Их было четверо. Четверо, да еще один, державшийся поодаль от остальных. Он скрывался в зарослях орешника и малины, не лез на глаза, но его незримое присутствие ощущал каждый из братьев. Троих оно заставляло ежиться и вздрагивать от каждого шороха, доносившегося из чащи; четвертый был слишком занят, чтобы бояться.

– Эвон… – Он присел на корточки, всмотрелся в примятую прошлогоднюю хвою, пощупал оставшийся на мягкой земле отпечаток. – Здесь они прошли, сучьи дети.

– Идут-то куда?

– К восточному лазу, – неуверенно проворчал следопыт. – К нему, не иначе.

– Там сторожа.

– Они о том не ведают.

– О лазе ведают, а о стороже – нет?

Миг следопыт раздумывал, почесывая блошиный укус на толстой, как полено, и по-медвежьи волосатой руке, потом двинулся дальше – той легкой и беззвучной походкой, что присуща бывалым охотникам. Трое товарищей не отставали, да и ртов больше не раскрывали: погоня лишней болтовни не терпит. Особенно когда твоя дичь – люди.

Знали друг друга они не то чтобы давно, но все ж и не первый день: успели обтереться и товарищей в деле поглядеть. Бывший лесник, бывший же мельник, да бортник с плотником – тоже бывшие. Ныне же – названые братья, отстоявшие в Третьем чертоге по три Восхождения и причащенные черной водой. Верные.

Разговор им пришлось продолжить, едва лишь стало ясно, что с прежними догадками вышла промашка. Остановившись возле ручья, русло которого взрыли копыта недавно прошедших лошадей, старший дозора вновь принялся скрести нестрижеными, забитыми грязью ногтями зудящий укус на предплечье.

– Не к восточному идут.

– Куда ж тогда? К северному?

Следопыт только фыркнул: на пути к северному лазу лежало ущелье, через которое с лошадьми никак не пройдешь, и задавший вопрос бортник наверняка об этом знал.

– Не ведают про наши лазы, сучьи дети, – процедил он с удовлетворением. – Но ищут их, Темным клянусь. И прошли тут недавно.

– Почем знаешь?

– Гля: в яму от копыта вода сочится, ан по край еще не набежало.

– Выходит… нагоняем? – Бортник облизал губы и боязливым движением перехватил поудобнее древко гизармы. – Говорят, они Вальтера побили да верных, что ходили с ним.

– Вальтер был увальнем, а с ним ходили едва причастившиеся сопляки.

– А етун? – спросил плотник – хмурый, обычно молчаливый верзила в потертой коричневой сутане.

– Верно! – подхватился мельник, тощий и невысокий мужичок с клочковатой бородой, похожей на пучок гниющей соломы. – Етуна они кончили!

– Брехня, – поморщился лесник. – Кто это видал?

– Многие! Когда дозор Грека вернулся…

– Грек не видал, как кончали етуна. И кто кончал.

Мельник открыл было рот, да так и закрыл его, не сказав ни слова. А плотник хмыкнул с пониманием – похоже, сразу смекнул, к чему клонит старшой.

– Так-то, учитесь горшками своими варить, дурни. На той поляне сшибка была – то верно, но сколь бойцов на Вальтера налетело? Никто не поведает, всех там положили. Увалень поспешил, хотел перед матерью выставиться, удачу за хвост сцапать, да пальчонками своими кривыми ни перышка не ухватил. Мы-то на рожон не полезем, но и своего не упустим.

И он внушительно потряс крепким тисовым луком, которым владел с большой ловкостью. Ободренные братья снова двинулись по следу, нагоняя маленький отряд чужаков, опрометчиво вторгшихся во владения верных. Сунутся те к одному из лазов – что ж, там их примут стерегущие проход дозорные. А не сунутся – так все одно найдется кому о них позаботиться. Мало кто знает эти предгорья лучше, чем бывший лесник.

Однако же скоро стало ясно, что незваные гости полезли к старым копям не наобум. Услышав негромкое ржание лошадей, верные замедлили шаг. Лесник не без удовольствия смотрел, как его люди крадутся среди кустов и деревьев – почти неслышимые, почти незримые. Толковые парни, к тому же он сам недурно их натаскал. Все же на душе было тревожно: впереди опасный враг, и случиться могло всякое. Лесник спиной чуял взгляд пятого – того, что неотступно следовал за братьями. Этот один стоит десятка, и от него никто не уйдет, даже конный.

