Глава 6. Тайны Никольской слободы
В отделении царил переполох. Восемь городовых сидели кружком и драили свои револьверы. Асланова не было, и надворный советник отправился его искать. Сунулся к приставу. Тот стоял у зеркала и щипчиками выдергивал волоски из ноздрей. Вот щеголь: все готовятся к бою, а этот…
— Вы Спиридона ищете? — ничуть не смущаясь, спросил поляк. — Он скоро будет.
— Я правильно понял его записку, Северин Янович? Пойдем брать Безшкурного?
— Да, рано-рано, пока слободка спит.
— Вы с нами?
Желязовский наморщил лоб:
— Да я еще не решил… В восемь утра доклад у полицмейстера. Асланов и один справится. Вы вот ему поможете. Не против?
— Для этого и явился.
Тут дверь распахнулась, и без стука вошел Асланов.
— Уже и Алексей Николаевич здесь? — обрадовался он. — Ну, надумали развлечься?
— Да, а то засиделся в последнее время.
Надзиратель довольно хохотнул, бросил в бюро пристава какой-то сверток и кивнул начальнику. Тот осклабился. По виду это была пачка банкнот, завернутая в газету.
— Пойдемте, посмотрим, как там люди.
Оставив хозяина в кабинете, Лыков с Аслановым отправились в стол приводов. Спиридон Федорович был нервически весел, даже насвистывал. Причем не играл роль храбреца, которому все нипочем, даже предстоящий арест шайки убийц. Видно было, что он волнуется, но не боится. Такой тип людей всегда нравился питерцу. С ними в бою спокойнее.
— Что вы узнали?
— Да почти все. Помните трактирщика Дудку?
— Моржа? Да, конечно. Он так быстро что-то выяснил?
— Повезло, — улыбнулся околоточный. — Но ведь везет тем, кто дело знает. Итак, докладываю. У Акима есть в Никольской слободе кум, зовут его Марко Тихоненко. Бандит.
— Самый что ни на есть настоящий? — уточнил Лыков.
— Первоклассный. Голову срежет будь здоров, ежели что.
— Он из хоровода Безшкурного?
— Нет, Тихоненко состоит в шайке Феодосия Пасеки. Это маз той местности, которая в Никольской слободе называется За кладбищем.
— Сколько же там мазов?
— Шесть или семь, считая мазов Поварской слободы. Так вот, как и полагал Аким, о чужих делах никольские громилы говорят охотно. И кум таков. Трактирщик спросил, что нового у Созонта, почему его людишки перестали ходить, обороты роняют. А Марко ответил: им приказано сидеть дома, в город не соваться. Что так? Да благородного какого-то взяли в переплет, надо сбить пену. А? Каково? Чую я, Алексей Николаич, — наш это. Афонасопуло, больше некому. Другие дворяне в городе не погибали.
— Может быть, — согласился надворный советник. — Только как же мы найдем «ивана»? Вы ведь сами говорили, местоположение его притона неизвестно.
— Уже известно, — хитро усмехнулся околоточный. — Я и такую задачу поставил перед Дудкой. Он слово за слово выудил у кума. Там на берегу Русановского рукава мостик есть на курьих ножках. Ведет к Броварскому шоссе. Петровский парк с рестораном «Венеция» направо, а это налево. Саженях в трехстах от мостика на улице без названия стоит хата. Приметная! Дорога там раздваивается, и в хате лавочка, а в заборе калитка. Выкрашена желтой охрой. В калитку надо войти. Внутри флигелек, в нем наш «иван».
— Почему утром идем, почему не сейчас?
— Темно же. Фонарей в слободе нет, местности мы не знаем. Чего горячку пороть? Мужики оголтелые, могут и сдачи отсыпать. А утром проще, все видно.
Лыков подумал и согласился. Спросил только насчет мужиков — сколько их? Есть ли при главаре охрана? Оказалось, что это трактирщик выяснять побоялся.
— На всякий случай я беру девять человек, все с оружием. Вы, Алексей Николаевич, будете десятый. Полицмейстер про вас давеча чудеса рассказывал: что вы уголовных без счету переловили. И что в опасных случаях всегда вас стараются вызвать, даже в Москву и Варшаву. Так это?
— Ну…
— Понятно. Тогда со мной нас одиннадцать. Должны справиться.
Лыков посмотрел на часы — половина первого. Спать не хотелось, он немного нервничал.
— А то идите к себе в номера, мы за вами заедем, — предложил Асланов.
— Когда вас ждать?
— В половине третьего надо уже быть на том берегу. Доехать до перевоза, потом плыть… Минут сорок у вас есть, чтобы поспать.
— А, какой смысл, — махнул рукой надворный советник. — Останусь здесь, двинемся все вместе.
— Тогда я распоряжусь насчет чаю?
— Спасибо, Спиридон Федорович, было бы кстати.
Полицейский катер шел на малых оборотах. Темнота уже рассеялась, но вместо нее появился туман. На реке было холодно и неуютно. Городовые столпились на носу и по бортам. Начальство — Асланов с Лыковым — кое-как втиснулось в рубку. Посудина не была приспособлена для такого количества пассажиров.
Надворному советнику скоро стало невыносимо душно, и он выбрался наружу. Околоточный из вежливости пошел следом. Они ухватились за тонкий леер, и киевлянин начал рассказывать гостю вполголоса:
— Вон, видите, справа? Цепной мост показался. Слева Труханов остров. Видно помещение яхт-клуба, дальше ресторан «Эльдорадо». Строение все хлипкое. Остров заливает по весне, ничего капитального строить нельзя.
— Такой большой остров и пустой?
— Он занят под городские сенокосы. И заливы, заливы внутри. Труханов — он как яблоко, изгрызенное червяком.
Катер свернул в широкую протоку. Слева виднелись деревянные корпуса, а за ними домики с соломенными крышами.
— Это пароходные мастерские, — пояснил околоточный. — И дома ихних рабочих, выстроенные вопреки запрету городской Думы. Но тут все принадлежит Марголину, а он на Думу плевать хотел.
