Алексей ВОСКОБОЙНИК 

* * *

На весеннем отдохнувшем поле
Я увидел умершую птицу.
И узнал в нем кенора.
На волю
Он когда-то в клетке так стремился,
Но погиб,
соприкоснувшись с нею.
Тщетно солнце крылья его греет.
Вот и ты мне даришь ту свободу,
От которой медленно я таю.
Не хочу!
Я лучше на комоде,
В клетке од тебе насочиняю.
Ты погладишь нежно мои крылья
И вернешь любви своей Бастилью.

ДУРАК

Смеялись мы:
в лесу весеннем
он радовался крошечным цветам
и плакал над разбившимся птенцом,
и землю обнимал,
дарившую лесам
густую жизнь;
он в лес входил, как в дом,
где каждый куст и каждое дыханье
несли в его сознание покой,
где видел он зачатки мирозданья,
где был он свой.

Несчастья своего не замечая,
покинутый возлюбленной своей,
он улыбался журавлиным стаям
и находил ошибки у корней.

Ему бы жить в ненастоящем прошлом,
чтоб не было политики, войны,
чтоб о любви не говорили пошло
и не пугали фиолетовые сны.

* * *

А под вечер горячая пыль
Улеглась на студеной земле,
И зажженный на счастье фитиль
Слабо высветил что-то во мгле.

Это было лицо не лицо,
Это были глаза не глаза.
Сизоватого дыма кольцо
Превратило штрихи в образа.

Тут бы сразу упасть и не встать
И при этом простить себе все,
Но вблизи что-то стало стонать
Заглушаемому в унисон…

А потом — вдруг глухие шаги
И от вздоха потухший огонь.
За невидимым дымом — ни зги,
Лишь предчувствие страшных погонь.

Но глухой не услышит слепца,
Но слепой не оценит зеркал.
Это было начало конца,
А быть может, началом начал.

ЧЕРСТВЫЕ ВАТРУШКИ

Заалела золотая заледь
В тот февральский неуютный день,
Когда юноша, на небо глядя,
Головой уткнулся в старый пень.

Загремел неудержимым эхом
Молодой заснеженный лесок,
И взорвался сыч зловещим смехом,
Недовольный, что прервался сон.

Закачались сосны молчаливо,
От ужасной новости ожив…

Вдруг по лесу кто-то торопливо
Пробежал, тяжел и суетлив.

— Что случилось, брат! Ты бел, как мрамор.

— Я, кажись, парнишечку убил…
Слышу шорох… Ну, я быстро замер…
Думал зверь… И с двух стволов пустил.

— Да ты что!!

— Смотри, если не веришь:
Вон лежит с кошелкою в руке.

— Ах ты черт! Но что теперь нам делать?

— Я спрошу. Тут дом невдалеке.

— Тебе что, свобода надоела!
Паренька хоть как уж не вернуть.
А тюрьма, ведь это же не дело…
Парня в прорубь надо запихнуть.

Снег закрыл колючим одеялом
На глубокой речке крепкий лед,
Лед закрыл начищенным забралом
Совесть обесчещенных вдруг вод.

А в спокойном доме на опушке
Начинается начало беспокойств,
И остывшие любимые ватрушки
Зачерствели, как березовая трость.

КОМНАТА СМЕХА

Здесь так хорошо, как в семье обеспеченной,
Здесь люди не лгут — правда, врут зеркала.
Но каждый, в них видя себя искалеченным,
Не то, что плачет, — смеется без зла.

Цепочкой идут и идут посетители.
Идут, чтоб глумиться до слез над собой…
И кто ж они, гости веселой обители?
Кто ты, например, человек молодой?

Не ты ль по тарелкам под хохот приятелей
Стрелял, попадая в одно «молоко»?
Дай Бог, чтоб не ты, ведь тот станет карателем —
Жестоко и метко разящим стрелком…

То нервный, то глупый смех, то очищающий —
Плебей и патриций в уродстве равны.
Здесь все ненормально, но жизнь — штука те еще,
Все рады, что здесь они просто смешны…

Слепой вдруг зашел с полосатою палкою —
Идет и хохочет, по полу стуча.
И это не выплеск, не выходка жалкая,
А то, что уносит, погаснув, свеча…

Здесь два измерения соприкасаются,
А может, и нет — между ними стекло,
И вовсе не виденьем тайны вскрываются
(Неважно, какие — добро или зло),

А чем-то, что сводит с ума биохлюпиков,
Что, верно, увидел веселый слепой…
Но надо отвлечься: Цветы — это лютики,
А меч — это птица с настенной резьбой…

Зеркальная кривда, гротескная истина —
Юродивый ищет в уродстве себя.
Да, здесь он смешной, но зато не освистанный,
А там издеваются, даже любя.

Здесь так хорошо, как в стране обесчещенной…

* * *

С вокзала, с платформы, с вагонной подножки
Весной или летом, а может, зимой,
Когда над душой издеваются кошки,
Когда все мадонны на вид, как матрешки,
Увидишь мой город, сварливый и злой.

Увидишь, оценишь, поморщишься нервно,
Войдешь в его чрево песчинкой, звеном.
Проспект–пищевод неприглядной каверной
Тебя понесет на трамвае, наверно,
В истоптанный двор и истасканный дом.

О город, ты мастер не нравиться сразу,
Пугать серой кожей дорог и домов,
Изрытой судьбою, как будто проказой,
Уставшей от плоти, как страсть от экстаза,
Простой и всесущей, как роза ветров.

Мансарды на клетках, чудовищность в кубе,
Фабричный, автобусный, уличный гвалт,
Канкан на столе под серебряный бубен
В ночном кабаре, или попросту в клубе,
Где новые русские празднуют бал.

Все это не то, искажение сути —
За стенами бьется в припадке душа,
По улицам бродят обычные люди,
Раз в тысячу лет — бедуин на верблюде,
Зеваки глядят на него чуть дыша.

И это не то — сквозь цветастые шторы,
Замочные скважины, толщу дверей,
Защелки, засовы, заборы, заторы,
Сквозь непонимание, замкнутость, шоры
Наружу и внутрь рвется космос страстей

О город, ты монстр, и этим прекрасен
О друг, ты напрасно шельмуешь его —
Тебя проглотил он…

ХОРОШО ЖИВЕМ

Памяти А. Галича

Хорошо живем, хорошо!
Вот побили чуть — и я рад, —
Значит есть за что, значит шел —-
Тех не трогают, что сидят.
Правда, нос мой малость распух,
Да зубов половины нет…
Но на то ведь и есть паук,
Чтобы мухе держать ответ.

Хорошо живем, хорошо!
Вот раздели вдруг — и я горд, —
Пробежал квартал нагишом
И тем самым побил рекорд.
Правда, сразу ушла жена,
И от смеха умер сосед,
Но на то ведь и сатана,
Чтобы было побольше бед.

Хорошо живем, хорошо!
Вот прогнали прочь — и… нет,
Не остался здесь, а ушел.
Вы довольны? Общий привет!
Правда, там, в чужой стороне,
Где обласкан был и согрет,
Я вдруг в свой портрет на стене
Разрядил со зла пистолет…

Хорошо живете? Ну–ну…

 

Отправить