Глава 3. Находка в реке
Утром следующего дня надворный советник входил в кабинет губернатора. Генерал-майор Трепов был, как и его знаменитый отец, Федором Федоровичем. Лыков по своей службе в столице уже не застал папашу. Но много слышал о нем от чинов петербургской полиции, и плохого, и хорошего. Загадочное состояние, которое градоначальник сумел нажить на государевой службе, не давало покоя недоброжелателям. Махинации с конфискованными польскими имениями — это еще пустяки. Кто тогда в них не замарался? А вот то, что Трепов брал у императрицы ее личные деньги якобы на охрану государя — уже перебор. Но даже и эти суммы не объясняли, откуда у старого служаки на банковском счете накопилось три миллиона… И хотя бывший градоначальник давно умер, шлейф его темных дел тянулся теперь за сыновьями. Поэтому Лыков держал себя настороженно.
Губернатор оказался лысым и седобородым, но очень живым. Из двух Владимиров, что украшали его мундир, петличный был с мечами и бантом.
— Ну-с, зачем пожаловали к нам? — спросил Трепов, пожимая гостю руку. Хорошо так пожал, от души.
— Согласно распоряжения его высокопревосходительства господина министра внутренних дел. Прибыл провести дознание по письму некоего Афонасопуло. Насчет злоупотреблений в Киевском домостроительном обществе.
— Ах, это… — поморщился губернатор. — Никакое там не письмо, а форменный донос. Хочется же вам разбираться с пасквилями?
Командированный пожал плечами: мол, не я же выбираю себе поручения.
— Донос или правдивые сведения, но министр велел разобраться. Прошу оказать содействие в выполнении. Сыскная полиция не проверяла сигнал?
— Там и проверять нечего. Вы по городу успели пройтись?
— Успел, ваше превосходительство.
— Для вас Федор Федорович. Так вот. Если успели, то должны были увидеть. Раньше в Киеве бывали?
— Дважды, последний раз пять лет назад.
— Вот! — оживился губернатор. — Разницу заметили?
— Новые дома? Конечно. Соглашусь, что в последнее время город сильно похорошел.
— И это все Меринг. Не слышали про усадьбу его отца? С нее-то и началась наша строительная горячка.
— Не доводилось, Федор Федорович. Прошу просветить.
В приемной скопилось два десятка человек. Но губернатор, не принимая это во внимание, стал рассказывать:
— Старый Меринг был знаменитый в Киеве врач, природный немец. Тайный советник, между прочим! И друг великого Пирогова. Так вот. Лечил он, лечил много лет. Имел обширную практику. Но была у немца одна особенность, которая и сделала ему состояние. Жидов он почему-то пользовал бесплатно.
— Всех? — удивился сыщик.
— Нет, только бедных. Однако пользовал на совесть. Сам приезжал к ним в лачуги, если те не могли явиться на прием. Помогал с лекарствами, вел целые семьи от старого до малого. И жиды платили ему… сведениями. Насчет купли-продажи городских имений.
— То есть как? Сообщали, кто что продает? Но это в газетах печатают. Какая в том польза?
Трепов оживился:
— Польза была, и немалая. Жиды — ловкие факторы, они, как тараканы, пролезут в любую щель. Раньше других узнают, кто уступает, сколько хочет, как его обмишурить. И прежде чем хозяин догадывался дать объявление в газету, к нему уже являлся Меринг и предлагал куш.
— Ага… То есть доктор опережал других спекуляторов?
— Именно. Деньги от практики у него были, и сведения он тоже раньше всех получал. И составил себе, как тут называли, «киевское княжество» — огромную усадьбу в самом центре города, в нижних Липках. Вы спросите, откуда я это так хорошо знаю?
— Спрошу, Федор Федорович, — улыбнулся надворный советник.
— А он у моего отца тоже купил. Покойный батюшка, если не слышали, получил в подарок от государя большой участок. Как раз там, где сейчас улица Николаевская. Выстроил усадьбу с прудиком, а потом продал ее тайному советнику. Тот еще прикупил у соседей, и составилось о-го-го что, притом на Крещатике.
— Теперь понимаю. Эту усадьбу Михаил Меринг получил по наследству?
— Точно так. Старый доктор много накопил богатства. Хватило всем детям. Михаилу Федоровичу досталась как раз земля в городе. Но что с ней делать? Доходы от аренды небольшие, а участок огромный. Куда столько? И сын решил пустить его под строительство. Нашлись люди с капиталами…
— А кто именно, простите? — перебил губернатора Лыков.