Судно шло теперь между двумя тесно стоящими островами. По левому борту открылась длинная и узкая кишка.
— Вот самый большой залив, называется Старик. Дальше остров кончается, будут Черторой и Русановский рукав. Нам аккурат между ними.
— А что за строения по обеим сторонам гирла?
— Слева дача Марголина, справа ресторан «Босфор». Раки там самые вкусные во всем Киеве…
— А остров по правому борту?
— Ближняя Никольская слобода. А нам надо в дальнюю. Видите, второй мост появился? Это Русановский, деревянный. Продолжение каменного цепного моста. Нам причаливать чуть левее. Прибыли!
Когда приткнулись к суше и бросили сходню, уже совсем рассвело. Туман держался над водой, позади, но впереди его не было. Слобода открылась как на ладони. Грязь и мусор повсюду, будто после урагана или паводка. Но паводок сошел месяц назад. Видимо, местные обыватели считали хаос в порядке вещей…
В глубь слободы вели длинные мостки на столбах. Без них не пройти: канавы отделяли берег от застроенного места. Они были полны водой, топкие берега делали их непроходимыми ни для пешего, ни для конного.
— Тут летом такое зловоние, — пробурчал татарин. — Давно бы эти ямы засыпать…
Мостки наконец кончились. Началась жилая застройка: так же грязно, но хотя бы сухо. И вдруг к отряду бросились со всех сторон собаки. Огромные, злые, они подняли такой лай, что о секретности нечего было и думать. Городовые растерялись и сбились в кучу. Даже Асланов струхнул и полез за револьвером. Но тут Лыков выступил вперед. Он бесстрашно приблизился к вожаку и сказал вполголоса:
— Брысь!
И стая вмиг разбежалась по закоулкам.
Спиридон Федорович ошалело спросил:
— Как вы это сделали?
— Сам не знаю. Просто все собаки меня почему-то боятся.
— Хорошо, что вы с нами пошли…
На маленькой площади отряд разбился на колонны. По три человека двигались справа и слева, остальные шагали посреди улицы. Но теперь собаки лаяли из-за каждого забора. И городовые опять сошлись вместе. Они откровенно жались к Лыкову. В кавалерии такой порядок называется «справа бардачком»…
Никольская слобода еще спала. Только вдалеке слышалось мычание коров и щелчки пастушьего кнута, сухие и короткие, словно шла перестрелка. Возвращались домой несколько женщин в платках — отводили скотину к выгону. Заметив толпу незнакомых мужчин, они замирали. А потом долго с любопытством глядели вслед. Кругом было тихо, так тихо, что нервы уже не выдерживали. Чтобы отвлечься, Лыков глазел по сторонам. Когда еще сюда попадешь? Слобода была велика и не устроена. Много садов, но гораздо больше огородов. Убитая, грязная-прегрязная улица. Домики все в один этаж, невзрачные, кособокие. Коровьи лепешки под ногами, и мусор, мусор всех видов…
Триста саженей полицейские прошли быстрым шагом и скоро увидели развилку и дом перед ней. Лавочка, а сбоку калитка, выкрашенная желтой охрой. Оно! Асланов подбежал к калитке и потянул: заперта изнутри. Ограда была основательная, саженной высоты. Самый молодой из команды приготовился лезть через нее. Но питерец отодвинул его и взялся за полотно. Уперся как следует, потянул. Раздался треск, и калитка вывалилась из проема вместе с петлями.
Асланов одобрительно кивнул и первый шагнул на двор. Сейчас начнется! Есть у «ивана» телохранители или нет? Спит он или снаряжает оружие?
Распахнулась дверь, и выскочил парень в вышиванке. К удивлению Лыкова, Асланов даже не вынул револьвер. Он лишь хмыкнул — и зазвездил парню каблуком прямо в лоб. Откуда киевский надзиратель знает приемы французского бокса?
Но думать над этим было некогда. Ошарашенного парубка скрутили. Спиридон Федорович никому не собирался отдавать пальму первенства. Он смело шел вперед. Ворвался в горницу и рявкнул, не разбирая:
— Руки, чтоб я видел!
С лежанки поднялся заспанный человек:
— А? Чё?
Хрясь — и мужчина полетел к печке. Там на него набросились и ловко надели малые ручные цепочки.
Полицейские набились в комнату и тяжело дышали. Кого еще вязать? Разгоряченные, готовые к свалке, городовые были на нервах. Но, кроме перепуганной бабы, в доме больше никого не оказалось.
Скованного мужика подняли и поставили перед надзирателем. Из носа у него шла кровь, глаза мутные — видимо, он еще не до конца проснулся.
— Безшкурный — это ты?
— Ну…
— Не ну, дурак, а так точно!
После крепкой оплеухи «иван» выпрямился. Теперь он уже пришел в себя и смотрел с ненавистью. Крепкий мужик лет тридцати восьми, с выступающей грудной клеткой, руки в татуировках, одно ухо наполовину отрезано. Приметный типаж.
— Да пошел ты…
Асланов опять замахнулся, но не ударил. Поглядел внимательно на пленника и отвернулся.
— Потом поговорим.
К околоточному подошел один из городовых:
— Спиридон Федорыч, уходить надо. Не ровен час, ребята его прибегут.
— Прибегут, обязательно, — с угрозой сказал из-за спины Асланова Безшкурный.
Но надзиратель только рассмеялся:
— Да ты что? Неужто правда?
— А вот поглядим, как они вас на ремешки резать станут…
Татарин положил руку на плечо подчиненному:
— Ты чего, Горчинский? Этого лупоноса боишься? Пускай приходят. Уже светло. Вот только не придет никто. Какой дурак средь дня полезет на десять револьверов?
Оглянулся на Лыкова и поправился:
— На одиннадцать.
Потом приказал:
— Начинаем обыск. Гацанюк, стань на караул к воротам. Зелло, бегом на причал, арендуй там три пролетки и гони их сюда. Дическуло, тащи понятых.
— Есть, ваше благородие! — бодро ответили повеселевшие городовые. Сыскная работа закипела.
