Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В минуты эти роковые
Забыв пути своих забав,
Разжалованный в рядовые
За самоволку и за баб —
Кто он сержантам и старшинам,
Чьим наставлениям не внял,
И тем солдатикам безвинным,
Которых сам вчера гонял?
В мгновенье ока обезличен,
Торчит пред всеми напоказ
И в строй встаёт уже без лычек,
Комбата выслушав приказ.
Война ещё на середине,
И что с ним будет впереди?
Дожди такие зарядили,
Что и Господь не приведи.
Опять команда прозвучала,
Дорогу новую суля.
И — служба с самого начала
Пошла. Но только не с нуля.
1982
Расставанья все и все прощания —
С женщиной, и только с ней одною.
С плачущей иль прячущей отчаянье
Женщиной — невестой и женою.
И всесильна жажда возвращения
К женщине — в теченье всей разлуки.
Сквозь преграды все и обольщения,
Горькие сомнения и слухи.
Эти встречи были нам обещаны…
И вовек лучами осиянна
Жизнь, что появляется из женщины,
Как из мирового океана.
1982
Рукомойник на стенке сарая,
На скамейке — с черешней кулёк.
Тлеет солнце, за лесом сгорая,
И туман по канавам залёг.
А для тех, кому греется ужин,
Чья дорога неблизкой была,
Мир сегодняшний сладостно сужен
До размеров окна и стола.
…Видеть контуры чёрного леса,
Где заката последняя медь,
И над краем ведёрного среза
Рукомойником долго греметь!
1982
Как если бы работой дельной
Был занят я в начале дня, —
Термометра сосуд скудельный
Опять под мышкой у меня.
Опять из утреннего дола
Встают берёзы в сотый раз.
Я не отвык ещё от дома,
Как здесь случается подчас.
Баюкая свою разлуку,
Смотрю с восьмого этажа,
Как бы на перевязи руку
Горизонтальную держа.
1982
Когда зарплата
Идёт на убыль,
То как заплата —
Последний рубль.
Гулять — не к спеху,
И цель другая:
Прикрыть прореху,
Весь свет ругая.
Но вот, как бочка,
Гудит получка.
Довольна дочка.
Смеется внучка.
Жена в платочке
Со мной под ручку
К торговой точке
Несёт получку.
Вдоль тротуара,
Вблизи окошка,
Звучит гитара,
Поёт гармошка.
Огни заката
Горят как уголь,
Пока зарплата
Идёт на убыль.
1982
Упал у западной границы.
Зазеленело на земле.
Сквозь две пустых его глазницы
Взошло по пихтовой стреле.
Разворотив грудную клетку
Нежданной силою корней,
Берёза выбросила ветку,
Других, быть может, зеленей.
Здесь траки, скаты и копыта
Оставили мгновенный след,
Не видимый для следопыта
Восьмидесятых дальних лет.
1982
У хозяйки столовался,
С её дочкой целовался.
Столовался-целовался,
А потом ударил бой —
Целый мир закрыл собой.
То, что прежде важным было,
Память бедная забыла,
Лишь спустя десятки лет
Проступил неясный след:
У хозяйки столовался,
С её дочкой целовался…
То ли было, то ли нет.
1983
…Штык — молодец…
В морозной пыли
Занятья — вроде танца:
— Коротким коли!
На выпаде останься!..
Заволжских полков
Январский редкий воздух.
Посылы штыков,
Мерцающих и острых.
Меж ротами стык
Зияет чёрной раной.
Ты выручи, штык,
Родной, четырёхгранный.
Задачей дано:
Атака штыковая…
А юность давно
Прошла как таковая.
Прошла горячо,
Ни в чём не виновата.
И помнит плечо
Ремень от автомата.
Но в снежной дали
Занятья — вроде танца:
— Коротким коли!
На выпаде останься!
1983
Вот и выдан маскхалат
Старшиною:
Новогодний маскарад,
Снег стеною.
На себе своё вези
Зыбкой тенью.
И растаяли вблизи
За метелью.
То ли холмик, то ли дзот
За нейтралкой…
Мы их ждём. Но что их ждёт
В жизни краткой?
В белой взвившейся пыли,
Жгущей веки?..
И растаяли вдали.
И — навеки.
1983
Лица моложавы, без морщин.
Отсвет полушалка.
Женщины, не знавшие мужчин,
Как вас жалко!
Но жалею всё-таки вдвойне
В час, когда рыдает вьюга,
Тех, что потеряли на войне
Мужа или друга.
1983
В страшные часы твои ночные
Боль — порой сама анестезия,
И, тебя сшибая под откос,
Боль — порой сама уже наркоз.
Потерял сознание от боли,
А когда очнулся поневоле,
Ты другой уже, да тот же ты,
Помня эту боль до тошноты.
1983
Природа — санитар. Кого не схоронили,
Она потом сама присыпала песком.