— Главный там — знаменитый Марголин, — охотно пояснил тот. — Директор-распорядитель Объединенного пароходного общества, еще он занимается городскими трамваями, и освещением тоже. Денежный и энергичный человек, хоть и жид. Но из тех, без которых уже не обойтись. Коммерции советник, меценат, одно слово — туз. Еще вложились Петровский, богатый инженер, и Голубев, киевский чиновник. И пошло-поехало. Михаил Федорович предоставил землю, другие дали деньги. И родилась новая киевская архитектура. Кирпичные заводы как грибы полезли, каменщики приехали. Мне, губернатору, приятно это наблюдать, честно скажу. Поэтому и разозлился на доносчика. Люди город украшают, а он… Так вышло, что я хорошо знаю этого Афонасопуло и даже сам устраивал его в банк. Теперь неловко перед учредителями.
— Вы рекомендовали его Мерингу? — удивился Лыков.
— Говорю же: так вышло. Мы с его отцом служили когда-то вместе. Платоша вырос у меня на глазах. Вырос, следует сказать, беспутным. В военную службу не пошел, да и статская у него не задалась из-за склочного характера и нечистоплотности. В последний раз он явился сюда и просил дать хоть какое-нибудь дело. С голоду помирает, то да се… Я пожалел сдуру. Написал Анатолию Викторовичу Гудим-Левковичу, председателю правления двух банков, попросил устроить молодца. И вот благодарность! Теперь Гудима смотрит на меня волком. Черт бы подрал этого Платошу…
— В письме Витте он говорит, что писал вам о злоупотреблениях в банке, но ответа не получил.
— Да, Платоша прислал мне глупое письмо и просил о встрече. Я отказался принять его.
— Почему, Федор Федорович? Неужели вы не допускали мысли о том, что в банке Меринга может быть нечисто? В России где угодно сумеют украсть…
— Зная сына своего сослуживца и видя, как хорошеет Киев… Мне не нужно было присылать туда ревизоров, да и права такого у меня нет. Глупость все его доносы, повторю это еще раз. Не тратьте на них время.
— Но, Федор Федорович, согласитесь, что распоряжение министра я обязан выполнить. Хотя понимаю ваше отношение. Афонасопуло так и не нашли?
— Не нашли, — подтвердил губернатор. — Четыре дня, как он исчез, и ни слуху ни духу.
— А его ищут?
— И весьма старательно, но пока безрезультатно. На службу не явился, дома не ночует.
— Боюсь, тут случилось преступление, — Лыков поднялся с хмурым видом. — Уж не избавились ли от свидетеля?
Трепов фыркнул:
— Вот еще! А по-моему, он сбежал. Нашкодил и спрятался, чтобы не отвечать за свои слова.
— Надо открыть дознание.
— Да вы сядьте, сядьте. Дознание уже открыли, без вас. Я телефонирую сейчас полицмейстеру. Он все расскажет, приказ такой ему отдан. Ничего от вас не скроем, не волнуйтесь.
— А если здесь убийство?
Трепов дернул щекой:
— Экий вы быстрый насчет убийств. Сыщик, сразу видать. Я ведь, Алексей Николаевич, навел уже об вас справки. Знаю вашу манеру.
— У кого вы тут в Киеве могли спросить? — усомнился надворный советник. — И что у меня за манера?
— Спросил я как раз у полицмейстера, у Цихоцкого. Вы служили вместе с ним в Петербурге, так?
— Ну не вместе, — поправил Лыков. — Я чиновник Департамента полиции, а он был участковым приставом Адмиралтейской части, пока не перевелся сюда. Встречались несколько раз, однако близко не знакомы.
Цихоцкий был назначен киевским полицмейстером два года назад. До того он служил в Петербурге, и Лыков по службе имел с ним дело. Ушел Вячеслав Иванович со скандалом и особой памяти о себе не оставил. И вот теперь он командует здесь всей полицией.
— Что же касается вашей манеры, — продолжил Трепов, — то она ясна как день. Вам, чтобы отличиться перед министром, требуется обязательно преступление. Убийство, афера, громкие имена… Мы тут погрязли, а вы приехали и за неделю утерли нам нос. Так, что ли? Предупреждаю: я этого не потерплю! Помогать в честном дознании должен и буду, а вот въехать в рай на моем горбу не дам.
Лыков был уязвлен. Только что у них с губернатором шел нормальный разговор — и вдруг такие слова. Не потерплю, не дам, манера ваша известна… Что случилось? Про этого Трепова ходили слухи, будто он интриган. Мало ли что говорят, думал сыщик по дороге в Киев. И вот при первой же встрече ссора на пустом месте. Причем генерал-майор не выбирает слов и не удосуживается найти веский повод. Кинулся сразу, нахрапом. Хочет показать, что исход дознания должен его устроить, иначе будет конфликт. Ну-ну, посмотрим. Лыков уже давно служил в полиции, повидал всякое. Идти на поводу у местного князька он не собирался, но и ссор не искал. Пока надо принять к сведению. И перевести разговор в рабочее русло.
