Глава 4. Киевские банки и все, что вокруг них
Прежде чем идти в кредитные учреждения, Лыков попросил полицмейстера о консультации. Цихоцкий свел сыщика с господином Подгайным, заведующим строительным отделением городской управы.
— Михаил Онуфриевич, — обратился к нему питерец. — Введите меня в курс дела. Говорят, здесь развиты махинации с оценкой заложенного имущества. Все в банках покупается, можно халупу заложить, как дворец, если дать взятку оценщику.
— Не верьте, — отмахнулся тот. — Болтовня это, досужие разговоры. Наша управа давно навела в городском имуществе порядок.
— Неужто?
— Именно так, и зря изволите иронизировать, — обиделся Подгайный. — Главная статья дохода городского бюджета — оценочный сбор с недвижимых имуществ. У нас все строго! Городская недвижимость ежегодно переоценивается. Существует тридцать шесть видов жилья. У каждого своя величина налога, в зависимости от месторасположения, сохранности и доходности. Вот такие простыни составляем! До пятнадцатого апреля каждый владелец должен сдать в управу специальную ведомость. Там все, вплоть до списков жильцов с размером квартирной платы. Стоимость имущества определяют присяжные ценовщики, работающие от управы. Как же вы тогда переоцените его для банка? Тот сам ничего и делать не станет, а попросит нашу ведомость. Мы охотно сотрудничаем с кредитными комитетами.
— Но как же махинации?
— Я же говорю: досужая болтовня. Только тот, кто не знает городских порядков, может сочинять такую глупость.
— Странно. Хорошо, пойдем дальше. Говорят, жилищным строительством в Киеве заправляют евреи и все построено на гешефтах.
— Тоже вранье.
— Но вот тот же Шлейфер: сидит и в банке, и в кредитуемом им обществе.
— Прежде всего, Георгий Павлович Шлейфер не еврей, а природный немец. Кстати, так же, как и Михаил Федорович Меринг — отец его приехал в Киев из Саксонии. А немцы — нация аккуратная. Что же до двух кресел под одним человеком… И что тут преступного? Вон Анатолий Викторович Гудим-Левкович. Он председатель Киевского частного коммерческого банка и одновременно Южно-Русского промышленного банка. И все довольны.
— Гудим-Левкович? О котором мне говорил Трепов? А кем он приходится правителю канцелярии губернатора?
Цихоцкий весело хохотнул:
— Там не поймешь. Гудимов этих видимо-невидимо. Куда ни сунься, найдешь кого-нибудь из рода. Даже в Петербурге есть!
— Имеется один, — согласился надворный советник. — Павел Константинович, генерал-лейтенант. Управлял Кабинетом Его Императорского Величества, а в январе переведен в Госсовет. Но вернемся к банкам. Выходит, у вас тут все переплелось: одни и те же люди и выдают деньги, и получают их?
— Это кто же? — опять влез Цихоцкий.
— Да ваш Меринг. Он директор частного коммерческого банка, и он же председатель правления домостроительного общества. Сам себе ссуды подписывает? А второй — Шлейфер. В Городском кредитном обществе он председатель правления, а в домостроительном — директор-распорядитель.
Подгайный обиделся за земляков:
— Шлейфер — выдающийся архитектор. А Меринг — гениальный финансист. Вы хоть представляете, что он сделал для украшения Киева? Слыхали про усадьбу его отца?
— Только о ней и твердят который день, — ответил сыщик. — Но изложите и вы свою версию.
Он уже понял, что интересующее его дело связано с этой усадьбой, и решил собрать о ней побольше сведений.
— Что получить землю Мерингу-старшему помогли благодарные евреи, я знаю от губернатора. Давайте то, что не знаю.
— Охотно, — согласился Михаил Онуфриевич. — Начнем с азов. Старый доктор умер в восемьдесят седьмом году. И чтоб вы представляли, господин приезжий из столицы, похороны его проходили так. Отпевали почтенного человека сразу три священника: православный, лютеранский и еврейский. Слышали вы когда-нибудь о таком?
— Нет, — сознался сыщик. — Это в знак уважения?
— Конечно. Чтобы Федор Федорович точно попал в рай, хоть в какой-нибудь. Настолько киевляне были ему благодарны. Но помимо хорошей памяти он оставил и солидное состояние. А еще двух сыновей и дочку, не считая вдовы.
— Как поделили наследство?
— Деталей я не знаю. Одному брату достались загородные имения, он теперь сахарозаводчик. Дочке тоже отвалили капитал. А вот городская усадьба шесть лет назад отошла Михаилу. В ней насчитывалось более двадцати восьми тысяч квадратных сажен. Больше всего Меринг-старший купил у Трепова-старшего. Во время кампании по обрусению Юго-Западного края много что отобрали у поляков. Вот государь и подарил бывшему градоначальнику Петербурга огромный кусок между Шелковичной, Крещатиком и Институтской. Трепов был делец и прихватил еще семь тысяч сажен у жандармского дивизиона. На каком основании — это тайна, но беззаконий при государе-освободителе, сами знаете, было много. Так вот. Трепов продал свой участок доктору за сто двадцать тысяч рублей. А тот незаметно-незаметно прикупил все другие участки вокруг. И у аптекаря Эйсмана, и у графа Януша Ильинского, и даже бывшую усадьбу канцлера Безбородко. И появилось «киевское княжество». Старик не знал, что ему делать с таким количеством пустопорожней земли. Часть он отдал в аренду под цирк, еще часть застроил домами — это по улице Банковой. А потом взял да и помер.
Муниципальный служащий перевел дух и попросил у хозяина чаю. Цихоцкий распорядился. Сделав добрый глоток, Подгайный продолжил:
— Сначала наследники — они тогда еще совместно владели усадьбой — предложили управе застроить все новыми домами. Город получил бы за выдачу разрешения почти шесть тысяч квадратных сажен в собственность. Вопрос вынесли на заседание Думы, и она отказалась.
— Почему? Такое место!
— Гласные побоялись расходов. Мощение, ремонт и освещение новых улиц легли бы на городской бюджет. И тогда сыновья Меринга выставили усадьбу на продажу целиком, за миллион восемьсот тысяч рублей. Желающих с такими капиталами не нашлось. Затем по раздельному акту усадьба отошла в единоличную собственность Михаила Меринга. И он выступил учредителем Киевского домостроительного общества с уставным капиталом миллион восемьсот тысяч рублей. Общество купило у него весь участок. Точнее, часть дало деньгами, а часть — своими акциями. Уставная деятельность такая: покупка и аренда домов и земли, жилищное строительство.
— Вы говорите: общество купило. Откуда оно взяло деньги на это?
— Разместило свои акции, откуда же еще! Одна акция стоит тысячу рублей, обращаются они на бирже. Но контрольный пакет у группы деловиков, и сразу он был у них.
Лыков напряг память:
— Это те, о которых мне говорил губернатор? Петровский, Голубев, Марголин?
— Изначально они плюс сам Меринг четвертым. Но очень скоро Голубев вышел, а его место занял упомянутый Шлейфер.
