Глава 11. Братья Корба
Питерец прогулялся по береговым террасам. Лето — не лучшее время для Киева. На Днепре проступают отмели, портящие всю картину. В аллеях городских садов скашивают траву для лошадей пожарных обозов. Пыль, духота, а когда проливаются дожди, делается неимоверно грязно.
Лыков не замечал этого, он думал. Хорошо, что удалось вернуть себе дознание. Но как его вести? Идей было немного. С исчезновением Бурвасера прервалась линия никольских головорезов. Есть два взаимоисключающих протокола, и оба подписаны покойным Созонтом Безшкурным. Для себя надворный советник решил, что правдив его протокол и никольские не убивали оценщика. Тогда кто?
Проделка с кроками Печерской крепости преступникам не удалась. Военные подняли на смех «шпионские» бумаги. Похоже, их сочиняли второпях и не успели придумать ничего получше. Когда состряпали? Как только поняли, что питерец не отступит от своей версии. И решили его оттереть, передав дознание глуповатому Новицкому. Асланов нарочно послал сыщика кататься на пароходе, чтобы к его возвращению дело уже оказалось у жандармов.
Два раза всплывали сомнительные документы. В первый раз это был паспорт убитого, найденный у «ивана». Во второй — конверт с подделкой. В обоих случаях находки сделал все тот же Спиридон Федорович. Очевидно, он их подбросил. Но доказать это невозможно. Ловкий надзиратель, у которого весь преступный Киев в кармане, играет против Лыкова. Значит, и вся сыскная часть тоже. Кроме честного Красовского, но его сослали куда подальше за помощь питерцу.
Как же тогда вести дознание? Полиция сует палки в колеса. Губернатор пишет на сыщика доносы. И дело не в начальстве, бог бы с ним. Поиском преступника занимаются Желязовский и Асланов, они-то и решают. Те люди, которые должны ловить убийцу, делают все наоборот.
Это, как сказали бы бухгалтеры, пассив. Что есть у надворного советника в активе? Загадочный арендатор кирпичного завода, у которого в казарме живут лихие ребята. Очень лихие, самые настоящие уголовные. Ну и что? Какая тут связь с погибшим оценщиком? Арешникова с последним объединяет лишь одно: оба участвовали в строительных делах. Но в них замешаны тысячи людей…
Так, начнем сначала. Авантюрист Меринг заигрался и близок к банкротству. Он вытянул из Городского кредитного общества кучу денег и вряд ли их вернет. Помогал ему в этом председатель правления банка Шлейфер, партнер Меринга по строительным проектам. Заодно Михаил Федорович опустошил и свой банк — Киевский частный коммерческий. Ну, некрасиво… Такие вещи кончаются судом и продажей имущества на торгах. В КАДО все к этому и идет. При чем тут смерть Афонасопуло? Стал писать письма с разоблачением махинаций Михаила Меринга? Пустяки. За такое не убивают, даже морду не бьют. Обычный коммерческий конфликт, каких в стране ежедневно происходят сотни. Особенно во время кризиса.
Тем не менее оценщика убили. И начальство сыскной полиции лезет из кожи вон, чтобы сбить Лыкова с правильного следа. Зачем? По каким-то причинам киевским сыщикам не хочется, чтобы убийца Афонасопуло был пойман. И пока Лыков не поймет этих причин, он продолжит шарить наобум.
Минуту, одернул сам себя Алексей Николаевич. В противниках у него не только мелкие фигуры: коллежский асессор Желязовский и околоточный Асланов. Задействованы силы более мощные. Губернатор Трепов просит министра внутренних дел отозвать сыщика Лыкова. Поступает при этом трусливо: шлет жалобу и отбывает в отпуск. Вроде бы как умывает руки, не борется до конца. Но все же бумагу он подписал. А влиятельный киевский род Гудим-Левковичей попросил о том же своего столичного родственника, лично известного государю. Гудимам-то что за дело до убийства Афонасопуло? Ну завязаны в строительных делишках Меринга. Самое время отойти в сторону, пока не грянул скандал. А они горой за него, пытаются выжить ревизора, посланного двумя важнейшими министрами империи. Еще одна загадка.