— Я думаю, нам пора кончать беседу, — ответил он сдержанно. — Пугать меня не стоит, это бесполезно. Что найду, то и сообщу министру. Если донос ложный, так и будет в рапорте. Манера же моя на самом деле другая… Это чтобы вы знали. Правду я найду обязательно. Если вам она не понравится — не взыщите. Подделывать ее под вас не стану. Телефонируйте полицмейстеру, там у вас в приемной полно людей…
Собеседники холодно расстались, и сыщик отправился к полицмейстеру. Тот встретил гостя смехом:
— Сколько лет, сколько зим, Алексей Николаевич. Зачем же вы нашего генерала напугали?
— Нервный он у вас какой-то. Только я предположил, что ваш свидетель не случайно пропал, тут и началось…
— Не обижайтесь на него. Большую карьеру делает, вот и опасается. Папаша в его возрасте уже имел личный доклад у государя, а сынок в Киеве застрял. Так что…
— Так что?
— Знаю, вы никого не боитесь, а то бы сказал: не ссорьтесь с Треповым.
— Я и не думал ссориться.
— Ну и слава Богу! А теперь давайте перейдем к делу.
— Давайте. Вячеслав Иванович, что же случилось с Афонасопуло?
— Исчез бесследно четыре дня назад. И это после его писем по инстанциям, благодаря одному из которых я сейчас имею удовольствие видеть вас здесь. Одним словом, пропажа подозрительна.
— Это я и сказал вашему генералу. А он сразу на дыбы.
— Треповский характер, Алексей Николаевич. Ничего не попишешь. Федор Федорович очень мнителен. Не удивлюсь, если он думает, что вы не просто так приехали, не по письму оценщика, а с ревизией его деятельности по тайному поручению недоброжелателей.
Надворный советник лишь покачал головой.
— Но давайте о делах, — продолжил полковник. — Мы начали дознание пропажи Афонасопуло. Детали вам расскажет мой помощник, пристав сыскной части коллежский асессор Желязовский.
— Поляк?
— Самый настоящий. Но служит хорошо и дело знает. В Киеве прежде много было поляков. Но после бунта шестьдесят третьего года их повывели. Северин Янович из тех, кто остался. Наши его, понятное дело, за глаза кличут Северьянычем, но побаиваются — требователен. Ну да сами увидите. Я вызвал его, жду с минуты на минуту. Не желаете ли пока чаю? Заодно расскажете, как там в Петербурге…
Два столичных жителя — прошлый и настоящий — успели попить чаю и поговорить о пустяках. Лыков никогда не был дружен с Цихоцким, но здесь, в его городе, держался вежливо и уважительно. Им теперь вместе дознавать. Через десять минут явился наконец начальник сыскного отделения.
Желязовский оказался породистым мужчиной с крашеными, слишком черными волосами и усами цвета «соль с перцем». Элегантный статский сюртук, золотые запонки и гранатовая булавка в галстуке, красивый профиль. Жилет так вообще с блестками. Не иначе дамский баловень, подумал неказистый Лыков. Поляк сразу заговорил о деле:
— Мы собрали справки об этом Афонасопуло и вот что выяснили. Игрок он! Винтит по-крупному, иногда в долги залезает. Но всякий раз отдает, поэтому его ссужают.
— А кто ссужает? — уточнил питерец.
— Коллеги по банку.
— Но почему начальство допустило такое? — удивился Лыков. — Как можно держать в штате банка игрока? Мало ли что!
— Начальству оно, конечно, не нравилось, — пояснил пристав. — Но ведь Афонасопуло не с улицы взяли туда, а по рекомендации самого губернатора. Вот и приходилось терпеть… до поры до времени.
— Большими суммами его ссужают?
— До пятисот рублей.
— Ого! А велико ли жалование у оценщика?
— Мы это тоже выяснили, — без запинки ответил Желязовский. — Двести рублей, но еще проскакивают комиссионные, и немалые. Так что на игру у Афонасопуло средства имеются.
— Что за комиссионные?
— Так ведь ипотека. То купить желают, то продать… Афонасопуло имеет сведения, поскольку служит в банке, кредитующем строительные операции. Кроме того… — поляк споткнулся, но продолжил: — Кроме того, он помогает с кредитом.
— Вот как, — насторожился Лыков. — А это законно?
— Так они все грешат на сей счет. В каждом банке. Оценщики, кассиры, бухгалтеры. Разве что сторожа чисты. Незаконно, конечно. Но этого уж не исправить. Клиент, желающий получить ссуду, дает нужному человеку на лапу. Процент разный, но обычно около трех-пяти. Тот делится с кем надо. Ну и ссуда выдается без промедления…
— Ясно. Губернатор в разговоре сказал мне, что, по его мнению, оценщик сбежал. Испугался бури, которую поднял, и счел за лучшее скрыться. Какого мнения вы, господа? Согласны с его превосходительством?
