ФРАГМЕНТ ИЗ ПРЕЖНИХ КНИГ
1
В послевоенный первый год…
Кругом низины и высотки
Полей знакомых и родных.
Чтобы вскопать четыре сотки,
Уйдёт четыре выходных.
Там, за деревнею покатой,
Поля напитаны водой.
И он идёт себе с лопатой,
Интеллигентный и седой.
И он шагает от платформы
В пальто, поношенном слегка…
Ещё до денежной реформы
Трудна дорога, далека.
Отмена карточек не скоро,
О ней не слышно ничего.
Ещё вскопать придётся горы
Лопатке старенькой его.
И он копает, мучась жаждой,
Картошку режет на куски
С таким расчётом, чтобы в каждом
Цвели зелёные глазки.
Ещё старания немножко —
Засажен будет огород.
И вот поднимется картошка,
И зацветёт, и зацветёт.
И набежит июньский ветер
И зашумит среди кустов.
И никогда ещё на свете
Красивей не было цветов.
…И деревенские ребята
Глядят, шагая стороной,
Как он стоит, держа лопату,
Перед корявой целиной.
Стоит серьёзный, работящий,
В пальто, поношенном слегка,
И с дужкой вешалки, торчащей
Из-за его воротника.
1953
Ранний час
Туманы тают. Сырость лёгкая,
И, ёжась, вздрагивает сад.
Росинки падают неловкие.
Заборы влажные блестят.
Ещё лежит на травах изморось,
Не шелохнётся речки гладь.
И вся природа словно выспалась
И только ленится вставать.
1954
Чистка картофеля
— Что там, в роте, спятили?
Ведь пусты котлы.
Сколько всех вас?
— Пятеро!
Но зато орлы!..
Каждый по традиции
С собственным ножом.
В круг спешим садиться мы,
Время бережём.
Мой товарищ заспанный,
Молодой, как я,
И постарше — пасмурный:
У того — семья.
И из заключения
Парень хоть куда,
Бросивший учение
В прошлые года.
И мобилизованный
Прямо из Москвы —
Сильно образованный, —
С ним мы все на «вы».
В позе, чуть расслабленной,
Мы сидим кружком
Перед тем, поставленным
На попа
мешком.
Женское занятие
Не коробит нас.
Смешаны понятия,
Важен лишь приказ.
Не сказали б сроду мы,
Что вот здесь — война…
Как дорога до дому,
Ночь длинным-длинна.
Разговоры разные
Можно говорить,
Вымыть руки грязные,
Да и закурить.
Песня плавно катится
Медленной рекой.
Я до службы, кажется,
И не знал такой.
Неспокойно в городе.
И под стук копыт,
Утомлён и голоден,
Батальон храпит.
Канонада дальняя.
Ночь течёт, свежа.
Кожура спиральная
Падает с ножа.
1956
"По горным кряжам, вырубкам и долам…"
По горным кряжам, вырубкам и долам,
На краткий миг склоняясь над ручьём,
Шагал я с неудобным и тяжёлым
Противотанковым ружьём.
В ночи ориентируясь по звёздам,
Пуская ввысь махорочный дымок,
Привык себя считать я очень взрослым, —
Иначе б это выдержать не смог.
Я спал, постелью хвойною исколот,
Горело натружённое плечо…
Лишь в тридцать лет я понял, что я молод,
Что сорок — тоже молодость ещё.
1956
"Я вздрогнул: одноногий паренёк…"
Я вздрогнул: одноногий паренёк
Стоял внизу — уверенный и ловкий,
На валенке единственном — конёк,
Прикрученный растрёпанной верёвкой.
В нелепом положении своём
Он выглядел таким невозмутимым.
Свободно оттолкнулся костылём
И покатил, повитый снежным дымом.
Вот он уже мелькает вдалеке,
Вот снова приближается, как веха,
Летящий на единственном коньке,
Сын нашего отчаянного века.
И он, и все товарищи его,
Скользящие навстречу или следом,
Привыкли и не видят ничего
Геройского, особенного в этом.
Звенит конёк, потом костыль стучит
И, как весло, мелькает над рекою.
Я проходил. Я тоже сделал вид,
Что каждый день встречается такое.
Жасмин
Укрывшийся шинелью длинной,
На девятнадцатом году,
Я задыхался от жасмина
В глухом разросшемся саду.
Навис над нами пышной тучей
И небо звёздное затмил
Ошеломляюще-пахучий,
Забытый армией жасмин.
Несовместимыми казались
Фигуры тёмные солдат
И эта лопнувшая завязь,
Собой заполнившая сад.
И на заросшем белом склоне,
В обозе, где-то не вдали,
Тонули средь жасмина кони,
Чихая, гривами трясли.
Земли разбуженная сила
В который раз цвела опять,
Но только некому нам было
В ту ночь жасмину наломать.
Над полусонным нашим строем
Потом кружились лепестки,
Они ложились ровным слоем
В стволы орудий, в котелки.
Плыл надо мной жасмина ворох,
И я жасмином весь пропах.
Он был сильней, чем дымный порох,
Чем пот солдатский и табак…
1958
Демобилизованный
Не успевший загореть,
Белотелый, без рубахи,
Во дворе колол он плахи —
Любо-дорого смотреть.
Он работал в летний зной
У дощатого сарая,
Пот обильный утирая
Локтя тыльной стороной.
— Веселей давай ходи! —
Подавал он зычный голос.
(Рос дремучий рыжий волос
На плечах и на груди.)
Он поглядывал кругом,
Он колол легко, без спешки
И отпихивал полешки
Элегантным сапогом.
Он колол бы дотемна:
В нём, бурля, гуляла сила.
И дрова в сарай носила,
Как во сне, его жена.
1960
Певец
А. Аграновскому
Когда с настойчивостью старой
Мела за окнами пурга,
Он, взяв соседскую гитару,
Садился — на ногу нога.
Откашливаясь то и дело,
Он о солдатской пел судьбе,
Задумчиво и неумело
Аккомпанируя себе.
Он пел старательно и хрипло
С самим собой наедине
О том, что все же не погибла
Когда-то молодость в огне.
И видел: дым плывёт, как вата,
По большаку идёт солдат…
Он пел негромко, сипловато
И струны трогал наугад.
1960
Сломанная сосна
Сосну сломало ветром. Ей вовеки
Не выситься на этом рубеже.
Осина вновь пустила бы побеги,
А здесь — здесь всё потеряно уже.
Промчалась буря. Тихо-тихо стало.
Открылся голубеющий зенит.
Но, словно звон далёкого металла,
Чуть слышный стон всё в воздухе висит.
1960
Белая ночь
Ты живёшь в своей светёлочке,
Школа рядом, за углом.
Вместе с книгами на полочке
Синий гербовый диплом.
Ты сидишь на подоконнике,
Ясно слыша, как вдали
Две умелые гармоники
Спор жестокий завели.
Гармонисты здесь природные,
Созывают хоровод,
Как у нас поэты модные, —
Друга друг не признаёт.
И, смещая расстояния,
Отдаляя отчий дом,
Приближая милый дом,
Серебристое сияние
Излучается кругом.
Облака мерцают сизые,
Свет исходит от реки.
Все на диво белобрысые,
Спят твои ученики.
Будто льны на редкость спелые,
У девчонок по плечам
Волосёнки льются белые —
Впору северным ночам.
И тебе внезапно грезится,
Как в рождественский мороз
Мужики при блеске месяца
До Москвы вели обоз.
Шли с обветренными лицами,
Путь далёкий им не мил.
И стучали рукавицами.
И парнишка с ними был.
Он своими признан внуками
На века, не на года.
Он отсюда — за науками,
Ты с науками — сюда!
…Ты живёшь в своей светёлочке,
А за окнами — стеной
Всё сосёночки да ёлочки,
Берёзки ни одной.
Есть края разнообразнее,
Есть места куда бойчей,
Но на свете нет прекраснее
Плавных северных речей,
Белых северных ночей.
И сверкают ночи белые
Над твоею стороной,
Над озёрами Карелии
И над Северной Двиной.
1960
"Как над девичьей чистой постелью…"
Как над девичьей чистой постелью,
Плыл восход над землёй в тишине.
Был он будто написан пастелью
И дрожал на белёной стене.
Трепетал над полями-лесами,
Над росистыми крышами хат…
От него отделённый часами,
Перед вечером вспыхнул закат.
Не был он исключеньем из правил,
Но с огромною силой какой
Стёкла в окнах безжалостно плавил
И костры затевал за рекой.
Будто дню уходящему назло,
Он сурово вдали полыхал,
Не пастель с акварелью, а масло,
Остывающий тёмный накал.