Лежат у переправ, в речном холодном иле,
Или под вставшим здесь берёзовым леском.
Количество стволов, средь боя раскалённых,
По формуле её равно числу стволов,
Несущих над собой прохладу крон зелёных,
Которые сильней и слёз твоих, и слов.
1983
Вы палкой в снег потыкали,
А там, внизу, ручей.
Весенние каникулы.
Над школой шум грачей.
По льду конёчком чертите,
Но слаб и мягок лёд.
Огнём четвёртой четверти
В момент его сожжёт.
Весенние каникулы.
Крушение основ:
Распухшие фолликулы,
Ангина и озноб.
В гимнастёрках эти дети,
Холодны и голодны,
Находились на диете
У грохочущей войны.
Их мальчишеские лица,
Их мужские костяки!
Пулемёт, как говорится,
Взять на плечи — пустяки.
Эти юные солдаты,
Эта грозная пора.
Эти давние утраты,
Это дальнее «ура!..».
Солдат-мальчишка одноногий
На деревянных костылях,
Взлелеянный в госпиталях,
Плывёт как парус одинокий.
А небо — синего синей.
Уже идут занятья в школе.
Видна и в городе, и в поле
Его широкая шинель.
1983
Когда окончилась война,
Пошли иные времена.
Но, всё отчётливей видна,
Являться стала мне она.
Пока мы были на войне,
В её дыму, в её огне,
Она жила кругом, вовне…
Но оказалось, что во мне.
1983
В похожем на этот, былом сентябре,
Когда синевы наплывает лавина,
Берёзку свою посадил на бугре
Счастливый отец в честь рождения сына.
А годы стремительно — каждый как вскрик,
Мелькая, проносятся справа и слева.
И что-то бормочет согбенный старик,
Ровесник могучего белого древа.
1983
Промытый ливнем день весенний.
Высокая голубизна.
Больница. Время посещений.
И кто-то смотрит из окна.
На каждой крашеной скамейке
Так умилительно, хоть плачь,
Сидят по две и три семейки
Со свёрточками передач.
И к ним выходят их больные,
Задумчивы и смущены.
Их лица, бледные, родные,
Улыбками освещены.
Но в этом слабом слитном гаме
Мне пара странная видна:
Она в халате, он в пижаме,
И с ними рядом тишина.
Судьбою пойманы с поличным
У рокового рубежа,
Гуляют в скверике больничном,
Друг друга за руки держа.
1983
Всё думал о тебе
С момента нашей встречи:
Нечёткость при ходьбе
И затрудненья в речи.
Так ходят старички
Перед началом краха.
Но заглянул в зрачки
И не заметил страха.
Ты вид держал такой,
Как будто всё в порядке
И снимет как рукой
Любые неполадки.
А юности черты,
Которые не скроем,
Казались так чисты
Под этим поздним слоем.
1984
Опустело поле сонное.
Вечереет, и она
Только-только с третьей соткою
Управляется одна.
День Победы — время самое,
Чтоб картошку ей сажать.
Над налитой ливнем ямою
Долго руки моет мать.
Рядом дочь её внебрачная
На далёкий смотрит плёс,
Мелкорослая, невзрачная,
Дорогая ей до слёз.
Затихает птичья сутолока,
И в холодный этот час
Лес глубокий, полный сумрака,
Как всегда, тревожит нас.
1984
Женщина проплакала всю ночь
О своём, ушедшем без возврата.
Ей никто не мог уже помочь,
То была особая утрата.
Об ошибках, сделанных давно,
Снова убивалась, предположим.
Но, уставясь в чёрное окно,
Плакала она и о хорошем.
Плакала о жизни прожитой,
Что была ещё на половине,
Но уже за новою чертой,
В грозной, нависающей лавине.
А когда в окне качнулась мгла
И неясный лучик тронул стены,
С удовлетворением легла
И заснула, словно после смены.
1984
От ранней подруги своей
Для позднего брака
Ушёл. Захотелось детей,
Которые благо.
И сызнова — только держись!
Углы, комнатёнки.
И всё-таки всякая жизнь
Чужая — потёмки.
У каждого доля своя,
Судьба или сила.
И новая эта семья
Его оглушила.
Седой. Как мальчишка одет.
С коляскою — в гору.
И видно, что это не дед,
По скучному взору.
1984
Он прошептал ей одно:
— Мы совпадаем по фазе… —
В этой технической фразе
Нежности было полно.
Он сообщал ей о том
В этой чудовищной форме,
Что понимание в норме
Будет у них и потом.
Что на далёкий большак
Выйдут, ступая упруго…
— Мы рождены друг для друга,
Раньше сказали бы так.
1984
Не щадя людского слуха,
Материлась почём зря
Одинокая старуха,
Про невестку говоря.
Отняла невестка сына,
Нужно думать, навсегда.
И какая у ей сила! —
Ни управы, ни суда.
…Болью искренней своею
Выделялась меж людьми.