Поляна… Стреноженные лошади щиплют под березами сырую траву… Люди-то где? Лесник подобрался, всматриваясь в каждый куст и каждую кочку. Незваные гости бросили животин и дальше пошли на своих двоих? Глупо… если только не…

Выругавшись сквозь зубы, он выскочил из-за выворотня, за которым прятался, быстрыми волчьими прыжками пересек поляну, замер посреди густого малинника, выросшего на мшистом склоне. Выругался еще раз – уже в голос – и замахал рукой, подзывая товарищей.

– Лаз! – прорычал он, указывая на провал, открывшийся среди примятого кустарника. – Старый лаз они распечатали, сучьи дети! И под землю ушли!

– Откуда узнали-то? – с изумлением спросил бортник.

– Отку-у-уда, – передразнил его старшой и сплюнул дурню под ноги: – Спросим, когда споймаем! Внизу им с нами не тягаться.

– А поспеем? Велено всем в Чертогах быть после полудня. Сказали, третьего дня агнца привезли…

– И ты думаешь, нам зачтется, если мы теперь повернем? Они уже под землей, куриные твои мозги! Проходы там – что моток спутанных ниток, а ну как сучьи дети прямиком к Первому чертогу выйдут?!

На это бортник промолчал – даже ему было ясно, что ни святая мать, ни Вильям за такую промашку по головке не погладят. Впрочем, если кто-то еще сомневался, следующим доводом лесник его добил:

– Возьмем незваных гостей – зачтется нам на Возвышении.

– Верно! – зловеще осклабился мельник. – Пошли, старшой, намотаем кишочки на ножички!

Закинув за спину самострел, он вытянул из ножен острый, как игла, стилет… и вздрогнул, когда разом заржали все семь чужих лошадей – громко, испуганно… и охнул, сбитый с ног ударом большого сильного тела, метнувшегося к нему из зарослей бузины…

Повернувшись, лесник успел увидеть, как валится ничком мельник. Половина лица несчастного превратилась в кровавую маску, из рассеченного горла с алыми брызгами вырывался предсмертный хрип. А его убийца уже прыгнул к старшому и полоснул длинными когтями. Лесник чудом увернулся от удара, отскочил, покатился по земле, обдирая руки о колючие ветки. Етун! Не зря про тварей упорно ходили слухи, что, даже обученные и усмиренные, они однажды могут сбрендить и разорвать любого, кто окажется рядом. Как знать, может, и Вальтера с его остолопами прикончили вовсе не чужаки, а собственное «ручное» чудище?

Ну, держись, погань! Бывалый охотник даже в падении не выпустил из рук оружия. Мигом вскочив на ноги, он вскинул лук, привычно рванул к плечу тетиву… и обомлел.

«Это ж не етун!»

Пригнувшееся перед броском создание было не столь внушительно, как сопровождавшее дозор чудовище, – и ростом пониже, и в плечах поуже. Черная тварь чуть крупнее самого лесника походила одновременно и на человека, и на здоровенного жука. На вытянутой безротой морде светлели узкие бледные глаза без зрачков. Тонкие суставчатые пальцы растопырились, точно веер из кинжалов.

Первым не выдержал бортник: дико заорав, он взмахнул гизармой – кажется, им больше двигал страх, чем решимость. Стремительное, как порыв горного ветра, существо бросилось на верного. Щелчок спущенной тетивы… Попал?! Лесник готов был поклясться, что попал – с пяти шаговто! – но черная тварь будто и не заметила стрелы с широким охотничьим наконечником. Одним взмахом жилистой лапы она буквально перерубила древко гизармы пополам. Второй удар почти оторвал бортнику голову.

– Вседержитель, обереги! Великое Темное, дай мне силы!

Вторая стрела вошла твари в самую середину груди. Уши лесника резанул пронзительно-тонкий шипящий свист. Мерзкое создание определенно не было неуязвимым, оно умело испытывать боль… Но сколько же нужно стрел, чтобы превратить эту боль в агонию?!