…И у жизни такие законы:
На земле человек родился, —
В честь него не шагают колонны,
Транспаранты и флаги неся.
А умрёт — и печальные люди
Всё идут и идут… А порой
Громыхают винтовки в салюте
И рокочет оркестр духовой.
И единственной мыслью беспечной
Каждый душу залечивать рад, —
Что лежит ещё день бесконечный
Между вами, восход и закат.
1962
"Был самолёт упасть готов…"
Был самолёт упасть готов
Над краем пропасти.
Его крутящихся винтов
Дрожали лопасти.
Но сели, вырвались из тьмы,
Ушли от гибели.
И вот бутылку взяли мы
И пробку выбили.
Бутылку взяли не спеша
И пробку выбили
И, чтоб жива была душа,
На счастье выпили.
А в уголке варился суп
На жёлтом примусе,
И в воздухе различных круп
Витали примеси.
О, как приятно было нам,
В тулупы кутаясь,
Сидеть, смотреть по сторонам,
В деталях путаясь.
В глаза врачихины глядеть,
Большие, карие,
И всё шуметь, и всё галдеть
О той аварии.
Уже мы видели с трудом
Себя недавними…
Но вспомнится не этот дом
С резными ставнями,
Где засыпаем на полу
Мы от усталости, —
А под крылом густую мглу
Мы вспомним в старости.
Всё, что не нужно, отойдёт,
Другим заполнится,
И лишь ревущий самолёт
Навек запомнится.
Хозяин, где я ночевал,
Да не обидится.
Пилота руки и штурвал
Лишь будут видеться.
1962
"Гудок трикратно ухает вдали…"
Гудок трикратно ухает вдали,
Отрывистый, чудно касаясь слуха.
Чем нас влекут речные корабли,
В сырой ночи тревожа сердце глухо?
Что нам река, ползущая в полях,
Считающая сонно повороты,
Когда на океанских кораблях
Мы познавали грозные широты!
Но почему же в долгой тишине
С глядящей в окна позднею звездою
Так сладко мне и так тревожно мне
При этом гулком звуке над водою?
Чем нас влекут речные корабли?
…Вот снова мы их голос услыхали.
Вот как бы посреди самой земли
Они плывут в назначенные дали.
Плывут, степенно слушаясь руля,
А вдоль бортов — ночной воды старанье,
А в стороне — пустынные поля,
Деревьев молчаливые собранья.
Что нас к такой обычности влечёт?
Быть может, время, что проходит мимо?
Иль, как в любви, здесь свой особый счёт
И это вообще необъяснимо?
1963
"Зазвучали шорохи рассвета…"
Зазвучали шорохи рассвета,
Небо слабо начало светлеть…
Разлюбила женщина — и это
Хуже, чем в дороге заболеть.
А ведь каково болеть дорогой!
Ты в жару не помнишь ничего,
И тебя на станции далёкой
С поезда снимают одного.
Ты ещё надеешься невнятно,
Что, пока стоянка пять минут,
Осмотрев, тебя они обратно
В твой вагон качнувшийся впихнут.
И поверить вот уже не в силах,
Чуя в сердце жуткий холодок,
Слышишь ты с брезентовых носилок
Поезда пошедшего гудок.
Ты потом поправишься. И вскоре
С самого утра и до темна
Будешь ты болтаться в коридоре
Около больничного окна.
Но гудок, как будто отрешённый,
Слёзы выжимающий из глаз,
Стёклами двойными приглушённый,
Ты ещё услышишь много раз.
1963
"И кто-то слезу утирает…"
…И кто-то слезу утирает,
И губы искусаны в кровь…
Но в день, как поэт умирает,
Он словно рождается вновь.
От зыбких случайностей быта
Теперь навсегда он вдали.
То раннее, что позабыто,
Внимательней мы перечли.
Не просто удачные строки,
Что можно всегда написать.
Но здесь уже вехи и сроки,
И Времени видно печать.
…Отправлюсь в дорогу и эту.
Скорей горевать перестань,
Садись поудобнее к свету
И книги мои полистай.
Нас нет — мы являемся снова,
Как будто открыты вчера,
И старое-старое слово —
Как будто едва лишь с пера.
1963
"Был в душе запечатлён…"
Был в душе запечатлён,
Как при магниевой вспышке,
Головы её наклон,
Снег, налипший на пальтишке.
Я всё думал лишь о ней,
Даже чаще, чем вначале, —
Посреди летящих дней
И бессонными ночами.
Так я жил в наш трудный век,
Занят этим важным делом…
И очнулся… Падал снег.
Поле было белым-белым.
Мир стоял совсем иной,
Ровным светом душу полня.
Я подумал: «Что со мной?
Я её совсем не помню!»
Взгляд, шагов летящих звук,
Смех среди морозной пыли —
Стёрлось всё, как будто вдруг
Фотоплёнку засветили.
1964
"В лесу уже совсем темно…"
В лесу уже совсем темно,
Как в городке, где нету тока,
И только меж ветвей, высоко,
То здесь, то там блеснёт окно.
А в поле всё-таки светлей,
И, вверясь летнему покою,
Гуляют пары над рекою,
Средь вечереющих полей.
Особый, мудрый час земли.
Полям лиловым нет предела.
Для пользы или так, без дела,
Костёр пульсирует вдали.
На всём безмолвия печать, —
У молчаливых и болтливых,
Удачливых и несчастливых —
У всех потребность помолчать.
Порой, очнувшись, вскинут взгляд:
Ночь над рекою копит дымку,
Гуляют пары, все в обнимку, —
Любви задумчивый парад.
1964
"Как изнашивается платье…"
Как изнашивается платье,
Так с годами, от суеты,
Притупляется восприятье
Окружающей красоты.
На ветру, на холме высоком,
Ощущаю при блеске дня:
То, что раньше пронзало током,
Умиляет сейчас меня.
Западает сомненье в душу,
Что неправильно мы живём:
Там, где нужно смотреть и слушать,
Больше думаем о своём.
Я растерян, и я не знаю —
Неужели возможен час,
Где сама красота земная
Вообще не заденет нас?
Мне б дорогой пройти такою,
Чтоб в конце, погружаясь в сон,
Был, как в юности, потрясён
Далью, женщиною, строкою…
1964
"Грибы недавно отошли…"
Грибы недавно отошли,
Теперь их тёмные грибницы
Под слоем хвои и земли —
Как неизвестные гробницы.
Звенят бубенчики зимы.
…Среди рыжеющих подпалин
Когда-то здесь гуляли мы
(Неужто я сентиментален?).
Вот так же близилась зима,
В лесу угадывались бреши,
И только, может быть, дома
Там, за рекой, стояли реже.
Нёс ветер листья, — видно, так
Он для снегов готовил ложе.
И был весь мир — какой пустяк!
Лет на четырнадцать моложе.
1964
После войны
Прошедшим словно заворожены,
Другого всё ещё не открывая,
Мы тихо отходили от войны,
Глаз долго от неё не отрывая.
Мы, пятясь, отступали от неё,
Но и она не отставала тоже,
Входила в наше новое жильё,
Своей глухой реальностью тревожа.
Меня будила за полночь жена:
— Тс-с, не кричи… Забудь свои печали…
«Войну оставьте. Отображена!» —
Нас днём небрежно критики стращали.
1965
"Благословен знакомый с детства стих…"
Благословен знакомый с детства стих
И новый стих, дымящийся, как рана,
И тот, что возникает в снах твоих,
Как женщина, неясно и желанно.
Я рот от изумленья открывал,
Меня влекло ревущею рекою,
Строкою убивало наповал
И воскрешало тою же строкою.
Там, на моих дорогах молодых,
Меня ошеломляя то и дело,
Стих беспощадно бил меня под дых,
Хочу, чтоб вас хотя б слегка задело!
1965
Звёздная ночь
Мы в город приехали тот
Уже среди ночи.
Не зная, когда пароход,
Усталые очень.
Но вскоре уже налегке,
Протяжно зевая,
Мы шли через город к реке
По рельсам трамвая.
Негромкий вели разговор,
Судьбу не корили,
Смолили мы свой «Беломор»,
Ещё мы курили.
Таинственно вдоль мостовой
Тянулась аллея.
Спал город, чернея листвой,
Домами белея.
А крупная звёздная пыль
Над нами мерцала
И даже садилась на шпиль
Речного вокзала.
Скопилась дневная жара
В нагретом вокзале,
И люди теперь до утра
На пристани спали.
Лежал от дверей в двух шагах,
Как возле духовки,
Солдат. На его сапогах
Светились подковки.
