Глава 5. О кризисах, онкольных кредитах и прочей ерунде
Лыков вернулся в номера в час ночи. Оказалось, что у конторщика его ждет записка. Он распечатал ее и прочитал: «Добрый вечер. На всякий случай жду в буфете “Сан-Ремо”. Ваш Н.А.К.» Красовский!
— Где находится «Сан-Ремо»?
— На Думской площади. Это, вашество, гостиница. Через угол от «России».
— Буфет в ней еще открыт?
— До двух часов ночи угощают. Так у нас откушайте, у нас вкуснее!
Лыков поторопился на встречу. Сыщик мог не дождаться. Вот досада! Знал бы питерец о записке, не шлялся бы по улицам, а уже сидел бы в «Сан-Ремо».
Он успел. Красовский расплачивался, собираясь уходить.
— Поздно заканчиваете свое дознание, — усмехнулся он, снова садясь за стол.
— Простите, Николай Александрович, не знал. Четверть часа как простился с Аслановым и гулял еще по улице.
— Ну, успели и славно. Мне показалось, Алексей Николаевич, что у вас есть ко мне вопросы. Так?
— Так.
Питерец и киевлянин взяли по пиву и придвинули стулья.
— Значит, Асланов помогает вам вести дело? — вполголоса спросил надзиратель.
— Помогает, и весьма активно. Какого вы о нем мнения?
— Вы желаете откровенного ответа?
— Другой ответ не имеет для меня ценности, — парировал Лыков.
Красовский задумался. Молчал он почти целую минуту, потом решился:
— Нельзя верить ни одному слову этого человека.
— Даже так?
— Именно так.
— Мне показалось, — осторожно начал Алексей Николаевич, — что Асланов — профессионалист высшего класса. Как сыщик, он на своем месте.
— Спиридон знает преступный мир, это верно. И раскрываемость у него самая высокая в отделении. Вот только раскрываемость та очень избирательна.
— Арестовывает, кого хочет?
— Да. Есть воровские хороводы, которые годами громят квартиры. И хоть бы хны. А их учетные карточки в картотеке отделения пусты. Еще Спиридон мухлюет с наблюдательными листками. Знаете такие?
— Для тех, кому воспрещено занимать определенные должности?
— Да. Лицам, известным полиции как преступники или люди с низкой нравственностью, нельзя служить посыльными, швейцарами, дворниками и сторожами. Мы ведем их учет. А Спиридон лазает в те списки и подправляет их за мзду. Потом, мне доподлинно известен случай, когда Асланов зарегистрировал взятого рецидивиста под чужой фамилией.
— Это уже перебор! — возмутился Лыков. — А что пристав?
— Северьяныч? У него у самого рыло в пуху. Еще вопрос, кто кому указания дает: Желязовский Асланову или наоборот. Киевская полиция, наверное, самая продажная во всей империи. Здесь как нигде принято трелить.
— Трелить?
— Ну, вымогать сыщикам деньги у преступников.
— У нас в Петербурге это называется «лапки».
— В столице тоже, выходит, берут? — усмехнулся Красовский.
— Увы, Николай Александрович. Сейчас стали меньше. А десять лет назад при Виноградове творилось черт знает что.
— Ну теперь, стало быть, наш Киев — чемпион по взяткам.
— Скажите, а у вас есть заштатный письмоводитель? Асланов сейчас рассказывал, что таковые имеются у каждого околоточного надзирателя.
— У меня нет. Мне ему платить не из чего. Жалование знаете какое?
— Пятьдесят рублей?
— С наградными. Еще когда кражу раскроешь, благодарный обыватель может премию вручить — с согласия начальства. А может и не вручить.
— Но как же вы пропускаете через себя восемь тысяч бумаг в год?
— По ночам сижу. Иногда до утра.
— Но взяток не берете?
— Нет, не беру. Что, не верите?
— Почему? Верю. Но трудно, наверное, так служить? Когда все берут, а вы нет. Они же вас бояться начинают. А раз боятся, то мечтают сплавить.
Красовский вздохнул:
— Я не один такой. Еще есть человека три-четыре.
— А сколько в Киеве околоточных надзирателей?
— По штату восемьдесят два человека.
Сыщики помолчали, попивая пиво. Потом Красовский сказал:
— Несколько лет назад застрелился околоточный Пеньковский из Лыбедского участка. Оставил после себя записку: «Бесчестно жить не позволяет совесть, а честно жить не хватает средств». А Мастицкий? Это бывший начальник сыскного отделения. До полицмейстера дослужился. А как вышел в отставку, бедствовал. Пенсия нищенская, взяток же Леонид Порфирьевич тоже не брал. Хорошо, о нем вспомнил князь Дондуков-Корсаков. Он был у нас генерал-губернатором, а потом поднялся в кавказские наместники. Там же дикие горцы кругом, вот князю и понадобился надежный человек с опытом. Он позвал Мастицкого кутаисским исправником, а уже через год поручил ему Тифлис. Пришлось старику служить чуть не до самой кончины, чтобы с голоду не помереть. А у нас? Полицмейстер Цихоцкий двух лет в Киеве не прослужил и уже купил себе имение в Полтавской губернии за сто тысяч. Откуда у него такие деньги? При жаловании три тысячи в год плюс восемьсот рублей на разъезды…
— Вы сказали, что ни одному слову Спиридона Асланова нельзя верить. Как мне его испытать? Например, сегодня он рассказал мне об «иване» из Никольской слободы, Созонте Безшкурном. Именно его надзиратель подозревает в нападении на оценщика Афонасопуло. А вы что знаете о нем?
— Безшкурный — известная личность, хотя у нас даже нет его точного портретного описания. Боятся сообщать. Вообще, Никольская слобода — вещь в себе. Если приплывете на пароходе, то пригород как пригород. Поденщики, мастеровые, отставные солдаты. Грязно и убого. Мосты на столбах, дома на столбах, поскольку в половодье все это затапливает. Собак много… Из Киева туда приезжают повеселиться в Петровский парк. Самое неустроенное место во всем городе. Хотя формально это и не город, а Броварская волость Остёрского уезда Черниговской губернии.
— Вы мне про Безшкурного лучше, а не про парк.
— А это связанные вещи. Притон «ивана» где-то в Пожарищах, есть такой уголок в слободке. Чужих там за версту видать. Сама шайка обитает, по слухам, в Русановских садах, это еще дальше. Толком никто ничего не знает. Городская полиция не имеет права входить, а уездная малочисленна и разбросана по всей Дарнице. Летний ресторан Петровского парка принадлежит Безшкурному, это единственное, что достоверно известно.
— Вот даже как! — поразился Лыков. — Оказывается, покойный Афонасопуло ездил играть прямо в вотчину к «ивану». Еще бы тот его не заметил… Значит, Спиридон Федорович на правильном пути.