Коллежский асессор покосился на начальника. Тот кивнул:
— Говорите как есть, Северин Янович. Чего уж там.
— Мы не согласны, — категорично заявил главный киевский сыщик. — Не с чего было оценщику так пугаться. Никому он не угрожал, и всерьез его писанину никто не принимал. Подумаешь, управляющий банка требует повысить оценку залога… Это у нас сплошь и рядом. Самое большее, что грозило Афонасопуло, — ссора с директорами и увольнение.
— То есть за такое не убивают?
Киевские полицейские дружно прыснули.
— Нет, не убивают.
— Куда же тогда делся наш писатель?
— Вот это загадка, — посерьезнел Желязовский. — Что-то с ним случилось, а что — мы не знаем. Он не запойный, службой не манкирует… Однако пока нет тела, говорить об убийстве преждевременно.
— И все же вы его не исключаете?
— Да, — вступил в разговор полицмейстер. — Но не из-за глупого доноса Афонасопуло. Он мог стать жертвой, так сказать, обычного преступления. Город у нас знаете какой. Случается всякое, в том числе и кровавые дела. Третий год в чемпионах ходим, ети его так…
В 1897 году Министерство юстиции обработало статистику преступлений по пятидесяти пяти крупным городам. И выяснилось, что Киев занимает среди них первое место! 649 преступлений на 10 000 жителей — больше, чем где-нибудь еще. Второе место досталось Ростову-на-Дону (595), а третье — Риге (467 злодеяний). Между тем средняя цифра по стране — 362 преступления на 10 000 населения. Тут скрыто некоторое лукавство, как водится со статистикой. Зловещая слава Киева малость подтасована. Убийств в городе случалось на треть меньше, чем в среднем по России, а краж — столько же, сколько и везде. Портили отчетность нарушения телесной неприкосновенности: грабежи и поножовщина.
— Как же вы так, Вячеслав Иванович? — не удержался командированный. Полицмейстер как будто ждал этого:
— А что делать? По штату пятьсот семьдесят девять городовых, а налицо лишь триста девяносто четыре! И околоточных некомплект.
— Почему же люди не идут?
— Денег потому что мало. Грузчик в гавани больше получает.
Желязовский поддакнул полицмейстеру:
— А в сыскном отделении? То же самое. Мой годовой оклад — тысяча рублей. И то лишь потому, что я помощник полицмейстера по должности. А ответственность несоизмеримая. Околоточные надзиратели имеют по триста шестьдесят рублей, а городовые и того меньше. Притом рискуют жизнью под ножами уголовных. Ну какой дурак пойдет? Удивляться надо, что не разбежались!
— Неужели нет никакого добавочного содержания? — усомнился Лыков.
— Есть, — ехидно сообщил пристав. — Губернатор ежегодно выписывает пять тысяч шестьсот семьдесят шесть рублей. Их и делим между собой, чтобы получить те жалкие цифры, что я вам назвал. Аж с восьмидесятого года эта сумма не меняется. Двадцать лет подряд. А преступность за это время выросла втрое!
— Почему?
— Потому, Алексей Николаевич, что население города растет. Сами знаете, что в стране делается, особенно на юге. Как на дрожжах! А в Киеве сложились особые условия. Три года назад Дума начала сразу несколько больших проектов. Связаны они были с речным портом и стоили городской казне огромных денег. Тысячи людей пришли сюда на работу. Просторабочие, землекопы, мостовщики. Не видели, что стало с гаванью?
— Нет, а что?
— Приезжему понять трудно, а киевляне знают: большое и важное дело сделали. Углубили дно в Оболонском заливе, вынутый грунт подсыпали и получили незатопляемый порт. С пакгаузами, пристанями, сухим доком для починки и зимовки пароходов. Раньше там все заливало в половодье.
— Северин Янович, — не удержался Лыков. — Сделали порт, я понял. А при чем тут рост преступности?
— А при том, что эти люди — тут их называют заробитчане — никуда не делись. Потребность в них кончилась, и заработки тоже, а они остались. Да еще богомольцы ежегодно являются сюда в огромных количествах.
— Эти-то чем не угодили?
— А то вы не знаете! Там не одни только божьи люди, там бродяги и всякий темный элемент. Каждый год из Киева уходит меньше паломников, чем пришло. Опять же, кризис в строительстве. Работы нет, пропитания, значит, тоже нет. И все, кто пришел и не ушел, начинают искать другое ремесло. Иногда берутся за нож.
Цихоцкий с другого фланга поддержал обработку приезжего:
— А чайные? Это же беда с ними. Когда городская Дума заметила, что много народа осталось без занятия, решили они устроить на средства благотворителей бесплатные чайные и столовые. Аж десять штук открыли по городу. И что в итоге?
