе, бесконечных стоячих болотах, многочисленных наводнениях «ввиду недостатка походящих дренажных канав или водостоков», о столь густой растительности, что ее транспирация «производит огромные количества влажных и ядовитых испарений».

Бюффон полагал, что флора и фауна Америки прорежены и ослаблены «скудным небом и неплодородной землей» – за исключением рептилий и насекомых, процветающих во влажной среде. Еще один якобы исследователь Америки (который, как и Бюффон, ни разу не ступал на этот континент), голландский философ и географ Корнелиус де Паув, писал о ее «гнилых и пагубных водах», над которыми нависают «туманы ядовитых солей». Америка «кишит змеями, ящерицами, рептилиями и мерзкими насекомыми» несуразно больших размеров, вроде лягушек в Луизиане, которые «весят тридцать семь фунтов и мычат, как телята».

Американцев и, в частности, Джефферсона эти метеорологические оскорбления приводили в ярость. Они оспаривали приводимые неточные сведения в студенческих аудиториях и церквях, в романах и научных статьях. Они, как и европейские ученые, с уверенностью полагали, что вырубка лесов и возделывание земель помогут смягчить крайности, характерные для Нового Света. Но Джефферсон был также убежден, что американский климат и без того лучше европейского. Чтобы доказать это Бюффону и всему миру, ему нужны были лишь научные данные – детальные ежедневные записи об осадках и ветрах, температуре и давлении воздуха.

Джефферсон вкладывал средства в дождемеры и флюгеры, термометры, а в итоге и барометр – приобретенный в филадельфийской аптеке Спархока через четыре дня после того, как Континентальный конгресс принял его Декларацию независимости. Проводимые из патриотических побуждений и заносимые в гроссбух цвета слоновой кости под названием «Погодный дневник» дотошные метеорологические наблюдения Джефферсона стали его увлечением на всю жизнь, со времен учебы на кафедре права в Уильямсберге до последних лет в Монтичелло.

Жизненный опыт, приобретенный во Франции, где он работал сначала уполномоченным по торговле от США, а затем послом при дворе в Версале, научил Джефферсона тому, что американские дожди полезнее для здоровья, чем европейские. Опираясь на свои наблюдения за осадками и облачным покровом на двух континентах, он предположил, что в Виргинии больше не только дождей, но и солнечного света, чем в городах вроде Лондона, где холодное небо словно бы прозябает в бесконечной мороси. В Виргинии действительно может лить как из ведра. Но обильные горные дожди освежают землю. Наполняют реки и озера, обеспечивают приток грунтовых вод в колодцы. И зачастую за ними следуют яркое солнце и радуги, которыми Джефферсон так восхищался, когда они пронизывали простор от его удобной точки обзора в Монтичелло до речной долины внизу.

Расчеты Джефферсона были поразительно точны для человека, жившего за двести лет до передовых погодных технологий. Средние осадки в своем регионе он оценивал в 1194 мм в год. Современные метеорологи дают среднее значение на уровне 1168 мм осадков в год, выпадающих в течение примерно 116 дней. В Лондоне большее количество дождливых дней – в среднем 133 – приносит меньшие суммарные осадки – около 838 мм, как и предполагал Джефферсон.

Но понадобится намного больше, чем «Погодный дневник», чтобы убедить графа де Бюффона пересмотреть свою теорию вырождения. Исчерпывающе подробного отчета Джефферсона о климате и природе в его родном штате, доставленного графу в 1785 году, оказалось недостаточно. Не убедило и личное свидетельство, когда позднее в том же году они встретились в Париже, и американский посланник поведал скептически настроенному графу, что европейский олень «мог бы ходить под брюхом у нашего лося».

Наконец Джефферсону удалось решить, быть может, самую сложную в истории задачу по восстановлению имиджа. Чтобы доказать, что североамериканские животные не худосочны, он написал в Нью-Хэмпшир своему другу генералу Джону Салливану, умоляя его найти и убить сохатого в заснеженных северных лесах, а затем отправить скелет, кожу и рога в Париж. Затея была трудоемкой для Салливана и дорогостоящей для Джефферсона. Но это сработало. Получив в качестве доказательства огромное четвероногое животное, Бюффон, по словам Джефферсона, «пообещал в своем следующем томе исправить эти вещи». Но этого так и не случилось, поскольку вскоре граф умер.