— Если ему по своим соображениям выгодно услужить вам, то можете быть уверены.
— В чем?
— В том, что Спиридон возьмет убийц. Он смел до… Даже не знаю, как сказать. Решительный, не отнимешь.
— А если ему выгодно задурить мне голову? — спросил надворный советник.
— Тогда вам придется трудно. Ловко все увяжет и поднесет на блюдечке. Так, что не подкопаешься.
— Может быть, вы поможете мне отличить правду от лжи? — поставил вопрос ребром Лыков.
— Это будет для меня опасно, — задумчиво ответил надзиратель. — Асланов крутит приставом Желязовским. Можно сказать, что они сообщники в деле вытягивания денег из обывателей. И даже полицмейстер у них в руках. Не имея официального приказа помогать вам, я рискую местом.
— Тогда помогите неофициально.
— Алексей Николаевич, а зачем мне это? Вы не представляете, насколько все сгнило в киевской полиции.
— Я веду дознание по личному приказу министра внутренних дел. Полномочий больше, чем у губернатора.
— Да пусть хоть сам государь вас послал, ничего вы здесь не добьетесь. Жалует царь, да не жалует псарь. Если Асланову не понравится что в вашем дознании, он натравит на вас уголовных.
— Ну это уж вы перегнули палку, — возмутился питерец. — Я чиновник особых поручений Департамента полиции, кто меня пальцем тронет? Вон, Рига еще хлеще Киева. И что? Ходил я там по самым страшным притонам. Мазы шапки снимали… Спиридон Асланов всего-навсего околоточный надзиратель, а не демон зла.
Сыщики едва не поругались, но взяли еще по кружке пива и успокоились. Красовский лишь сказал сдержанно:
— Я вас предупредил.
— Хорошо, Николай Александрович, я учту. А пока вот что. Мне нужно поговорить с экономистом или финансистом. Ученым. Хочу разобраться в кризисах.
— В кризисах? А зачем?
— Сдается мне, что сигнал Афонасопуло был с ними связан. Он писал, будто бы сейчас в Киеве домостроительный кризис. И тогда дела Меринга со Шлейфером плохи. А они меня уверяют, что у них все отлично.
— Но вы же не думаете, что смерть Афонасопуло как-то связана с ними?
— А почему нет, Николай Александрович? Человек заметил неладное, стал писать во все инстанции. А когда я приехал по его сигналу, то обнаружил лишь труп в колесе парохода.
— Да, но где Меринг, а где Созонт Безшкурный.
— Почему вы решили, что Афонасопуло погубил именно Созонт? Вдруг это ошибочная версия? Или того хуже, проделка Асланова?
— У Спиридона нет интересов в строительстве, для этого он мелко плавает. Его дело — обирать трактирщиков и евреев, и то тех в последнее время забрал себе Цихоцкий.
— В каком смысле?
— Полицмейстер взял в свое полное единоличное ведение вопрос прописки евреев в Киеве, — пояснил надзиратель. — А это золотое дно. Вы знаете, например, что иудеям нельзя селиться на левой стороне Крещатика? На правой можно, а на левой нельзя.
— Что за глупость?
— Так заведено в Киеве.
— Но почему, черт возьми? Одна и та же улица!
— Правая сторона относится к Старокиевскому полицейскому участку. А левая — к Дворцовому. Там Мариинский дворец, Липки, там знать и вся верхушка края. Вот евреев и не прописывают. Но за взятку полицмейстеру, так и быть, пропишут. Отсюда и имение за сто тысяч. Цихоцкий не брезгует и мелкими суммами. Сейчас против него ведут ревизию — зарвался человек. Так вот, установлено, что полицмейстер прикарманивает даже те ничтожные штрафы, которые он накладывает на жалование городовых.
— Деньги от дисциплинарных взысканий?
— Да, за мелкие провинности. Где рубль вычтет, где два. И вместо того чтоб сдать их в приход управления, тратит на себя.
— На себя? — удивился Лыков. — Это как?
— Чаще всего расходует на содержание квартиры. У него служебная квартира на углу Фундуклеевской и Владимирской. Само проживание бесплатное, но за электрическое освещение надо платить. И Вячеслав Иванович делает это из штрафных удержаний. Недавно вот шторы купил в кабинет из тех же денег. Полицейских в городе не хватает даже на все посты, штаты потому что неполные. А ему двое городовых прислуживают: один кучером, другой лакеем. Мало этого? Еще добавлю. Цихоцкий укрывает от учета нарушения санитарных и паспортных правил и не разрешает составлять протоколы о них. За мзду, разумеется. Вот такой в Киеве полицмейстер. Рыба с головы гниет…
— М-да… Некрасиво и мелко. И что ревизия? Выгонят полковника?
— Да кто его выгонит! Положат отчет на стол Трепову, а тот его под сукно. В России за подобное со службы не вышвыривают.
— Но вернемся к кризисам, — спохватился надворный советник. — Асланов дознает уголовную версию смерти оценщика, а я — финансовую. Не исключаю, кстати, что они потом пересекутся. И в рамках этой версии мне нужен консультант. Есть такой в городе?
— Есть, — не задумываясь, ответил Красовский. — Я в прошлом году раскрыл кражу у приват-доцента Сипайло. Вошли через подбор ключей и унесли все, что было… Адольф Леонардович сильно горевал, особенно за фамильные фотокарточки. Я быстро отыскал похищенное, и он, помнится, был тогда очень благодарен. Сошлитесь на меня, Сипайло даст полную консультацию.
— Так он кто?
— Доктор финансового права, служит в университете.
— Спасибо.
Пора было расходиться — половина второго ночи, официанты зевали во весь рот и красноречиво смотрели на часы.
— Николай Александрович, понимаю ваши опасения. Но могу я рассчитывать на посильную помощь с вашей стороны? Вот хотя бы как сейчас, с подсказкой про нужного человека?
— Такую всегда пожалуйста. Но лучше держать наше общение в секрете.
— Договорились. Последний вопрос позволите?
— Слушаю.
— Асланов упоминал про гайменника Ефима Корбу…
— Гайменник — это то же, что грантовщик?
— Да. Корба якобы неуловим, никак поймать не могут. Вместе с ним два брата. Правда все, что он рассказал?
— Правда. Ловкие ребята, самые злые во всем Киеве, вот их и боятся выдавать. Но есть там одна история.
— Ну-ну…
— Год назад дезертир Корба, старший из них, все же попался. Его обмерили по системе бертильонажа и сняли на карточку. Потом негодяй сбежал из Кирилловской психиатрической лечебницы, куда его поместили наши добрые прокуроры. А вскоре и анкета из картотеки пропала.