Возмущались громко ею
Только женщины с детьми.
1984
Прошлое кануло в блеске…
В жизни оставшись одни,
Лишь на последнем отрезке
Объединились они.
Где тут до страсти и пыла
В бликах дневных и ночных!
Собственно, всё это было —
Только раздельно у них.
Но, словно в пору былую, —
В поздний густой снегопад
Движутся напропалую,
Вместе бредут наугад.
1984
Ушли родные старики,
И мы остались стариками.
Знать, жить им стало не с руки.
И вот я с этими строками.
Нет больше тех, кто старше нас,
Их нет и нет на белом свете.
Ещё скажу вам в горький час:
Они давно уж были дети —
И огорчали много раз,
И радовали в годы эти.
1984
Среди еловой тьмы
Пунктирный ствол берёзки.
И различаем мы
Набухшие желёзки.
Поёт весенний сок.
Волнуется берёзка.
Такое в нужный срок
Бывает у подростка.
С ней рядом ёлки те
Густеют в буераке.
Она в их черноте —
Как молния во мраке.
1984
Что случилось? Грустный вид
Был тебе неведом…
Улыбнуться норовит:
— Суть совсем не в этом…
Что же это за дела,
Если наша прелесть
Мимо зеркала прошла
И не посмотрелась!
1984
Ребёнок. Запертая дверь.
Родители ещё в постели.
Он рано встал и ждёт теперь,
Чтоб в кухне блинчики поспели.
Он завтракает. Молоко
Покрыто розовою пенкой.
Он с бабушкой. Ему легко
Внимать негромкой сказке первой
Про короля, и хитрых слуг,
И про Ягу… Но в большей мере —
Душою, обращённой в слух,
Он возле той, закрытой, двери.
1984
Провинциальность областная
Подчас не каждому видна.
Пушком наивным обрастая,
Живёт размеренно она.
В неё заложенное свойство —
Неистребимостью сильна.
Столичное самодовольство —
Её вторая сторона.
1985
Полночь. Тишина.
Мир кругом велик.
На стекле окна
Сильный лунный блик.
В темноте двора
Видится давно
Белого ведра
Цинковое дно.
Светом зажжены
Лунной полосы
Грабли у стены,
Лезвие косы.
И горят из мглы
Посреди двора
Полотно пилы,
Лопасть топора.
1985
Зря память этого боится…
Пусть перекрашен твой фасад,
Я узнаю тебя, больница.
Я здесь лежал семь лет назад.
Жизнь, может быть, не так сурова,
И, тоже помня о былом,
Придёт пора очнуться снова
Цветущим клёном иль щеглом.
Взглянув на бывшее жилище,
Сказать без всяческих досад:
Я узнаю тебя, кладбище.
Я здесь лежал сто лет назад.
1985
Перелистан осенний задачник.
Все ответы в тетрадь внесены.
И зима скоро сунет в загашник
То, что прятать пора до весны.
Вот ледок затянул, как коллодий,
Мимолётные ранки земли.
И внезапных глубинных колотий
Отголоски до сердца дошли.
1985
Соснячок дрожит упруго.
Ветер злей и злей.
В синем небе ходит вьюга,
Как воздушный змей.
Раскрутившись полной мерой,
Тащит вперекрёст
Свой рассыпавшийся, белый,
Свой метельный хвост.
Как он медленно кружится!..
Вдруг — один разряд,
И пропал он, на крупицы
Снежные разъят.
1985
Раскинул дождик сетку,
Взял ею в оборот
Садовую беседку,
И сад, и огород.
Захлопнуты ворота.
Намокший день сердит.
Учёная ворона
На пугале сидит.
А ветеран-участник
Лёг с книжкой на кровать,
Довольный, что участок
Не нужно поливать.
1985
В последней электричке,
Как в том паровике,
Внезапна вспышка спички
И отсвет в кулаке.
Здесь что-то от погони,
Здесь как-то всё не так:
Пять человек в вагоне
И смутный полумрак.
Небось из общей бражки.
Их плотно держит взор.
А этот кто, в фуражке?
Неужто ревизор?
И вдруг — движенья круты
Как будто кем гоним…
А через полминуты —
Вслед женщина за ним.
1985
Обнаружил: заболел.
Окатило щёки жаром.
Вот! — когда так много дел,
Пропадёт неделя даром.
Огорченья смутный шок,
Повторяющийся снова,
И под мышкою ожог
Градусника ледяного.
Но — внезапный оборот:
Не придётся пить таблетки.
Ибо ртуть не достаёт
До решающей отметки.
Далеко она внизу.
Что ж ты, чучело из чучел!
И опять бегом везу
То, что сам же и навьючил.
Среди длящегося дня,
Как не раз уже бывало…
Что же всё-таки меня
Душным жаром обдавало?
1985
Проснулся средь ночи и глянул в окно.
Такого тумана сквозит полотно,
Что даже не видно ближайшего дома,
Лишь свет фонаря на земле как солома.