Лелея усталость свою,
Порою ночною
Мы тоже легли на скамью
Друг к другу спиною.
Плыла и качалась скамья,
Как лодочка в море.
Ты спал безмятежно. А я
Курил уже вскоре.
Средь грузных корзин и узлов
Мне чудился шорох
И шелест волнующих слов,
Опасных, как порох.
Над лицами спящих детей
И спящих их кукол
Стоял в неоглядности всей
Сияющий купол.
Светился спасательный круг
Над лепкой вокзала.
И смутною радостью вдруг
Меня пронизало.
Сквозь звёздный пылающий дым,
Сквозь эту безбрежность —
К тебе и ко всем остальным
Я чувствовал нежность.
…Так явственно вижу я ту
Ночь, звёздные блёстки,
Что вновь ощущаю во рту
Вкус той папироски.
И, радость скрывая свою,
Средь ночи июля,
Над спящими тихо стою,
Их сон карауля…
Тихонько плескалась вода,
И звёзды кружили.
Мы молоды были тогда, —
Ещё мы дружили.
А где-то шёл наш пароход,
Гудя, приближался.
И летний ночной небосвод
В реке отражался.
1965
"Неверно, будто жизнь всего одна…"
Неверно, будто жизнь всего одна.
Сказать такое — стать лжецом невольным.
Я был мальчишкою с мячом футбольным,
Солдатом стал, когда пришла война.
Естественно, была меж нами связь,
Но в новой жизни, озарён пургою,
Я был другим и жизнью жил другою,
Уже и дальше новым становясь.
И стал поэтом я в своей стране.
Ещё какую выкажет причуду
Судьба? И кем ещё я в жизни буду,
В той новой жизни, неизвестной мне?..
1965
Маттиола
Клубясь, туман вставал из дола,
И после тягостного дня
Раскрывшаяся маттиола
Как бы окликнула меня.
Казалась бледною царевной,
Что вдруг опомнилась от сна
И дышит свежестью целебной
У растворённого окна.
Цвела во мраке маттиола,
И запах был её острей,
Чем слабый проблеск метеора
Над беспредельностью полей.
Ночной цветок в глухой истоме
Свободно тёк во все края.
Он был как свет в далёком доме
Или как голос соловья.
Он выходил в ночную смену,
Под звёздами, в густой росе.
Он в темноте вступал на сцену,
Но замечали это все.
1966
Соперник
Мой соперник был худ и сутул,
Раздражал меня также походкою.
Я сапог свой поставил на стул
И протёр его жёлтой бархоткою.
Посмотрел в заоконную тьму,
Где снежок загорался под фарами,
И обоим — и ей и ему —
Предложил прогуляться бульварами.
Он ответил: — Ступайте вдвоём,
Я здесь что-нибудь лучше поделаю…
И она мне кивнула: — Пойдём! —
И мы вышли на улицу белую.
Я по городу с ней проходил,
Не сумев оценить положение:
Я решил, что уже победил…
Я уже потерпел поражение.
1966
Стихи о запасном парашюте
Парашют мой счастливый запасный,
Изготовленный, как на заказ.
Он мне дан для минуты злосчастной,
Как последний мой шанс, про запас.
Сможет он моё лёгкое тело
Подержать над равниной земной.
Я ему доверяю всецело,
Хоть уложен он вовсе не мной.
Щёки бледностью нам обметало,
Кожу в скулах стянуло слегка.
Рёв моторов и дрожь от металла,
И в раскрытых дверях облака.
Парашют мой запасный, везучий,
Раскрывать мне его не пришлось.
Не случился тот каверзный случай,
Хоть прошёл я всё это насквозь.
Счастлив тот, у кого есть запасный,
Не раскрытый всю жизнь парашют,
А сочтёт его ношей напрасной
Разве только дурак или шут.
Пусть о нём забываем мы снова,
Ибо действует в жизни закон:
Нам довольно вполне основного,
Ведь пока не отказывал он.
Но стократ на дороге опасной
Счастлив тот — я, поверьте, не лгу, —
Кто, раскрыв белый купол запасный,
Приземлялся на мокром лугу.
1967
"Морозцев ночных кабала…"
Морозцев ночных кабала
Для озими тощей.
Осенних дубов купола
За голою рощей.
Среди голубой вышины
Стоят юбиляры,
Но временем истоньшены
У них капилляры.
И даже над ними висит
Глухая угроза,
Зимы неизменный визит,
Гримасы мороза.
Но в том и характер бойца,
Поднявшего знамя,
Что нужно стоять до конца,
Что б ни было с нами.
И слышать, как в давнем бою,
Стук собственной крови,
И вечно задачу свою
Иметь наготове.
1967
"Встречается порою человек…"
Встречается порою человек
И вашу душу странно освещает,
Как та звезда, что, совершая бег,
Вам свет даёт, но вас не замечает.
От одного присутствия его
Встаёт мечта неясная о счастье.
Но он прошёл, не ведая того,
Что жизнь его и вам близка отчасти.
Так капитан, отняв бинокль от глаз,
Когда прощально гавань отзвучала,
Не думает о том, что битый час
Волной вздымает лодки у причала.
Так, направляя точный свой полёт
В лучах светил, расставленных, как вехи,
О том совсем не думает пилот,
Что в вашем телевизоре помехи.
1967
Журавли
Журавли распрощаются с лугом,
С обветшалой осенней травой,
Как стрела утончённая — с луком,
С напряжённой его тетивой.
Под косым косяком журавлиным
Дым костра, озерцо, буерак.
Кличут их построение клином,
Право, это скорей бумеранг.
Мощно послан искусной рукою
Сквозь скопления ливней и вьюг,
Чтобы сызнова ранней весною
Опуститься на этот же луг.
Вот и мы среди мрака ночного,
Не смыкая в бессоннице глаз,
Возвращаемся снова и снова
К мысли, чем-нибудь мучащей нас.
1967
Нелепый лес
Немецкий лес. Холёные цветы
Подчёркнуто изысканны и пряны.
Подправлены деревья и кусты,
И тщательно подстрижены поляны.
И если зверь вам встретится какой,
Причёсан будет он и напомажен.
А мы на этот лес махнём рукой
И только на прощанье не помашем.
1967
"Пустяк, а тоже не к лицу…"
Пустяк, а тоже не к лицу,
Несправедливая природа,
Поэту или мудрецу
Давать обличие урода.
А жизни рвущаяся нить,
А эти взрывы эпидемий,
Которые предотвратить
Не в силах сотни академий!
Или — ещё! — передо мной
Недавний мир цветущих вишен
Под снегом, выпавшим весной,
Несправедливостью унижен.
1967
"Темнея колонной ствола…"
Темнея колонной ствола
Над крышей из толя,
Огромная липа спала,
Как принято, стоя.
Был весь её облик суров, —
Плыл полдень, рассвет ли,
Чернели подобьем стволов
Вершинные ветви.
Но, в память давнишних побед,
Двухсотой весною
Вдруг выгнала гибкий побег
Над самой землёю.
И были листочки на нём
Свежи и пахучи,
Мерцали зелёным огнём,
Лишь каплю похуже.
Но в грозных законах родства
И вешнего сока
Шумела другая листва
Уж больно высоко.
1967
Брошенная
Не венчана и не расписана,
Жестоко брошена с дитём,
То вверх по улочке, то вниз она
Идёт намеченным путём.
Когда она выходит на люди,
Глядят из каждого окна.
Ступает будто бы по наледи
Насторожённая она.
С каким скрываемым усилием
Она минует каждый двор.
Старух загорьевских консилиум
Уже ей вынес приговор.
«…Ну, ничего, потерпим капельку —
И лучше будет нам, чем тут.
Глядишь, устроимся на фабрику,
И место нам в яслях дадут.
И станешь там ширять лопаткою
В песке, пока не надоест.
А может, будем с новым папкою —
Ужель на жизни ставить крест!..»
А перед взором чуб соломенный,
Что так мучительно знаком,
С цветочком белым над заломленным
Потрескавшимся козырьком.
1967
"Утеряны в жизни тобой…"
Утеряны в жизни тобой
Письмо или книга,
Дымок за лесною тропой,
Блеск давнего мига.
Наткнёшься случайно совсем
Растерянным взглядом
На что-то, с утраченным тем
Лежавшее рядом.
А ты и не думал уже,
Иного желая,
Что вдруг отзовётся в душе
Потеря былая.
1967
"Бегло вспомнишь мелькнувшее что-то…"
Бегло вспомнишь мелькнувшее что-то,
А потянешь за тонкую нить,
И невольно заденет забота,
И не в силах ты это забыть.