— Что? — удивился Лыков. — Такие есть всюду, хоть в той же Риге.
— Не знаю, как в Риге, а у нас чайные стали рассадником зла. Лентяи и бездельники устроили в них клубы. Места они больше не ищут, а сбиваются в банды и обдумывают свои преступные замыслы. Прислуга с ними в сговоре и всегда готова купить покражу.
— Есть еще пригородные слободы, — опять встрял Желязовский. Питерец понял, что перед ним разыгрывают спектакль и роли заранее распределены. — Город растет не только численно, а еще и вширь. В последние несколько лет к Киеву присоединены Шулявка, Куреневка и Лукьяновка. Вот-вот добавят Демиевку и Соломенку. К городу тяготеют и левобережные слободы. А штаты полиции и размер содержания неизменны со времен Александра Второго.
— Вы бы там, в Петербурге, замолвили слово, Алексей Николаевич, — просительным голосом изрек полицмейстер. — Пропадаем же, вот ей-богу, пропадаем и скоро совсем пропадем.
— А какое сейчас в Киеве население?
— Мы насчитываем триста тысяч человек. А с богомольцами и приехавшими на контракты — все четыреста. Нас все время сравнивают с Ригой, уж не знаю почему. Там народу меньше, а полиции больше. И оклады жалования у них выше. Мы обратились в Министерство финансов, а от них толку шиш со шкварками. Говорят, пусть ваша Дума вам и помогает. А казна-де пуста.
Алексей Николаевич пояснил:
— Так вышло, что я хорошо знаю рижские дела. Был там пару лет назад. Их полиция действительно имеет лучшее в сравнении с вами содержание. Ее финансирует городская Дума из собственных доходов. Бюджет полиции — двести восемьдесят тысяч рублей!
— О чем и речь, — оживился полковник. — Там немцы всем заправляют, умные богатые немцы. А у нас евреи. От них не добьешься. Их самих грабят чуть на каждый день, но помочь нам они не хотят. Вот, взгляните…
Цихоцкий вынул из стола заранее подготовленные бумаги.
— Я дам их вам с собой, в Петербург. Мы тут, простите, за любую возможность цепляемся. Все ж вы, Алексей Николаевич, чиновник особых поручений Департамента полиции. Где-то кому-то словечко да замолвите. Вот. Это цифры, а не просто плач турка. Длина окружности Киева — пятьдесят одна верста. Площадь — сто девятнадцать квадратных верст. И на все это меньше четырехсот городовых… Чего же от нас требовать?
— Вы сказали, Витте игнорирует ваши письма? Почему? Неужели указанные цифры его не убеждают?
Полицмейстер ответил с крайним раздражением:
— А у нас и у них значения разные. Представляете? Они оттуда, с берегов Невы, будто бы лучше нас видят, каким стал теперь Киев. Мы числим в городе триста тысяч человек, а они на пятьдесят тысяч меньше. А площадь, по их мнению, и вовсе сорок четыре версты, вдвое меньше Риги. Безумные люди… Киев, Киев! Огромный город, столица края. И будто бы только половина Риги.
— То есть Министерство финансов не включает пригородные слободы в городскую черту?
— Да. Но ведь это глупость! Жители Демиевки или Никольской слободы лишь ночуют у себя дома. А днем все они здесь, среди нас. Как же можно их не учитывать?
— Конечно, глупость, — согласился Лыков. — Давайте ваши бумаги. Приеду в Петербург, попробую дать им ход. У Сипягина личные близкие отношения с Витте. Вдруг да получится убедить… Кроме того, я здесь как раз по просьбе Сергея Юльевича.
Киевляне сразу посерьезнели:
— Даже так?
— Да. Он просил Дмитрия Сергеевича разобраться с шумом вокруг вашего Меринга. Возможно, по итогам моей командировки я сам же и сообщу Витте, что узнал. Мы с ним немного знакомы.
Цихоцкий засуетился и опять полез в стол:
— Вот еще предложения по усилению штата с доказательствами. Вы уж, Алексей Николаевич, там дайте ход. А то как в бездонную пропасть: пишешь, пишешь…
Но Желязовский вдруг заговорил о другом:
— Так значит, министр финансов обеспокоен письмом оценщика? Мы, если честно, придаем ему гораздо меньше значения.
— С тех пор, как Софья Спиридонова стала Витте, его интересует эта женщина, а значит, и ее муж.
— Но ведь они почти не общаются, — возразил коллежский асессор.