— Так. Михаил Меринг предложил группе богачей создать общество, сброситься деньгами и купить у него землю для жилищного строительства, — стал уточнять сыщик. — Но сам остался в обществе большим акционером и даже председателем правления. Это ему как удалось? Продал и езжай кутить в Монте-Карло!
— Он же не все получил деньгами, часть акциями, — пояснил собеседник. — А председателем его поставили совладельцы.
— То есть он взялся застроить свои же бывшие земли?
— Да. Меринг — опытный финансист, служил с Витте. А строительными вопросами ведает Шлейфер, он профессиональный архитектор.
— Хорошо. Что общество сделало с землей?
— Оно разбило ее на участки. Всего получилось двадцать семь участков площадью от двухсот восьмидесяти до тысячи семисот квадратных саженей. Часть общество выставило на продажу, а часть стало осваивать само. Гостиницу «Континенталь», театр Соловцова и здание Южно-Русского промышленного банка поставили Меринг со Шлейфером. Ну и несколько доходных домов. Другие участки застроили покупатели. Платили по тысяче рублей за десятину. Всего на месте усадьбы вышло четыре улицы: Николаевская, Ольгинская, Меринговская и Новая. И одна площадь, Николаевская. Самые красивые сейчас во всем Киеве.
— Гостиница, театр и банк по сию пору принадлежат домостроительному обществу?
— Здание банка выкупили владельцы. А гостиница с театром да, и доходные дома тоже.
— Говорят, в Киеве теперь строительный кризис, — задал Лыков давно интересовавший его вопрос. — Как он сказался на деле Шлейфера и Меринга? Может быть, сейчас им приходится идти на те махинации, о которых писал Афонасопуло? Завышать цену залога, выдавать самим себе деньги без обеспечения…
— Про письма Афонасопуло я ничего не знаю, — пожал плечами муниципал. — А дела у домостроительного общества идут хорошо. Они успели снять сливки, поскольку забрали лучшие земли. Вот на Ольгинской и на Меринговской, говорят, спрос упал. Застройщик не может продать уже готовые квартиры. А на Николаевской лучше некуда.
— Так ли?
— Зря беспокоитесь, господин Лыков, — махнул рукой Подгайный. — Домостроительное общество устойчивее любого банка. С их-то активами! Понадобятся средства — продадут или гостиницу, или один из доходных домов.
Надворный советник поднялся, протянул консультанту руку:
— Благодарю, Михаил Онуфриевич, за исчерпывающую справку.
Тот удалился, а сыщик обратился к полицмейстеру:
— Вячеслав Иванович, стало яснее, но я все равно должен увидеться и с Мерингом, и со Шлейфером. Окажете содействие?
— Конечно, Алексей Николаевич. Дайте мне сегодняшний день. Вечером сообщу, что у меня получилось. Вы хотите здесь же, в моем кабинете?
— Нет, можно у них в банке. В том, где Меринг.
— Тогда это проще.
До обеда Лыков занимался своим устройством. Цихоцкий приказал поселить его на явочной квартире сыскного отделения, чтобы не тратить казенных денег. А еще выдать служебный билет на бесплатный проезд в трамвае. Вообще полицмейстер был внимателен и доброжелателен. Видимо, надеялся получить в лице столичного чиновника себе союзника в борьбе за средства. Полиция Киева действительно жила в ненормальных условиях. Штатные вакансии сознательно занимали не полностью, чтобы сэкономленные средства раздать городовым и тем хоть как-то улучшить их мизерное содержание. Сыскное отделение не имело даже вольнонаемных агентов — на них не хватало денег. Текучесть кадров в отделении поражала. За год половина состава или уволилась, или была отчислена за нарушения по службе. Тупое упрямство Министерства финансов много вредило делу. Алексей Николаевич решил, что обязательно поговорит с Витте о киевских тяготах. Он не сомневался, что министр захочет лично выслушать его доклад.
Витте познакомился с Лыковым на Всероссийской выставке 1896 года. Потом они встречались еще раз, когда сыщик дознавал злоупотребления в Московском промышленно-купеческом банке. Сановник относился к сыщику с уважением, хотя и немного снисходительно. Посмотрим, что он скажет, когда речь зайдет о приемной дочери…
Алексей Николаевич переехал на Бульварно-Кудрявскую, к астрономической обсерватории. В домике жил отставной фельдфебель со звучной фамилией Вертипорох. За небольшую плату он помогал сыщикам, устраивал на своей квартире встречи с агентурой. Над башенками обсерватории нависала гора с корпусами общежительного женского Покровского монастыря. Самый новый в городе, он был устроен силами великой княгини Александры Петровны, жены Николая Николаевича Старшего. Княгиня удалилась от мужа, прижившего кучу детей с танцовщицей, и поселилась в Киеве. Свою нерастраченную энергию она тратила на обитель, в частности устроила там бесплатную лечебницу для бедных. Великая княгиня скончалась в апреле, только-только отметили сороковой день ее кончины, но осиротевшие лечебница и обитель трудились в полную силу. Мимо домика Вертипороха тянулись в гору вереницы убогих. Вообще, улица оказалась неудобной, слишком людной. Она соединяла два базара: Галицкий и Львовский. Евреи-факторы, крестьяне с товарами, просторабочие с топорами целый день слонялись под окнами. Кое-как перетерпев вечер, на другой день Лыков переехал в номера Гладынюка на Фундуклеевской. Там было спокойнее и ближе к центру. Вдвое дешевле, чем в «Континентале», между прочим. А комфорт и выучка прислуги ничуть не хуже. Вместо первоклассного ресторана, правда, буфет. Но когда новый постоялец раз отобедал там, то больше уже никуда не ходил, старался есть у Гладынюка.
Сыщик ждал письма от полицмейстера и обдумывал то, что услышал. Подгайный его не убедил. Факт оставался фактом: Михаил Меринг выдавал ссуды сам себе. У воды да не напиться? И махинации с залогом вполне возможны, об этом говорит расписка в квартире Афонасопуло. Видимо, Цихоцкий хочет лакировать сведения о строительных делах и для этого подвел к приезжему правильного специалиста. Значит, следует теперь найти неправильного.
Однако Лыков чувствовал себя не в своей тарелке. Банковский мир ему был мало знаком, а тут залоги, активы, онкольные ссуды, соло-векселя и загадочный домовладельческий кризис. Помимо доки-строителя, который расскажет о киевских тайнах, нужен еще финансист. Сторонний, не от Цихоцкого, но компетентный. Где бы такого раздобыть?
Наконец принесли записку от полицмейстера. Столичного сыщика приглашали в частный коммерческий банк в половине третьего пополудни.
Банк располагался в собственном очень приличном доме по Левашовской улице. Служитель с медалями провел сыщика наверх, в кабинет директора. Там поджидали два господина.
— Михаил Федорович Меринг, — представился первый, стройный, с офицерскими усами и ранней сединой на висках.
— Георгий Павлович Шлейфер, — назвался второй, в очках в золотой оправе, делавших его похожим на ученого.