Лыков стоял и смотрел, ни во что не вмешиваясь. Тут всё знали и умели без него.
Когда появились понятые, посреди комнаты уже лежала гора вещей. Муфту из бобра сыщики опознали как похищенную у статской советницы Дынник. А переходный мужской костюм из полубархата люди Созонта сняли с приезжего харьковчанина в конце апреля. Сам турист получил по голове и лежал теперь в Александровской больнице. У окна разбирали часы, их нашлось аж девятнадцать штук. Все были новые, известных фабрик: Перста, Вальтгама, Гризели, Фанера, Жакоти и Мозера. Похоже, бандиты ограбили часовщика, но заявления в полицию об этом не поступало. Загадка.
Вдруг Асланов довольно вскрикнул:
— Есть!
И протянул питерцу книжку в коленкоровой обложке. Это оказался бессрочный паспорт на имя Папа-Афонасопуло.
— Ну вот он и попался, сволочь.
Околоточный сунул документ под нос арестованному. Тот глянул мельком и пожал плечами:
— Не знаю такого.
— Посидишь в кутузке, может, и вспомнишь. Зелло, выводи его во двор. Пора домой возвращаться.
Асланов все успевал. И люди под его командой глядели молодцами. Они уже успокоились: дело сделано, атаман бандитов схвачен. Ясно, что теперь бояться нечего, никто за него не вступится. Из становой квартиры подъехал здешний пристав, посмотреть, как киевляне хозяйничают в его угодьях. Асланов подтрунивал над ним: столько часов упустил, мог бы сам поживиться. Парень оправдывался, что в Дарнице двадцать тыщ народу, а он один. Затем явился какой-то мужик с корзиной, однако увидел полицейских и бросился наутек. За ним погнались, но не поймали. Корзину незнакомцу пришлось бросить, и в ней обнаружили процентные бумаги на предъявителя.
— Какая сумма? — спросил околоточный.
Зелло пересчитал и доложил:
— Две тысячи семьсот рублей.
— Ага, это то, что пропало вчера из квартиры Марцинчика. Веселей, ребята! Потерпевший обещал десять процентов отдать, ежели сыщем. Поделите между собой.
«Ребята» еще больше воодушевились. Безшкурного с конвоем поместили в одну пролетку, отобранные вещи и ценности сложили во вторую, а начальники сели в третью. Колонна медленно двинулась к пристани, оставшиеся сыщики шлепали пешком. В присутствии оказались уже ближе к полудню. Руководство было довольно. Явился сам полицмейстер и благодарил личный состав, участвовавший в аресте. Успех полный, улики налицо, главарь самой опасной банды схвачен. Околоточный отпросился «гульнуть до завтра». Пояснил, что перенервничал и хочет снять напряжение. Звал с собой и надворного советника, но тот не захотел.
Перед тем как уйти, Лыков спросил татарина:
— Спиридон Федорович, откуда вы знаете приемы французского бокса? Ему учат в Киеве?
Асланов в очередной раз удивил надворного советника:
— Я жил два года в Петербурге, там научился.
— Неужели у Лустало? На углу Офицерской и Вознесенского?
Там находилось атлетическое общество Рибопьера, в котором парижанин Лустало преподавал всем желающим французский бокс, он же сават.
— У него, лягушатника.
— И что, достаете ногой до головы противника? У меня никогда не получалось.
— Лустало семь потов согнал, но научил. Шапку сбиваю!
Везучий надзиратель ушел в загул. Созонта Безшкурного поместили покамест в том же Старокиевском участке, на втором этаже. А Лыков задумался. Чем себя занять? Скучно в чужом городе. К жене хочется, к детям. Тут все ясно, можно бы и уезжать, но надо дождаться передачи дела следователю. Получить копию акта дознания и уже с ней возвращаться. Акт за полчаса не появится: нужно опросить потерпевших, предъявить им для опознания вещи, попробовать разговорить арестованных. Парнишка в вышиванке, которому досталось в лоб, не похож на умника. Если «иван» — крепкий орех и сразу не расколется, мальчишку можно запугать. Вот и свидетель. Неделя уйдет в лучшем случае. А он, Лыков, пока соберет материал на домостроительное общество. Слов одного Прозумента недостаточно, нужны еще доказательства опасной игры зятя.
Подтверждение своим мыслям сыщик вскоре получил на подъезде присутственных мест. Он встретился там нос к носу с Подгайным. Михаил Онуфриевич взял питерца под локоть и заговорщицки спросил:
— Слышали уже?
— Что именно?
— Меринг-то тю-тю. В столицу укатил. И Софью с собой взял.
— Поехал с тестем объясняться? — предположил надворный советник.
— Как дважды два. Ваш приезд его подтолкнул. Глядите, Алексей Николаевич. Не вышло бы боком.
— Кому, мне?
— Не мне же.
— Плевал я на вашего астронома.
— Ну-ну…
Весть была неприятная. Зять намерен жаловаться, это ясно. Вот, приехал ревизор, задает вопросы, репутация страдает… Ночная кукушка дневную перекукует. На всякий случай надо запастись свидетельскими показаниями почтенных людей, лучше под роспись. Придется побеспокоить Прозумента.
Сыщик отправился на Подол. Старик подрядчик жил в двухэтажном особняке на Спасской улице, недалеко от Александровской площади. Место шумное: в двух шагах Толкучий рынок, Контрактовый дом, биржа извозчиков, фонтан с грязной водой, которая в народе почему-то считается целебной… Разительное отличие от казовой части Киева. Близость Днепра добавляет шума и суеты.
Лыков нажал кнопку воздушного звонка. Дверь быстро распахнулась, и высунулся юноша в студенческой тужурке, курчавый, с умненьким лицом. Изя!
— Вы к кому?
— Здравствуйте, Израиль Львович. А Лев Моисеевич у себя?
— Он на месте. Как вас представить?
— Лыков.
— Следуйте за мной, пожалуйста.