Ясно лишь то, что клубок интриг, мошенничеств и прямых преступлений связан с домостроительным кризисом. И смерть оценщика, которая вроде бы стоит особняком (за такое не убивают!), тоже.
Вечером Лыков опять наведался на полицейский телеграф. Как он и ожидал, Сипягин сдался. Он узнал от Зволянского, что киевские дела плохи и у чиновника особых поручений на руках имеются доказательства близкого краха Меринга. Наверняка Дмитрий Сергеевич вызвал Сергея Юльевича и показал телеграмму Лыкова. Витте помнил сыщика и сообразил, что тот зря говорить не станет. Зять приехал, чтобы солгать тестю прямо в глаза. Витте обиделся и просил приятеля продолжить дознание.
Алексей Николаевич немедленно отбил ответную депешу. В ней он просил Зволянского сообщить все то же самое, но открытым текстом. Пусть киевские полицианты поймут: дознание продолжается.
И оно действительно продолжилось, да так, что Лыкова едва не убили.
Все началось с очередного совещания в кабинете Гуковского. Врид полицмейстера прочитал утреннюю сводку происшествий и укоризненно сказал сыщикам:
— Когда же вы это прекратите?
В сводке сообщалось о новом убийстве. Напротив бань Бугаева на Подоле течение выбросило труп неизвестного мужчины. О несчастном случае речь не шла: мужчина был заколот длинным и узким клинком. Били в спину сверху вниз, между ключицей и лопаткой.
Асланов помрачнел.
— Знакомый удар? — догадался Лыков.
— Увы. Это почерк Ефима Корбы.
— Но как можно так ударить?
— Если рост почти с сажень, то можно.
— И вы до сих пор не поймали эту орясину? Человека огромного роста за версту видать. Абсолютная примета.
Гуковский вступился за подчиненных:
— Легко вам поучать, Алексей Николаевич. Не вам их ловить. А тут хитрые злочинцы: в городе днем не бывают, да и ночью на освещенные улицы не суются. И что нам тогда с огромного роста?
— На что же тогда банда живет? — возразил питерец. — Если и днем и ночью из притона не выходит…
— Я не говорил, что не выходит, я говорил, что они осторожные. Шакалят по окраинам, где полицейский надзор слаб.
— Расскажите про банду, — попросил Лыков Асланова. — Вы тогда упомянули, что вся троица два года в розыске. Как киевская полиция их ищет? И почему агентура не помогает?
Надзиратель хмыкнул:
— Помните мои слова про Ефима? Злой, очень злой. Самый опасный на сегодня во всем крае. В прошлый раз его арестовали по доносу известного вора Халимона, маза шайки, что квартировала на Константиновской улице. Я взял парня с поличным, на малине отыскались странные вещи: мундир сапера и ранец. Чую, не его кле, не воровской товар. Стал колоть. И Халимон сознался, что их оставил Корба. В этом наряде он ходил ночью по городу и высматривал добычу. Ну и… указал нам маз адресок в Саперной слободке, где убийца прячется. Так вот. Когда Корбу арестовали, то посадили в Лукьяновскую тюрьму. И он там сразу отличился. Подловил в бане доносчика и зарезал у всех на глазах.
— Публично пошел на мокрое дело? — не поверил Лыков. — При свидетелях?
— Точно так.
— Отчаянный…
— Огонь, не человек, — согласился Спиридон Федорович. — Теперь понимаете? Никто ничего нам больше про Корбу не скажет. Никакая агентура. Жить всем охота.
— Как же он сбежал из тюрьмы? Такого зверя и не укараулили?
— Ефим схитрил, прикинулся сумасшедшим.