Вновь что-то нарушилось в этой игре:
Машины соседей стоят во дворе —
У каждой из них постоянное место…
Но — «скорая» возле второго подъезда.
1985
Снова стирка — бабье дело
(Извини меня, местком!).
Вон ты как помолодела,
Приспособясь над мостком.
Брус хозяйственного мыла.
Речка, пена, пузыри…
Если что тебя томило,
Всё забылось до зари.
Разогревшись («Кофту скину!»)
И расслабившись чуть-чуть,
Как тебе приятно спину
Осторожно разогнуть.
Полоскать, закончив стирку,
Начинать опять с азов
И рубахи брать за шкирку
Из наполненных тазов.
1985
С громом разорвалась
Молния шаровая,
И оступился в грязь
Кто-то, спастись желая.
Всем повторял: — Живой! —
Верить ещё не смея. —
Прямо над головой
Ахнула над моею.
Но километрах в двух
Тоже присел прохожий:
— Аж захватило дух!
Я её чуял кожей!..
Так, над землёй трубя,
Грозного слова сила,
Кажется, лишь тебя,
Выделив, опалила.
1986
Этих книг тебе не прочитать
Ни за что на свете.
Для тебя стоит на них печать,
Ибо книги эти —
Книги для ума и для души.
Разные такие —
Для тебя чрезмерно хороши.
Ты прочтёшь другие.
Здесь на полках — всевозможных книг
Столько тысяч!
Ты проходишь, безмятежно в них
Взглядом тычась.
1986
Чужою жить судьбой,
Но быть самим собой.
И дикцию иметь —
Чтоб рокотала медь,
Но чтоб расслышал зал
Что шёпотом сказал.
Владеть своим лицом,
Крутиться колесом.
Всегда уметь опять
Соперника обнять.
Как истый лицедей,
Гнать бодро лошадей.
Но не ломать рессор —
На то есть режиссёр.
Трудиться — и отнюдь
Не мыслить отдохнуть.
Знать тысячу ролей…
И всё за сто рублей.
1986
Несчастная Дюймовочка, —
Судьба её крута.
Печальная зимовочка
У мыши и крота.
Сама ошиблась адресом,
Пустившись в долгий путь,
Или беспечный Андерсен
Напутал что-нибудь?
Единственно из прихоти
На свет их произвёл.
И сколько тут ни прыгайте,
Ужасен произвол.
1986
Роща сильно поредела.
Жизнь катилась под уклон.
Всё менялось то и дело.
Не менялся только он.
Он спокойно, как при нэпе,
Рифмовал: «Глаза — назад»,
Или: «Степи — лесостепи»,
Словно тридцать лет назад.
И ценил он по старинке,
Не страшась худой молвы,
Пуговицы на ширинке,
А не молнию, как вы.
1986
На фонарном бетонном столбе
Примостился нечаянный дятел.
Щелкнул клювом по серой трубе.
Видно, вправду немножечко спятил.
Разумеется, нет червяка.
Прыгнул выше — и там его нету.
А ведь был все былые века,
Населяя собою планету.
Не смущайся, что здесь его нет,
Где над крышей высокое небо.
Всё испробуй на вкус и на цвет,
Даже выглядя явно нелепо.
1986
Часы должны ходить,
А не стоять без дела.
Их нужно заводить
Почти что до предела.
А жизнь идёт сама —
Тик-так! — без подзавода.
Вот лето, вот зима.
Глядишь — ещё полгода.
Так мы вперёд идём,
И годы не помеха.
Вот лес, и сад, и дом…
Глядишь — ещё полвека.
1986
Я ещё смотрел как сквозь туман,
Был слегка зажатый,
Но уже тогда крутил роман
С пионервожатой.
Через месяц в армию идти
В предрассветном дыме,
По снежку… Дальнейшие пути
Неисповедимы.
Залепляла губы — не горюй! —
Словно сладким кляпом.
Впрочем, мы считали поцелуй
Пройденным этапом…
1987
Столкнулись. Вижу — рада.
— Ну, как вы? Сотню лет
Не виделись… — и взгляда
Наивный юный свет.
И словно вся в полёте,
В ушах, наверно, шум:
— Нет, правда, как живёте?
Какой на вас костюм!..
— Живу? По-стариковски.
Да-да, уже давно!
Обновы и обноски —
Нам это всё равно…
Вторично взглядом мерит
Меня в осеннем дне,
И видно, что не верит
Ни капелечки мне.
1987
Бегло подмазаны губы.
Густо запудренный нос.
Скулы торчащие грубы.
Облачко ломких волос.
Шаль, а верней, полушалок,
Стиранный тысячу раз.
И поразительно жалок
Взгляд нерешительных глаз.
Но, усмехаясь задето,
С ней разделяя жильё,
Может, за всё вот за это
Он ещё любит её.