Они поднялись на второй этаж и оказались в маленьком кабинете. Прозумент сидел со счетами в руках и гонял костяшки, занося полученные цифры в ведомость. Очки на носу делали его похожим на ученого раввина.
— Папа, к тебе.
— А, господин чиновник особенных поручений. Вам таки опять понадобился старый жид?
— Папа!
— Изя! Иди лучше приготовь нам русского чая. Господин Лыков из Петербурга, он не станет пить что попало.
Когда студент вышел, хозяин спросил, пытливо глядя на гостя:
— Скажите мне сначала вот что, Алексей Николаевич. Имение Нефедьевка в Костромской губернии принадлежит Лыковым-Нефедьевым. Это случайно не ваше?
— Нет, но моих сыновей. Я просто Лыков и числюсь там опекуном. А у них двойная фамилия и права на имение. Когда станут совершеннолетними. А что?
— Вы продаете сюда свой лес?
Сыщик терпеливо пояснил:
— Я жуликов ловлю. А лесом торгует мой управляющий Титус.
— Таки сведите меня с ним. Я буду ваш комиссионер на всем юге.
Увидев сомнение на лице Лыкова, старик хлопнул себя ладонями по коленям:
— Соглашайтесь. Можете спросить кого угодно: старый Прозумент не обманет. Да, я хочу свой процент. Но заработаю его, а не украду у вас. Надо жить с оборота!
— Лев Моисеевич, я напишу Титусу, он с вами свяжется через телеграф. Дайте мне адрес.
— Вот он: Киев, центральный почтамт, «Подряд». Я оплачу ему телеграммы.
— Не надо, это обычные деловые расходы, они предусмотрены в бюджете. Мы уже продаем лес в шахты Донбасса. А вот в генерал-губернаторство — нет.
— Нам будет о чем с ним поговорить, — обрадовался старик. — Ну а теперь я вас слушаю.
— Меринг уехал в Петербург, вместе с женой.
— Знаю.
— Вот как? Кофейня Семадени уже разнесла эту весть?
— Таки да.
— Михаил Федорович явно хочет оправдаться перед тестем. Мне нужны цифры и факты, чтобы перебить его слова. Это в ваших интересах.
— Ну, тут бы я поспорил… Ссориться с Мерингом мне не с руки.
— Почему, Лев Моисеевич? Он должен вам денег и не отдаст их по-хорошему. Чем быстрее выяснится, что Витте не поддерживает своего родственника, тем быстрее наступит его банкротство. Вы хоть что-то получите от ликвидации имущества.
— Ах, господин чиновник особенных поручений! Я…
Тут в дверь постучали, и вошел сын с подносом. На нем стояли два стакана чая в серебряных подстаканниках и хрустальная сахарница.
— Спасибо, Изя. А теперь выйди, у нас секретный разговор.
Студент безропотно удалился, но бросил на отца беспокойный взгляд.
— Он все боится, что я по стариковской глупости во что-нибудь вляпаюсь, — пояснил хозяин гостю. — Что я рамолик. Вы знаете это слово?
— Да. Сын любит вас, что же тут плохого?
— Я и не говорю, что это плохо. Ведь все для него. Гроб, что ли, банкнотами оклеивать? Капитал ему оставлю. Я тоже его люблю, наверное даже больше, чем он меня. Но это всегда бывает с молодыми: им некогда думать о стариках, столько более важных дел у молодых… Так вот. За Меринга вступятся все Гудим-Левковичи, сколько их ни есть в Киеве. Зачем мне такие могущественные враги?
— Гудим-Левковичи? Я видел мельком одного, правителя канцелярии губернатора. Еще, говорят, есть банкир.
— Есть. А также другие Гудимы: спиртозаводчик, член Окружного суда, предводитель дворянства… И все они заодно.
— Чем им так нравится Михаил Федорович?
— Гудимы входят в состав акционеров домостроительного общества.
— Ну так оно скоро лопнет! — воскликнул сыщик.
— Когда лопнет, тогда эти надутые индюки и поймут. А до той поры… У меня сын студент. Мало ли что? Потом, есть еще богач Марголин, он тоже обидится за Меринга.
— А богач Бродский? Он станет на вашу сторону в случае чего.
Прозумент задумался.
— Марголин уже, считай, упустил домостроительное общество, — сказал он с расстановкой. — Упустил. А у него есть одна черта характера: он умеет договариваться. Это значит что?
— Что?
— Ай, вот что: они с Бродским ударят по рукам. Чуть раньше или чуть позже, но Давид Симхович помирится со Львом Израилевичем. Хотите, поклянусь еврейским богом, что так и будет?
— Мне-то все равно. Я сделаю дело и вернусь в Петербург. Вот вам тут жить.
— Ай, вы не правы. Только кажется, что Киев от Петербурга далеко. Эти люди могут навредить вам и в столице.
— Да будет вам, Лев Моисеевич. Кто, Меринг станет мне вредить? Ему сейчас не об этом надо думать, а о своей шкуре.
— Меринг — мелкий а-ван-тю-рист… — Старику явно нравилось это слово. — А-ван-тю-рист, и скоро это всем станет понятно. Но пока у него сильные заступники. Трепов потакает. А он в Петербурге на хорошем счету и еще сделает карьеру, вот увидите. Да… Что же мне делать?
— Все просто, Лев Моисеевич. Помогите мне советом, сведениями, бумаг каких-нибудь дайте с собой. Анонимно. Знаете это слово? Обещаю никому не называть ваше имя.
— Так да, так я могу, — обрадовался старик. — Заметьте: верю вам на слово.
— Конечно, поскольку хотите стать комиссионером при моем лесе, — съязвил сыщик.
— И это тоже.
Прозумент выложил на стол какие-то документы. Лыков взял их в руки: отчет строительного отделения.
— Свежие? Интересно.
— Вот особенно грустные цифры, Алексей Николаевич, — старик ткнул в бумагу желтым пальцем.