— Пошел по восьмому отделению? — желчно спросил надворный советник. — И ему поверили?
— Прокурорский надзор распорядился, — буркнул Асланов. — Что мы могли сделать?
Полицейские помолчали. Поимка опасной шайки — дело местных сил, столичного командированного это не касается. Но тут вдруг Желязовский произнес с важным видом:
— Не совсем так.
— В каком смысле? — уточнил у начальства околоточный.
— Кое-что агентура сообщила.
— Неужели, Северин Янович? — обрадовался Гуковский. — Так не тяните, поделитесь сведениями.
— Мой освед служит старшим официантом в «Босфоре»…
— Это третье злачное место в Киеве, после «Шато-де-Флер» и «Эльдорадо», — пояснил Лыкову врид полицмейстера. — Находится на Трухановом острове.
— Помню, мы проплывали мимо, когда выдвигались в Никольскую слободу.
— Точно так, — подтвердил Асланов, не сводя удивленных глаз с пристава. — Но, Северин Янович… Что сказал Мар… ой! Ваш освед?
Коллежский асессор продолжил, как ни в чем не бывало:
— Это особо законспирированный агент, из моего личного секретного списка. И сообщил он следующее. Уже неделю, как в гирле залива Старик дежурит незнакомая лодка. В ней сидит человек, весьма высокорослый, свирепой наружности и два пассажира. Эти двое играют в зале по маленькой. Так это по-русски?
— Так, — хором сказали остальные. — Но продолжайте!
— Официант никогда прежде троицу не видел: новенькие. Приплывают вечером, отчаливают под утро, когда игра заканчивается.
— Что же показалось вам подозрительным? — не понял коллежский советник. — Все в «Босфоре» так поступают: к одиннадцати ночи полный зал сидит. А потом расходятся.
Но Асланов смело возразил Гуковскому:
— А я согласен с Северином Яновичем. Их трое, и братьев Корба трое. Один высокого роста, и он в зал не суется, сидит в лодке. Почему? Да потому, что он и есть наш Ефим. Наружность у него самая приметная. Надо засаду ставить в «Босфоре».
— Думаете, там браты-акробаты этого несчастного закололи? — уточнил Гуковский.
— Полагаю, да, Петр Петрович. Двое в зале не просто так болтались, а следили, кто выигрывает. Третий, главный, ждал на пристани. Когда клуб закрылся и все стали разъезжаться, им осталось лишь заманить игрока к себе в лодку.
— Я бы не сел к трем таким громилам, — усомнился надворный советник.
Асланов опять возразил, теперь уже ему:
— Вы бы не сели, а этот сел. Выиграл кучу денег, веселый, все у него отлично. Вина выпил на радостях. Как стали отбывать с острова, кругом лодки, множество людей садятся в них, чтобы плыть на правый берег. Он тоже сел. Безопасно: всюду глаза и уши, делов-то речку пересечь. Двое, что с ним были, — знакомые, играли за одним столом. Несчастной жертве и невдомек. Но, когда флотилия отчалила, все изменилось. Ночь вокруг, на реке ни зги не видать. Соседние посудины куда-то делись, рассыпались в темноте по плесу. И стало возможно достать кинжал. Ефим заранее устроился позади пассажира. Бац! И готово…
Надзиратель резко и сильно взмахнул рукой, изображая смертельный удар. Все поежились.
— Так ведь и было, — пробормотал Лыков. — Вот сволочи…
— Надо их к ногтю, — мрачно продолжил Гуковский. — Давно пора.
— Легко сказать, да трудно сделать, — осадил начальство Желязовский. — Где искать троицу? Если покойник — их рук дело, теперь Корбы надолго спрячутся.
Это звучало убедительно. Вообще, начальник сыскного отделения оказался не таким дилетантом, каким изначально выглядел. Лыкову даже стало неловко за свои прежние мысли о поляке.