Трое мужчин уселись за стол. Хозяева изучали гостя, а тот — хозяев. Первым заговорил Меринг:
— Скажите, поручение вы получили от самого Сергея Юльевича?
— Ну что вы, для этого я слишком малозначительная фигура. Даже не от Сипягина. Поручение с его слов мне передал директор Департамента полиции Зволянский.
— Но телеграмма губернатору подписана министром… — как бы про себя добавил Шлейфер.
— Давайте сразу к делу, господа, — предложил сыщик. — Вы зря гадаете, кто меня послал и каков уровень моих полномочий. Я — чиновник особых поручений. Приехал как раз с таким вот поручением. Витте обеспокоен и хочет разобраться. Помогите мне успокоить его, и дело сделано.
— Чем же он обеспокоен? — вскинулся Меринг. — Мне тесть ничего такого не говорил.
— А Сипягину сказал.
— И появились вы?
— Да. И не надо кривиться, я сюда не рвался, и мне не больше вашего нравится причина поездки.
Киевляне помолчали.
— Но, поскольку поручение дано, я обязан его выполнить. Вы оба заинтересованы в том, чтобы правда была установлена. Если вам, конечно, нечего скрывать.
— Нам совершенно нечего скрывать, Алексей Николаевич, — сказал архитектор. — Вы позволите называть вас так?
— Конечно, Георгий Павлович. Я тут гость и ничего не смыслю ни в банковском деле, ни в строительстве, ни в киевских порядках. И пришел к вам за разъяснениями, которые и лягут в основу моего доклада начальству.
— Хорошо. Оставим пока в стороне вопрос, почему Витте ничего не сказал зятю, но нанял сыщика…
— Не нанял, а прислал, — парировал Лыков.
— Прислал, — согласился Шлейфер. — Нам-то не легче. Мы вроде как должны оправдываться. А за что? Трудимся не покладая рук, украшаем город. Что вдруг стало не так?
— Очень просто. До Петербурга дошло письмо некоего Афонасопуло. Он обвиняет вас двоих в махинациях. Никто из столицы сюда бы не приехал, если бы один из вас не приходился родственником самому влиятельному человеку в России. После государя, разумеется. Это понятно?
Меринг молча кивнул и сложил руки на груди с оскорбленным видом. А Шлейфер фыркнул:
— Письмо Афонасопуло. Из-за этой глупой бумажки весь сыр-бор?
— Опровергните ее, и дело с концом!
— Ну тогда все просто.
— Валяйте.
— Мы дадим вам балансы домостроительного общества и заключения ревизионной комиссии. Там все написано. Дела идут прекрасно, активы превышают пассивы в полтора раза, запасный капитал сформирован в соответствии с уставом.
— Боюсь, что мало пойму в этом. Но приложу ваши бумаги к отчету для солидности.
После этих слов обстановка за столом разрядилась. Киевляне поняли, что ревизор им не враг. Или сделали вид, что поверили в это. Даже неудавшийся астроном перестал строить рожи.
— Вы ведь остановились в нашем «Континентале», видели, что это за прелесть! — воскликнул он. — Вот так мы строим. Сто номеров, и отбою нет от приезжих. А дома на Крещатике! Сейчас мы пошли дальше, взяли участки по Святославской улице на Афанасьевском яру и по Большой Васильковской. Не топчемся на месте, развиваем успех. А тут поклепы…
— Правда ли, что в строительстве наметился кризис? — осторожно спросил надворный советник.
— Он начнется через год-два, — ответил архитектор. — Но мы успеем достроить и продать, во-первых. А во-вторых, наши площадки лучшие в городе. Проблемы возникнут у других, кто строит где попало. Элитных земель в Киеве очень мало из-за его невозможного рельефа. И все они у нас. На такой товар цены никогда не упадут.
— Как вышло, что лучшие участки достаются именно вам?
— За это следует благодарить Михаила Федоровича, — кивнул на партнера Шлейфер. — Усадьба его отца стала толчком всему. Застроив эту землю, мы уже твердо стояли на ногах. В чем секрет успеха Киевского домостроительного общества? Желаете узнать?
— Конечно.
— В соединении воедино всех необходимых компонентов. Есть кадры: я архитектор, Михаил Федорович финансист, а господин Марголин коммерсант. Кроме того, он вкладывает свои деньги, и поэтому нам меньше нужно заимствований. Далее, есть кредитные учреждения, и не одно, а целых два. Я имею в виду КЧКБ и ГКО. И наконец, есть тесное сотрудничество с Думой и городской управой. Там знают, что мы не подведем и выстроим хорошо.
— Вы упомянули господина Марголина. Он третий ваш партнер по обществу?
— Да. И самый богатый из нас, чего таить. Мы с Михаилом Федоровичем трудящиеся люди, только-только заработали по миллиону. А Давид Симхович очень богат. Очень! Причем уже давно. И как человек опытный, нюхом чувствующий наживу, крайне нам полезен. Представляете, он никогда не ошибается.
— Такого не бывает, — усомнился Лыков.
— С Марголиным именно что бывает. Вот в чем его нужность, а не только в капиталах. Но и капиталы полезны, зачем лукавить. Однако тут выгода обоюдная. Вклад в банке дает Давиду Симховичу четыре процента в год. А доходный дом — двенадцать.
— А чем еще занимается ваш партнер?
— Легче сказать, чем он не занимается, — оживился Меринг. — Заметили на Днепре пароходы, выкрашенные в серо-голубой цвет? Это его пароходы. Два миллиона пассажиров перевозят за навигацию! Марголин — директор-распорядитель Объединенного общества пароходства по Днепру и его притокам. Еще он директор Общества городской железной дороги. Выстроил себе особый салон-вагон, как у государя императора, и носится на нем по Киеву. Горожанам нравится, они ему руками машут… Газовым освещением еще занимается и водоснабжением. Гласный Думы, коммерции советник. Большой человек.
— Я понял. Но вернемся к письму Афонасопуло. Вы читали его?
— Нам показывал сию бумажку губернатор, — ответил Шлейфер. — Он тоже стал адресатом неуемного лгуна. Если там тот же бред, что и в доносе Витте, то можно сказать, что читали.
— Значит, там только бред?
Меринг стукнул кулаком по столешнице:
— Да уж не правда! Надо было такое придумать: мы с Георгием Павловичем заставляем его завышать оценку предметов залога. Даже технически это невозможно. Городская управа пристально следит за имуществом горожан и своего не упустит. Если завысить цену, то всю оставшуюся жизнь будешь платить повышенную ставку обложения. Кто на такое пойдет?
— Ну если стройка застыла, денег нет, зима на носу, тогда все средства хороши, — предположил сыщик.
Но киевляне не согласились.