И другое тебя сторонится,
Отступая в предел темноты,
Так, при чтении с трудной страницы
Час, бывает, не сдвинешься ты.
Так, артист, уходящий со сцены,
Всё постигший на этом пути,
Вдруг не может под смех откровенный,
Тычась в занавес, выход найти.
1967
"Тёмный лес над водою колюч…"
Тёмный лес над водою колюч.
В отдалении лает собака.
Млечный Путь — как прожекторный луч,
В поздний час наведённый из мрака.
Мимо наших свершений и дел,
Мирных лет и разрухи военной —
В неизвестный какой-то предел
Из другого предела вселенной.
Он над нами свеченье простёр,
Но за вечным сиянием следом
Мне бы этот холодный простор
Осветить своим собственным светом.
Мне бы редкой цепочкой огней
Кратковременный путь обозначить
И внезапной задачей своей
Непременно себя озадачить.
1967
"У наковален и у готовален…"
У наковален и у готовален,
Хотя б раз в жизни и хотя б на миг,
Любой из нас бывает гениален,
Как если бы в суть жизни он проник.
Такое обжигает озаренье,
И до таких возносимся вершин.
Что все предметы видно в отдаленье
И что иными судьбами вершим.
Чужда мне репутация провидца,
Не тщусь войти в созвездье мудрецов, —
Мне б только к самому себе пробиться,
Достичь своих же лучших образцов.
1967
Колодец
Вовсе не внове
Нам эта снасть.
Леской при клёве
Цепь напряглась.
Чую, куражась
В звуках двора,
Дальнюю тяжесть,
Полность ведра.
Гулки и вески,
Словно плоды,
Падают всплески
Лишней воды.
Мудрое что-то
В этом труде.
Эта забота,
Что о воде, —
Право, из лучших
Наших забот.
Будто игрушки
Крутишь завод.
К свету, синея,
Всходит ведро,
Как из туннеля
Поезд метро.
1968
Одуванчики
Одуванчики, одуванчики,
Одуванчики возле ног.
Сидят девочки на диванчике,
И плетут они свой венок.
Жёлтый цвет, он таит неверное,
Им сегодня весь луг облит.
А сосед их уже, наверное,
Он острижен или обрит.
Всех, от Петечки и до Ванечки,
Ждёт районный военкомат.
Все вы, мальчики, одуванчики,
Ваши волосы облетят.
Прошагают зелёной травкою
Ваши пыльные сапоги.
Ты, дружочек, перед отправкою
На минуточку забеги.
1968
"Фон голосов — как треск цикад…"
Фон голосов — как треск цикад.
Меня в том доме принимали.
Печеньице или цукат
Брал щипчиками из эмали.
О, как благоухал стакан
Свежезаваренного чая.
А я сидел как истукан,
На их вопросы отвечая.
Потом по мокрой мостовой
Яично растекались фары,
И путь сопровождали мой
Стоящие в воротах пары.
Они, продрогшие вконец,
Бездомны были совершенно.
Их поцелуй — уже венец,
Всего возможного замена.
Неспешно, сквозь ночной туман,
Я доходил до общежитья,
И если не остыл титан,
То это было как открытье.
Чтоб никому не помешать,
Я шёл к окну, где еле-еле
Свет падал на мою тетрадь, —
Лишь строчки явственно темнели.
Писал про то, как бой жесток,
Как дымно догорают танки, —
И пил из кружки кипяток,
И ел, ломая от буханки.
1968
Поленница
Хозяин не ленится,
В характере этого нет.
За домом поленница
Уложена, словно паркет.
Ведь что примечательно:
Работа всего на сезон
Так сделана тщательно,
Что вроде ломать не резон.
Полешки подобраны,
Как в некий отточенный слог,
Друг к другу подогнаны,
Как будто на длительный срок.
Как будто неведомо,
Что с ними случится зимой…
Научишься этому —
И мастером станешь, друг мой.
1968
"Рассчитывайте на друзей!.."
Рассчитывайте на друзей! —
Пусть это чувство будет свято
И, при чувствительности всей,
С повестки дня ещё не снято.
Но даже в дружеской гульбе
Твои движения неловки.
Лелей уверенность в себе,
Как тот хирург, что на зимовке,
Когда пурга мела, слепя,
В окне чернее антрацита,
Прооперировал себя
«По поводу аппендицита»
И, рану свежую зашив,
Живым из этой схватки вышел,
Кощунственно остался жив
И спал, уверенный, что выжил.
В своей действительной судьбе,
В трудах или на поле боя,
Лелей уверенность в себе, —
Самоуверенность — другое.
Все суетное разлюбя,
Характер свой познай в натуре,
Рассчитывая на себя.
Тем более в литературе.
1968
Медведь
Прошёл косолапо
Под низкий еловый шатёр.
Он в сказках растяпа,
Он в жизни силён и хитёр.
Он хищник породой,
Хозяин обширнейших мест.
Однако с охотой
Личинок и ягоду ест.
Мёд любит до стона,
Его он всему предпочёл.
Могучий сластёна,
В душе презирающий пчёл.
А склоны пологи.
Снежку подсыпает опять.
Он в тёмной берлоге
Великий любитель поспать.
Плати чистоганом
За то, чтоб увидеть весной,
Как рядом с цыганом
Он топчется в пляске смешной
Пред всей деревушкой,
А в цирке — боксёр и жокей,
На роликах, с клюшкой,
Под хохот играет в хоккей.
Не нужно быть богом,
Чего-то добиться дабы.
Обходится боком
Уменье вставать на дыбы.
1968
Устный журнал
Был голос у него размерен,
Когда, спокойно глядя в зал:
— Ну вот… Потом я был расстрелян,
Довольно просто он сказал.
— Но дождь прошёл, и на рассвете
Очнулся я, а невдали
В то время находились дети,
Я застонал — меня нашли…
Слова глубоко задевали,
И слушал, задохнувшись, зал,
Как он потом на сеновале
В бреду горячечном стонал.
Как шли из Пруссии и Польши
Составы — не порожняком!
Как он поправился и позже
В отряде стал подрывником.
Всё доложил он честь по чести,
И продолжался тот журнал,
И каждый, кто сидел на месте,
Немало нового узнал.
Про слаборазвитые страны
Подробно вёлся разговор.
Затем про творческие планы
Сказал известный режиссёр…
1968
Рассказ за соседним столиком
— Вернулся в городок,
А мне сказал наш завуч:
«Уже второй годок
Петрова вышла замуж».
И вся моя семья
Её не извинила, —
Мол, Танька-то твоя
Как подло изменила.
Шла, помню, у пруда
И вздрогнула сначала,
А подошла когда,
То так она сказала:
«Прости, дружок, меня,
Что не сдержала слово,
Но ведь не знала я,
Увидимся ли снова.
Моя, солдат, вина —
Не выполнила долга,
Но только ведь война
Тянулась больно долго…»
Не смог смириться я,
А всё ж не подал виду
И начал жить, тая
Ту горькую обиду.
1969
"Редактор был так важен…"
Редактор был так важен
И всё-таки в ответ
Негромко молвил: —
Ваши Стихи увидят свет…
Он не назвал мне сроки,
Но я в секунду ту
Свои представил строки
На пристальном свету.
Над снежною равниной
Увидел белый свет,
Катящийся лавиной, —
Конца и края нет.
Слепящую стихию,
Не свет, что лишь в окне,
А свет на всю Россию, —
И жутко стало мне.
1969
Возложение венков
Повеет войною
От мирно сверкающих вод,
И над глубиною
Машины застопорят ход.
У Крыма под боком
Здесь гибли в волнах моряки.
В молчанье глубоком
За борт опускают венки.
В лучах этих летних
Венки принимает волна.
Мерцают на лентах
Былых кораблей имена.
…Вот так же крепчала
Волна четверть века назад.
Вот так же качала
Она бескозырки ребят.
1969
"Ночью веяло сыростью, лугом…"
Ночью веяло сыростью, лугом,
И, вступая в садов забытьё,
Я во тьме обострившимся слухом
Слышал сердце своё и твоё.
Непроглядною ночью глухою
Смутно видел свеченье лица.
Мои пальцы, встречаясь с тобою,
Были чуткими, как у слепца.
1969
"Тогда я молод был, раним…"
Тогда я молод был, раним,
Жизнь эту чувствовал всей кожей,
И познакомился с одним
Поэтом милостию Божьей.
Но он не возвращал долгов,
Он сплетничал, он напивался,
Он жалко обнимал врагов
И к сильным в дружбу набивался.
Кривясь, рассветы он встречал
И находил утеху в этом.