— Это так, — подтвердил Лыков. — Они и раньше не очень ладили. Когда в восьмидесятых годах Витте жил у вас в Киеве, то приемную дочь видеть не хотел, и та воспитывалась в институте. Десять лет назад Сергей Юльевич перебрался в столицу, где и началась его сказочная карьера. Там он обвенчался наконец с Иваненко-Спиридоновой, и они вызвали Софью к себе. Вдруг мать ее внезапно умерла, и приемный отец остался один на один с приемной дочерью. Но, как я понял, отношения не сложились. Барышня Витте невзлюбила. К тому же он быстренько повстречал другую женщину. Витте поступил довольно порядочно: он взял Софью из Киева к себе в Петербург и обещал приданое. Как раз вовремя подвернулся Михаил Меринг и сделал предложение. Он состоит со своей женой в отдаленном родстве: их матери обе урожденные Иваненко. Но церковь брак разрешила, и Михаил увез Софью назад в Киев. Он уволился из Министерства финансов и начал операции с наследством. Для этих операций понадобились сначала акционерное строительное общество, а потом банк. И вот теперь до Витте стали доходить слухи, что Меринг ведет свои дела нечисто. И министр опасается, чтобы зять не втянул тестя-сановника в какие-нибудь аферы. У министра много врагов, и они охотно воспользуются любой сплетней, чтобы навредить ему. Поэтому я здесь.
Киевляне слушали внимательно. Хотя у Лыкова сложилось впечатление, что он не сказал им ничего нового…
— Так что Афонасопуло надо найти, — подвел итог надворный советник.
— Ах да, Афонасопуло, — спохватился полицмейстер. — Северин Янович, сведите нашего гостя с тем, кто занимается у вас дознанием об его пропаже. Я правильно помню, это Асланов?
— Точно так, господин полковник.
— Вот и проводите. Ничего не утаивать, оказать полное содействие. Алексей Николаевич еще, может быть, послужит чаяниям киевской полиции…
Два сыщика вышли из громадного здания присутственных мест. Пристав объяснил, что идти им в соседний подъезд. Сыскное отделение помещалось на третьем этаже Старокиевского полицейского участка, что на углу Большой Владимирской и Большой Житомирской.
Лыков спросил Желязовского:
— Что за фамилия такая — Асланов? Он нерусский?
— Из крымских татар.
— А кто он по должности?
— Тут, Алексей Николаевич, надобно пояснить.
— Так поясните.
— По штатам сыскного отделения, кроме меня, других чиновников не полагается.
— То есть как? — удивился Лыков. — А кто ведет канцелярию, регистрацию и учет?
— Городовые.
— Не понял, простите. — Питерец остановился и прихватил киевлянина за рукав. — Что, и помощника даже нет?
— Нет.
Алексей Николаевич пригляделся к коллежскому асессору, потом отвел его в сторону.
— Пожалуйста, сообщите мне весь ваш штат.
— Двадцать три человека. Из них чиновник один я да еще два околоточных надзирателя. И двадцать городовых.
— Простых городовых? Это и есть ваши сыщики?
— Точно так. Четверо из них, так сказать, бюрократы. Один заведует столом личного задержания, другой — столом наблюдения и справок, третий — столом происшествий и регистрации, четвертый ведет все делопроизводство.
— Сколько же они жалования получают за такую службу?
— Двадцать пять рублей шестнадцать копеек в месяц.
Лыков некоторое время обдумывал услышанное. Потом потряс головой:
— Этого не может быть.
— У нас может, Алексей Николаевич.
— М-да… А остальные чем заняты?
— Два околоточных руководят дознаниями. И шестнадцать городовых у них в прямом подчинении. На этих все: наружное наблюдение, агентурное осведомление, аресты и задержания, розыск похищенного, предупреждение преступлений.
— Асланов — один из двух надзирателей?
— Да. Я разбил сыскных городовых на отряды, каждым командует свой околоточный. Дело Афонасопуло ведет Спиридон. Сейчас я вас с ним познакомлю. От себя скажу, что человек он восточный, хотя и крещеный…
— Сменил веру?
— …и весьма способный к сыскной работе. Держит всех в кулаке. Сведениям Спиридона Федоровича можно доверять.
Сыскное отделение занимало целый этаж, недавно надстроенный. В комнатах еще не выветрился запах краски. Сыщики-городовые почти все были в партикулярном платье. Это чтобы не бросаться в глаза, пояснил Желязовский, сам одетый, как варшавяк-щеголь…
Он вызвал Асланова в кабинет. Это оказался рослый плотный мужчина, смуглый, с вкрадчивым взглядом. Лицо у него было веселое и лихое. Присмотревшись, питерец понял, что веселого там было немного. Скорее внутренняя, тщательно скрываемая свирепость. Надзиратель больше походил на абрека, нежели на слугу закона. Густые, загнутые кверху усы делали его по-своему симпатичным. Что-то киевские сыщики сплошь красавцы…
Желязовский представил гостя и приказал ознакомить его с ходом дознания. Надзиратель сделал короткий толковый доклад. Из него следовало, что Афонасопуло мог стать жертвой грантовщиков Никольской слободы. Проведенными мероприятиями установлено, что оценщик по образу жизни игрок. А крупная, разрешенная законом игра в Киеве ведется всего в нескольких местах. Среди них Купеческий клуб и рестораны «Эрмитаж» и «Босфор» на Трухановом острове. Во всех этих заведениях Афонасопуло хорошо знали — и пускали неохотно. Оказалось, он задержал платежи по долгам. И хотя потом отдал, ему рекомендовали больше не приходить. Но маньяк уже не мог, видимо, обходиться без зеленого сукна. И он стал посещать четвертое место, самое нехорошее — клуб-варьете «Венеция» в Никольской слободе.