Лыков не поверил своим ушам:
— Из картотеки сыскного отделения пропала анкета с приметами преступника?
— Да. И фотографии тоже.
— И… кто это мог сделать?
— Да кто угодно. Жалование у людей маленькое.
— Киевское сыскное хоть кого-то ловит?
— Разумеется, ловим, и часто, — обиделся за отделение надзиратель. — Подкалывателей, например, — с них взять нечего, таких сразу в тюрьму. Кулачников-хулиганов. Карманников опять же берем. Столёвскую часть уже с большим разбором: там есть полезные для Асланова люди.
— А убийц?
— Это самое страшное, таких начальство не допустит оставить на свободе. Ищем на совесть.
— Находите?
Красовский вздохнул:
— Эх, девятисотый… Только начался, а уже такое. Слышали про вчерашнее происшествие в Лавре?
— Нет.
— Один богомолец другого зарезал. Прямо в странноприимной гостинице.
— За что?
— Очередь за кипятком не поделили. Вот такие в Киеве богомольцы. Касьянов год, будь он неладен. Наплачемся мы с ним еще до декабря.
Приват-доцент Сипайло принял Лыкова настороженно:
— Что нужно от меня чиновнику особых поручений Департамента полиции? Я уж пятнадцать лет как отошел от сходок с прокламациями, поверьте. Честно тружусь, делаю ученую карьеру.
— Я, Адольф Леонардович, политическими делами не занимаюсь, только уголовными.
— Еще непонятнее. Извольте объясниться.
— Изволю. Я дознаю дело, связанное с махинациями в жилищном строительстве. Потребовался консультант. Вас мне порекомендовал господин Красовский.
— Николай Александрович? — доктор финансового права улыбнулся. — Вот же порядочный человек. Не думал, что такие есть в нашей полиции. Ой! Извините.
— Да я уж привык, — махнул рукой сыщик, хотя ему стало неприятно. К такому нельзя привыкнуть. Российский обыватель ненавидит полицию или, как минимум, не уважает. Хотя при необходимости бежит под ее защиту.
— Итак, махинации в строительстве, — повторил Сипайло. — Честно говоря, я в этом не силен. Сам ничего не строил, средства не позволяют.
— Меня интересует домостроительный кризис, который сейчас будто бы наблюдается в Киеве. Одни его отрицают, другие подтверждают. Но я просил бы вас проконсультировать меня шире. Расскажите, пожалуйста, о кризисах вообще.
— О кризисах в экономике?
— Да, в русской экономике. Тогда мне понятнее станет про домостроительный, надеюсь.
— Это мой конек, — приват-доцент даже облизнулся от удовольствия. — Сколько у нас времени? А то ведь я могу до вечера петь.
— В полчаса уместитесь?
— Трудно, я бы хотел…
— Постарайтесь, будьте добры. Итак, есть сейчас в России экономический кризис?
— Еще какой! Самый сильный за всю пореформенную историю.
— Я сыщик, а не ученый. Судить могу по газетам да по ощущениям. Вроде бы в последнее время мы слышим от наших деловых людей, что русская промышленность на подъеме.
Сипайло снова облизнулся и затараторил:
— Да, за последние годы произошел мощный рывок. После десятилетней депрессии начала восьмидесятых. Помните? Европа изживает свои кризисы за два-три года. А мы растягиваем это сомнительное удовольствие надолго. Вот и тот застой кончился страшным голодом девяносто первого…
— Но сейчас-то подъем? — уточнил Лыков.
— Да нет же, подъем был и уже прошел. Но скакнули здорово. В Донбассе рост добычи угля в три раза, в Баку нефти — аж в двадцать раз. Южная металлургия совсем вытеснила уральскую. Железнодорожное строительство наконец-то ожило после многолетнего упадка. За последние пять лет ввели в строй пятнадцать тысяч верст новых путей. Тут, правда, рост искусственный. Витте постарался и влил в эту отрасль три с половиной миллиарда рублей, это если считать во всех формах. Я имею в виду выкуп убыточных дорог, казенное строительство и гарантии правительства по частным дорогам.
— Да? Значит, Витте не только убивает армию, но еще и пользу приносит?
— От Витте большая польза стране, нам на него молиться надо, — отрезал приват-доцент.
— Ясно. Но давайте о кризисе.
— Давайте. Иностранные капиталы к нам пошли. Знаете, сколько их сейчас? Почти восемьсот миллионов. А в начале десятилетия было двести четырнадцать всего.
— Здорово. Но теперь этому конец?
— Увы, малина кончилась. Как водится, кризис зародился в Европе, два года назад. Начал расти учетный процент. Возник сперва денежный сбой, а потом и промышленный. Как следствие, ударило по нам.
— Почему?
— А потому, господин сыщик, что своих денег в России нет и никогда не было. Занимали чужие. Когда западной буржуазии самой стало не хватать средств, нам показали кукиш. Вы «Капитал» Маркса читали?
— Пытался, но ничего не понял, — честно ответил Алексей Николаевич.
Сипайло покровительственно улыбнулся:
— Кризисы есть неотделимое свойство капиталистической экономики. Знаете, обновление и все такое. Болезненно, зато полезно. А то наши акулы совсем обнаглели. Создавали акционерные общества с дутыми уставными капиталами, а живые деньги учредители забирали сами себе за хлопоты по созданию общества.
— Киевское домостроительное тоже из таких?
— Не знаю, я ведь теоретик. Но скорее всего да. О чем уж я?
— О дутых обществах, — напомнил Лыков.
— Да, точно. Смотрите, как это делалось. При создании нового общества банк гарантировал ему ссуду под залог его же акций. И стало быть, собственного основного капитала обществу не требовалось.
— Но ведь заложить акции можно лишь с согласия их владельцев, — возразил сыщик.
— Да, разумеется. Учредители научились ловко обманывать простых акционеров. Соберут всех и объявят, что деньги из уставного капитала уже потрачены на взятки чиновникам. Хотя сами же их и растащили. И теперь нужно заложить акции, иначе обществу не на что начать деятельность.
— Зачем же банк шел на поводу у мошенников? Там ни коня, ни воза, еще неизвестно, как дело пойдет. А им сразу мешок денег под заклад бумажек?
— Банки на этом зарабатывают. Пока все идет хорошо. Вот, опять вы меня сбили! Итак, новое общество получило гарантии под свои акции и привлекло заемные средства под основной капитал. А потом выпустило векселя. И в том же банке получило теперь уже оборотные средства. Все. Своих денег можно вообще не вкладывать, а работать на чужие. Красиво?
— Красиво, — кивнул сыщик. — Пока нет кризиса.