— Вокруг этого дела крутится огромное количество людей, — пояснили они. — Строительная инспекция управы, архитекторы, подрядчики, старосты артелей, кирпичные магнаты, факторы, покупатели жилья… Любая мелочь известна всему кругу. Ничего не спрятать, тем более мошенничества. Давно бы по Киеву ходили слухи. А от наших домов шарахались бы, как черт от ладана. Но все наоборот. В очередь записываются. Люди приносят деньги, чтобы купить площади под магазин. А там даже котлован еще не выкопан. Дом назначен к постройке в следующем году, а квартиры в нем все уже разобраны!
Лыков вспомнил многочисленные объявления о сдаче жилья, что он видел в местных газетах. Квартиры в семь, восемь, даже двенадцать комнат предлагались желающим. Крещатик, Большая Васильковская, Институтская, Банковая — лучшие улицы. Значит ли это, что спрос превысил предложение? В Петербурге, он знал, жилья не хватало. А в Киеве? Нет, надо срочно найти независимого специалиста. Отсюда можно уходить, ничего кроме уверений в полном успехе он не услышит.
— Господа, как так вышло, что вы даете ссуды сами себе? Согласитесь, это вызывает вопросы.
— Что значит сами себе? — полез в бутылку Меринг.
— То и значит, Михаил Федорович. Вы двое командуете в разных банках. И одновременно заправилы в домостроительном обществе.
— Позвольте мне пояснить, Алексей Николаевич, — сказал Шлейфер. — У вас неверное понимание. Вы что, действительно считаете, что мы сами себе кредиты выписываем? Хе-хе. Кто бы нам позволил? Есть другие акционеры, есть ревизионная комиссия. Главное же, получателями денег в обоих наших банках являются клиенты. А вовсе не Киевское акционерное домостроительное общество. Посмотрите кредитный портфель — там кто угодно, только не КАДО!
— На какие же средства вы строите?
— На собственные капиталы общества, на марголинские займы и на взносы покупателей жилья.
— Ну допустим. Последний вопрос: что за человек был оценщик Афонасопуло? Почему он стал писать на вас ябеды?
— А бог его знает, — безнадежно махнул рукой Меринг. — Я пытался сначала с ним поговорить, успокоить. Но он задирался по пустякам, из принципа. Происхождение, видать, мешало вести себя как полагается.
— Происхождение? Он что, из благородных? Не встречал я в Бархатной книге такой фамилии.
— Настоящая его фамилия — Папа-Афонасопуло. Он был сын адъютанта генерал-губернатора Дрентельна. Помните такую фигуру?
— Помню, — кивнул Лыков. — Третьим отделением заведовал, потом к вам попал. Он ведь и умер в Киеве? Я видел памятник ему на Владимирской горке.
— Да. Начальник края упал с лошади во время крестного хода. Тот бывает у нас ежегодно пятнадцатого июля, в день крещения Руси. С Дрентельном случился удар прямо во время парада войск по случаю торжества. Как раз Афонасопуло-старший внес шефа на руках во дворец, где тот вскорости и отдал Богу душу. Тащил вместе со вторым адъютантом, Треповым, что нынче губернатор. На этом адъютантство закончилось, потом закончились и деньги. Сын унаследовал лишь отцовские долги да еще гонор. Пришлось зарабатывать на жизнь, идти в оценщики. Как так? Отпрыск самого адъютанта генерал-губернатора! Он думал, дурак, что за одно имя его всю жизнь будут потчевать. А пришлось вот служить… Ну, отсюда глупые обиды, а от обид — доносы.
Объяснение было убедительным. А тут еще Шлейфер добавил:
— Мы получили на него несколько жалоб. Афонасопуло вымогал у клиентов банка деньги за нужную оценку предмета залога. Готов был ее завысить до небес, при соответствующей мзде. Так что, Алексей Николаевич, зря Витте вас сюда послал. Ничтожный человек сочинил ложь. Не надо тратить на нее время.
— Почему же вы тогда его не уволили?
— Увольнение — крайнее средство, — нехотя ответил Меринг. — Мы надеялись, что Платон Иванович образумится… А потом, вы ведь уже знаете, как он оказался в банке. Губернатор попросил. С такой лапой наверху Афонасопуло решил, что ему все дозволено.
Его объяснение прозвучало неубедительно. Что-то не так в этой истории. Подчиненный пишет доносы на начальство, при этом еще берет взятки. А ему все сходит с рук. Трепов давно отказался от поддержки своего протеже и сам не рад случившемуся. Причина лишь одна: Афонасопуло замешан в темных делах вместе с хозяевами. Много знает, потому его нельзя выгнать, приходится терпеть. Почему же тогда от шантажиста просто не откупились?
Но пора было заканчивать разговор.
— Вы должны понять Сергея Юльевича, — сказал сыщик, поднимаясь. — Министр финансов по роду занятий вынужден часто отказывать, и тем наживает себе врагов. Обиженные спят и видят, как бы отомстить. А тут такая история: родственник в Киеве замешался в аферизм. Даже если в ней нет ни слова правды, отыщется тьма желающих раздуть сплетню. Вот он и страхуется.
— Все равно я напишу тестю, — капризно заявил Меринг. — Пусть…
Но партнер перебил его:
— Миша, не надо!
И несостоявшийся астроном сразу замолчал.
На этом собеседники расстались. Лыкову вручили балансы банка и домостроительного общества, отчеты ревизионных комиссий, перечень заемщиков. И выпроводили вон.
Лыков сел в номере и попытался изучить бумаги. Куда там! Здесь нужен был опытный бухгалтер, а не сыщик. Он отложил пачку и задумался. Надо найти строительного подрядчика, независимого и сведущего. Попросить Асланова, пусть поможет? Нет, Спиридон Федорович из той же партии. Всем им, от губернатора до околоточного, хочется сплавить ревизора побыстрее обратно в Петербург. Требуется человек, никак не связанный с нынешней киевской верхушкой. Но Лыков приезжий и не знает местных условий. Пойти к генералу Маврину? Письмо барона Таубе лежит в чемодане, ждет своего часа. Однако вряд ли дежурный генерал штаба военного округа силен в строительных вопросах.
Подумав, надворный советник сочинил одну идею. Вечером можно попробовать. А сейчас надо идти в сыскное, теребить Асланова. Пока Лыков изучал банковскую версию смерти оценщика, тот прорабатывал уголовную. С момента обнаружения трупа прошли уже сутки. Есть ли новости?
Надворный советник явился на Большую Житомирскую. Ни Асланова, ни Желязовского на месте не оказалось. В столе личного задержания сидел и что-то писал мужчина средних лет с приятным лицом. Увидев начальство, он поднялся и вытянулся:
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие.
Лыков покосился на его бумагу — это был протокол обыска. Он догадался, кто перед ним.
— Здравствуйте, господин Красовский. Хотел с вами познакомиться, и вот… Очень кстати.
Красовский был вторым околоточным надзирателем сыскного отделения. Вчера, во время знакомства с кадром, он отсутствовал. Идея, что придумал Алексей Николаевич в номере, в том и заключалась, чтобы изучить журнал приводов. И сравнить, кто из двух надзирателей больше поймал воров. Почему-то ему казалось, что Асланов с его внешностью абрека не чист в этом вопросе. Спиридон Федорович напоминал Мойсеенко из МСП. Тот был успешный и ловкий сыщик, но притом потатчик фартовых. Неужели хищный профиль татарина так смутил питерца? Плохо, плохо судить о человеке по его внешности…
— Я Лыков Алексей Николаевич, — протянул руку сыщик. — А вас звать Николай Александрович, правильно помню?