Но что-то вдруг в себе включал —
И озарялся сильным светом.
И в глубине его стиха
(Хотя уже довольно редко)
Блестела мокрая стреха,
Упруго вздрагивала ветка,
Прекрасным делался урод…
И догадался я в то лето:
После того, как он умрёт,
Другим останется лишь это.
1969
"Я жил в надеждах и в намётках…"
Я жил в надеждах и в намётках,
От перемен в пяти шагах,
Тот молодой солдат в обмотках,
Мечтающий о сапогах.
Вся гимнастёрка побелела,
А на локтях круги заплат.
Но что идёт, как нужно, дело,
Готов был биться об заклад.
Нам сменят обмундированье
На скором грозном рубеже,
И — словно предзнаменованье —
Пилотки выдали уже.
1970
"Над землёю такой снегопад…"
Над землёю такой снегопад,
Что, хоть прежние помним уроки,
Не хватает машин и лопат,
Чтоб расчистить дворы и дороги.
Завалило скамью у пруда,
Замурована статуя в нише.
Провисают в полях провода,
Прогибаются плоские крыши.
И, привычен удерживать вес,
Сад фруктовый, разбитый рядами,
Белым снегом, упавшим с небес,
Отягчён, как земными плодами.
…Где тот день, потонувший в снегу,
Лишь недавним отмеченный годом?
Где тот мальчик, несущий, слегу —
Сбить нарост утолщённый над входом?
Где та женщина в белом платке,
Что прошла параллельно ограде
И, как сахар в парном молоке,
Растворилась в дневном снегопаде?..
1970
"Я углубился в лес…"
Я углубился в лес,
Достойный похвалы.
Я видел высь небес
И круглые стволы.
Не в сказке — наяву! —
С тропинки сделал шаг
И прямо на траву
Я бросил свой пиджак.
Я зреньем был не слаб, —
Без напряженья сил
Лишь на другой масштаб
Его переключил.
Настроил по шкале
На ближний тот режим,
Когда мы на земле
И на траве лежим.
…Движением листа
Задетая щека.
У самого лица —
Строение жука.
И жизни слышный звон,
С которым, не устав,
Широкий взяв разгон,
Идёт её состав.
И ввысь и в глубину,
Всё мельче — всё крупней…
Мы станцию одну
Проедем вместе с ней.
И всяк живущий прав,
Хотя бы только раз,
В переплетеньях трав,
В пересеченьях трасс.
В бездонной пустоте
Распахнутых миров,
В сорочьей пестроте
Берёзовых стволов.
1970
"С облитых луной дорожек…"
С облитых луной дорожек
В шуршащие грядки, вбок.
Вдруг скатывается ёжик,
Похожий на колобок.
Подсвечены мягким светом
Аквариумы веранд.
Приехал я поздним летом —
Не дачник, не квартирант.
Я чувствовал в полной мере,
В тот вечер постель стеля,
Что только откроешь двери,
И вот уж она — земля.
Шла полночь, покоем полня
И я забывался сном,
Всем телом счастливо помня
Что родина за окном.
1974
"Тот, кто остался жив…"
Тот, кто остался жив,
Тот, кто остался цел,
По жизни покружив,
Вернулись в свой предел.
Давно ушла война.
И не в единый миг
Отхлынула волна
Товарищей моих.
Отхлынула волна,
И обнажилось дно.
И стала даль видна
С годами заодно.
От первого окна
Ведётся наш отсчёт.
Отхлынула волна —
Как будто кровь от щёк.
Но утешенье есть
У сердца про запас,
Что рядом с нами, здесь,
Найдём и старше нас.
Стоит зима, бодра,
Ложится редкий снег.
Я с белого бугра
Смотрю на белый свет.
А он и вправду бел
И разгоняет кровь
Тех, кто остался цел,
Тех, кто родился вновь.
1971
"Вы машинально, безо всякой цели…"
Вы машинально, безо всякой цели,
В какой-то миг, что даже не воспет,
Внезапно обернуться захотели
И посмотрели женщине вослед.
Куда спешит и в чём её заботы?
Их знает кто, их с нею делит кто?
Вот в дом вошла, сняла в передней боты,
На спинку стула бросила пальто.
Подхвачена лавиною мирскою,
Живёт совсем одна — не напоказ.
Однако одиночество мужское
Тоскливее бывает во сто раз.
Пред зеркалом разгладила морщины,
Оглядывает сдержанно жильё, —
Гораздо больше знача для мужчины,
Чем он обычно значит для неё.
1971
Океан
Не в роще, и не на лугу,
И не на валике дивана —
Лежу на низком берегу,
Под самым боком океана.
Он возвышается горой,
Почти отвесно, в жуткой сини,
И наблюдается порой
Кораблик на его вершине.
Гудит прибой, в моих ушах
Шум порождая монотонный,
Когда очередной ушат
Выплескивает многотонный.
…Шуршал песок. Менялось дно.
Шторма взрывались или слабли.
Но это было всё равно
Для колоссальной синей капли.
1971
Пустынник
(Монастырская фреска)
Над елью высь видна.
Как он ушёл бедово
От женщин, от вина,
От умысла худого!
Ушёл в лесную тьму.
Да, чтобы стать пророком,
Сперва пришлось ему
Знакомым быть с пороком.
Ушёл в далёкий скит,
Пронзён грехом навылет.
На голых ветках спит,
Дрова с медведем пилит.
1971
2
На родине
Лишь подошёл к платформе поезд,
Как дождь обрушился с небес.
И люди стайками и порознь
Перебегали под навес.
И вдруг — не мальчик и не дачник
Под непрерывный ровный гул
Мужик присел на чемоданчик
И сапожища с ног стянул.
Рвалась над рощей канонада.
Тянулись тучи косяком.
А он, как будто так и надо,
По лужам шлёпал босиком.
Никак под этим ливнем лютым
Не остывал его накал.
Он поворачивался к людям
И, улыбаясь, им махал.
Терял от радости рассудок
Под нестихающим дождём.
А между пальцев ног разутых
Продавливался чернозём.
1972
"Там луна плывёт подобьем утицы…"
Там луна плывёт подобьем утицы
И, вздохнув гармоникой во сне,
Разбросав белеющие улицы,
Спит деревня, лёжа на спине.
За лесами спит деревня Гришино
От Москвы за много сотен вёрст.
Но зато пугающе приближена
К небесам, дымящимся от звёзд.
1972
"Осень настала внезапно почти…"
Осень настала внезапно почти,
Выткала серого неба ряднину.
За десять дней затяжные дожди
Перелопатили эту равнину.
Первый — на стёклах — морозца стежок,
Белым — разводы по крыше из толя.
Редкий, совсем ещё слабый снежок,
Лишь подчеркнувший неровности поля.
Жухлые листья опали с ветвей,
Тусклым ледком затянуло озёра.
В рощах и в комнатах стало светлей,
И удивляла обширность обзора.
1972
Купание с лодки
В каком это было году? —
Не числится в сводке.
У нас на пруду
Любили купание с лодки.
Встал сильный, прямой.
Так резко пошло твоё тело,
Что лодка кормой,
Едва ли не ахнув, присела.
А сам ты уже в глубине,
Со светом в разлуке.
Таинственны камни на дне.
Водой увеличены руки.
И тут же опять —
Наружу, под солнце, — как мячик.
И враз не понять:
А что там, поодаль, маячит?
То лодка бочком
Дрейфует — куда ей деваться! —
Твоим же толчком
Отброшена метров на двадцать.
От пёстрых огней
Успевший отвыкнуть во мраке,
Ты движешься к ней,
Бросая ленивые взмахи…
Катались вблизи камыша.
А кто понахальней,
Ещё проплывал не спеша
Пред женской купальней.
Слепящая больно вода.
Неистовство света.
В крови навсегда,
Должно быть, останется это.
Но мы не вольны
Ни зрелость увидеть, ни старость
И что до войны
Безжалостно мало осталось.
1972
"Чуть свет, на третьем этаже…"
Чуть свет, на третьем этаже,
В начале нового квартала,
Совсем замаявшись уже,
Надсадно девочка рыдала.
Не тем тревожила всерьёз,
Что плачет, этого не пряча,
Не бурной дрожью этих слёз,
А продолжительностью плача.
Вдруг замирала в тишине,
Казалось бы, уже окончив,
И в это верилось вполне,
Поскольку детский нрав отходчив.
Но лишь стихала, чтоб опять
Рассветной будничною ранью
Побольше воздуху вобрать
Для следующего рыданья.
1972
Фрагмент
В альбоме репродукций небольшом
Решительно уменьшены картины:
Наездник с фиолетовым плащом,
В кудряшках дети около куртины.