— О чем я вам и толкую! — чуть не закричал приват-доцент. — И вот насоздавали наши деловые люди таких дутых обществ, у которых ничего своего нет, только взятое в долг. Банки выдали им онкольные ссуды…
— Поясните, кстати, что это такое.
— «On call» означает «по требованию». Онкольная ссуда — это ссуда до востребования, обычно под залог ценных бумаг, акций или векселей.
— А почему финансисты так их боятся? — спросил надворный советник. — Только и слышу, что это рискованно.
— Конечно, рискованно. Ведь банк может потребовать свои деньги назад в любой момент. Лишь с отчаяния, от безысходности можно привлекать такие средства. Или по-русски на авось. А тут еще берут их под соло-вексель.
— Соло-вексель имеет только одну передаточную надпись, правильно?
— Да. В случае отказа погасить вексель не на кого обратить регресс. Это не ценная бумага, а филькина грамота.
— Но почему же банки принимают такие бумажки в залог?
— Потому что это приносит большой доход.
— До поры до времени?
Сипайло терпеливо пояснил:
— Не все рискованные операции кончаются крахом. Большинство заемщиков все же стараются вернуть ссуду. А потом, операции с соло-векселями ввел Государственный банк. В нарушение собственного устава, кстати замечу.
— Зачем? — опять поразился сыщик.
— Для финансирования влиятельных землевладельцев. Кроме того, это способ передачи земельных угодий в нужные руки. Через продажу имущества несостоятельных должников.
Алексей Николаевич поморщился:
— Если уж Государственный банк разводит спекуляции… Чего тогда ждать от Меринга со Шлейфером?
И покосился на собеседника: не скажет ли тот чего интересного. Но приват-доцент сделал вид, что не расслышал.
— Все было хорошо, — продолжил он, — пока в Европе не случился сбой. Денег стало мало, и они сделались дороги. В позапрошлом году биржи продавали их под четыре процента, потом подняли до пяти. Сейчас и за семь с половиной не найдешь. А наши банки сами ссужали заемщиков под семь процентов годовых. Теперь они занимают дороже. Вот что наделал европейский кризис.
— Минуту, — остановил рассказчика Лыков. — Я хочу понять. Предположим, я банкир. Перехватил деньжат на Петербургской бирже. Как они там оказались?
— Приехали из Германии или Франции.
— Угу. Я взял их под семь с половиной процентов годовых? Так дорого?
— Именно, — с жаром пояснил приват-доцент. — Чтобы перехватиться. Поскольку заимствовали прошлым летом сроком на один год, а заемщику выдали на пять лет! Взяли короткие деньги, а в рост отдали длинные.
— Почему?
— Из-за жадности и глупости наших банкиров. Которые думали, что рост будет всегда, а кризисов на их веку не случится. Наши банкиры дураки, они Маркса не читали. И вышло то, что вышло. Займы германцам надо возвращать, а как? Клиент отдаст ссуду лишь к концу срока. Глупый банкир рассчитывал покрыть разрыв на той же бирже, а там свободных денег нет. Можно занять только короткие и дорогие. А выдал-то он длинные и дешевые. Ну и… сами понимаете. Крах. Особенно сильно он должен проявиться в жилищном строительстве.
— Это почему же? — опечалился за строителей Лыков.
— А там ссуды самые долгосрочные. Так составлено законодательство. Ссуды под залог городских недвижимых имуществ выдаются на срок до пятидесяти одного года. Конечно, заемщикам не хочется платить проценты так долго, и они стараются погасить кредит досрочно. Но все равно сроки громадные: двенадцать, семнадцать, двадцать шесть лет, тридцать восемь… Ни в торговле, ни в промышленности такого нет. Поэтому и дела у строителей всех хуже.
— Значит, кризис все-таки налицо?
— Конечно. И очень серьезный.
— Но власти его скрывают?
— В августе прошлого года Государственный банк повысил учетный процент с пяти с половиной сразу до семи, — сказал Сипайло. — Началась паника. Министерство финансов официально объявило, что отрицает возможность какого бы то ни было общего кризиса. И тут же, словно по команде, разорились Мамонтов, Алчевский и фон Дервиз. А в январе началось обвальное падение цен на все промышленные продукты, от сортового железа до рафинада.
— Так, понятно. А кого кризис затронул в Киеве особенно сильно?
Сипайло сразу умерил пафос:
— Ну, я теоретик, конкретно здешних дел не знаю. Но понятно, что попали в первую очередь банки.
— Почему?
— Ах, я же вам все объяснил! Банк раньше занимал деньги под четыре процента, а строителю отдавал под семь-восемь. Тот возводил доходный дом, дающий двенадцать процентов. Всем хватало. А теперь средств нет, в России денежный кризис. Наличность пропала, днем с огнем не найдешь, люди расплачиваются доходными бумагами вместо денег. И банк может привлечь средства лишь под семь или даже семь с половиной процентов. Значит, отдать может под те же двенадцать. Иначе сам останется без маржи. А двенадцать не окупит домовладелец, конечный заемщик, который за все и платит. Точнее, платят-то жильцы, но рынок предложения переполнен, они лишнего не дадут.
Надворный советник спросил:
— Я правильно понял? Удорожание денег на бирже, из-за кризиса в Европе, прошло по цепочке и обрушило рынок жилья в Киеве. Поскольку для последнего в цепочке заемщика, домовладельца, конечная цена ссуды превышает его собственный доход от сдачи квартир. Так?
— Ну наконец-то. Да, так.
— Домовладелец, который и возводил все эти великолепные доходные дома в период строительной горячки, теперь в убытке? И вследствие этого опрокинет и банк, в котором занимал деньги на тридцать восемь лет. Вернуть ссуду он не сможет.
— Да, так.
— Кто еще пострадает?
— Подрядчики, рабочие-строители, владельцы кирпичных и цементных заводов. Эти особенно, поскольку в период горячки наоткрывали таких заводов тьму.
— Адольф Леонардович, я спрошу еще раз, прямо. Дела Меринга и Шлейфера плохи?
— Увольте, Алексей Николаевич, — замахал руками приват-доцент. — Не ко мне вопрос. Спросите у домовладельцев. Я теоретик. По теории, им крышка. А в жизни чего не бывает? Вдруг Витте поможет зятю, как он помогал железнодорожным королям?
— А откуда вы знаете, что Сергей Юльевич — тесть Меринга?
— Да тот о своем родстве на всех углах рассказывает. Особенно когда его кредиторы за горло берут. Чем и спасается… пока.
— Понял.
Сыщик встал, протянул руку:
— Спасибо. Вы мне очень помогли.