1987
Задумчива и хороша,
Лишь брови чуть сдвинула,
К воде подошла не спеша
И всё с себя скинула.
Ожгло холодком по груди.
Чуть скрипнула камушком.
— Не женится он, и не жди
Услышала рядышком.
Так баба сказала одна —
Как водится, надвое,
Тем более если она
Нагая и наглая.
Стояли недвижно леса,
Но двигалась фабула.
А с листьев холодных роса
Медлительно падала.
1987
Какие женщины в пейзаже,
На фоне скверов и морей!
Готов понять и тех, кто даже
Моложе дочери моей.
Но в самом беглом разговоре
Я замечаю в тот же миг,
Что я, пожалуй, не в фаворе,
О чём не скажут напрямик.
Приветливые как вначале,
Уходят, галькою шурша.
И слабым отзвуком печали
Мгновенье тешится душа.
1987
Он слабо говорит,
Лежат в подглазьях тени,
Взъерошен и небрит,
Всю жизнь на бюллетене.
Но блещет торжество
Из допотопной были,
Где женщины его
С готовностью любили.
Был прочих не хужей,
Гулял себе — а там уж
Две бросили мужей,
А три не вышли замуж…
В глазах довольный свет,
Горящий непреложно.
А было или нет —
Проверить невозможно.
1987
Погода серая
С утра и до темна.
Система стерео
Играет из окна.
Вот так в тридцатые,
И тоже из окон,
Хрипел, досадуя
На что-то, патефон.
Свет, словно оспины,
Тревожил тротуар.
Похожий, собственно,
Звучал репертуар.
И те же маечки
И кофточки в окне.
И те же мальчики
И девочки — вполне.
Как скрепкой сколоты
С судьбою эти дни,
Где были молоды, —
Но мы, а не они.
1987
В растерянности у окна
Стояла женщина с ребёнком.
— Как быть? Ведь я же не одна
И не привычна к этим гонкам.
— Досюда немец не дойдёт! —
Сказал сосед. — Не думай даже.
Ведь каждый дом, и каждый дот,
И каждый куст уже на страже…
Второй внезапно заорал:
— Не слушай этого кретина!
Уматывайте за Урал.
Худая видится картина…
Всего лишь день на сборы дан.
В случайных туфлях, в платье тонком
Бросала вещи в чемодан,
Уже не разбирая толком.
С младенцем села в эшелон,
Замаскированный листвою.
И только зной со всех сторон…
А провожали эти двое.
…Палило солнцем с высоты
Начало первого этапа…
Им предстояло рвать мосты
И умереть потом в гестапо.
1988
Пацан, подняв чинарик с полу,
Себе махрою губы жёг,
Поскольку бил мужскую школу
И женскую всеобщий шок.
Десятиклассница какая!
И вышла за военрука,
К тому бесстрашно привыкая,
Что у него одна рука.
Никто не ждал такого хода.
Ведь всем казалось, что он стар.
Он старше был — но на три года,
А тут и вовсе вровень стал.
И утром, только от подушки,
В знобящий сизый холодок,
Он умывался из кадушки,
Сломав молоденький ледок.
Заря горела за рекою.
А он с приливом новых сил
Дрова колол одной рукою,
Грудного первенца носил.
…Когда учил юнцов задетых
Войны классическим азам,
Что ждут в окопах и кюветах,
Никто сказать не мог: — А сам?..
1988
Выстиранное бельё,
Шаровары, гимнастёрка…
Одевались без восторга:
Мокрое, хоть и своё.
Отжимали, а потом
На себе же высыхало,
За пределами привала,
На пути привычном том.
При ускоренной ходьбе,
В ту страду нечеловечью,
Как над вытопленной печью
Сохло старое х/б.
Нутряной какой-то жар.
Откликающийся живо,
Чем свой уровень держал?
До сих пор непостижимо!
1988
Стоял он в трусах,
Могуч, одноног,
Как гриб, что в лесах
Возрос, одинок.
Из дальних годов
Смотрел он на нас.
— Да ты не готов!..
— Оденусь сейчас…
Держась за косяк —
Нога-то одна, —
Вмиг, так или сяк,
Он был у окна.
А там кителёк
В наградах уже…
За ним — фитилёк
Дрожит в блиндаже.
Деревня горит,
Дорога в пыли…
— Ну, что ж, — говорит,
Пожалуй, пошли?
Несложный процесс,
Сказал не шутя, —
Приладить протез.
Была бы культя.
1988
Для важных дел,
Что не видны,
Пришёл в отдел
В конце войны.
Пришёл в КБ —
Его рычаг —
Ещё в х/б
И в кирзачах.
Башкой силён,
В работе злой,
Оставил он
Культурный слой
И в кабинете,
И в толпе.
И на планете,
И т. п.
1988
Много лет назад
Пожелал начаться
Тот чемпионат,
Где блистал Пайчадзе.
Нет, не громких слов
Ждали от тбилисца,
А ушат голов
Должен был пролиться.