Уже на пост пора ночной звезде.
Густеет тень. Горит закат в запруде.
И женщина спускается к воде,
Ладонями поддерживая груди.
Крестьянского восстания момент.
Расцвеченная площадь городская.
И вдруг! — Не вся работа, а фрагмент
Предстанет, от себя не отпуская.
Один лишь куст над краешком тропы.
Один зелёный камень волнолома.
Одно лицо из тысячной толпы.
Одно окно светящегося дома.
Из целой жизни выхваченный вдруг
Кусочек жизни — маленькая тайна.
В прожекторный безжалостнейший круг
Она попала вовсе не случайно.
…Пришли записку или письмецо.
Дыши сырыми гроздьями сирени.
Приблизь ко мне прекрасное лицо
В задумчивости, радости и лени.
1972
"Час после спада жары…"
Час после спада жары.
Срок между светом и мраком.
Тень от огромной горы —
Предупреждающим знаком.
Груз напряженья несём,
Даже устали колени.
Вздох облегченья во всём.
Дань позволительной лени.
Гальки шуршанье в тиши.
Зелень солёной пучины.
Миг расслабленья души
Без объяснимой причины.
Сумерки в горы вползли.
Ткётся туманная пряжа.
Лишь золотится вдали
Лежбище женского пляжа.
1972
Охотник
Г. Умнову
Уверенный в своих правах,
Охвачен сладостным порывом,
Охотничек на островах
Гуляет по дубовым гривам.
Себя не числит чудаком,
Забыв о койке и о стройке.
Собака ходит челноком
И замирает в прочной стойке.
Его мгновенной дрожью бьёт.
А хитрый вальдшнеп рвётся боком.
Тогда он птицу рушит влёт,
Сам словно в обмороке глубоком.
А с неба льётся благодать.
Такая синь над островами,
Что невозможно передать
Всё это бедными словами!
Такая рыжая листва
В какой-то ласковой печали!..
Собака старая резва,
И всё — как будто лишь в начале.
Со смыслом или наобум
Они по гривам бродят парой.
И словно дальней жизни шум —
Для них листвы шуршанье палой.
1972
"Возвращалась поздно, не одна…"
Возвращалась поздно, не одна.
Расставались на лужайке плоской.
И потом смотрела из окна,
Как он удалялся с папироской.
А спустя мгновение спала
И во сне, зардевшаяся малость,
Убирала чашки со стола
И куда-то переодевалась.
На рассвете пели соловьи.
В комнате заметно холодало.
Руки обнажённые свои
Прятала она под одеяло.
Сновиденья путая и явь,
Выгибая заспанное тело,
Улыбалась тихо, будто вплавь
Озеро ночное одолела.
Свет ломился в просеку окна,
Притемняя крашеные рамы.
На предплечье — вмятины от сна,
Ночи кратковременные шрамы.
1972
"Воспользовавшись общим разговором…"
Воспользовавшись общим разговором,
Я выхожу из дома и смотрю
На гаснущую за вечерним бором
Холодную и мрачную зарю.
Так в грудь вобрать побольше кислорода
Стремятся, пересилив дурноту.
Так две затяжки сделать косорото
Выходят, коль терпеть невмоготу.
Но мне-то, для чего мне нужно это:
Пиджак набросив на плечи, стоять?
Заря потухнет меж стволами где-то,
И темнота низвергнется опять.
Над росами померкнувшего сада
Поблёскивают слабо провода.
Души необъяснимая услада.
Таинственная жизни правота.
1973
Санаторий комсостава
Близ голубеющих предгорий.
Что в дымке утренней видны, —
Для комсостава санаторий
У мерно плещущей волны.
Всё было в тщательном порядке,
И открывались из окна
Две волейбольные площадки
И городошная одна.
Лишь у немногих, в день заезда,
На гимнастёрке, одинок,
Напомнив, что это за место,
Пылал манящий орденок.
На пляже, где тела их голы,
Лишь у немногих знак прямой
Хасана, или Халхин-Гола,
Или Испании самой.
Покрыт был чем-то вроде пакли
Ствол пальмы, смолкою сочась,
И йодом водоросли пахли,
Как пахнет ротная санчасть.
Война была не за горами.
Посверкивало в небесах.
Они тревожно загорали
В своих сатиновых трусах.
1973
"От сомнений вдалеке…"
От сомнений вдалеке,
Медленны и важны,
В прибалтийском городке
Бьют часы на башне.
Чтобы, ночью пробудясь,
С остротой мгновенной
Вы почувствовали связь
С остальной вселенной.
Будто в синий рельс болтом
Среди сна ночного:
Звук тревожащий, потом —
Пауза, и снова.
И отчётливо слышны
С отголоском боли
Среди мягкой тишины
Временные доли.
1973
"Ночь в корпусе нашем приморском…"
Ночь в корпусе нашем приморском,
Одетом снаружи в гранит.
Над полом, надраенным воском,
Неяркая люстра горит.
Да только стихия морская
Отчётливо очень слышна,
Способствуя или мешая
Развитию ровного сна.
Позвольте, чему вы не рады,
Чего вы ещё лишены?
Одни — штормовой канонады,
Другие — ночной тишины?
Вы любите ту же пластинку,
И разница только одна:
Звучит ли она под сурдинку
Иль вас оглушает она.
1973
Баллада о посыльном
Дождь. Дорога за село —
Как виток спирали,
Козырнул, взлетел в седло.
Вдалеке стреляли.
А немного погодя,
В комьях красной глины
Он лежал на дне дождя,
Как на дне долины.
День осенний шёл к концу
В свете рваной сбруи.
Сильно били по лицу
Ледяные струи.
Над печалью мертвеца
Низких туч теченье.
Долго мытого лица
Слабое свеченье.
…Не увидит сына мать,
Изведётся в горе —
Станет тихо угасать
И угаснет вскоре.
Будет ночи напролёт
Тосковать невеста.
А потом другой займёт
В сердце это место…
Изо всех небесных дыр
Льёт — не видно света.
«…Не дождался командир
От меня пакета…»
1973
Сирень
Нас завалили сиренью,
Впрочем, без всякого зла,
В зале, потом на сиденье
«Волги», что нас повезла.
Я, хоть считался бывалым,
Тоже почувствовал страх:
Так засыпает обвалом
Хижины в снежных горах.
Сжатые душною чащей,
Мчались от дома вдали.
Возле гостиницы спящей
Выбраться нам помогли.
Кисти сирени лиловой
Вновь на полу, на столе,
В жбане и в банке литровой,
В прочем случайном стекле.
Лестно вниманье эпохи,
Здешних сиреневых мест, —
То ли за звонкие строки,
То ли за самый приезд.
…Звёзды проносятся мимо.
Только кого укорим,
Если от сладкого дыма
Чуточку мы угорим?
1973
"Механизмы грозные — часы…"
Механизмы грозные — часы,
Так немало значащие в мире!
Золотого времени весы, —
Даже есть у некоторых гири.
Вот вы поднимаете свой взгляд.
Что они вам нового сказали?
Может быть, медлительностью злят
Бесконечной ночью, на вокзале?
Или вы расслышали их бой,
Явно схожий с колоколом дальним,
И на вас повеяло судьбой,
Расставаньем и напоминаньем?
1974
Дворцовый парк
Изящно отразясь в воде,
Стояли зябнущие грации.
А я не знал: какая — где,
Их положенья и градации.
Не узнавал их крепких тел
И личиков нелепо-кукольных.
А я, упав, заснуть хотел
Вблизи стволов, от срока угольных,
Где щебета катился вал,
Меж листьев яростно названивая.
Я тоже что-то понимал,
Но больше — воинские звания.
1974
Зонт
Забор тяжёлой влагою набряк,
Сырой песок налип на каждом ранте.
Вошла с дождя — сложила зонт в дверях
И вновь его раскрыла на веранде.
Округа вся водою залита,
И сумрачно в полях пустых и плоских.
Но яркий шёлк раскрытого зонта
Тревожаще расцвёл на голых досках.
1974
Фонтан осенью
Уже стояла осень в городке,
Листва с ветвей валилась неустанно,
И вяло колыхалось вдалеке
Холодное растение фонтана.
Он был здесь всем и каждому знаком,
Он летом пел, но осенью суровой
Казался ломким высохшим цветком
С прозрачно-серебристою основой.
Он шелестел, шуршал, а впереди,
Питаемые облачной рваниной,
Предполагались долгие дожди
Над этой нескончаемой равниной.
1974
Цикламен
В саду снега сидели сиднем,
Не ожидая перемен.