— Правильно.
— Я здесь из-за письма некоего Афонасопуло. Начальство должно было вам пояснить.
— В общих чертах пояснило.
— Мне помогает Спиридон Федорович.
Красовский молча кивнул.
— Скажите, Николай Александрович, могу я в случае необходимости обращаться к вам за справкой или советом? Не афишируя нашего общения.
Надзиратель не спешил с ответом. Он разглядывал питерца так, словно делал ему оценку. Пытался понять, куда клонит приезжий и можно ли ему доверять. Лыков ждал. Опытный человек по каким-то ему одному понятным приметам судит о людях. Как решит, так и пойдет у них дело. Или не пойдет.
— А в чем могут заключаться мои советы? — заговорил наконец Красовский. — В знании города и его преступной среды? Но это же знает и Асланов.
— Да. Но я хочу выслушать разные точки зрения, а не одну. Вот к примеру, все убеждают меня, что никакого домостроительного кризиса в Киеве сейчас нет. А мне кажется, что он есть.
Тут в комнату зашел городовой и стал прислушиваться к разговору. Красовский сразу изменился, принял подобострастный вид и отчеканил:
— Всегда готов к услугам вашему высокоблагородию.
Но при этом усмехнулся одними глазами и покосился на вошедшего.
— Благодарю, — ответил Лыков и вернулся в приемную. Сыщик понял, что они с Красовским договорились.
В приемной кстати обнаружился Асланов.
— Ба, Алексей Николаевич! А я за вами в гостиницу послал. Вы почему съехали с явки? Не понравилось?
— Да, шумно там и все на виду. Неудачное вы место выбрали для конспиративной квартиры.
— Зачем же вам деньги тратить?
— Приказ о моей командировке подписан министром. Значит, мне полагаются двойные прогоны. Да за одну только разницу между ними и настоящей ценой билетов я могу жить у Гладынюка до Рождества.
Тут надворный советник заметил, что Асланов очень возбужден. Щеки горят, мощные плечи ходят ходуном.
— Где вас так завели, Спиридон Федорович?
Вдруг вбежал пристав и подхватил разговор:
— Это он у нас опять отличился. Задержал в одиночку троих воров!
— Расскажите подробности.
— У нас две недели крали проволоку со столбов городской железной дороги. Каждую ночь саженей по двадцать-тридцать резали и уносили. И никак поймать их не могли. Спиридону это надоело, и он отправился в засаду…
— А почему один-то? — перебил Лыков.
— Так незаметнее, — пояснил надзиратель. — Толпу они бы увидели. Сигнальщиков выставили, следили, нет ли чужих. Я из подворотни наблюдал.
— Это на Бибиковском бульваре было, — продолжил рассказ Желязовский. — Еще на Кадетском шоссе хищничали, они же. Ну, Спиридон их и накрыл с поличным.
— Прямо там, на бульваре?
— Нет, — осклабился надзиратель. — На бульваре их бы любой дурак задержал. А надо же выяснить, кто покупщик. Я проследил за ними до самой Нижней Соломенки. Вижу, они проволоку срезали и туда тащат, волоком. Иду следом, глаз не мозолю. В Кадетской роще чуть их не потерял. Но дошли. Я уж на полпути понял, куда они меня ведут.
— Куда?
— Есть там такой Иона Лещ, держит железную лавку. А сам пассер, давно у нас на подозрении. Точно! К нему и пришли.
— И что же вы один в этот притон полезли? Почему подмогу не вызвали?
— Да уж очень все сошлось. Тут и воры, и проволока, и покупщик налицо. Пока я подмогу искал, они бы разбежались. Ну и ввалился.
— Неужели сдались без боя?
— Куда там, — махнул рукой Асланов. — За ножи схватились. Пришлось их в тесто замесить.
— В одиночку троих? — поразился надворный советник.
— Лещ сразу под стол залез, он не боец. А двое, что проволоку резали, сдаться не пожелали. Вот, взгляните.
И надзиратель показал борт сюртука. Он был распорот ножом, наружу торчала подкладка.
— Руку я ему сломал, чтобы больше на полицию не бросался. А второму челюсть своротил.
— Уж не в первый раз Спиридон отличается, — вставил Северин Янович. — Я вошел к полицмейстеру с ходатайством о награде. Лучший в отделении.
— Нет слов, — уважительно сказал питерец. — Видно сокола по полету. А про мое дело не забыли, Спиридон Федорович? Или вам не до него было?
— Насчет Афонасопуло? Нет, не забыл. Я его товарища нашел, который за комиссионные клиентов приводил.
— Клиентов?
— Да, тех, кто хотел банк обмишурить.
— Вот это любопытно, — обрадовался сыщик. — Кто он? Как мне с ним побеседовать?
— Сейчас. Уф! Извините, Алексей Николаевич, никак не отойду. Давно на меня с ножами не кидались…
Асланов поежился, по его сильному телу словно прошла судорога. А потом он привычно ухмыльнулся:
— Фамилия у комиссионера смешная — Финкель-Князин-Победоносцев.
— Что, тройная?
— Ага.
— Встречал я раз человека с тройной фамилией, но то был Голенищев-Кутузов-Толстой. А тут какой-то Финкель. Не жирно ему? Кто он?
— Надзиратель в Первом реальном училище, это на Трехсвятительской. Еще он… как уж там? Ктитор. И учитель пения.
— То есть мелкая сошка?
— Мельче некуда.
— Поедем к нему.
— Зачем? Он сам сюда придет к четырем часам, как уроки закончатся.
— Очень хорошо. Мне еще с одним человеком надо поговорить.
— С Гершко Кутиком? — снова ухмыльнулся надзиратель. — А этого я вызвал на пять.
— Да вы опасный человек, Спиридон Федорович. Мысли читаете.
— Сыщик сыщика завсегда поймет. Еще, помните, вы мне поручали агентуру пошевелить?
— Помню. Что, есть новости?
— Кое-что удалось выяснить. Давайте ближе к ночи съездим в один притон — там мой человек за порядком смотрит. Он с никольскими бандами хорошо знаком, должен просветить.
Лыков приступил к допросам свидетелей. Сперва он поговорил с обладателем тройной фамилии. Маленький напыщенный человек начал с истории своего рода. По его словам выходило, что Финкель-Князин-Победоносцевы чуть ли не родня австрийскому императору. Питерец недолго слушал эти сказки. Он перебил ктитора и велел рассказать про Афонасопуло.
— А чего говорить-то? Ну, игрок он и есть игрок. Карты любил, а еще ипподром.
— Ипподром?
— Да, в Печерске на Эспланадной площади. В главной беседке принимаются взаимные заклады. Десять рублей билет.
— И как играл ваш приятель? Везло ему или наоборот?