Молод и умён,
Был он полон светом,
И каскад имён
Низвергался следом.
Всех не перечесть
Из прошедшей были.
Мужество и честь
Свойственны им были.
Групповой портрет
С отсветом утраты.
Каждый здесь — атлет.
Все почти — усаты.
За красивый гол
Сколько их ни тискай,
Где тот склон и дол
И футбол грузинский?..
1988
На акватории рижской,
Словно поднявшись со дна,
Мачта тонюсенькой риской
В зыбком просторе видна.
Мачта рыбацкого судна
Или каких субмарин.
В море пустынно и скудно,
Марево как стеарин.
Редкую эту примету
Всячески пестует взгляд.
Но чуть отвлёкся — и нету.
Воды безлюдием злят.
Впрочем, сидел бы я в нише,
Воспоминания стриг,
Если б не этот — возникший
И потерявшийся штрих.
1988
Не имея бумаги,
Вряд ли ищут чернила.
А лишившись отваги,
Взглядом рыщут уныло.
За оградой — дорога,
Да закрыта калитка…
Потерявшему Бога
Не нужна и молитва.
1989
На голодной планете,
Сладкой рифмы отведав,
Всяк имел на примете
Милых сердцу поэтов.
Чтобы выплакать душу
По холодному полю,
Была мода на Ксюшу,
Стала мода на Колю.
И не только на строки,
Порождавшие отклик.
На иные уроки —
На судьбу и на облик.
Не к эстраде и сцене —
К настоящему горю.
Была мода на Женю,
Стала слава на Борю.
1989
Доносятся обрывки фраз.
Но — странно! — что б вы ни сказали,
Всё это было много раз,
Замешенное на скандале.
Пусть вам не нужен посошок,
Вы всё же несомненный нищий,
Что давится, раскрыв мешок,
Засохшею духовной пищей.
1989
Элегантен, тщательнейше выбрит,
Болтунов былых от плоти плоть.
Он, как прежде, на трибуну выпрет
И пошёл без устали молоть.
Не прими за чистую монету
Мелкую словесную лузгу.
Ничего в действительности нету
В этом гладковыбритом мозгу.
1989
Тут премия на вас упала, словно манна,
И хоть во всём другом вы вовсе не слепой,
Вы стали утверждать в пылу самообмана,
Что это нынче к вам пришло само собой.
Пришло само собой, и вы небрежно-рады.
Спокойны и горды, что видно по всему…
Но домогаться так настойчиво награды —
Как поздравленья слать себе же самому.
1989
Здесь рыбы полно
От ряби по дно
В холодных озёрах.
Здесь дело, оно
Со словом — одно
И дремлет во взорах.
Здесь неба холсты
Сквозят с высоты
В заросший овражек.
Здесь бабы просты,
Да больно толсты
От ряшек до ляжек.
1989
Сколько пили с Яном
В разные года,
Не видал я пьяным
Яна никогда
От вина, положим,
И не от вина.
Ведь любым прохожим
Жизнь его видна —
Чукчам ли, рижанам…
Где б он ни бывал,
Общим обожаньем
Били наповал.
Улыбалась Ялта,
Скрытно взор скосив:
— Посмотрите, Ян-то
Как у нас красив!
И сквозь всё сквозь это
Шёл он налегке…
Ну, а то, что спето,
Слышно вдалеке.
1990
Не ударьте в грязь лицом
При всеобщем дефиците
И лужок перед крыльцом
Непременно докосите.
Не спеша, наоборот.
Это будет вам отрадой.
Докосите до ворот,
А потом и за оградой.
Видя в небе некий знак,
В поздние писали годы
Тютчев, Фет и Пастернак
И, конечно, также Гёте.
Проповедуйте добро,
Не страшась, до самой смерти.
Уронить из рук перо
Вы успеете, поверьте.
1990
Сказали: — Пора прощаться!
И в хлынувшей тишине
Печально друзья стояли,
С ним словно наедине.
А женщины, провожая
Поэта в последний путь,
Отталкивая друг друга,
Валились ему на грудь.
1990
…И различил на путях,
Глядя вперёд отрешённо,
Слабо дрожащий впотьмах
Свет хвостового вагона.
Кто-то оставил состав,
Как оставляют телегу
В поле, беспечно устав
И приготовясь к ночлегу.
Разные есть рубежи.
Внемля смертельному свисту,
Крикнул помощник: — Держи! —
Тут своему машинисту.
Это на их языке
«Затормози!» — означало.
Но в роковом тупике
Время составы сближало.
Спали и в этом, и в том.
Как под большим напряженьем,
Словно гигантским кнутом,
Било второй торможеньем.
С полок посыпались все
В стоне напрягшейся стали…
В первом, где стёкла в росе,
Люди по-прежнему спали.
Поле. Туманный прокос.
Ночь. Деревушка над склоном.