А на окошке вашем зимнем
Потягивался цикламен.
Была короткая заминка
Пред тем, чтоб снова зацвести.
Он был как розовый фламинго
В начале длинного пути.
Как молодая балеринка,
Что на занятиях одна,
Задумавшаяся былинка,
Вдруг задержалась у окна.
1975
"Бросками мерил первопуток…"
Бросками мерил первопуток,
В сугробах спал, в болотах мок.
Свою шинель по десять суток
Порою высушить не мог.
Однако, шла война покуда,
Все мысли были об одном,
И ни малейшая простуда
Не приставала под огнём.
Вполне понятно было это.
А что до язвенных больных,
Войны невольная диета
Шутя вылечивала их.
Недавно вспомнил в разговоре,
Как, всё отчётливей видны,
Вдруг проступили наши хвори
По окончании войны.
1975
"Пробивают проспекты сквозь город…"
Пробивают проспекты сквозь город
Или просеки тянут сквозь лес, —
Окружённый щитами заборов
Или в чащах зияет разрез.
Крупный клён, как ты вымахал мощно,
Шелестящий, зелёный, прости, —
Ты давно уже думал, что можно
Безбоязненно дальше расти.
Старый дом, ты надёжен и прочен
И ещё простоял бы сто лет.
Выбор места был, видно, порочен,
В этом гибели крылся секрет.
С точки зренья законов и этик —
В самый раз для езды и ходьбы.
Только жаль неудачников этих,
Оборвавшейся этой судьбы.
1975
Над косогором
На скамеечке, над косогором,
Две старухи сидят в вышине,
И открыта их выцветшим взорам
Вся волнистая местность вполне.
Там шоссе изгибается твёрдо,
И по краю гудронной волны —
Как дорожные столбики — вёдра,
Что напыщенных яблок полны.
Проезжающий лезет в бумажник,
Про себя усмехаясь хитро,
Помещает покупку в багажник,
А рублевку в пустое ведро.
Две старухи сидят на припёке,
Непричастные к этой возне.
Ровной осени тонкие токи
Входят в кровь или бродят вовне.
И почти задевая соседок —
Так безбожно сады разрослись, —
Обрываются яблоки с веток
И стремительно катятся вниз…
1975
Обучаю игре на гитаре
Мы к друзьям совершаем визит,
О другом и не думая даре.
Объявленье в подъезде висит:
«Обучаю игре на гитаре».
И прихлынула к сердцу волна,
И струна загудела витая,
За распахнутой створкой окна
В переулках вечерних витая.
Вы простите, но сам я не рад,
Я сегодня как будто в угаре.
Десять раз повторяю подряд:
«Обучаю игре на гитаре».
Я не знаю, как жил до сих пор,
Это всё ни на что не похоже.
Лишь послышится струн перебор,
И тотчас же — мурашки по коже.
Мелкий дождик весь день моросит,
Лужи круглые на тротуаре.
Объявленье в подъезде висит:
«Обучаю игре на гитаре».
Обрывается с крыши струя,
Листья падают — чёт или нечет.
И прислушайтесь: это моя
Осторожно гитара лепечет.
Вам понравилось или вы так?
Или, может, я правда в ударе?
Написал же какой-то чудак:
«Обучаю игре на гитаре».
1975
Послевоенное
Жмётся ситчика пестрота
К гимнастёркам довольно частым.
За рекой ещё пустота,
Где садовым дремать участкам.
А где белым стоять домам,
Магазинам, химчистке, школе —
Полевая дорога там
Да с картофелем пыльным поле.
Но как сбывшийся долгий сон,
Так томительно и уместно,
Возникает прекрасный стон
Начинающего оркестра.
В мытых окнах дрожит закат,
День безоблачный провожая.
На руках матерей лежат
Дети нового урожая.
1975
Метель на военном кладбище
На военном кладбище метель.
И фигуры эти из гранита
Словно бы выискивают цель,
Что в снегу клубящемся сокрыта.
Замело по пояс и по грудь,
Залепило густо их глазницы.
Всё равно им виден этот путь —
От Москвы до западной границы.
Женщин речь отчётливо слышна,
Радости былые и обиды.
Только смерть им больше не страшна,
Потому что все они убиты.
И бредут из белой темноты
Силой твоего воображенья,
Да метели длинные жгуты
Создают иллюзию движенья.
1975
"Полоска зари золотая…"
Полоска зари золотая
Горела меж елей, когда
Клубилась река, замерзая,
Пытаясь уйти ото льда.
Казалось, что эти морозы
Осилить её не вольны.
Но выросли утром торосы
Посмертные маски волны.
1977
Баллада о гигантских шагах
Гигантские шаги! —
С верёвкой столб над лугом.
И делают круги
Кто хочет, друг за другом.
Разломленная тишь,
И в слитном пёстром гаме
Раскрученно летишь
Гигантскими шагами.
Но вот скажите мне —
Понятно ль для потомка,
Что значит на войне
Попутная трёхтонка.
Мелькнула по леску,
Потом по косогору.
Я выскочил к мостку
И замахал шофёру.
Он чуть притормозил,
Но не удобства ради.
Я ж, не жалея сил,
Успел схватиться сзади.
Но тело через борт
Не перекинуть сразу.
А он, спеша как чёрт,
Наддал тотчас же газу.
Уже стемнело чуть.
И бедными ногами
Я мерил этот путь
Гигантскими шагами.
По двадцать метров шаг.
Паря почти как птица.
А ветер пел в ушах,
И страшно отпуститься.
Стонал карданный вал
И на ухабах ухал.
Я сбоку оставлял
Дымки походных кухонь.
Я нёсся всё быстрей,
Мчал мимо — как спросонок
Зенитных батарей
И бомбовых воронок.
Когда ж остановил
Шофёр свою трёхтонку,
Мне не хватило сил
Дать ходу потихоньку.
Он пнул ногою скат,
Пошёл к рядку палаток.
Заметил: — А, солдат.
Доехал? Ну, порядок!..
1977
"С Симоном Чиковани…"
С Симоном Чиковани,
Расслабленные столь,
Сидели на диване
В гостинице «Бристоль».
Вечерняя Варшава
За окнами текла,
Вершила и свершала
Привычные дела.
Каштаны в полном росте
Стремились от земли.
Назад минуту гости
Простились и ушли.
Средь комнаты висели
Табачные пласты.
(Бутылки «Енисели»,
Естественно, пусты.)
Но поздняя прохлада
Ползла, как будто с гор,
И, не теряя лада,
Тянулся разговор…
Опять за пеленою
Видны издалека —
Лицо его худое
И тонкая рука.
1977
Жёны поэтов
В прошлое взглядом пройдуся,
Где мы бывали стократ.
Галя, Лариса и Дуся —
Жёны поэтов стоят.
У освещённого входа
Снежный взвивается прах.
Сколько, однако, народа,
Шума на тех вечерах!..
Как они гордо встречали
С невозмутимостью всей
Радости или печали
Их беспокойных мужей.
На слово, что ли, поверьте:
С ними, а часто одни,
Всё-таки в той круговерти
Счастливы были они.
Послевоенные годы.
Слабо устроенный быт.
То ли от вьюжной погоды,
То ли от строчек знобит.
1978
Змея
Ту ошибку свою
Вспоминаю нередко.
Наступил на змею —
Был уверен, что ветка.
Оказалась больна
Там, где рыжая влага,
Иль решила она
Притвориться за благо?
Отскочил через миг —
Так сработала сила.
А она напрямик
По траве проскользила.
С дрожью крикнул: «Убью!..»
И, бродя средь осинок,
Целый месяц змею
Ощущал сквозь ботинок.
1978
Баллада о псе
Пёс пропал три дня назад.
Он хозяину был нужен
Охранять фруктовый сад.
Сам хозяин стал недужен.
Сам хозяин стал слабак
Обходиться без собак.
Но сейчас была зима, —
Жили в городе зимою.
Хлопьев крупных кутерьма
За гардиною слепою.
Вьюги бешеный накат.
Пёс пропал три дня назад.
Стыл в стакане крепкий чай.
Поздний час. Очки. Газета.
Вдруг хозяин слабый лай
Вдалеке расслышал где-то.
Он рванул окно, позвал.
Бил в лицо метельный вал.
К лифту кинулся скорей.
Вниз немедленно. И что же?
Пса увидел у дверей.
Тот присмотрен был, похоже.
Шерсть мерцала, коротка.
И — обрывок поводка.
Поднялись тотчас же в дом,
Где теперь он главный стержень.
Добрый пёс вилял хвостом,
Но был сыт и странно сдержан.
Он вздыхал и заодно
Стал коситься за окно.