— В последний-то раз повезло, — сообщил ктитор. — Перед тем как ему пропасть, Платон Иванович три тыщи сорвал.
— И что же, он с этим выигрышем в Никольскую слободу поплыл, в «Венецию»?
— Этого я достоверно не знаю. Мог в «Венецию», в картишки пробросить. А мог и снова на ипподром. Он, когда ему везло, упорный делался. Играл до потери сознания, да.
Лыков покосился на Асланова. Тот незаметно кивнул ему: понятно, выясним. Новость была важной. Если оценщик шлялся по злачным местам при деньгах, его могли приткнуть не в Никольской слободе, а в самом Киеве. Тогда это уже другой расклад.
— Вы на скачках вместе бывали? — продолжил допрос надворный советник.
— Когда как.
— Что там делал Афонасопуло? С кем общался, имел ли знакомства среди жокеев? Куда потом шел?
— Если проигрывал, то сразу домой, на Лабораторную. А если удача ему, то к женщине.
— К женщине? — хором спросили сыщики. — К какой?
— Не знаю, — открестился Победоносцев. — Дважды только такое и случалось. Мы вместе спускались на Бессарабку по «собачьей тропе». А внизу расходились. Я шел налево, к себе на Жандармскую. А Платон Иванович сворачивал в Рогнединскую. Где-то там его пассия живет. Он говорил — вдова.
— Что за собачья тропа? — спросил Лыков у надзирателя.
— Короткая дорога из Печерска вниз, на площадь Богдана Хмельницкого, именуемую Бессарабкой.
— А почему так называется?
— Да она неустроенная. И опасная, между прочим. Карманы проверят только так.
— Мы потому и ходили вдвоем, — вставил Победоносцев. — Один-то я туда не суюсь.
— Хорошо. Теперь расскажите, что за гешефт у вас был с Афонасопуло? Вы ему клиентов поставляли?
— Ну, иногда…
— Что за люди?
— Да застройщики. Домик надо улучшить, или ссуду в банке перехватить. Под залог имущества дают охотнее. Вот они и просили Платона Ивановича расценить как следует.
— И он не отказывал?
Ктитор посмотрел на питерца с недоумением:
— Кто же в таком деле откажет? Оценщиков много, к другому уйдут.
— Но, говорят, при управе есть присяжные ценовщики, которые и оценивают имущество для налогообложения…
— Есть, и что?
— Зачем тогда нанимать кого-то еще? — уточнил питерец. — Взять их цифру и ее предъявить в банк.
— Ах, вы вон в каком смысле? — осклабился Победоносцев. — Так я вам поясню. Присяжные ценовщики — большие жулики и за малую мзду сведут стоимость вашего жилья почти что к нулю. По вашей просьбе. Так обычно в Киеве и поступают к пятнадцатому апреля. А для залога в банке нужны другие цифры, будто бы у вас дворец. Ну, здесь и приглашаются подходящие люди…
— И какой банк вы с Платоном Иванычем надували?
— Да разные. Изволите ли знать, все служащие в этих банках между собой знакомы и в таких делах друг дружке помогают. За куртаж.
Родственник австрийского императора ушел, а пришел Кутик. Этот оказался рыжим и развязным. Он не добавил ничего нового. Домовладелец признал расписку и вынул из кармана свой экземпляр. Рыжий подтвердил, что указанная в них сумма — двести рублей — является взяткой. Афонасопуло «решал вопросы» в нескольких банках, а Кутику требовалась ссуда. Гершко Абрамович скулил, что вот, деньги отданы, а теперь и спросить не с кого. Смерть оценщика ничего для него не значила: это было просто неудачное коммерческое вложение…
В десятом часу вечера Лыков с Аслановым в закрытой пролетке отправились на Подол. По дороге питерец попробовал разговорить местного сыщика:
— Сильно у вас тут шалят?
— В большом городе всегда шалят. А Киев немаленький. Опять же, много пришлых людей. Среди них, конечно, не только злочинцы. Но сброд, всякая сволочь норовит почему-то остаться здесь.
— Где всего опаснее?
— В Никольской слободе. Там грантовщик на грантовщике сидит и барыгой погоняет.
— А Бессарабка спокойнее?
Надзиратель ухмыльнулся в своей манере:
— Бесписьменных мы, верно, там больше, чем в других местах, забираем. Подкалывателей шайки две-три…
— Подкалывателей? Это что за птицы?
— Ну, которые с ножами ходят и норовят ими ткнуть кого попало.
— Понял. В Риге их называют ножевики. Но это мелкая шпанка, они благородных стараются не задевать.
— Я их потому и в расчет не беру, — пояснил татарин. — Убить такого человека, как Афонасопуло, — тут серьезные ребята нужны.
— И где их искать?
— Серьезные в городе предпочитают не жить. Разве что в Кукушкиной даче, когда тепло.
— Что за дача?
— Ну это лишь называется так. Местность под садами, ближе к Днепру.
— Спиридон Федорович, под какими садами?
— Под Городским и Мариинским. Вы в парке на обрыве были, видами любовались?
— Конечно. Там всегда полно гуляк.
— Вот. Вниз-то и не смотрели, да? А там эти… как уж? террасы называются?
— Уступы? Да, террасы.
— О них и речь. Их пять или шесть на разной высоте. Большие! Пока сам туда не спустишься, и не поймешь, сколько там места. Но лучше не спускаться.
— Настолько опасно?
— У-у! Сам я был там лишь два раза, с облавой. Один-то раз мы их гоняли, а второй — они нас. Еле ноги унесли.
— Даже так? — поразился надворный советник.
— Их человек сто оказалось. С ножами и дубинами. Костры жгли и кашу варили. Землянки там у них, бабы с детьми — деревня, да и только. Разбойничья деревня. Притон. В центре Киева!
— Вас прогнали, и вы не вернулись?
— Голова дороже. К тому же смысла особого нету. Ну возьмем мы войско и спустимся опять на те уступы. А грантовщики сядут в лодки и уплывут, только их и видели. Лодки у них всегда наготове.
— Значит, если нашего оценщика приткнули они, то искать убийц бесполезно?
— А как? — удивился надзиратель. — Агентуры у нас там нет. Она в Кукушкиной даче и невозможна. Даже если при Афонасопуло были часы или порт-папирос, то и это ничего не даст. Мы не знаем ни номера часов, ни примет папиросника. Положим, поймали подозрительный заклад в ломбарде. И каким образом мы докажем, что вещи с убитого?
— Но с бандитами Никольской слободы проще? Там у вас есть внутреннее осведомление?
— В самой-то слободе тоже нет. Но они плавают в город, здесь гуляют, сбрасывают краденое, девок берут. Вот в среде, которая их, так сказать, обслуживает, у нас есть осведы. На них наша надежда.
— Давайте пройдемся по всем версиям. Бессарабку мы отметаем потому, что тамошние парни мелко плавают для убийства. Кукушкину дачу — потому, что туда нет ходу. Правильно?
— Так точно.