Замерший электровоз
Рядом с последним вагоном.
И бесконечная дрожь,
Что не давала усесться…
Остановившийся нож
В двух миллиметрах от сердца.
1990
Уходит наше поколенье,
Стихает песня за холмом.
Ему не нужно поклоненье.
А всё, что было, в нём самом.
Иные, те поодиночке
Догнали молодость свою.
А здесь отечества сыночки
Бредут пока ещё в строю.
Но пыли нет густого слоя
На бледных лицах в этот раз.
И нет призывных женских глаз,
И нет мальчишек возле строя.
И здесь, конечно, не парад,
Хоть эти жёлтые медали,
Что нам потом зачем-то дали,
Под бледным солнышком горят.
Чуть проку в тезах-антитезах:
Давно сошли окоп и дот,
Но поколение идёт
На костылях и на протезах.
Идёт, где речка и откос, —
Одних привычно раздражая,
Другим оно судьба чужая,
Но третьим дорого до слёз.
1990
Бывало, глянешь из окна:
Идёт соседка не одна,
А муж насвистывает рядом…
Каким вас всех побило градом?
Окрестность опустошена,
И в телефоне тишина.
1991
С внезапной отвагой прямой,
Из рук упустив одеяло,
Шепнула себе же самой:
— Совсем уже стыд потеряла…
Слова, что промолвила ты, —
Из самых, наверное, лучших:
Наивности и чистоты
Беспечно протянутый лучик.
1991
Меркнущий дом…
Жизнь пролетит — не заметим.
Молча уйдём.
Всё и окончится этим.
Не прекословь!
Видишь, я сам не перечу.
Только любовь
Верит в загробную встречу.
1991
Ты умела, когда уезжала
Нагостившаяся родня,
Ни усмешки вдогонку, ни жала
Не позволить, свой образ храня.
Ты умела, над пыльной листвою
Из окна помахав с высоты,
Прислониться ко мне головою
И шепнуть, как соскучилась ты.
1992
Затянутые крепом зеркала,
Перед которыми когда-то ты стояла,
Оглядывая всю себя сначала
И гребень вытащив, что из дому взяла.
Я стойко дожидался в стороне,
Пока ты управлялась с туалетом,
И, как всегда, была твоим ответом
Улыбка, обращённая ко мне.
1992
Остаётся лишь неделя.
Меньше… Пять… Четыре дня…
Вот он чем, конец апреля,
Стал отныне для меня.
Неизменно ближе к маю
Вносит в эту полосу.
…Сызнова перестрадаю.
Заново перенесу.
1992
Снова думаю лишь об одном,
Себе душу волную.
А за письменным чистым окном
Лес, стоящий вплотную.
Стынут сосны, построясь в каре.
Тишь. Морозная дрёма.
Ковыряется дятел в коре
Возле самого дома.
Обезьянки российских лесов —
Наши серые белки,
На ветвях, как на чашах весов,
Их дела и проделки.
Тих посёлок, но в самом конце,
Где ларьков обезличка,
В кристаллической снежной пыльце
Пробежит электричка.
1992
Жила счастливою хозяйкою,
Трудилась у стола.
От нежности зимою зябкою
Порою не спала.
Скажи: скорбящею невестою
Из нашего угла
К какому ангелу небесному
Ты от меня ушла?
1992
Траур, — ленточку к рукаву
Прикрепляли вдовцы когда-то.
Но без этого я живу —
Не для взглядов моя утрата.
И в суровом своём краю,
Как бы сбившись на миг со счёта,
До конца не осознаю —
Всё надеюсь ещё на что-то.
1992
Женщина с огромным животом —
Там, наверно, двойня или тройня —
В этом положенье непростом
Выглядит естественно и стройно.
Так таскают бабоньки мешки,
Полные картошки и муки,
Правда, на плече и на загривке,
Или в вёдрах воду для поливки.
И когда родимая родит.
На руках потащит милых деток.
…У природы взятая в кредит,
Жизнь течёт вдоль рощ, листвой одетых.
1993
Фундаменты старинных зданий
Тревожит метрополитен.
И лопается ранью ранней
Былая кладка мощных стен.
Попорчен, словно лёд весенний,
Столетних цоколей гранит,
И столько прочих потрясений,
Что грудь несчастная хрипит.
Готовы к новому удару,
Мы видим пятна на стене,
И вздутия по тротуару,
И трещины по всей стране.
1993
Жить с привычным оскалом,
Хоть нет злобы ничуть, —
Просто в рвенье усталом
Надо лямку тянуть.
Предаваться утехам
С переменным успехом
Даже день или час —
Увы, не для нас.
1993
Шанхаю в лад,
Под мирские гулы,
Я ел салат
Поцелуй акулы.
Не мёдом плыл
Он из дальних ульев,
А создан был
Он из губ акульих.
Весь рот сожжён
Новым блюдом диким,
И пахнет он
Океаном Тихим.