История с лосем смакуется во многих биографиях Джефферсона. Но невероятная ирония судьбы во всей эпопее, затеянной Джефферсоном с целью опровергнуть теорию вырождения, связана вовсе не с лесами Нью-Хэмпшира, а с небом над Виргинией.

На протяжении многих лет, пока он кропотливо собирал данные об осадках, чтобы доказать, что Новый Свет не такой уж пасмурный, сырой, влажный, мокрый, неприветливый, топкий, промозглый, ливневый, душный, росистый, моросящий, волглый, туманный, болотистый, Джефферсон, его семья, его посевы и особенно его рабы страдали от засухи.

В Монтичелло синоптику-основателю постоянно не хватало воды, и он мечтал о дожде.

При всей основательности, креативности и яркости, вложенных в Монтичелло – в его тщательно спланированные аллеи, продуманные восьмиугольные залы с куполами, расположенные на склоне лаборатории с фруктовыми, овощными и другими полезными растениями, – Джефферсон слишком уж полагался на осадки, рассчитывая, что они позволят выращивать те сельскохозяйственные культуры и жить той жизнью, что он себе представлял.

Хотя в отношении средних показателей по Виргинии он был совершенно прав, в Монтичелло никакая статистика не спасала. В действительности на протяжении большей части жизни Джефферсона его имение страдало от засух. Ситуация была бы не столь тяжелой, если бы он строил у реки – если бы умел лучше понимать дождь.

Взгромоздившийся на вершине горы колодец Джефферсона даже при глубине 20 метров был особенно восприимчив к засухе. С 1769 по 1797 год хозяин регулярно заносил в свой «Погодный дневник» сведения о том, как функционирует колодец. В шесть из описанных лет он пересыхал. Специалист по истории архитектуры Джек Маклафлин подсчитал, что из этих засушливых лет два года пришлись на брак Джефферсона, пока он не овдовел, «а значит, пятую часть своей замужней жизни Марта Джефферсон не имела у себя дома надежного источника воды».

Джефферсон пытался решить свои проблемы с водой, храня ее в баках. Это самая долговечная технология, связанная с дождем. Такие острова, как Бермуды и Виргинские, до сих пор полагаются на резервуары для сбора и хранения дождевой воды. В более засушливых местах вроде Африки и Австралии этот метод помогает пережить самое пекло. Применяться он начал еще во времена неолита, когда в деревнях Леванта в полы домов встраивались специальные емкости, покрытые водонепроницаемой известковой штукатуркой. Римляне строили такие резервуары по всей империи. Терракотовые трубы переносили дождевую воду с крыш в домашние баки для использования в хозяйстве. Общественные цистерны, похожие на пещеры со сводами, собирали дождевую влагу с холмов по глиняным или бронзовым трубам, а позднее появились большие акведуки, снабжавшие водой города и римские бани.

Джефферсон в своем «Погодном дневнике» вычислял дождевой потенциал кровли – поступающий объем воды в галлонах, площадь крыш, необходимый запас, ожидаемый дневной расход. Он спроектировал четыре кирпичных куба, каждый со стороной в два с половиной метра, для четырех углов террас Монтичелло. Каждый вмещал 3830 галлонов и обеспечивал дом в среднем 600 галлонами пресной воды в день. Он годами добивался их герметичности и, наконец, остановился на римском цементе, завозимом из Европы. Но, хотя современная индустрия сбора дождевой воды использует опыт Джефферсона, эти приспособления так и не сработали.

* * *

В обширной переписке Джефферсона редко упоминаются практические трудности, приносимые засухой его семье или его рабам, которым при пересохшем колодце приходилось таскать воду для дома и висячего сада по крутому склону от ближайшего источника, расположенного на полпути к подножию горы. Больше всего он сетовал в своих письмах на отсутствие дождя для полива полей – а растущие там сельскохозяйственные культуры начинали распространяться по всей молодой стране:

Засуха слишком сильна. С середины октября до середины декабря недостает дождя, чтобы прибить пыль. Несколько дней назад выпал дождик, но последующий холод, наверное, не дал прорасти зерну, посеянному во время засухи. – Из письма Джефферсона Джеймсу Мэдисону, декабрь 1796 года.