— Никольская у нас первая на подозрении, и сейчас мы едем выяснять насчет ее шаек. А где еще в Киеве прячутся лихие люди?
— Да полно таких мест, Алексей Николаич. Все окраины кишат сволочью. В той же Кадетской роще беглые прячутся. Даже на арестантских огородах позади тюремного замка. В Протасовом яру притон на притоне. В Кирилловке то же самое. А уж дальний край Брест-Литовского шоссе…
— И там есть люди, промышляющие убийствами?
— Да. Не всякий их обитатель, конечно. Но имеется пара серьезных хороводов. У Филиппа Гута банда в дюжину человек, у Данилы Криворука не меньше. А самый опасный — Ефим Корба. Этот работает с двумя братьями, чужих не берет.
— Корба мог приткнуть нашего оценщика?
— Маловероятно. Но чего в жизни не бывает?
— Расскажите о нем подробнее.
— Да мы и не знаем никаких подробностей. Трое, все отчаянные. Агентура их боится и молчит. Ефим масалка…
— Масалка? Это что значит?
— Масалка на киевском уголовном арго означает военный, солдат. Ефим дезертир, сбежал из сто тридцать второго Бендерского полка. После того, как проломил голову взводному унтер-офицеру. Другие два брата-акробата тоже хороши: ограбили купца в Святошине, попались, сбежали из-под стражи и уже два года как в розыске.
— Живут в Киеве, и вы их не можете поймать?
Асланов нахмурился:
— Не можем.
— Но почему? Три головореза, приметы известны… Они же где-то ночуют, пьют-едят, сбывают добычу. Мать-отца навещают.
— В сам город банда Корбы не суется. По ночам разве. Матери с отцом у них нет давно. Бабы есть, подменные, за них не ухватишься: сегодня с одной, завтра с другой. Поступили сведения, что Ефиму принадлежит публичный дом за Глубочицей, сейчас мы их проверяем. Но вообще они серьезные ребята, на каторгу не хотят. Эх, намучаемся мы еще с ними… Северьяныч говорил про девять убитых, так это было в прошлом. А нынче все хуже. Только май, а уже пятеро жмуриков. Что будет к декабрю? Касьянов год, будь он неладен…
Лыков не в первый раз слышал жалобы на то, что год неудачный. В народе не любят високосные годы и считают их дурными. Вот и крымский татарин туда же, в русское суеверие. Касьян Немилостивый, Касьян Завистник, Касьян Кривой. Чем не угодил православным святой Кассиан Римлянин?
За разговорами они приехали. Трактир «Веники» стоял на углу Межигорской и Еленовской. Задворки Подола, дальше гавань с пакгаузами и бесчисленные заводы. Тихое место, как раз для притона.
Фурман был, видимо, знакомый Асланова. Он высадил седоков за углом и быстро отъехал. Надзиратель уверенно повел столичного гостя в боковую калитку. Через минуту они уже входили в комнату без окон. Посреди красовался стол, застланный чистой скатертью и уставленный закусками. Над ними возвышалась бутылка рябиновой. У стенки тихо шипел самовар: сыщиков ждали.
Приборов было три. Спиридон Федорович по-хозяйски налил себе водки, покосился на Лыкова. Тот отрицательно мотнул головой: пока не хочу. Тут же дверь распахнулась, и вошел мужчина. Круглолицый, с торчащими усами, он удивительным образом напоминал моржа. Взгляд умный, оценивающий.
— Доброго дня, гості довгоочікувані! Ласкаво просимо!
Надзиратель представил его начальству:
— Аким Харитонович Дудка, владелец «Веников». И дружественный закону человек, скажем так. А это чиновник особых поручений Департамента полиции надворный советник Лыков.
— Алексей Николаевич, — назвался сыщик и протянул трактирщику руку.
— Дуже приємно. У вас, мабуть, справа важлива? Якщо з Петербургу приїхали.
Асланов повелительным жестом усадил всех за стол. Придвинулся к хозяину и начал рассказывать. Он говорил не спеша, четко выговаривая слова, так, чтобы собеседник лучше запомнил:
— Был такой Афонасопуло, Платон Иваныч. Служил оценщиком в Киевском частном коммерческом банке. Из благородных.
Дудка про себя повторил фамилию и кивнул — валяй дальше.
— Недавно его труп нашли застрявшим в пароходном колесе. А до этого несчастья успел господин Афонасопуло накатать кучу писем. Сначала полицмейстеру да губернатору; те молчок. Тогда он написал министру финансов Витте.
— Про що листи?
— Будто бы Меринг — знаешь такого? — крадет деньги из своего банка. И вкладывает в строительство. Оценщика заставляет завышать цену заклада, чтобы больше своровать. А стройка будто бы неудачная, кредиты не вернутся, все это мошенничество.
Трактирщик снова кивнул. Надзиратель продолжил:
— Меринг женат на дочери Витте. Не родной, приемной, но это тоже сильно. И министр послал сюда господина Лыкова разведать: правда ли здесь аферизм? Тот приехал, а писателя нашего в колесе нашли. Подозрительно.
— Ага. Що потрібно від мене?
— Я подумал на никольских. Афонасопуло был игрок, часто плавал на тот берег, дулся в карты в «Венеции»…
Дудка опять покачал головой, на этот раз осуждающе.
— …И подозреваю я в нападении Созонта Безшкурного.
— Чому його?
— Самый сильный. Простому подкалывателю мокрый грант не по чину. А тут сложили благородного, и концы в воду. Смело.
— Так, схоже на Созонта. Все?
— Нет. Сегодня появилась еще одна ниточка. Оказывается, игрок не только зеленое поле любил, но и скаковое. Недавно сорвал куш, три тысячи.
— Великі гроші.
— О чем и речь. Жил он на Лабораторной, баба у него где-то на Рогнединской.
— Могли кукушкінські…
— Теперь все.
Дудка разлил водку по рюмкам (Лыков не стал возражать), поднял свою и сказал:
— Будьмо.
Все чокнулись и принялись закусывать. Алексей Николаевич отведал горячей ветчины — вкусно. Хозяин выставил все самое лучшее.
— Отже, я маю рознюхати двi речi: нiкольских i хто мiг приткнути благородного на горi. Так?
— Да, — впервые заговорил питерец. — Безшкурный к вам заходит?
— Дуже рідко. Обережний, намагається на правий берег не з’являтися…
— И как же вы разнюхаете?
«Морж» отставил рюмку и хитро сощурился:
— Не вперше. Созонт — птах важний. Але є маленькі пташки, прилітають і співають, дурненькі. Ось вони нам і потрібні.
— То есть? — спросил Лыков, хотя уже догадался, что имел в виду хозяин трактира.
— Сюда ходять грантовщики з лiвого берега. Не бояться, знають, що полiцiя куплена. Так вони думають, дурнi. Отже, у Нiкольской слободi чотири або п’ять зграй, може, i бiльше. Вiд Созонта люди нiчого не скажуть. Про своi справи всяк промовчить. А ось про iнших говорять охоче. У мене тут зразок клубу. Збираються чолов’яги i пересуджують. Усi новини сюди течуть. Якщо Безскурний узяв великий дуван, про це стане вiдимо. Хлопцi одне одному бовкне, а я й на вус намотаю.