— Северин Янович, Спиридон Федорович, — обратился он к киевским сыщикам. — Дело вроде бы не мое, но вдруг? Может банда Ефима иметь отношение к убийству Афонасопуло? Тогда бы я смог помочь, чем сумею.
— Спиридон в тот раз сказал, что это маловероятно, — напомнил Желязовский. — И потом, был же разговор. Запамятовали? Что оценщик не вовремя отдавал долги и его перестали пускать в «Босфор».
— Теперь я думаю иначе, — нахмурился Асланов. — Афонасопуло выиграл на скачках три тысячи. Кто его с такой суммой да не пустит играть? В клубе дураков нет. Что же касается помощи Алексея Николаевича… Посмотрел я на него в деле. Сильный сыщик, опытный человек. Уж извините, господин Лыков, что говорю прямо. Но ваша помощь была бы нелишней.
Однако Гуковский считал иначе.
— Я не могу впутывать в дознание постороннее лицо, — объявил он безапелляционно. — Полицмейстер вернется, он мне голову оторвет. Господин Лыков прибыл сюда по делу об оценщике, при чем тут братья Корба?
— Давайте искать связь, — настойчиво потребовал питерец.
— Как?
— Надо начать с установления личности убитого.
— Верно, — поддержал надворного советника пристав. — Спиридон, пошли людей во все участки, узнать, есть ли заявления о пропавших. Кто ночью домой не вернулся, тот и наш.
Киевская полиция сработала быстро. Уже к обеду выяснилось, что жертвой грабителей стал некий Диамандиди, владелец депо фортепьян и фисгармоний на Козьеболотской улице. А вечером Асланов установил, что Диамандиди и Афонасопуло — родственники. Более того, будучи оба заядлыми картежниками, они часто играли вместе. Вот и связь!
Алексей Николаевич пошел к Гуковскому. Коллежский советник думал недолго.
— Валяйте, — разрешил он. — Помогите нашим, чего уж.
Так питерец расширил свое дознание, включив в него и дело братьев Корба.
Сыскари устроили военный совет. Главный вопрос был: где искать гайменников. Желязовский опять напомнил важный факт:
— Спиридон, ты говорил, что Ефим, возможно, является тайным владельцем публичного дома. Было такое?
— Было, Северин Янович. Получил я такие непроверенные сведения. Будто бы где-то за Глубочицей, а содержит его маруха Корбы.
— У тебя там агентура есть?
— Настасья Федоровна Спульник, видная бендерша. Вот только…
— Что «только»?
— Сами знаете, как неохотно рассказывают про этих ребят. После истории с Халимоном все как воды в рот набрали.
Пристав стукнул кулаком по столу:
— Передай Спульник, что я у нее патент отберу. Повод всегда найдется.
Асланов покачал головой:
— Патент — вещь важная, спору нет. Вот только жизнь еще важнее.
— А ты что предлагаешь?
— Надо по уму действовать, вот что.
— Уточни.
Надзиратель посмотрел на Лыкова и сказал:
— Тут Алексей Николаич может удружить.
— Я всей душой, — воодушевился питерец, — но что делать-то?
— Мы придем к бендерше вместе. Вы будто бы покупатель.
— Покупатель кого, проституток?
— Нет, — отмахнулся околоточный, — берите выше. Вы обдумываете прикупить публичный дом. К примеру, бывший полицейский чиновник, вышли в отставку, капитал скопили. И теперь ищете, куда вложить. Чем не легенда?
— Но хозяйкой борделя может быть лишь женщина, — возразил Лыков.
— Формально да. Ну так на супругу оформите. А реально владеть будете вы — деньги-то ваши.
— М-м… Интересно, интересно…
— Так, и что нам даст твоя легенда? — вступил в разговор пристав.