Заодно Асланов объяснил командированному, что такое эта слобода. Она расположена на левом берегу Днепра, напротив Николаевского цепного моста. Начиналась как предмостное укрепление, а потом стала крупным пригородом с разнородным населением.
— В чем ее соль? — спросил Лыков.
Надзиратель ответил:
— Административно это уже не Киев, а Черниговская губерния. Надеюсь, ваше высокоблагородие понимает…
Надворный советник, разумеется, понял. Уголовные с того берега делают налеты на город, а потом возвращаются к себе в слободу. И киевская полиция теряет их из виду. А черниговская пока получит от соседей запрос, пока сообразит, что ответить… Глядишь, еще кого-нибудь зарежут.
— Весь левый берег напротив Киева относится к Остёрскому уезду упомянутой губернии, — продолжил Асланов. — Слобод несколько: Поварская, Предмостная, Воскресенская и самая криминальная — Никольская. Силы полиции в уезде, сами знаете, невелики. А населения двадцать тысяч. Сообщение с Киевом обычно пароходами и по мосту. Но сейчас мост перестилают. Он висел на цепях, а теперь будет находиться на новом прочном основании. Пешеходов и экипажи пускать запретили. Теперь лишь по воде. Вот наш герой и шастал туда-сюда чуть не каждый вечер.
— Как вы это выяснили? Нашли перевозчиков?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Называйте меня Алексей Николаевич. А вы неужели по отчеству Федорович?
Татарин усмехнулся:
— Папашу моего звали Файзула. Но тут переделали по-своему. Я уж привык.
— Понял, Спиридон Федорович. Перевозчики опознали Афонасопуло?
— Да, я предъявил карточку. Билетеры судов в один голос сказали: был такой, часто ездил. Вечером в слободу, а ночью, на последнем пароходе — в Киев. Не любовь же он там крутил. Играл, понятное дело.
— Думаете, его там же в слободе и приткнули?
— Могли там, могли и в другом месте. Надо тело искать.
Надзиратель покосился на Желязовского. Пристав скривился:
— В этой точке мы со Спиридоном не сошлись. Я считаю — и полицмейстер вместе со мной — что рано хоронить Афонасопуло. Вдруг накопил карточных долгов да и ударился в бега? Нет тела, нет и дела.
— Знакомая песня, — мрачно прокомментировал Лыков. — Все время ее слышу. А вы, Спиридон Федорович, готовы спорить с начальством?
И тут татарин его удивил.
— Готов, — ответил он.
— Давайте аргументы.
— Доказательств, верно, нет. Пока труп не найдем, все догадки. Но ожидания у меня самые дурные. Думаю, здесь убийство. А тело надо искать в Днепре.
Коллежский асессор даже присвистнул.
— Почему именно в Днепре? — спросил он.
— Таков обычай у наших головорезов, — спокойно парировал надзиратель. — Концы в воду. Всегда оно эдак-то делалось.
— Опомнись, Спиридон! — повысил голос Желязовский. — Что приезжий человек об Киеве подумает? В прошлом году было девять убийств, и все наше отделение раскрыло. И правда, два тела в реке отыскали. Но еще семь — где попало, даже в Лавре жмурика нашли.
— Девять убийств — это по официальной отчетности, — как ни в чем не бывало возразил Асланов. — А сколько людей пропало без вести? Больше пятидесяти. И считаю, все они там, в Днепре.
— Да почему же?! Утопленники имеют привычку всплывать, если ты не знал. Нету в городе полста утопленников!
— В городе нет, потому что их течением вниз сносит.
— Что, прямо до Черного моря? Или только до днепровских порогов? Ну ты чудак, а еще сыскной надзиратель.
Асланов обратился к Лыкову:
— Напротив города Черкасы, это двести верст ниже Киева, тянется полоса из водяных мельниц. Там их множество. Вот под ними все наши пропавшие и покоятся.
— То есть? Их размалывает лопастями?