Последствия засухи превосходят что-либо известное здесь с 1755 года. В штате не удастся произвести и 10 000 бочек табака. Если в течение недели будут лить обильные дожди, кукуруза на богатых почвах может образовать мелкие початки; на старых полях вся кукуруза потеряна безвозвратно и не даст ни единого початка. Это составляет основную часть наших посевов; корма для скота не будет. Картофель почти весь погиб. – Из письма Джефферсона Альберту Галлатину, август 1806 года.

Мы здесь страдаем – и с собранным урожаем, и с растущим. При низком уровне воды в реке и большом количестве продуктов, завезенных в Милтон в этом году, почти невозможно вывести наши урожаи на рынок… Из-за отсутствия дождя положение совершенно бедственное. – Из письма Джефферсона Джеймсу Монро, май 1811 года.

Мы здесь трудимся в самую сильную на нашей памяти засуху об эту пору. За два месяца дождь всего один раз прибил пыль. Хороший дождь, но это было три недели назад. Кукуруза выросла всего на несколько дюймов в высоту и гибнет. Овса уродится меньше, чем посеяно. Пшеницы суровая зима и насекомые-вредители оставляют нам примерно ²/₃ обычного урожая, так что среди лотерей человеческой жизни, как видите, даже земледелие не более чем рискованная игра. – Из письма Джефферсона Джеймсу Монро, июнь 1813 года.

* * *

Потрясающе изящные, но обычно пустые баки Джефферсона – символы его тщетного стремления распространять семейные фермы на запад и по всем обширным внутренним территориям молодой страны. Джефферсон с почти религиозным трепетом относился к освоению американских земель за пределами Голубого хребта и считал развитие независимых ферм важнейшей задачей, стоящей перед первым поколением граждан США. Самостоятельные фермеры смогли бы укротить дикую природу, построить экономику и демократические принципы нации, превратить американцев в «спокойный, здоровый и независимый» народ.

Джефферсон никогда не жалел, что построил дом на маленькой горе, очаровавшей его в детстве. Несмотря на все тяготы, история сочла такой выбор чрезвычайно оригинальным, производившим впечатление на каждого посетителя при жизни хозяина и в последующие столетия. В 1816 году один из таких посетителей, генеральный прокурор США Ричард Раш, совершил паломничество в Монтичелло, которое он называл своей меккой, чтобы навестить стареющего Джефферсона, давнего друга его отца. Он восхищался тем, что туман никогда не поднимался до вершины горы, где Джефферсон «в гениальности, возвышенности, привычках и радостях своей жизни… чудесным образом вознесся над большинством смертных».

«Если бы это место не называлось Монтичелло, – писал Раш, – я назвал бы его Олимпом, а его обитателя Юпитером».

Это была яркая характеристика. На горе Олимп вратами служили облака. А Юпитер – царь богов в древнеримской мифологии, который одновременно был богом неба, дождя, грома и молний. В качестве творца дождей он звался Юпитер Плювиус.

Джефферсон олицетворял Плювиуса – С каким величием проносимся мы над бурями! Как же это прекрасно – заглядывать в мастерскую природы, видеть ее облака, град, снег, дождь, гром, и все это созидается у наших ног! – но отношения с дождем у него чисто американские. Его дотошные погодные журналы отражают жажду поиска, присущую научному уму – тому самому, который изобрел практичные устройства и выработал столь рациональную философию, что «американскому эксперименту суждено доказать, что люди могут руководствоваться разумом, и только разумом». И все же Джефферсон в определенной степени пренебрегал климатическими реалиями. С той же отвагой, какая побуждает нас осваивать самые влажные районы или обрабатывать землю в самых засушливых, возводить дома на речных поймах или на пути ураганов, он при строительстве дома ориентировался на романтические представления, а не на доступность питьевой воды. Он был уверен, что мелкие землевладельцы покорят дикую природу и построят экономику страны, хотя еще не знал, будет ли им хватать дождей для земледелия. Прошло много лет, но количество осадков оставалось недостаточным.