Лыков остался доволен беседой. Вот он, кончик, за который можно потянуть. Письма оценщика в условиях надвигающегося кризиса — это большая опасность для двух нуворишей. Ишь, сделали они по миллиону… А сейчас все это может улететь. И подозрения Витте, похоже, обоснованы. Размахивает зять его именем, как флагом. Вот только за это не убивают. Насильственная смерть Афонасопуло, скорее всего, не связана с его разоблачениями. Она пришлась очень на руку Мерингу, но убийца почти наверняка явился с другой стороны. Поскольку в Петербурге сыщику предстояло дать полный отчет аж двум министрам — Сипягину и Витте, он должен сейчас пройти до конца обе тропы: и аферизм несостоявшегося астронома, и смерть оценщика. Чтобы доказать, что они не связаны, и обелить Меринга хотя бы от соучастия в убийстве. А уж за махинации пускай ответит.
Однако легко сказать: пройти до конца. В дознании убийства он чувствовал себя в своей тарелке. Уж что-что, а ловить душегубов Алексей Николаевич умеет. Еще и Асланова поучит, хотя кажется, что татарина нечему учить. А вот финансовые вопросы — другой коленкор. И пылкая речь приват-доцента Сипайло — это лишь начало тропы. Он высыпал много цифр, кое-что разъяснил и сказал главное: кризис есть. Но это в теории. Нужен практик. Человек, который сам строит, ходит по банкам, нанимает мастеровых и видит процесс изнутри. Кто сгодится на роль консультанта? Лучше всего подошел бы подрядчик. Не домовладелец — тот глядит со своей кочки, и не хозяин кирпичного завода — у того одно на уме. Нужен опытный подрядчик, ведь к нему сходятся все нити. Такой специалист знает, и сколько стоит тысяча штук кирпича, и сколько надо дать на лапу банкиру, чтобы получить кредит. Где его взять? Ответ ясен: следует вновь обратиться к Красовскому.
Нужный человек нашелся быстрее, чем ожидал Лыков. Более того, он пришел к сыщику сам тем же вечером. Тот сидел в буфете, громил огирочник, когда его побеспокоили. Пожилой еврей в аккуратной тройке снял шляпу и вежливо спросил:
— Простите, это не вас послал к нам в Киев сам финансовый министр господин Витте?
— Вообще-то, это сделал другой министр, внутренних дел. Господин Сипягин. Но по просьбе Витте. А в чем дело?
Еврей кивнул:
— Таки вас мне, значит, и надо. Позвольте я уж представлюсь. Хотя вы кушаете… Прошу извинить. Я могу выйти и подождать на улице.
— Вы сядьте пока вон за тот стол и попросите два кофе. Или один, для меня, а себе что хотите. Я быстро доем и подойду к вам. Скажите только, кто вы?
— Моя фамилия Прозумент, я таки строительный подрядчик.
— Вот как! Тем более не уходите, нам есть о чем поговорить.
Быстро истребив горячее, Лыков подсел к визитеру. Тот отодвинул чашку с кофе и спросил, глядя сыщику прямо в глаза:
— Сергей Юльевич намерен платить долги за своего зятя или нет?
— А уже много накопилось? — ответил вопросом на вопрос сыщик.
Прозумент покачал головой:
— Ай-яй, все еще хуже, чем я думал…
— Послушайте, начните с начала, как советуют французы. В чем причина вашего интереса? Меринг должен вам денег?
— Увы, да. И не только мне. Вот я и подумал: если первый займу очередь, может, получу сполна? А те, кто придет потом, останутся в убытках.
— Ясно. Как вас зовут?
— Лев Моисеевич.
— А меня Лыков Алексей Николаевич. Я чиновник особых поручений Департамента полиции. И приехал сюда по личному распоряжению министра внутренних дел Сипягина. Того, в свою очередь, попросил об этом Витте.
— Ага! — сверкнул глазами подрядчик. — До его сведения дошло?
— Наверно, дошло, но я не знаю, что. Формальным поводом стало письмо некоего Афонасопуло, адресованное Витте. Там сказано, что Меринг и Шлейфер мошенничают с залогами в частном коммерческом банке и этот аферизм плохо кончится.
К удивлению сыщика, его собеседник кивнул. Так, словно услышал давно известные ему вещи. Алексей Николаевич счел нужным спросить:
— Вы, видимо, знаете всех этих господ?
— Конечно, — ответил Прозумент. — Начиная с Сергея Юльевича. Еще когда он служил здесь главным начальником над железными дорогами. Уже тогда было ясно, что этот человек далеко пойдет. А Афонасопуло и мне оценивал недвижимость. Таки я скажу вам, что он сам был большой мошенник и норовил содрать лишнее.
— Вы сказали «был». Откуда узнали о его смерти?
— Ай, какая разница! Киев маленький, все становится известно через три часа. Но плохо, что покойный смешал Меринга и Шлейфера. Нет, так не надо. Георгий Павлович сильно рискует, он может потерять банк. Но он не мошенник, а вполне порядочный. Будет жаль его, если так случится. Шлейфер зря доверяет своему партнеру, вот что я вам скажу.
— А Михаил Федорович?
— О, этот другой. Мой сын Изя, он учится в университете святого Владимира, очень умный юноша, так он называет Меринга «авантюрист». Вы знаете такое слово?
— Знаю, — улыбнулся надворный советник. И тут же подумал: вдруг Изя прав? И лучше всего характеризует Меринга? Не мошенник, не законченный аферист, который привык обманывать людей. Просто личность, склонная к авантюрам. Все лучше, чем негодяй. Хотя тем, кого он обокрал, от этого не легче.
Сыщик решил объясниться с подрядчиком в открытую:
— Лев Моисеевич, достоверно я знаю вот что. Министр финансов обеспокоен теми слухами, которые до него дошли. Он выдал за Михаила Меринга приемную дочь, нелюбимую, но она носила раньше фамилию Витте. А сейчас его зять влез в какие-то рискованные предприятия. И Сергей Юльевич опасается, что тень возможного в будущем скандала падет и на него. Особо мне велено узнать, не козыряет ли Меринг здесь, в Киеве, своим родством.
— Козыряет — это что значит? — спросил старик. — Я таки не картежник, за всю жизнь ни разу не взял в руки карты.
— Ну, хвалится, говорит, что могущественный тесть всегда поможет, что он в курсе дел зятя и одобряет их…
— А то как же! — взвился подрядчик. — Лишь это от него и слышу, когда прихожу за оплатой. Он, видите ли, задолжал мне двадцать две тысячи семьсот рублей. Работы сданы, людям пора делать расчет.
— Что вы для него построили?
— Второй этаж дома на Большой Васильковской. Каменщикам, плотникам, за кирпич, за цемент, ну и немного мне за мои хлопоты. С осени не могу получить. И тут слышу в кофейне Семадени, что из Петербурга приехал человек и задает вопросы Мерингу.