— Именно так, Алексей Николаевич. Много тел, конечно, всплывает раньше. На быках моста часто их находят, или в пароходных колесах. Еще место, куда часто выбрасывает утопленников, — это Святославов брод. Иначе его называют Рудиново-Стайковские мели, шестьдесят верст ниже Киева у села Витачева. А кто доплыл до Черкас, того уж не ищи. Мельницы там стоят по правому берегу, и течение такое, что выносит тела прямо к ним. Представьте себе больше ста мельниц в одну шеренгу. А тело уж того… раздулось и подгнило. Его рвет на куски, а что остается, падает на дно и съедается рыбами.
Лыкова передернуло:
— Вы очень живо это обрисовали…
— Что ж делать, если так оно и есть?
Пристав желчно прокомментировал:
— У надзирателя Асланова богатое воображение. Полицейское начальство не разделяет его страшилок.
— Мне его версия представляется вполне убедительной, — возразил надворный советник. — Вы осматривали береговую полосу?
— В черте города это ни к чему. Случись утопленник, его сразу заметят. Внизу ежели, там не знаю.
— Предлагаю проверить все сводки о найденных неопознанных телах ниже Киева, вплоть до Черкас.
Желязовский пожал плечами:
— Если вы считаете нужным…
— Считаю, Северин Янович. Распорядитесь, пожалуйста.
Догадка надзирателя неожиданно подтвердилась уже на следующее утро. В колесо парохода «Десна», проплывавшего мимо народных купален, угодило тело мужчины. Его отвезли в анатомический покой при Александровской больнице. Лыков с Аслановым приехали туда и осмотрели труп в присутствии врача. Околоточный по фотокарточке опознал в утопленнике Афонасопуло. Хотя тело сильно раздулось, характерные черты лица не изменились. Доктор отказался дать определенное заключение о причинах смерти. Тело было сильно помято лопастями колеса, руки и ноги сломаны, голова пробита. Алексей Николаевич потребовал вскрыть легкие, и выяснилось, что воды в них нет. Значит, оценщика в Днепр бросили уже бездыханным!
Полицейские, не откладывая дело в долгий ящик, поехали на Лабораторную. Оказалось, что квартиру Афонасопуло еще не обыскивали. Спиридон Федорович вызвал помощника пристава, взял в понятые дворника с коридорным и произвел досмотр. Ничего интересного обнаружить не удалось, кроме одной расписки. В ней незнакомым почерком было накарябано: «Дано мною, Гершко Кутиком, 200 (двести) рублей Платону Ивановичу Афонасопуло в счет оценки принадлежащего мне на праве собственности здания в Новом строении по улице Полицейской номер три. Указанный Афонасопуло согласен, что, в случае получения мною ссуды в Городском кредитном обществе менее двадцати тысяч рублей, он, Афонасопуло, возвращает мне уплаченную сумму в 200 (двести) рублей». Ниже другой рукой было дописано: «Я, Платон Афонасопуло, подтверждаю обязательство вернуть двести рублей Гершко Кутику, если он не получит в банке ссуду от двадцати тысяч рублей под залог своей недвижимости по Полицейской улице».
Лыков прочитал расписку и развел руками:
— И он еще писал кляузы? Ведь это же взятка!
— Конечно, — согласился надзиратель. — И заметьте вот что: банк другой, не тот, в котором служил покойный.
— Действительно, он числился в Киевском частном коммерческом, а тут какое-то кредитное общество. Что вы о нем скажете, Спиридон Федорович?
— Это второй из здешних банков, который широко ссужает жилищное строительство. А председатель правления там Шлейфер.
— Как? Тот самый? — удивился надворный советник. — Который с Мерингом состоит в одной лавочке?
— Тот самый, — усмехнулся татарин. — У вас в таких случаях говорят: рука руку моет.
— М-да… В письме министру внутренних дел Афонасопуло обвиняет Шлейфера в сговоре с Мерингом. А сам при этом берет деньги с клиентов за то, что завышает стоимость залога. Ведь две сотни ему дали именно за это.
— Конечно. В расписке прямо сказано: если ссуда будет маленькой, не такой, какую хочет Кутик, то деньги возвращаются.
— Вот только почему она оказалась у оценщика? — усомнился питерец. — Логичнее было бы найти ее у займодавца.
— Да просто написали в двух экземплярах, — предположил киевлянин. — Этот достался покойнику.
Лыков подумал и спросил о другом:
— Можно ли верить доносу такого человека?
Асланов пожал плечами:
— А это уж вам решать, Алексей Николаевич. По мне, так все они жулики, кто занимается жилищным строительством.
— Давайте разделимся, — принял решение Лыков. — Вы продолжайте дознание по факту смерти оценщика. Теперь ясно, что она была насильственной. Потормошите агентуру: чьих рук дело? А я пойду в банки, в оба. Там где-то другой конец, я потяну за него.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие Алексей Николаевич!