* * *

На рубеже XIX века большинство американцев все еще жили в пределах восьмидесяти километров от Атлантического океана. В своей инаугурационной речи 1801 года после избрания третьим президентом США Джефферсон предсказывал «растущую нацию, раскинувшуюся по обширной и плодородной земле… быстро продвигающуюся к судьбам, которые взору смертных еще недоступны». Два года спустя он убедил Конгресс одобрить его план финансирования экспедиции до самого «Западного океана».

Когда Джефферсон посылал капитана Мериуэзера Льюиса и Уильяма Кларка исследовать экономический потенциал Запада, его жизнь, воды и земли, он обратил особое внимание на климат. В его директивах подчеркивалось, что руководители экспедиции должны наблюдать и регистрировать «климат, характеризуемый показаниями термометра, соотношением дождливых, облачных и ясных дней, молниями, градом, снегом, льдом, наступлением и отступлением заморозков, ветрами, преобладающими в разное время года, датами, в которые определенные растения пускают и теряют цветы или листву, сроками появления определенных птиц, рептилий или насекомых».

Летом 1804 года Льюис и Кларк взобрались в Небраске на холм, с которого впервые им открылся обзор на травянистый простор, образующий серединную часть Америки. Кларк сделал запись о «бескрайней» и «выжженной» прерии. Семьдесят пять лет спустя даже Уолт Уитмен не смог адекватно описать безлесные, открытые ветрам прерии между Средним Западом и Скалистыми горами: «Нужны новые слова, когда пишешь об этих равнинах и обо всем внутриматериковом Американском Западе, – эпитетов далекий, большой, бескрайний и т. д. недостаточно».

От реки Миссисипи на запад к Скалистым горам и от канадской реки Саскачеван к нынешнему Северному Техасу нескончаемые луговые травы гнулись от беспрестанных порывов ветра. На восточной стороне, где в хороший год могло выпасть 500 мм осадков, пышное разнотравье могло подниматься выше повозки. На западе более жесткие и короткие травы, с трудом пробивающиеся сквозь крупный песок, получали в лучшем случае десять дюймов. В любом случае казалось, что селиться в этом регионе негде. Коренным американцам хорошо жилось на Равнинах – они не зависели от капризного дождя, а следовали за стадами бизонов.

В июле 1804 года Кларк жаловался на «дувший целый день с юга неистовый и сильный ветер, который нагнал облака песка, так что я не смог выполнить свой план, просидев в палатке». В следующем месяце опять же «ветер дул сильно и вздымал пески… в такие облака, что мы почти ничего не видели». Тепловая волна жгла столь яростно, что подвижный черный пес капитана Льюиса, ньюфаундленд по кличке Моряк, упал в изнеможении, не в силах идти дальше.

Всего через несколько лет после Льюиса и Кларка, в 1806 и 1807 годах, молодой офицер с лицом аристократа, Зебулон Монтгомери Пайк-младший, возглавлял экспедицию, которая исследовала южную часть земель Луизианской покупки и нашла истоки реки Ред-Ривер. В его отчете эти края именовались не Великой равниной, а Великой американской пустыней. О поселении здесь вопрос не стоял. Дело было не в индейцах, а в чрезвычайно засушливом климате:

Но здесь бесплодная почва, выжженная и иссушенная восемь месяцев в году, не дает ни влаги, ни питательных веществ, достаточных для произрастания лесов. Эти обширные равнины западного полушария могут со временем приобрести ту же славу, что и песчаные пустыни Африки; ибо я видел на своем пути в различных местах полосы протяженностью во много лиг, где ветер нагнал песка, принимающего все причудливые формы накатывающихся океанских волн, и нет ни клочка растительности… Но с этих необъятных прерий может исходить одно большое преимущество для Соединенных Штатов… Ограничение численности нашего населения в некоторых пределах.

Если предостережение Пайка было недостаточно суровым, то другой армейский офицер, Стивен Гарриман Лонг, десять лет спустя дал еще более мрачный прогноз. В 1821 году Лонг возглавлял первое научное исследование долины реки Платт в Небраске. Экспедиция проходила в таких жестоких условиях, что ему и его людям приходилось резать, жарить и есть собственных лошадей, чтобы выжить. Он охарактеризовал Великие равнины от Небраски до Оклахомы как настолько выжженные, что они «непригодны для освоения и, разумеется, для жизни людей, зависящих от земледелия».