— От кого вы это услышали, Лев Моисеевич?
— От Гинсбурга. Тоже подрядчик, только крупнее меня. Так ему Меринг и должен много больше, чем мне! И тоже не отдает.
— Расскажите, в чем ошибки директора домостроительного общества? Что он делает не так?
Прозумент по-стариковски жалко вздохнул и печально поглядел на сыщика:
— Вы таки всерьез хотите знать?
— Конечно. Что я буду докладывать Сипягину? Он же спросит меня именно об этом. Возможно, и Витте спросит.
— Ай, это трудно объяснить чиновнику особенных поручений. Но давайте попробуем, если так надо…
— Надо. Я вас слушаю.
— Ай, ну ладно. Попробуем. Знаете, как до сих пор строили в Киеве? Допустим, что я владею участком земли. Кстати, я действительно им владею, на Подоле, на Хоревской улице. И ежели бы я был такой же а-ван-тю-рист, как и Меринг, то давно бы уже затеял там стройку. Но сейчас это невыгодно.
— Лев Моисеевич!
— Хорошо, хорошо. Таки вот, владелец земли шел в банк и просил ссуду под залог участка. Ему давали денег на фундамент и один этаж, поскольку больше его земля не стоит. Понимаете?
— Да, продолжайте.
— Получив ссуду и наняв меня — или такого, как я, нас в Киеве много, даже слишком много, — домовладелец выгонял первый этаж. Затем он опять шел в банк и говорил: люди, я построил целый этаж, теперь моя земля стоит дороже, дайте мне еще денег.
— А старую ссуду он возвращал?
Прозумент удивился:
— Нет, конечно. Откуда он возьмет деньги на это? Дома еще нет, жильцов, стало быть, тоже. Он платит проценты по ссуде, но гасить ее будет потом, когда появятся жильцы.
— Ясно. Домовладелец просил новых денег на второй этаж…
— Да. Банк присылал оценщика, тот определял залоговую стоимость земли с недостроенным зданием, и банк выдавал вторую ссуду. Здесь такие люди, как Афонасопуло, имели гешефт. Ведь размер ссуды составлял всего шестьдесят процентов от оценки. Банк можно понять: он страхуется от неудачи заемщика. Случись невозврат, ему придется выставлять залог на торги. И кто еще купит? И почем?
— Я понял. А как строился третий этаж?
— Да так же, как первые два.
— То есть банк своих денег не получал до завершения строительства, а только лишь проценты?
— Именно.
— Но в чем выгода банку? — не понял сыщик.
— Выгода есть. Проценты идут, год за годом. А за что, позвольте вас спросить? Да за бумажки!
— Какие еще бумажки?
— А такие, — назидательно поднял палец старик. — Вы что же думали, банк выдал ссуду деньгами? Нет. Вовсе нет. Процентными бумагами он выдал, вот чем. Облигациями.
— Чьими?
— Своими. Не хочешь — не бери. Только ни один банк не даст тебе денег, а всучит те же облигации. Ты платишь проценты по ссуде, а банк из полученных от тебя денег гасит купоны держателям облигаций.
— А почему так? — задал глупый вопрос Лыков.
— Потому что денег в стране нет. Поэтому в обращении ходят всякие доходные бумаги, заменяющие наличность.
— Но ведь когда-нибудь срок обращения облигации истечет. Последний владелец явится с ней в банк, и тому придется отдать живые деньги на всю нарицательную стоимость. Где же банк их возьмет?
— От ссудозаемщика. К тому времени он построит свой доходный дом, в него въедут жильцы и станут платить за квартиры. И вот тут возникает страшный риск для банка…
— Риск того, что дом не будет достроен? — догадался Лыков.
— Не только, — ответил Прозумент. — Дом-то выгнать можно даже без денег. Мы пускаем эти облигации по всей цепочке. Владелец кирпичного завода ведь тоже знает, что наличности ему никто не даст. И возьмет от меня бумагу, хоть и обругает при этом бедного еврея последними словами. А что я могу сделать? Мне ее дал домовладелец, а тому — банк. Вот и ходят облигации туда-сюда, туда-сюда.
— Погодите, Лев Моисеевич. Но ведь каменщику заработную плату облигацией не отдашь. Он куда с ней придет? В лавку хлеб покупать?
— Не отдашь, — согласился подрядчик. — Иногда нужны живые, настоящие деньги. Там, где расплачиваются с людьми, а не с заводами. Их-то я сейчас и пытаюсь получить с Меринга, те самые двадцать две тысячи и семьсот рублей. А в большинстве случаев бумага заменяет наличность, только все несут по ней потери.
— Это из-за учета?
— Конечно. Видите, вы хоть и чиновник особенных поручений, но соображаете. Деньги имеют свою цену, они такой же товар, как и мясо с мамалыгой. Вот облигация, на ней написано: сто рублей. Погашение через десять лет. Если вы сейчас захотите обратить ее в деньги, сто рублей за нее вам никто не даст. В каждом банке и на бирже есть учетный комитет. Он определяет ставку учета, по которой вам выдают сумму на руки. Всегда она меньше номинала бумаги. Только в день погашения цифры совпадут. И вот пущенная банком облигация крутится все десять лет вместо натуральных денег. Наконец срок обращения ее истек. Последний держатель, как вы только что сказали, приходит с ней в банк. А у того нет денег, чтобы погасить собственную облигацию! Вот что ждет господина Шлейфера, если он не перестанет иметь дело с Мерингом.
— Значит, домостроительные проекты Меринга несут убытки?
— Да. Есть такое понятие: перепроизводство. Знаете это слово?
— Встречал иногда в газетах. Что, в Киеве понастроили уже столько домов, что для них не хватает жильцов? С трудом верится. Петербург, Москва, Варшава, все губернские города жалуются на нехватку жилья. Квартирный кризис, казарменный кризис… А у вас перепроизводство?
— Жильцов и у нас полно. Вот только они не могут платить за квартиры столько, сколько хочет владелец. Посмотрите те же газеты. На Крещатике пустуют целые этажи. На Ольгинской и Меринговской — целые подъезды.
— Так пусть владелец умерит аппетит и снизит квартирную плату. И люди въедут.
— Он не может так поступить, иначе нечем будет гасить ссуду в банке.
— Вот в чем дело…
— Да, — старик опять задрал вверх палец. — Получился… как это? Замкнутый круг?
— Навроде того. Зачем же тогда порядочный человек Шлейфер дает и дает ссуды непорядочному авантюристу Мерингу?
— Стойте, я не говорил, что Меринг непорядочный, — нахмурился старик. — Авантюрист — таки да, и втянет всех в убытки. Но не со зла, а по глупости. Я, знаете ли, встречал и жуликов. Да чего говорить, каждый день жму им руки на бирже. Меринг не имеет желания надуть вас. Подведет, разорит, но и сам прогорит. А жулик всегда остается в прибыли.