Отделение сообщало городской управе, сколько оно выдало разрешений на строительство домов в 1900 году. Цифры были такие: пять на одноэтажные дома, двадцать два на двухэтажные, двадцать восемь на трехэтажные, пятьдесят шесть на четырех— и девять на пятиэтажные соответственно. Заложены два шестиэтажных дома: на Николаевской площади в усадьбе Гинсбурга и на Прорезной улице в усадьбе бывшей Тарновского, а теперь Барского. Всего только май месяц, но других заявок не предвидится вследствие общего безденежья. В конце справки было указано: количество разрешений уменьшилось в четыре раза по сравнению с предыдущим 1899 годом.
— В четыре раза! — поразился сыщик. — А Подгайный пел мне, что все хорошо.
— Дурные, очень дурные цифры, — прокомментировал хозяин. — Мы собирались сегодня в ресторане Стамати.
— Кто это мы?
— Мы — это люди, которые тащат на себе жилищное строительство в Киеве. Из подрядчиков были Гинсбург, Кучров, Алешин и я. Из кирпичников: Бернер, Михельсон, Рихтер и Арешников. Судили и рядили, как у вас, у русских, говорят. Что делать? Все несут убытки. Меринг набрал подрядов, раздал их нам, а теперь катится в пропасть.
— И к чему пришли?
— Решили просить Бродского, чтобы он выручил нас всех. А именно подал в суд на банкротство Киевского акционерного домостроительного общества.
— Но вы и сами можете это сделать, — удивился сыщик.
— Можем, — подтвердил Прозумент. — И давно бы сделали, но никто не хочет ссориться с самим Марголиным. А тут еще Гудим-Левковичи — им ничего не стоит натравить на нас Трепова. Говорят, дочка губернатора собралась за кого-то из них замуж. Нет, нам, евреям, лучше сидеть тихо.
— Бродский тоже еврей.
— Да, но какой! Коммерции советник, совладелец Александровского общества сахарных заводов. Вы знаете, что это такое?
— Самое большое в России по фабрикации сахара.
— Вот! Тринадцать заводов. На них изготовляют четверть всего русского сахара. Четверть, представляете?
— Лев Моисеевич, мне пора идти, — стал собираться Лыков. — Я могу взять с собой эти бумаги?
— Берите.
— Мне еще понадобится ваша переписка с Мерингом по вопросу долга.
— Зачем? Показать ее Витте?
— Да. Ведь зять сейчас поет ему сладкую песню, что все хорошо и беспокоиться не о чем.
— Но вы только что обещали мне а-но-ним-ность.
— Обещал. А теперь думаю, что вам надо перестать бояться. Меринг заигрался, пора его остановить.
Прозумент неожиданно легко согласился. Видимо, возможное участие Бродского придало ему уверенности.
— Хорошо. Я сделаю заверенные копии к следующей встрече. Договоры подряда, акты приема-передачи работ, расчетные ведомости…
— И хотя бы одно письмо самого Меринга. Такое, где он объясняет, что не может заплатить в срок.
Прозумент кивнул:
— Будет, и не одно.
— Еще просьба. Долгов Меринга перед вами может оказаться недостаточно. Я хочу поговорить с кирпичниками, которым КАДО тоже не платит. К кому лучше обратиться?
— К Арешникову, — без раздумий ответил старик. — Это серьезный деловик, один из первых по оборотам. Он арендатор Лаврского завода.
— В Лавре тоже делают кирпич?
— В больших количествах. Их кирпич по качеству лучший в городе.
— И что, монахи обжигают глину? — не поверил сыщик.
— Ай, какие монахи? Обычный завод, как все. Только деньги на него дала Лавра. И контора находится на ее земле, в Зверинце.
— В каком зверинце? В Киеве есть зоологический парк?
— Зверинец — это место за Печерском, край города. Там людей почти что нету. Маленькая слободка.
— Но почему Зверинец?
— Откуда я знаю? — пожал плечами старик.
— Значит, Арешников — крупный производитель кирпича? Тогда мне надо с ним познакомиться.
— Он, кстати, сегодня про вас спрашивал.
— Вот как? В связи с чем?
— Ну, не именно про вас, а вообще про ревизора, которого сюда прислал Витте. Вы, Алексей Николаевич, знаменитость в кофейне Семадени. Никто, кроме меня, вас в глаза не видел, но слышали о ревизоре все.
— А спросил один Арешников… Расскажите мне про него. Что он за человек?
— Основательный, — категорично заявил Прозумент. — На заводе порядок. Качество дай бог каждому. А еще Яков Ильич мне однажды помог, хотя я до сих пор не понимаю, как он это сделал.
— Кирпичник помог подрядчику? Это чем же? Срок поставки не нарушил?
— Смешно вам, а у нас тут разное случается. Помог он мне не как подрядчику, а как домовладельцу. У меня, видите ли, есть доходный дом на Нижне-Владимирской улице. Новый, на шестьдесят квартир. Выстроил я его два года назад и тогда еще не понимал, как правильно с него выгоду получать. И по незнанию сдал весь дом управляющему в арендное содержание, целиком. Некогда было самому искать жильцов, торговаться с ними, выслушивать их глупые требования… А тут один раз сдал и сиди, получай доход. Так мне тогда казалось.
— Я догадался, — подхватил надворный советник. — На максимальный срок сдали? Ох, зря.
— Не сообразил, — развел руками Лев Моисеевич. — Никогда у меня прежде не было домов для сдачи внаем. Я и подумал, что все просто. А вот не просто оказалось.
Это был новый бич домовладельцев. Впервые проблема обрисовалась в Петербурге, а потом пошла по всем крупным городам. Максимальный срок сдачи недвижимости в аренду по закону — двенадцать лет. И многие собственники так и поступали. Вручали свое имущество управляющим, а некоторые даже старшим дворникам. Те быстро поняли свой профит. Арендная плата оговорена на двенадцать лет вперед. А цены, по которым сдаются квартиры, вдруг стали расти и расти. Разницу дворник кладет себе в карман, выкручивает руки жильцам, раз в полгода повышает плату. Не хочешь — иди вон, других найдем. А тот, кто построил дом, вложил в него свои деньги, получает малый доход, который не меняется все двенадцать лет. Сделать ничего нельзя: договор аренды заключен в соответствии с законом.