— А то, что Настасья Федоровна такой разговор охотно поддержит, — пояснил надзиратель. — Это не грантовщика заложить, знаменитого своей свирепостью. Тут профессиональная оценка нужна. И Спульник ее даст. Мы поинтересуемся, сколько борделей в округе, какой доход дает средний дом. Есть ли желающие продать дело и сколько за это попросят. Дотошно так, с деталями. Главный вопрос спрячем среди множества других: кто хозяева? И о каком доме баба отзовется наиболее скупо, тот и есть нужный нам.
Мысль околоточного надзирателя казалась верной. Полицейские власти Киева в последние годы перевели публичные дома на несколько окраинных улиц. Появились своего рода оазисы платной любви. В Лыбедском участке это были Ямки, в Печерском — местность за базаром, в Дворцовом — улица Бассейная, а в Старокиевском было всех строже: там бордели запретили вообще. В Лукьяновке гнезда порока скучились в одном месте, вокруг Глубочицкого шоссе, ближе к Подолу. Их хозяева и работницы по-соседски варились в одном котле и хорошо знали дела друг друга.
— Сколько там публичных домов? — спросил Лыков.
— Официально с десяток.
— А на самом деле?
Асланов развел руками:
— Знает только околоточный, а он не скажет.
— Так может, с него начать?
— Нет. Моя идея лучше. Спульник любит потрепаться о чужих делах. Язык как помело. Про свои смолчит, а насчет соседей наболтает целый короб. И тут надо нам с вами, Алексей Николаевич, держать ухо востро и заметить тот момент, когда баба замкнется и заявит что-то подозрительное. Навроде того, что хозяин — человек новый и сообщить о нем нечего.
Так и решили. Лыков постоял перед зеркалом, поискал нужное выражение лица, чтобы походить на держиморду в отставке. С трудом, но ему это удалось. Вечером в веселых домах начинается бурная жизнь. Поэтому полицейские решили навестить «тетку» днем, до разгула.
Заведение Спульник стояло на пересечении Подвального и Косогорного переулков. Место было запущенное и какое-то облезлое. Извозчика решили не отпускать, а то его потом здесь не сыщешь… Асланов пошел к своей агентке, а Лыкова попросил немного обождать. Тот прогуливался вдоль забора, ожидая, когда его пригласят. Вдруг из-за поворота, за которым скрылся надзиратель, послышались свистки: один длинный и один короткий. Питерец насторожился: этот сигнал в полиции означал «берегитесь!». Следом раздались крики и топот ног. Через секунду в переулок выбежало несколько человек. Впереди несся Асланов со штатным свистком в кулаке и кричал во все горло:
— Стреляйте, Алексей Николаевич! Стреляйте!
За ним гнался верзила с кинжалом в руке, а следом — еще двое. Братья Корба!
— Стреляйте вы уже… — просипел околоточный, видимо теряя силы. Лыков похолодел: он забыл револьвер в гостинице. Черт! Что же делать? Бандиты быстро приближались.
Надворный советник повернулся и кинулся к извозчику. Прыгнул в коляску и крикнул:
— Берем второго — и ходу! Плачу втрое!
На рысях Асланов поравнялся с экипажем и ввалился внутрь. Щелчок кнута — и пролетка рванула.
— Гони!!! — заорал Лыков диким голосом. Оборачиваться было страшно, но он обернулся. Огромными шагами, с нечеловечески искаженным лицом, убийца настигал их. Глаза бешеные, а клинок сверкает на солнце… Неужто догонит? Лошадь медленно набирала ход; как назло, дорога шла в гору.
Сыщик уже примерялся пнуть Ефима каблуком в челюсть. Сбить с ног, отнять кинжал… Шансов мало, но вдруг повезет? Братья атамана отстали саженей на десять. Если сблизятся, то конец — обоих сыщиков вмиг зарежут. Но кнут все же сделал свое дело. Кобыла рванула, как скакун-чемпион на круге, и разрыв с убийцами начал увеличиваться. Еще немного, и стало ясно: полицейские спасены.
Тяжело дыша, Асланов вытаращился на питерца:
— Что, вы тоже без оружия?