Тут Асланов счел нужным перевести:
— Сюда ходят грантовщики с того берега. Не боятся, знают, что здесь полиция куплена. Так они думают, дураки. Вот. В Никольской слободе четыре или пять шаек, может, и больше. От Созонта люди ничего не скажут. О своих делах всякий промолчит. А вот об чужих говорят охотно. У него здесь навроде клуба. Сходятся людишки и судачат. Все новости сюда поступают. Ежели Безшкурный взял хороший дуван, об том станет известно. Люди друг дружке сболтнут, а он подслушает.
— Понятно.
На этом служебные разговоры закончились. Гости стали собираться. Надворный советник полез за бумажником, но Дудка с Аслановым лишь посмеялись.
Сыщики вышли на улицу через ту же заднюю калитку. Было уже совсем темно, вокруг ни одного фонаря. Надзиратель тихо свистнул. Подъехала пролетка, взяла седоков и тут же рванула. Спиридон Федорович, не дожидаясь расспросов, сам принялся рассказывать:
— Полезный человек, башка. В молодости был басаманщиком, потому для уголовных свой. Я взял его на скупке краденого. Пустяк дело: отобрали бы патент на торговлю спиртным, и штраф в придачу. Но Аким Харитоныч — мужик жадный, до денег охочий. Как это ему горилкой не торговать? Дохода не будет. И он согласился стать осведомителем.
— Сколько вы ему платите?
— Нисколько. Даже еще угощаюсь на его счет, как сегодня.
— И проходит?
— Так точно. Акиму не деньги нужны, а защита. И не от уголовных, а от пристава с околоточным, ха-ха-ха!
Смех у надзирателя был неприятный — так, наверное, веселятся волки в лесу. Но дело свое сыщик безусловно знал. Лыков все больше поражался: выдающийся специалист, давно он таких не видел.
— Доили они его?
— Да, у нас в Киеве без этого не обходится. Жалование в полиции сами слышали какое. Того же несчастного околоточного можно понять. Знаете, сколько у него бумаг в год проходит?
— Догадываюсь, — лаконично ответил питерец.
— Вы догадываетесь, а мы с полицмейстером подсчитали, когда готовили новые штаты для Госсовета. Восемь тысяч!
— Не может быть…
— Точно вам говорю. В среднем околоточный пропускает через себя в течение года восемь тысяч документов. По двадцать штук в день, считая выходные и неприсутственные дни. Запросы, отношения, жалобы, протоколы… Это же канцелярию надо иметь. А он един как перст.
— И как же справляются надзиратели?
— Заводят при себе письмоводителя. Иначе нельзя. Выгонят со службы.
— Но как оформить такого помощника? Должности же нет в штате.
— Никак не оформить. Надзиратели доплачивают из своего кармана.
— При жаловании в тридцать рублей? Еще и содержат письмоводителя?
— Ну, там не тридцать, с наградными выходит пятьдесят… Платят ему столько же, сколько получают сами. Откуда берутся средства, вы понимаете…
Лыков помолчал, обдумывая услышанное. Полицейский чин нанимает канцеляриста и содержит его на свой счет. Единственное, что ему остается, — это взять разницу с обывателя.
— А если без письмоводителя, тогда амба, — продолжил рассказ Асланов. — Начальство у нас такое: сдохни, но чтобы канцелярия была в порядке. Можешь жуликов вовсе не ловить, только на запросы вовремя отвечай. Вот наш брат околоточный и выкручивается. Владельцев лавок и трактирных заведений облагает данью. От таких поборов я и освободил Дудку. Уголовные решили, что тот ловкач и купил весь участок. Ходят к нему без опаски. Карты, домино, бабы — все он им поставляет…
Лыков сменил тему:
— Безшкурный — это кличка?
— Никак нет, фамилия. Владелец ее «иван», единственный в Дарнице. Другие мазы пожиже будут. Вот я и рассудил, что приткнуть благородного сподручнее всего именно ему. Но агентуры в Никольской слободе у меня нет. Да и ни у кого нет. Там народ дикий, узнают про такое — живьем зажарят. Поэтому мои надежды только на Акима. Ежели он не справится, догадка останется лишь догадкой…
— А если Афонасопуло приткнули другие грантовщики? С Кукушкиной дачи или с Демиевки?
— У меня на связи человек тридцать, — вполголоса стал рассказывать Асланов. — И в Демиевке есть барыга, и в Шулявке с Лукьяновкой. Содержательницы публичных домов, их коты, половые в уголовных трактирах. А еще воры.
— И воры?
— Куда ж без них? Иначе будешь слеп и глух, а я люблю знать все. Так что, Алексей Николаевич, подождем. Я удочки повсюду забросил, которая да клюнет.
— Кстати, Спиридон Федорович, надо бы отыскать ту вдову на Рогнединской улице. Помните?
— Я, ваше высокоблагородие, ничего не забываю. Рогнединская короткая, всего шесть домов. Найдем.
Пролетка между тем поднялась в гору, и лошади теперь трусили по Крещатику. Вот-вот погасят фонари, на улицы выйдут шлюхи и налетчики.
— Вас в номера?
— Нет, высадите возле хорошего кафе, хочу прогуляться. Последний на сегодня вопрос, Спиридон Федорович. Утром я познакомился со вторым надзирателем сыскного отделения, Красовским. Какого вы о нем мнения?
— Умный, наблюдательный, знает город. Единственно, не умеет ладить с людьми.
— В каком смысле?
— А вот в каком. Взял бы он Дудку на скупке краденого и лишил бы патента. В исправительное отделение бы засадил. По закону, вроде так и положено. А я Акимку оставил на свободе — и получил первосортного осведа.
— Ясно.
— Боюсь, не все вам ясно, Алексей Николаевич. Помните, я рассказывал про то, как околоточные себе письмоводителей заводят? Так вот, и у меня он есть. Плачу ему из своего кармана. А откуда беру на это деньги, вы лучше меня не спрашивайте.
— Я и не спрашиваю.
— Вот и не спрашивайте! Зато у меня раскрываемость всех выше в отделении, и жулики боятся Асланова как огня. А Красовского нет. Северьяныч с Цихоцким довольны, сам губернатор меня знает…
Надворный советник простился с надзирателем на углу Анненковской. Выпил кофе, прогулялся по Крещатику и свернул на Фундуклевскую. Ему было над чем подумать. Старая проблема: как работать с агентурой. Каждый решает ее по-своему. Опасность заиграться велика здесь, как нигде. Заиграться и стать заложником собственных осведов. А наиболее лихие сами делаются уголовными, не снимая при этом полицейский мундир. Такие случаи бывали. Степень близости между осведомителем и сыщиком известна лишь им двоим. Даже в платежной расписке стоит не фамилия, а кличка. У трактирщика Акима Дудки, наверное, кличка Морж…