— Когда вы поняли, что вас обворовывают?
— Через шесть месяцев, когда узнал случайно, что плату управляющий повысил сразу втрое. Ай, нехороший он человек! Мне давал с квартиры двести рублей, а себе брал пятьсот пятьдесят. Мой дом, я его строил, затратил капитал, ночей не спал, переживал, отказывал себе во всем. А теперь Мовша Ивантер забирает доход. Палец о палец не ударив и ни копейки не вложив. Как так? И ничего нельзя изменить, я сам подписал договор. На двенадцать лет! Ай, старый дурак…
— Что вы предприняли?
— Сначала говорил с Мовшей, взывал к его совести. Но он только смеялся. Я нанял адвоката, хотя очень не люблю людей этой профессии. Тот выманил у меня много денег лишь за то, чтобы объявить, что судиться бесполезно. И тут я случайно рассказал о своей беде Якову Ильичу. В той же кофейне, к слову. Пожаловался на Мовшу Ивантера. Арешников предложил: я тебе помогу с этим прощелыгой, но ты за это станешь брать мой кирпич. При равной цене с другими. Почему бы нет? Качество отличное, завод близко. Знаете, сейчас большую часть кирпича делают не в Киеве. В шестидесяти верстах вниз по течению есть местечко Триполье. А еще ниже Ржищев. Вот между ними сейчас много заводов. Там правый высокий берег — из синих глин. Очень хорошие глины! И кирпич везут оттуда. Арешникову каким-то образом удается выпекать свой кирпич не хуже ржищевского. Не понимаю как, но не хуже.
— И что с Ивантером? Помог вам лаврский арендатор?
— Помог. Загадка, что он сказал прощелыге, какие слова нашел. Я, видимо, таких слов не знаю. Но Мовша добровольно расторг договор аренды и ушел из моего дома. Теперь сдачей квартир в нем я занимаюсь сам. И шишки мои, и пряники, вот.
— Где мне найти Арешникова?
— В два часа у Семадени, а в обычное время в заводе.
— В Зверинце?
— Нет, там только контора. Сам завод стоит на правом берегу Лыбеди, ниже завода Бернера.
Сыщик простился с подрядчиком и вышел на улицу. Он впервые оказался на Подоле, хотелось пройтись и поглядеть на это особенное место. Но при нем были бумаги, особо не разгуляешься. Алексей Николаевич дошел по Набережно-Крещатикской до памятника Магдебургскому праву. Вверх по круче копошились мастеровые, строили фуникулер. От суеты на пристанях у Лыкова зарябило в глазах. Он вернулся к станции железной дороги и на трамвае поднялся наверх. Один тарифный участок стоит в Киеве четыре копейки, до Фундуклеевской с питерца взяли восемь.
Он поднялся в номер, бросил там бумаги и спустился в буфет перекусить. Голова надворного советника была занята: он обдумывал услышанное. Арендатор кирпичного завода убедил управляющего дома расторгнуть выгодный для него договор аренды. Это как? Пришли с завода суровые мужики, перемазанные синей глиной, и предложили съехать? И управляющий не вызвал полицию, а действительно съехал? Тому лишь одно объяснение — что с таким арендатором лучше не шутить.
Лыков уже слышал о подобном случае. Не один Прозумент стал жертвой ловкачей. В Петербурге на Третьей Рождественской улице построили новый дом. Хозяин его, отставной таможенный чиновник, решил, что вот оно, счастье. Но возиться с жильцами ему тоже не хотелось, и он нанял управляющего. На восемь лет вперед. А тот резко взвинтил цены и всю выручку спокойно клал себе в карман, в полном соответствии с арендным договором. Хозяин спохватился, но поделать ничего не мог, пока участковый пристав не посоветовал ему обратиться к некоему Пашке Арнауту. Тот вызвал дельца на разговор и показал ему нож. И не просто показал, а еще и чиркнул по шее. Делец побежал в участок и вышел оттуда ни с чем. Сунулся в градоначальство, но там пристав уже поработал, и результат был тот же. Полицейские решили проучить наглеца и отказали ему в защите. Управляющий подумал-подумал да и сбежал по-хорошему…
Но там был известный маз, главарь шайки налетчиков. Иногда, до поры до времени, полиция таких терпит. Нужен волк в лесу, иначе зайцы совсем распояшутся. А здесь арендатор завода, принадлежащего самой Лавре. Не монах, но все равно где-то возле Бога ходит.
Решив расспросить о странном арендаторе здешних сыщиков, Алексей Николаевич отправился на Большую Житомирскую. Пора было снимать с Созонта Безшкурного первый допрос.
В сыскной части Лыкова ожидала неприятная новость: Асланов уже допросил арестованного. Конечно, имел полное право, поскольку вчера два сыщика не обговорили между собой этот момент. Однако этика обязывала надзирателя дождаться питерца. Брали вместе, и потрошить надо сообща. Но, видать, в Киеве так не принято.
Спиридон Федорович сделал дело и уже куда-то убежал. Лыкову пришлось спускаться на второй этаж и самому брать «ивана» для повторной беседы. Он предъявил помощнику пристава Старокиевского участка свой открытый лист за подписью Сипягина. Тот обязывал всех чинов МВД оказывать надворному советнику Лыкову полное содействие. Увидев подпись самого министра, чиновник изменился в лице и не знал, как ублажить столичного гостя.
Когда уголовного привели, тот не скрыл удивления:
— Ваше высокоблагородие, нешто я такая большая птица? Серому барину все рассказал. Теперь еще и вы. Об чем говорить будем?
— Как ты Папа-Афонасопуло убивал.
— Ни папы у меня нет, ни мамы. И говорить мне, стало быть, нечего, — попытался отшутиться грантовщик.
— Но паспорт у тебя же нашли.
— Не знаю, откудова он взялся. Может, кто принес? Или борзые сами бирку подбросили, чтобы на Созонта чужой грех повесить?