— А вы, Спиридон Федорыч, хороши! Как маленький. Пошли в притон с пустыми руками…
— Уф… Ведь чуть не зарезал, черт бешеный. Никакой французский бокс не помог бы. Едва подошел к дверям, а они оттуда выходят. Сразу Ефим меня и узнал. Как только спаслись?
Действительно, атаман гнался за пролеткой до последнего.
Сыщики примчались на Львовскую, 89. Ввалились в Лукьяновский участок и переполошили всех. Надзиратель собрал полдюжины городовых, велел вооружиться, как на войну, и повел обратно в Глубочицу. Но там, конечно, гайменников уже не было: они сбежали.
В кабинете полицмейстера опять состоялось совещание. Храбрец Асланов быстро пришел в себя и даже пошутил над приключением. Лыкову было не до смеха. Если бы они отпустили извозчика, то оба были бы уже мертвы… Три головореза с ножами легко расправились бы с безоружными противниками.
Гуковский вызвал к себе околоточного надзирателя Мурашко и потребовал от него объяснений. Как в его околотке завелась банда, а он об этом не знает? Гиганта Ефима Корбу с того берега Днепра видать. А страж порядка не разглядел у себя под носом. Или тут измена?
Мурашко мямлил что-то несуразное. Гуковский нажимал и грозил выгнать околоточного без прошения.
— Вы понимаете, что после этого вас уже никогда не возьмут на государственную службу? Я вам на всю жизнь формуляр испорчу! Говорите, где искать злочинцев?
Коллежский советник ничего не добился. Да и не мог он надавить как следует. Помощник полицмейстера, временно исполняющий его обязанности. Все в городе знали, что Петр Петрович не фигура, а так, затычка. Поорет и перестанет, без Цихоцкого ни на что не решится.
Понимала это и Спульник. Гуковский на нее тоже топал ногами и грозил отобрать патент. Бендерша играла дурочку и залила платок фальшивыми слезами. Так все и кончилось ничем.
Однако, как выяснилось, коллежский советник не успокоился. Видимо, ему очень хотелось отличиться в отсутствие начальства. Явятся из отпуска губернатор с полицмейстером, а самая страшная банда Киева обезврежена. Кто сумел, кто тут герой? Гуковский герой! Поэтому сыскное отделение получило приказ рыть землю двадцать четыре часа в сутки. Северин Янович, как всегда, скрылся в неизвестном направлении, тщательно нафабрив усы. А чудом спасшиеся сыщики остались думать.
В первом часу ночи Асланову принесли записку. Тот пробежал ее глазами и радостно воскликнул:
— Есть!
— Хорошие новости?
— Еще какие! Браты-акробаты нашлись. Не желаете, Алексей Николаевич, отомстить за пережитый страх? Как мы с вами от них улепетывали… Умирать буду — не забуду. Или набегались на сегодня? Скажите честно, и без вас возьмем стервецов.
Лыкову вовсе не хотелось второй раз за день встречаться с бешеным дезертиром. Но как бросить коллегу одного? Стыдно. И он заявил, стараясь выглядеть невозмутимым:
— Нет, я с вами. Так где отыскались наши утрешние обидчики?
Околоточный пояснил:
— Я разослал сыскных городовых по слободкам, рассудив, что в самом городе или близко к нему Корбы спрятаться побоятся. И угадал. Калайда сообщает: бандиты поселились в Голосеевском лесу.
— Неужто прямо в лесу? — удивился питерец.
— Это местность южнее Демиевки. Лес там действительно есть, и принадлежит он Лавре. А кроме леса, еще монастырь, при нем слободка, а в слободке постоялый двор. Темное место, давно я держу его на примете.
— Поехали туда! — загорелся Лыков и первым делом проверил, при нем ли револьвер.
— Сейчас рано, — остудил его пыл надзиратель. — В темноте разбегутся. Надо, как тогда в Никольской, поутру.