Плотник сбежал молча: швырнул топор, повернулся и припустил вниз по склону, прыгая через мшистые кочки и гниющий бурелом. Проклятый трус! Будь лесник поменьше занят, не преминул бы подстрелить ублюдка, как зайца. Увы, даже мига лишнего не оставило ему чудище – метнулось черной молнией, размазалось в воздухе тенью, шибануло… Человек почувствовал, что ноги его отрываются от земли и он летит спиною вперед, летит… Дерево, остановившее краткий полет, едва не выбило из верного дух.

В боку хрустнуло, грудь от вздоха будто ошпарило крутым кипятком. Лесник хрипло вскрикнул, поднял руку, пытаясь прикрыться от черных когтей… и увидел, как нечто могучее, покрытое жесткой бурой шерстью вихрем пронеслось через малинник, сшиблось с жукоподобной тварью и отшвырнуло ее от раненого охотника. Етун опоздал к началу схватки, и, похоже, это лишь прибавило ему ярости. Огромный клубок из двух сцепившихся тел покатился по земле, с корнем выдирая колючие кусты, точно прутики ломая низкие елочки. Косматое страшилище – жутковатая помесь человека, медведя и крысы – безостановочно молотило тяжелыми лапами, пробивая тускло поблескивающий черный панцирь, выдирая клочья черного мяса. Ответные удары шипящей твари, казалось, не причиняют ему особого вреда.

Но так только казалось. Лесник вздрогнул, различив в низком рыке етуна нотки боли. Почудилось вдруг: каждый собственный удар причиняет могучему существу невыносимые страдания. И с каждым взмахом движения мохнатых лапищ делались все медленнее, все неувереннее. Наконец, етун попытался подняться и отбросить изломанного, растерзанного врага прочь. Встать получилось, отбросить… Как бы не так! Тварь, коей уже полагалось быть на последнем издыхании, мертвой хваткой вцепилась в чудище, вскормленное Великим Темным.

Взревев, етун с размаху хватил по глянцево-черной спине слева! Добавил справа! Должно быть, и кузнечный молот не нанес бы ударов сокрушительней… Тварь расплылась на страже подземелий черной кляксой и лишь дергалась под могучими тумаками, погружая в дубленую шкуру кинжалы когтей.

Не веря своим глазам, лесник увидел, как етун пал на колени, как проскребли бессильно по жучьей броне короткие узловатые пальцы – в последний раз. Обмирая от ужаса, он смотрел, что делала с поверженным великаном черная тварь, меж тем как полное боли и гнева рычание превращалось в жалобный, быстро затихающий скулеж.

Скоро етун перестал вздрагивать и затих. Убившее его существо поднялось на обманчиво тонких суставчатых ногах, стряхнуло с когтей кровь и просвистело – вполне отчетливо для изумленного человека:

– Гряс-с-сь… Пус-с-стыш-шка… Много с-силы, мало с-страх-ха…

Голова повернулась к раненому, блеснули потусторонней жутью бледные глаза. Лесник попытался ползти, но сумел лишь вжаться спиною в смолистый древесный ствол.

– Что нас-с-счет тебя? – Тварь шагнула к нему, протягивая черные пальцы. – Вкус-с-сный?

Забыв о боли в сломанных ребрах, бывший лесник втянул воздух полной грудью и закричал…

Сладкий, сладкий страх, щедро сдобренный болью и вспышкой смертного ужаса на закуску…

Он недовольно заворчал: тело все еще восстанавливалось, затягивало полученные раны. Наверное, не нужно было так спешить и поглощать случайную пищу наспех, жадными торопливыми глотками. Следовало растянуть трапезу, чтобы получить больше удовольствия и вытянуть больше сил, вернуть сторицей все, потраченное на схватку. Может, стоит догнать сбежавшего человечка и получить от него еще немного?

Нет-нет-нет, нельзя! Медлить, терять время – нельзя! След уводил в темный зев пещеры – знакомый вожделенный след. Тот, кто его оставил, способен подарить много больше, чем любой из человечишек… Нет, больше, чем сто, тысяча, целый город человечишек!

Но было и еще что-то там, в глубине горы – неизъяснимо притягательное, манящее. Там пряталась мощь, способная потягаться даже с возможностями Идущего. Можно ли завладеть ею, поглотить, подчинить себе? Он не знал.

Но скоро будет знать наверняка.

Уже скоро…