Лыков слышал такие разговоры сотни раз. Кто из опытных арестантов сразу признается? Но тут было что-то особенное. Безшкурный попался с поличным, обыск дал на него много материала. Каторги уж никак не миновать. А он спокоен, балагурит, подмигивает. В чем дело? Дважды за свою службу сыщик сталкивался с подобным поведением. Оба раза подследственные купили в тюрьме заговоры от суда. Это глупое суеверие особенно распространено среди воров. Даже бывалые «красные» верят в подобную ерунду. Приобрел бумажку с абракадаброй и считает, что теперь кум королю. Но Безшкурный еще не был в тюрьме! Его сразу изолировали от других, посадив в одиночку съезжего дома.
— Ты что, Созонт, заговор от суда купил? — как бы невзначай поинтересовался Лыков.
— Не, чепуха это, для дураков.
— А чего тогда смеешься?
— Да есть причина, — загадочно ответил «иван».
— Поделись.
— А вы сами догадайтесь.
— Не знаю, честное слово. Может, Асланов тебе облегчение посулил?
— Ха! Кто же верит вашим посулам?
— Ну хоть намекни.
— Намекаю: год-то какой…
— Какой? — удивился сыщик. — Високосный. Все жалуются, что тяжелый. В Касьянов год худой приплод — слышал?
— Он не просто високосный. От сотворения мира семь тысяч четыреста восьмой. А от рождества Христова тысяча девятисотый. Первый год нового века! В такой что ни сделай, все с рук сойдет. Старинная примета, воровская. Раз в сто лет сбывается, — самодовольно пояснил арестант.
Лыков с трудом скрыл радость. На эту удочку «ивана» можно ловить. Сыщик, конечно, тоже знал такую примету. Но следующий век начнется лишь в будущем году. Малограмотный бандит спутал конец столетия с началом и решил, что останется без наказания.
— Ах вот ты о чем… Ну, у меня для тебя, Созонт, грустная новость. Поторопился ты маленько. Девятнадцатый век еще не закончился. А новый, двадцатый начнется первого января тысяча девятьсот первого года.
— Нашли убогого, — развязно заявил бандит. — Уж не знаете, как еще запутать человека. А вот хрен с репой! Созонта Безшкурного на хромой козе не объедешь. Сейчас у нас двадцатый век, любой малец подтвердит.
— Ага, на мальца ссылаешься. Давай проверим.
Алексей Николаевич кликнул дежурного и приказал принести два коробка спичек. Новых, непочатых. Арестант сразу набычился:
— Это зачем?
— Скоро увидишь.
Коробки принесли. Лыков открыл их и вывалил содержимое на стол. Взял из кучи спичку и отложил в сторону.
— Вот, первая. Сколько в веке лет?
— Ну сто.
— Давай, отсчитай столько же.
Бандит послушно разложил на столе нужное количество, все более и более нервничая.
— Отсчитал?
— Так точно. Ровно сотня.
— Вот. Первый год нашего века так и называется: тысяча восемьсот первый. Давно дело было, еще в государях Павел Петрович ходил.
Безшкурный слушал напряженно, пытаясь ничего не упустить.
— Затем тысяча восемьсот второй, — продолжил Лыков, перекладывая спички справа налево. — Третий… четвертый… пятый…
Так он переложил их все. Последняя спичка стала тысяча девятисотым годом.
— Понял теперь? Называется по-новому, но век еще старый. Не новый. А если считать так, как ты, то получится в веке девяносто девять лет.
«Иван» думал несколько секунд, потом лихорадочно стал заново перекладывать спички. Вдруг он вскочил и сильно ударил себя кулаком по лбу.
— Ах, дуроплясина! Ах, подольское ракло! Поверил. Кому поверил?!
— Созонт, ты чего?
— Ну погоди у меня, змеиное сало… Ну соскоблю я с тебя филей…
— С кого? Кто тебя так обмишурил?
— Ах, ирод, чертово семя! И я хорош. Это ж курам на смех. Узнают — пальцем показывать станут. На меня! На меня, который уж пять лет как «иван»!
— Созонт! — прикрикнул сыщик. — Излагай.
— Да гуляли мы на Рождество, и Серега Пивень вспомнил эту примету. Что год-де будет тучным, потому как раз в сто лет ворам следует удача во всем. Лови не зевай! Я и поверил. Сижу вчера в царевой даче и понять не могу: если год тучный, почему же я здесь? А вот почему…
— Чего от тебя Асланов хотел?
— Того же, что и вы. Сознаться требовал, что это мои ребята оценщика кончили.
— А разве не так?
— Нет! Вот чем хошь поклянусь!
— Знаю я ваши клятвы. Паспорт ведь у тебя нашелся.
— Не знаю, как свалился он на мою голову. Про человека того разговор был. Сказали мне ребята, что ездит он чуть не каждый вечер в Петровский парк. В мой, стало быть. Деньги играет. То густо, то пусто у него. И просили разрешения почистить гостю кишеню. Но я запретил.
— Почему?
— Справку потому что навел. Прежде чем кого щипать, я сначала должен все разнюхать. А то неровен час, накличешь беду.
— И что узнал?
— Фамилия того оценщика — Афонасопуло. Так?
— Так.
— Вот. Отец его был полковник и личный ординарец генерал-губернатора Дрентельна. Который с лошади на параде упал и помер. Так?
— Верно.
— Оттого я и запретил. С такими благородиями шутки плохи. Полиция для них в лепешку расшибется, это не купца на грант взять или там другого богача.
— Кто может это подтвердить? Парнишка, что тебя охранял, может?
— Федос? Не, он не при делах, молодой пока. Караульщик, ети его в растуды! Проспал облаву.
— Тогда кто?
— А вот который справку наводил, он и подтвердит. Яшка Гицель зовут.
— Как его найти?
«Иван» пожал плечами:
— Каждый вечер он в «Венеции» сидит, распоряжениев ждет.
— А что он за человек?