Ситуация повторилась. Надворный советник опять не сомкнул глаз, дожидаясь команды выезжать. Теперь, правда, он знал, к чему готовиться. Три негодяя, которым терять нечего, — это опаснее всей банды Безшкурного, вместе взятой.
Отряд сыскарей выдвинулся еще в темноте. Асланов предупредил своих людей, что дело особенное. Надо держаться вместе и страховать друг друга. И патроны жалеть не стоит.
Калайда встретил товарищей на подъезде к монастырю. Смелый парень всю ночь провел в кустах, наблюдая за противником. Постоялый двор стоял на отшибе, близко к лесу. Не иначе для того, чтобы его жильцам было легче удирать при облаве…
— Тихо? — шепотом спросил подчиненного Асланов.
— Тихо, Спиридон Федорович. Там они…
Городовые рассыпались цепью и пошли. Все держали оружие наготове. Во двор проникли без помех, но дальше случилось непредвиденное. Огромный детина в одном исподнем выскочил наружу и с рыком попер прямо на револьверы. Тускло блеснул клинок в его руке. Думать было некогда. Раздались два выстрела. Пуля Лыкова угодила атаману в ляжку, а пуля Асланова — точно в лоб. Ефим покачнулся. Татарин выстрелил еще раз, опять в голову, и бандит рухнул навзничь.
— Зачем же, Спиридон Федорович?! — воскликнул питерец.
Тот зло огрызнулся:
— А вы что, жить не хотите?
— Хочу. Но куда бы он от нас делся? Ранить да связать.
— Сейчас никуда бы не делся, — согласился Асланов. — А потом? Вы уедете, а я тут останусь. Ефим в тюрьме сидеть не приучен. Сбежит — и ко мне, счеты сводить. Нет уж, мне такой должник не нужен!
И Лыков промолчал.
Городовые скрутили оставшихся братьев. Те не сопротивлялись. Похоже, старший был заводилой. Увидев его с простреленной головой, братья скисли.
Обыск на постоялом дворе выявил много барахла. По всему следовало, что тут у бандитов давнишний притон. Ловкий надзиратель опять отличился: он разыскал в вещах серебряный порт-папирос с монограммой «А.П.».
— Смотрите, Алексей Николаевич, интересная вещь. Не нашего ли оценщика?
— А Пэ? — усомнился Лыков. — Афонасопуло Платон? Сомневаюсь. Не по-русски как-то.
— А как по-русски?
— Пэ А. Сначала имя, потом фамилия.
Асланов взял пленных за вороты.
— Эй, звери. Чья скуржа?
Но Корбы лишь пожали плечами. Мало ли добра прошло через их руки? Всего не упомнишь.
— Ладно, утро вечера мудренее, — решил надзиратель. — Дадим порт-папирос на опознание.
Лишь к трем часам питерец с киевлянином снова встретились в комнатах сыскного отделения. Их сразу вызвали к Гуковскому. Там уже сидел пристав Желязовский. Причем с таким видом, будто лично переловил страшную банду.
— Поздравляю, господа! — встал коллежский советник и с чувством пожал обоим сыщикам руки. — Я уже известил начальника края. Генерал-адъютант Драгомиров велел передать вам благодарность. Такую язву с Киева устранили. Рассказывайте, как все было.
Асланов доложил, ничего не приукрашивая. Притом честно сознался, что не собирался брать главаря живым. На этом месте ему пришлось объясниться с питерцем.
— Поймите, Алексей Николаевич, Ефим не просто атаман уголовной шайки, он абрек. Знаете, кто это?
— Отчаянный, — подал реплику Желязовский.
— Нет, — возразил Асланов, — отчаянных много. Тут другое.
— Абрек — это отверженный, — сказал Лыков.