«Путешественник, который в любое время пересечет эти безжизненные пески, думаем, присоединится к нашему пожеланию, чтобы этот регион навсегда остался нетронутым пристанищем коренного охотника, бизона и шакала».

Пожеланиям Пайка и Лонга, выступавших против экспансии, не суждено было сбыться. Потому что в конце 60-х годов XIX века дождь начал поливать равнины, капля за каплей размывая твердую корку. По мере того как земля пропитывалась влагой, обретая новую жизнь, некогда бесплодные пески окрасились в разные цвета – от тусклых пыльных оттенков до сочной зелени. Теперь долгий влажный цикл принес в Великую американскую пустыню осадки выше средних. К 1880-м годам это название фактически исчезло с карт.

Ливни продолжали приходить, год за годом. Потянулись сюда и поселенцы, многие из которых приезжали целыми семьями. Их стали называть «забойщиками», потому что они преображали прерию, буквально врубаясь в ее твердую почву. Их манил не только многообещающий климат, но и дешевая земля, которую предоставляло федеральное правительство, теперь настойчиво продвигавшее идею Джефферсона о нации независимых мелких фермеров.

Годами южные штаты успешно отбивали в Конгрессе предложения стимулировать западных поселенцев. Но выход южан из Союза обеспечил принятие таких льгот. В 1862 году поборники освоения Запада протолкнули первый Гомстед-акт – закон о предоставлении земельных участков из фонда свободных земель. Любой человек, готовый отправиться на Запад, построить там дом и выращивать сельскохозяйственные культуры, мог стать полноправным владельцем 160 акров (одинокие женщины и вдовы имели право на покупку земли по цене 1 доллар 25 центов за акр).

Фермеру с востока США вполне могло хватить 160 акров, но совсем иначе звучала эта цифра для мелких землевладельцев на засушливых равнинах, где из-за скудной природной растительности также было трудно разводить скот. В 1878 году майор Джон Уэсли Пауэлл, отважный однорукий герой Гражданской войны, который возглавлял Геологическую службу США, в своем «Докладе о землях засушливого региона» предупредил Конгресс, что ввиду скудных осадков у мелких фермеров на Западе потребности совсем не такие, как у восточных. Линия, проведенная посередине Северной и Южной Дакоты, Небраски, Канзаса, Оклахомы и Техаса, сотый меридиан, отделяла земли с достаточными для малых ферм осадками – нормой считалось 20 дюймов – от тех, где фермеры должны взамен создавать общины на водоразделах.

На самом деле многие засушливые федеральные земли, скупо выделяемые обнадеженным переселенцам, попросту не обеспечили бы малые фермы. Даже непосредственно по 100-му меридиану, в «Полувлажном регионе», как называл его Пауэлл, фермеры могли процветать несколько лет, но затем сталкивались с «катастрофическими засухами».

Конгрессмены этому не поверили. Предупреждения Пауэлла остались неуслышанными в стране, нацеленной на экспансию. Специалист по истории окружающей среды Дональд Уорстер, выдающийся летописец водной империи Американского Запада, отметил, что конгрессмены из западных штатов в особенности считали идеи Пауэлла радикальными, предполагавшими «слишком много планирования, слишком много регулирования, слишком много общественного контроля. Это не по-американски».

В семидесятые и начале восьмидесятых годов XIX века тысячи поселенцев-гомстедеров ринулись в Дакоту, Небраску, Канзас и другие западные штаты. Они заменили пепельные заросли полыни зелеными кукурузными полями. Добились рекордных цен на продукцию растениеводства. Окрыленные, звали к себе родственников, оставшихся на востоке. Они не знали, что эти дождливые годы – аномалия, чисто случайное метеорологическое совпадение.

Историки всегда указывали, что земля лежала в основе национальной мечты Томаса Джефферсона, которую постепенно, клочок за клочком почвы, осуществляли мелкие фермеры. Но не из-за земли его идея осталась нереализованной. На западе США все дело испортила нехватка дождя.