— Яшка? Да жидок, возле моей персоны обретается. Сам-то я на правый берег не суюсь. А он вроде как на посылках: разнюхать что, сгоношить, достать. Наводчиком может, на цинке постоять, блатаков с Толкучего знает. Фикс с наховиркой в финаги умеет обернуть. Так он ветошный, но полезный человек. Про оценщика Гицель узнавал согласно прямому моему приказу, мне же и докладывал. При ребятах. И как я их окоротил, слышал. Споймайте его, он подтвердит.
— Споймайте… Легко сказать. Сейчас в ресторации шаром покати, вся твоя банда разбежалась. Скажи, где их взять, мы у них и спросим. Будет тебе алиби.
— Амба мне будет за такие дела, а не алиби. Плесом бить не приучен. Нашли чего «ивану» предлагать, ваше высокоблагородие…
Обида уголовного была даже смешна. Сыщик смирился:
— Черт с тобой. Сиди в каталажке, пока мы того Гицеля не отыщем.
— А переведите меня в тюремный замок, ваше высокоблагородие. Скучно здесь, поговорить не с кем.
— Это как местное начальство решит.
Сыщик вернул арестанта в камеру и поднялся в сыскное. Там его поджидал Желязовский.
— Ну, допросили атамана?
— Да, только что от него.
— Сознался?
— Что Афонасопуло убил? Нет, отрицает.
— Они все отрицают. Паспорт — веская улика, не отвертится. А когда мы в отобранных вещах разберемся, на долгосрочную каторгу хватит.
— Не уверен, — скептически сказал надворный советник. Но пристав объявил:
— Спиридон обещал, что будет каторга молодцу, значит, она будет.
Видимо, Асланов был для поляка высшим авторитетом.
— Где он, кстати? — поинтересовался Алексей Николаевич.
— Поехал опять в Никольскую слободу, бесстрашный человек. Караульщик молодой, Спиридон надавил на него, кулаки размял. Тот и раскис. Сдал притон, где шайка квартирует. Вот, жду его, может, еще добычи привезет… Давайте вместе ждать. Не желаете пока кофе или чаю? И вопрос у меня к вам есть, уж извините, шкурный. Не скажете, сколько в петербургской полиции сыскные получают? Мне для проекта нужно.
— Проекта новых штатов?
— Да. Мы хотим завести в отделении хоть трех-четырех полицейских чиновников…
За такими разговорами прошла четверть часа. Лыков собирался уже откланяться, когда появился Асланов. Он был, как всегда, энергичен и весел.
— Есть! — крикнул околоточный с порога.
— Много взял? — первым делом спросил Желязовский.
— На двух пролетках привез. До вечера разбирать будем. Так сходу не скажу, а завтра представлю реестр со своими соображениями: у кого что стырено. Сегодня мы без Алексея Николаича пожаловали, так собаки чуть не сожрали! Пришлось двух застрелить.
— Безшкурный сознается, когда вещи увидит?
— Куда ему деваться? Конфискат — главная улика. Парень, которого мы вчера сцапали, Федосом зовут, уже сознался. Мы в притоне еще одного схватили. Начну ему зубы пересчитывать — сразу запоет кочетом. А упрется, так у меня есть резиновая плеть… Каторга, каторга им всем! Как я и обещал.
— Ну иди, работай.
Лыков вышел вместе с околоточным и спросил его укоризненно:
— Что ж меня не дождались, Спиридон Федорович?
— Вы про допрос «ивана»? Начальство торопило. Полицмейстер в отпуск собирается, ему для доклада губернатору хорошие новости нужны. А так что ж… Лично я считаю убийство Афонасопуло раскрытым.
Лыков стоял и думал: говорить ему про Гицеля или нет? Но вместо этого спросил:
— Вы знаете Арешникова?
Что-то изменилось в лице надзирателя. Что это, любопытство? Нет, скорее настороженность.
— Арешникова? Якова Ильича?
— Да.
— Лично не знаком. А что вам от него нужно?
Надворный советник за рукав отвел татарина в сторону. Они присели на подоконник, и Лыков сказал доверительным голосом:
— Только между нами.
— Могила.
— Вы знаете, Спиридон Федорович, что мне поручено министром Витте собрать сведения о положении дел его зятя Меринга?
— Да, пристав рассказывал.
— Так вот, Меринг вчера уехал в столицу.
— Ага…
— Вот-вот. Ясно, что там он станет врать и изворачиваться. И гадить мне на голову.
— Само собой, — согласился Асланов.
— Мне нужны цифры и факты, которые докажут Витте мою правоту.
— Кажется, понимаю.
— Я принялся собирать такие факты. Меринг всем должен: банкам, подрядчикам, кирпичникам. Вот этот перечень долгов я и предъявлю министру. Надеюсь, солидный предприниматель не откажет мне в просьбе. Так вы могли бы рекомендовать меня этому человеку?
Асланов задумался. Или только сделал вид — надворному советнику все меньше нравилась его реакция.
— Мы, сыщики, никак с этими кругами не связаны… Нет, не сумею.
— Тогда хоть скажите, что знаете об Арешникове. Характер, манеры, чем мне его пронять, чтобы помог.
— Ну, кирпич у него лучший в городе. Обороты большие. Если кому и должен Меринг, то ему в первую очередь. А про характер сказать мне трудно. Арендатор Лаврского завода! Это же какое доверие человеку. Там кого попало не поставят. Такие вопросы решаются лично высокопреосвященнейшим Иоанникием, митрополитом Киевским и Галицким, священноархимандритом Лавры.
В придыхании, с каким околоточный произносил титулы, Лыкову почудилось тоже что-то наигранное, неестественное. Хотя тут есть объяснение: татарин крестился, это может быть восторг неофита…
Алексей Николаевич поблагодарил надзирателя за справку и ушел. Он решил пока не рассказывать ему ни про Яшку Гицеля, ни про подлинные причины интереса к Арешникову. Киевское начальство не просто так приставило к столичному чиновнику своего лучшего сыщика. Задача у него — надзор за гостем, это понятно. Надворный советник поэтому хотел обсудить новые сведения со вторым надзирателем отделения, Красовским.