— Пусть так. Повторю вопрос: зачем же Георгий Павлович ссужает до сих пор Михаила Федоровича? Не пора ли перестать?
— Давно как пора. Но тут крутится колесо, крутится и крутится. Лишь очень умный взгляд может заметить, что надо поставить на тормоз. Вот уже семь лет, как это дело — я имею в виду строительное — дает доход. Горячка началась в Киеве в девяносто третьем. И таки надо признать, что толчок ей сделала усадьба Меринга. Большой участок в таком месте! Лучшая часть Крещатика, и еще немного Липок. Банки, что вложились первыми, получили серьезный доход. Люди стали переезжать в хорошие квартиры. Город теперь называют Парижем. По крайней мере Николаевскую улицу. Кирпичные заводы не устроил себе только лентяй. Бешеный спрос был на кирпич, весь объем скупали на год вперед. А теперь? Тысяча штук раньше стоила двадцать пять рублей. Сегодня уже цена опустилась до девятнадцати. А завтра станет пятнадцать. Перепроизводство. Их придется все позакрыть, эти заводы. Хорошо, что я не пошел на уговоры Гольдарбайтера и не вложился с ним на паях в кирпичный завод. Теперь бы уже рвал на себе последние пейсы. Понимаете, Алексей Николаевич? Это как ножницы сошлись.
— Какие ножницы?
— Портновские. Мой папа был портной в Белой Церкви, и я с детства наблюдал, наблюдал… Вот и тут. Два лезвия — раз! — и отрезали. Одно лезвие — это удорожание денег. Такое, что домовладелец уже не сумеет окупить ссуду из банка. А второе лезвие — это перепроизводство домов. Нет в Киеве столько людей с капиталами, чтобы снимать квартиры за три тысячи рублей.
— Три тысячи рублей? — поразился питерец. — Это что за цены? И в столице таких не встретишь!
— А у нас есть. Бель-этаж на Большой Подвальной, шестнадцать комнат, ванная, две людских, ледник во дворе, телефон… Люди придумали всякие удобства и хотят за них рублик. Ай-яй! Зачем человеку шестнадцать комнат? И кто сейчас снимет такую квартиру?
Собеседники помолчали, собираясь с мыслями. Прозумент вынул из кармана глухие золотые часы, откинул крышку и присвистнул:
— Таки почти уже ночь. Я заболтал вас, глупый старик. Гоните меня в шею, сам я не уйду. Так хочется получить двадцать две тысячи, что готов мешать вам до утра.
— Вы не мешаете, а помогаете, Лев Моисеевич. Вряд ли я ускорю возврат вам долга…
— Уж догадался.
— …а вот разобраться в том, что происходит у вас в Киеве, вы мне помогли. Есть еще много к вам вопросов.
— Что ж, если будет кому-то польза, таки спрашивайте. Старый Лев много знает, потому как сам крутит и крутит это несчастное колесо. Вместе с другими, конечно. Давно бы пора остановить его. И скоро, я так скажу, это само случится. Давайте я объясню вам, Алексей Николаевич, как строят в Киеве сейчас.
— Да ведь вы только что рассказали!
— Нет, то было вчера. А теперь стало еще хуже.
— Ну-ка, это интересно.
— Сегодня домовладельцы стали занимать средства для постройки у частных капиталистов. Под девять процентов годовых, представляете?
— А с какой целью?
— Я же пояснил: с целью достроить.
— Но почему не в банке, я не пойму?
— Банк возьмет землю и дом в залог, а частный капиталист — только вексель.
— Ага. Дом останется без обременения.
— Точно так. Замысел был следующий: занять денег на стороне под вексель, достроить на них дом, впустить жильцов. Готовый дом опять заложить в банке и расплатиться полученной там ссудой с частным кредитором. Поняли?
— Перевести дорогой заем в более дешевый?
— Да, и в более длинный. И гасить ссуду банку постепенно, много лет, из тех средств, что дает доходный дом.
— Чем же плох замысел?
— А тем, господин чиновник особенных поручений, что теперь так не выйдет.
— Поясните, Лев Моисеевич. Не выйдет почему?
— Ай, плохо меня слушали. Вследствие общего безденежья упал курс всех ценных бумаг. Но особенно упали бумаги ипотечных банков. Знаете это слово?
— Знаю, дальше!
— Так вот, ипотечные бумаги уже упали на десять процентов. И ссуда в банке сделалась невыгодной. Да, процент по ссуде я заплачу меньше, чем у частного кредитора. Но зато потеряю в нарицательной стоимости бумаг. Ведь банк опять даст мне не деньги, а свои облигации, которые обратить в рубли можно лишь с убытками.
— А частный капиталист сразу дает рубли?
— Именно так. И сегодня банки Киева оказались в трудном положении. Они не могут конкурировать с частными капиталистами. Но и домостроители в ловушке. Как отдавать долги этим капиталистам? В банке уже не перезаймешь из-за падения курса облигаций. А дорогие рубли от капиталиста больше не оправдаешь сдачей квартир, ибо нет столько богатых жильцов.
— Так… И что же будет?
— Будет очень плохо.
— Кому?
— Нам всем, Алексей Николаевич.
— Всем, кроме тех самых новых займодавцев, частных капиталистов, — уточнил сыщик.
— Ай, вы таки умный человек. Им тоже будет не очень хорошо. Денег-то своих назад они не получат. Но зато отберут у должников их дома.
— Постойте, — не понял сыщик. — Вы сказали, что капиталисты довольствуются одним векселем. Дома уже в залоге у банков — как их получат частные кредиторы? Банк не выпустит обеспечение из своих рук.
— Вексель — сильная бумага. Банк имеет один дом, строительство которого ссужал. А через вексель частный кредитор все имущество должника может выставить на торги. У иных, если покопаться, отыщется немало вкусного. Вот капиталист и в выгоде, — объяснил Прозумент. — Отнимет все, что не обременено. Например, другие доходные дома застройщика, чистые от залога.
— Но зачем они нужны? Кризис, селить там некого.
— Кризис когда-нибудь кончится, а дома останутся. Капиталист вроде как заполучил себе актив. Знаете это слово?
— Лев Моисеевич!
— Да-да. Купил то, что, может быть, и не собирался покупать. Дом в хорошей улице, новый, со всеми удобствами. Этот актив может давать доход. Деньги в условиях кризиса так и так некуда вкладывать. Все падает, все дешевеет. А дом достался владельцу без маржи, по цене залога, значит, дешево. Передел рынка жилья, так это называет мой сын Изя.
— Умный у вас мальчик.