— Именно так, — поднял палец татарин. — Отверженный. Переставший быть человеком. Он не боится ни Бога, ни черта. Не имеет слабостей и привычек. Мать-отца не ставит ни во что, а братья ему только подручные. Взять хотя бы «ивана» Созонта Безшкурного. Милый шалун против Ефима. Людей он убил больше дезертира, но как убил? По необходимости, работа такая. Созонт жил по уголовным законам. Ему бы и в голову не пришло гоняться по улице с кинжалом за полицейским чиновником. Зачем? «Иван» при аресте сказался дома, как принято у фартовых. Потом сбежал бы и опять принялся резать людей. А этот? Ему законы не писаны, ни уголовные, ни казенные. И зачем такому жить?
Гуковский окончательно добил питерца:
— Мы ведь от полицмейстера все про вас знаем, Алексей Николаевич. Вы сами-то сколько народу перебили при задержаниях? Человек пять? Или больше? Так вам ли осуждать Асланова?
После визита к начальству сыщики приступили к опознанию папиросника. Сначала Спиридон Федорович вызвал обладателя тройной фамилии. Финкель-Князин-Победоносцев долго вертел вещь в руках и морщил лоб. Потом изрек:
— Ну не знаю… Вроде похож, а вроде и нет.
— Но буквы-то его, — ненавязчиво подсказал околоточный.
— Буквы его.
— Значит, и штука тоже его? Подпишите вот здесь.
Ктитор охотно подтвердил, что порт-папирос «чрезвычайно похож» на тот, что он видел у убитого оценщика.
Затем явилась Антуанетта Биркина. Увидев папиросник, она сразу принялась рыдать. А потом попросила оставить вещь ей, на память о любимом человеке… Асланов получил вторую подпись в протоколе опознания и повеселел.
— Вот видите, Алексей Николаевич, — сказал он, — дело идет!
Питерец сухо предложил ему прокатиться в банк. Там он собрал сослуживцев Афонасопуло и показал им папиросник. Сразу четверо определенно подтвердили, что такого у оценщика не было. Да, он курил. И порт-папирос имел, тоже серебряный. Но не с монограммой, а с цветной эмалью.
Надзиратель снова погрустнел. А Лыков дал в газету «Киевлянин» срочное объявление. В нем указывалось, что полиция ликвидировала опасную банду и конфисковала много похищенных у жертв вещей. Среди них есть серебряный папиросник с монограммой из двух букв. Все желающие могут явиться в сыскное отделение и осмотреть его.
Уже следующим утром пришла пожилая женщина, одетая во все черное. Она спросила у сыщиков:
— Скажите, буквы не А Пэ?
— Точно так, — ответил Лыков, протягивая посетительнице папиросник. Она только взглянула на него и сразу же села.
Женщина не рыдала и не требовала себе ничего. Просто молча смотрела, гладила серебро, и лишь губы ее дрожали. Потом она встала и заявила твердым голосом:
— Да, это вещь моего сына. Его звали Андрей Пархоменков. Он пропал четыре месяца назад, тело так и не нашли.
— Вам придется подписать протокол опознания, — мягко сказал надворный советник.
— Где?
— Вот здесь. Укажите свой адрес, пожалуйста. После вынесения приговора и передачи дела в архив вы сможете забрать папиросник.
Когда женщина в черном ушла, околоточный довольно потер руки:
— Ну вот, еще преступление раскрыли. Надо в рапорте отразить. Статистика — первое дело.
Лыкова покоробила такая черствость. Но ничего не поделаешь: человек, долго служивший в полиции, неминуемо привыкал к людскому горю и отвыкал от сантиментов.
— Спиридон Федорович, пора продолжить дознание, — сказал надворный советник. — Хорошо, что мы раскассировали банду Корбы. Но к убийству оценщика она отношения не имеет.
— Какие будут дальнейшие указания, ваше высокоблагородие? — принял надзиратель официальный тон.
— Те, что я вам уже дал. Жду данных по несчастным случаям в строительном деле.
— Слушаюсь!