Скоро нужно, как во сне,
Выезжать, смотреть за домом
И готовиться к весне
На участке том садовом,
Скуку зимнюю гоня…
Пёс пропал назад три дня.
Что же, планы под откос?
Хмур хозяин, как отшельник.
Но опять явился пёс.
Был на нём чужой ошейник.
И конечно, за пургой
Кто-то ждал его другой.
А потом совсем исчез,
Канул словно бы по знаку.
Дел скопилось позарез,
И, другую взяв собаку,
Влез хозяин с ней в такси,
С горьким привкусом тоски.
И его сомненье жгло
Над решением задачи:
Сделать выбор тяжело
По-людски и по-собачьи.
Может быть, причина — в нём.
Так он думал долгим днём.
Но потом привык — дела.
В день прольёшь немало пота.
Столько яблоня дала,
Что куда девать — забота.
Бодр ещё в свои года.
И собака хоть куда.
1978
Московский долгожитель
Не горец, не из сакли,
Где облако в дверях.
Но годы не иссякли
И кое-чем дарят.
Те годы так гудели,
Что звон в крови возник.
И как он, в самом деле,
Протиснулся сквозь них?
Сквозь горе и отраду.
Да так вот — не робей!
Он скачет по Арбату,
Московский воробей.
Московский долгожитель —
Сквозь дождь и снежный дым.
А вы им дорожите ль?
Так дорожите им.
1978
Старый поэт
— А как я живу? —
Смотрит чёртом, журнал отложив.
Ещё на плаву,
До сих пор, представляете, жив.
Но прочно забыт.
Не смущайтесь, я знаю давно.
Немного знобит.
Ничего, я прикрою окно?
Такие дела.
Вот вам строчки недавнего дня:
Жизнь мимо прошла,
Просвистев, не попала в меня…
1978
"В неясном сне, судьбою данном…"
В неясном сне, судьбою данном,
А может быть, и наяву, —
Солдат с мешком и с чемоданом,
Опущенными на траву.
А на него глядит от входа
Под провожающий напев
Та, что ждала четыре года
И вот глядит, оторопев.
Соседний сад в туман закован.
Окно. Вечерняя звезда.
И старичок, такой знакомый,
Торчит — как птенчик из гнезда.
1979
"Мозаика соснового ствола…"
Мозаика соснового ствола.
Подогнанные тщательно пластины.
Густая их скрепившая смола.
Серебряная дымка паутины.
Стоит сосна, бесстрашная в грозу, —
Не нынешнего века однолеток.
Отпали ветки, росшие внизу,
Остались лишь следы от этих веток.
А наверху — там ветер ей поёт,
И ветви, вкось отбрасывая тени,
Напоминают лестничный пролёт,
Где выломаны нижние ступени.
И потому, таинственно звеня,
Мерцает колокольная громада.
Внизу — коры тяжёлая броня,
А наверху — там панциря не надо.
1980
Покраска судна
Жарко солнце ли печёт
Или светит скудно,
А в тельняшке морячок
Красит клёпку судна.
Красит, красит, как всегда,
Ржавую обшивку.
Не простит ему вода
Малую ошибку.
Ведь опасней с давних пор,
Чем тоска по дому,
Соляной морской раствор —
Корпусу стальному.
Норма сделана не вся,
Вот он водит кистью,
В тесной люлечке вися,
Примирённый с высью.
Проливает новый пот,
Кисть макает в краску,
Что-то грустное поёт
Про любовь и ласку.
Смотрит северный фиорд
Или негритянки,
Как он красит белый борт
На любой стоянке.
1980
"Вижу корни песчаного ската…"
Вижу корни песчаного ската,
Цепь следов через росную падь
И лицо молодого солдата —
Мне сменяться, ему заступать.
Что сдаю этот пост на полянке,
Доложу я сержанту чуть свет,
Что дела в наилучшем порядке, —
Происшествий существенных нет.
И что принял — ответит с охоткой
Мне напарник, такой молодой,
И пройдётся свободной походкой
Мимо бочки с пожарной водой.
И покуда взойдёт надо всеми
Голубой начинающий день,
Разводящий — бесстрастный, как время,
Автоматный поправит ремень.
1980
Строчка
Поверил вашей строчке,
И даже не одной, —
Как верят малой дочке
И женщине родной.
Иное в бездну канет
И вообще враньё…
А эта не обманет,
И верится в неё.
1980
Баллада о междупутье
Спрыгнул на междупутье —
Лень было лезть на мост, —
И поразило жутью
Праздный субботний мозг:
Сквозь бесконечный, вечный
Мир — в этот самый миг,
Светом пронзая, встречный
Вырвался напрямик…
Сделал напропалую
То, что пришло на ум, —
Жизнь пожалел родную,
Не пожалел костюм.
И, уже рухнув плоско,
Крикнул себе: «Ложись!»
Узенькая полоска.
Хрупкая наша жизнь.
Разве цена за это
Больно уж высока?
Рядом колёса где-то
Бухают у виска.
Двигался дым кудлато.
Сразу и без труда
Встал и пошёл куда-то,
Может, и не туда,
Помня малейшей порой,
Как он во мрак упал;
Слыша сирену «скорой»,
Стоны и вскрик у шпал.
1980
Исчезновенье корабля
С огромного материка,
Не соблюдая должной квоты,
Выносит мощная река
Свои накопленные воды.
Так сочетаются они
И океанское теченье,
Что корабельные огни
Теряют всякое значенье.
Разверзшийся водоворот,
Километровая воронка.
И — всё!..
И даже похоронка
Не постучится у ворот.
…Опять в сиянии дневном
Волна качается упруго.
Ни шлюпки, брошенной вверх дном,
И ни спасательного круга,
Ни краткого сигнала SOS,
Услышанного на мгновенье,
Ни вскрика слабого, ни слёз.
А лишь само исчезновенье.
1981
Отец и сын
…Не стало у него подруги,
У сына — матери родной…
Потом я встретил их на юге,
На хмурой пристани одной.
Отец сидел на парапете,
Едва ли видя в этом риск,
Так, словно не было на свете
Ни крупных волн, ни острых брызг.
Когда же пену им на плечи
Швырял, разбившись, тёмный вал —
Ребёнок тотчас ей навстречу
Цветастый зонтик раскрывал.
Волны решительные взмахи.
Почти невидимый в конце
Короткий мол…
И мальчик, в страхе
Заботящийся об отце.
Зияла выбитою брешью
Их жизнь в отчаянном пути.
Никто на целом побережье
К ним не решался подойти.
1981
Старый переулок
На воротах барельеф.
Зимний холод.
То ли кошка, то ли лев —
Нос обколот.
Вечер. Тени от колонн.
Светлый портик.
Не сказать, что слишком он
Дело портит.
Дверью грохает подъезд.
И, согретый,
Выйдет парень, как поест,
С сигаретой.
Источает свежий снег
Запах йода.
Чей-то голос, чей-то смех…
Время чьё-то.
1981
Голос
Досуг ли, работа,
Один его тешит закон, —
Мурлыкает что-то,
Поёт в упоении он.
Не раз говорили:
— Да брось ты своё попурри.
Задумайся или
На лавочку сядь покури.
Подобному зуду
Прийти уже должен конец…
Ответит: — Не буду. —
И снова поёт, как юнец.
Дорога — большая.
Того тенорка забытьё…
Смутится: — Мешаю? —
И тут же опять за своё.
1981
Футбольные прозвища
В спорте прозвища как в деревне
И традиции эти древни.
Каждый ловко и прочно зван:
Слон. Михей. Косопузый. Жбан.
Так заходит сосед к соседу
Длинным вечером на беседу.
Эта явная теплота
Между близкими принята.
Оборачиваясь на кличку,
Что с годами вошло в привычку,
Усмехаешься: «Молодёжь!..»
И опять от ворот идёшь.
Потому что взяты ворота…
В этом всё-таки было что-то:
Гусь. Чепец. Пономарь. Стрелец…
А играет-то как, стервец!
1981
Письмо от Сухова
Приречный гром, в девятый раз проухав,
За рощами нашёл себе приют.
Но пишет мне сегодня Фёдор Сухов
О том, что соловьи ещё поют.
И словно бы душе моей побудка, —
Негаданно берущая в полон,
Прибавленная Федей незабудка
Отвешивает сдержанный поклон.
А он зовёт — туда, где в травах тропка.
Он говорит: «Когда ж приедешь ты?
А то мне даже чуточку неловко,
Что я один средь этой красоты».
1981
Назад: ЩЕКА К ЩЕКЕ. Новые стихи
Дальше: 3