— Да, Алексей Николаевич. Если бы вы только знали, сколько мне стоило устроить его в университет. А прописать на левой стороне Крещатика! Но когда-нибудь Изя окупит все вложенные в него средства. Он сделается ученый. И удеся… удеси… как это сказать по-вашему? Во много раз увеличит обороты после меня.
— Пожелаю вам, чтобы так и случилось. А теперь скажите, Лев Моисеевич, кто эти частные капиталисты, что отбирают у банков их добычу?
— А зачем вам знать? — насторожился Прозумент.
— Надо, раз спрашиваю. Погиб человек. А тут столкновение интересов, большие деньги на кону. Вдруг есть связь?
Старый еврей покачал головой:
— Ай, какие плохие мысли в голове полицейского чиновника.
— Я жду.
— Ай-яй… Неужели вы думаете, что в моей стариковской болтовне есть хоть что-то полезное?
Подрядчик явно не хотел называть имена.
— Лев Моисеевич, я вызову на допрос вашего Изю, если вы мне сейчас не расскажете.
Прозумент неуверенно улыбнулся:
— Вы шутите, да?
— Конечно, шучу. Но мне в самом деле нужно знать.
— Хорошо. Будь по-вашему. В Киеве есть всего два богатых человека. Я имею в виду, богатых по-настоящему. Один — это Давид Марголин. Вы о нем слышали уже?
— Да. Он ведь акционер домостроительного общества?
— Точно так. А второй — это Лев Бродский.
— Сахарозаводчик?
— Именно.
— Два богача на весь Киев? — усомнился Алексей Николаевич. — А Терещенки?
— Два всего, — категорично подтвердил Прозумент. — Ай, Терещенки пусть сначала подрастут. Людей, у кого числится пара миллионов, много. Может быть, даже у меня их можно отыскать. Но Лев Израилевич Бродский в Монако за один раз проигрывает в рулетку больше, чем я зарабатываю за целый год.
— Да, я тоже слышал, что он азартный игрок.
— У-у! Он азартен до всего, в том числе и до женщин. Но это я так, к слову. Папа оставил им с братом столько денег, что хватит купить луну. Слышали про папу, Израиля Мееровича? Он нажил состояние на том, что делал фальшивые ассигнации. Очень давно, еще в Крымскую войну. И стал огромный богач…
— Про всех богачей завистники распространяют подобные слухи, — отмахнулся Лыков. — Если верить им, то каждое крупное состояние в России основано на фальшивых деньгах. Стыдно вам повторять такую ложь.
— Да? Ну ладно, не буду… Таки о чем я? А! Лазарь Бродский, старший брат Льва, тоже миллионщик. Из любого конца Киева видать его паровую мельницу внизу Боричева Тока. Но Лазарь болеет. У него болезнь диабета, он скоро умрет. А Лева здоров, как трое подольских грузчиков. И вот еще что. Лазарь — партнер Марголина по обществу пароходства по Днепру. У них ровные отношения, иначе нельзя, а то дело погибнет. Но Леву туда не взяли.
— Понятно. Но в чем соль? Для чего вы мне это рассказали?
— Соль в том, что Лев Бродский и есть тот частный капиталист, который кредитует Меринга в последнее время.
— В обход Шлейфера!
Старик махнул рукой:
— Кто есть Шлейфер в таком деле? Как и я, владелец пары миллионов? Это делается в обход Давида Симховича Марголина. Вот будет передел так передел! Весь Киев содрогнется. Или задрогнется? Как это по-вашему?
Лыков поднялся и вздохнул:
— Уф… Голова уже не вмещает ваши киевские махинации. Дайте переварить.
— А что я говорил? Тут чиновнику легко и запутаться. Для того и нужен старый Прозумент, который всегда объяснит. Таки я могу надеяться?
— Что ваш рассказ дойдет до Витте? Да. Не знаю, устно или на бумаге, но дойдет, обещаю.
— Тогда я не зря потратил свое время. А у нас, стариков, его осталось мало, ай мало. Не подведите меня, Алексей Николаевич. Скажите там, как есть.
Сыщик и подрядчик расстались как добрые знакомые. На всякий случай Лыков записал адрес полезного собеседника. Он теперь знал достаточно, чтобы дать отчет своему министру. Еще пара таких бесед, и можно начинать собственное строительное дело…
Если же говорить серьезно, то задача практически выполнена. С Мерингом все ясно. Вот-вот он свернет себе шею. И слетятся кредиторы, и начнут рвать на части имущество. Авантюрист заигрался. Подтвердилось и второе опасение Витте: зять поминает его имя всуе, пытаясь отсрочить банкротство. А может, никакого банкротства и не последует? Один хищник, Бродский, отберет доходное дело у другого, Марголина. А мелкую сошку, председателя правления КАДО, просто выгонят без штанов.
Так что, пора собираться домой? Остался последний вопрос: кто же убил Афонасопуло? Но пусть им задается киевская сыскная полиция. Никто не поручал Лыкову дознавать это преступление. Конечно, можно подрядиться и попробовать раскрыть дело, сославшись на Сипягина. Асланов уже ведет его и делится с питерцем сведениями. Надворный советник если и не поможет, то и не навредит. Тут не домостроительный кризис, все знакомо.
Ничего толком не решив, Алексей Николаевич отправился в «Шато-де-Флер». Певичку, что ли, какую зацепить? Он заглянул в вокзал, поглазел там на акробаток и никем не прельстился. В возрасте уже мужчина, не вертопрах, потерпит до дома.
Поужинал Лыков в летнем ресторане Купеческого клуба. Там его заинтересовало блюдо под названием мазурики. Вот подходящая еда для сыщика! Но мазурики на поверку оказались обычными котлетами из индейки. Не иначе, пришли сюда из польской кухни. Насытившись, Лыков отправился к «грибку» — смотровой площадке с видом на Днепр. Горели огни бесчисленных пароходов, кипела работа в гавани, на Трухановом острове пускали фейерверки. Сыщик вспомнил, что еще не был в ресторации «Эльдорадо», и наметил пообедать там завтра. А то скоро уезжать.
В мажорном настроении питерец вернулся в номера. Там его опять ждала записка. Асланов сообщал, что получил важные сведения, и звал в гости на Большую Житомирскую. С револьвером, если есть желание развлечься.
Так-так! Если зовут с оружием, значит, ушлый надзиратель разыскал Созонта Безшкурного. Осталось лишь его заарестовать. Спиридон Федорович решил проверить командированного на вшивость, как говаривали в Кобулетском отряде. Пойдет тот на опасное задержание или останется ждать в кабинете? Что ж, развлечься Лыков был не прочь. Он поднялся в номер, сунул во внутренний карман смит-вессон с укороченным стволом и отправился в сыскное.