Я в простоте
Молвил вам на зависть
Про губы те,
Что моих касались.
1993
Не поддаться опять
Воле случая,
Но суметь перенять
Наилучшее.
От своих и чужих
Взять доставшееся…
А на каждый их чих
Не наздравствуешься.
1994
В военном бодром городке,
Где часто пахнет горькой гарью,
На хмурой северной реке
Под белым небом Заполярья
Проблема старая остра
В своей угрюмости суровой:
Там женщин мало. Медсестра,
Две подавальщицы в столовой
Привычно ловят на себе
Мужчин задумчивые взгляды,
В чьей долгой службе и судьбе
Не ожидается услады.
И лейтенантская жена,
Что прилетела рейсом ранним,
Слегка смутясь, поражена
Спрессованным мужским желаньем.
1994
Не сумела её распять
Жизнь, текущая монотонно.
Выходила она раз пять
Замуж — впрочем, вполне законно.
И несли её два крыла
На супружеском новом марше.
Чем моложе она была —
Тем мужья её были старше.
Но имелась ещё одна
Предусмотренность в этом деле:
Начинала стареть она —
И мужья её молодели.
1994
Шли различным путём —
Чуть достать взглядом.
Оказалось потом,
Что идут рядом.
Ни один не зачах
В бывших снах гордых.
Он раздался в плечах,
А она в бёдрах.
Стал он крепче, ловчей,
А она мягче.
Впрочем, выигрыш чей
В том земном матче?
1994
Ужасно, если баба глупая, —
Разгладив белое чело,
Она сидит, глазами лупая.
Ей не втемяшишь ничего.
Ну что ж, смиримся с этой истиной —
Ведь сказано не наобум.
Но чёткий и безукоризненный
Надоедает женский ум.
Смеяться будешь или хмуриться —
Всё это, право, не беда.
А мне всего милее умница,
Что скажет глупость иногда.
1994
Он провидцем был и пастырем,
А они ему
Залепили очи пластырем,
Повлекли во тьму.
Хохоча над шуткой плоскою, —
Всё равно, мол, врёт! —
Тоже клейкою полоскою
Защемили рот.
«Не сживать досрочно со свету!
Хватит этих мер…»
А коль что напишет сослепу,
Как старик Гомер?
1994
Просыпаюсь разбитым, —
Завалящий товар.
А под окнами битум
Как сапожницкий вар.
С кепкой драною нищий.
А недавний байбак,
Не смущаясь вонищей.
Лезет в мусорный бак.
Эта жизнь — не находка.
Подумаешь, плюнь!
Но в оранжевом тётка,
Седая как лунь,
Не дождавшись зарплаты
(Ещё подождём!),
По асфальту заплаты
Кладёт под дождём.
1994
Стихи пришли с блиндажных тесных нар
Сквозь ту испепеляющую вьюгу,
И оттого-то — весь наш семинар —
Мы хорошо относимся друг к другу.
Но каждый как смиренный пилигрим,
Мы за столы учебные садимся
И колкости друг дружке говорим,
Хотя ещё без явного садизма.
1994
Приём прибывших. В госпитале баня.
Тяжёлым — и она нехороша.
Солдатика намыливает няня,
Сестра за ней льёт воду из ковша.
Потом дадут бельё, покормят сытно, —
Быть может, и в преддверии конца.
Я голый, но ни капельки не стыдно —
Как будто обмывают мертвеца.
Потом — хочу участвовать вот в этих
Беседах, что над койкою моей
Шуршат, но нет возможности ответить
И то, что нужно, выразить ясней:
«Не отрезайте ногу, докторица,
Не совершайте этот укорот.
Она мне очень даже пригодится,
Чтоб отбивать чечётку у ворот.
Кто вам сказал, что у меня гангрена?
Я утверждаю — это чепуха!
Не отрезайте ногу до колена,
Зря не берите на душу греха…»
Рост у него сто семьдесят при весе
Лишь сорок шесть…
Эй, парень, веселей!
Ходить учиться будешь на протезе,
Ну, а сначала пара костылей…
Какой в окне горит закат весенний
В уже затихшей вишенной пурге!
Как много есть ночей для размышлений,
Какая боль в утраченной ноге!
И с головой укрывшееся горе,
И на совсем забытое настрой,
И сны, и разговоры в коридоре
С дежурящей у тумбочки сестрой.
1995
Фонарик-«жучок»,
Жужжащий в руке у кого-то,
И света пучок,
Возникший вблизи поворота
Тропинки. Темно.
Не ведомо, что ему надо,
Но это пятно
Качается в сумраке сада.
Почти уже час
Маячит, и всё ему мало.
— Ну что там у вас?
— Наташа кольцо потеряла.
— Да что за мура!
При солнечном свете свободно
Найдёте с утра!..
— Ей важно, чтоб только сегодня…
Не думал тогда,
Что смутно останется с лета,
Как чья-то беда,
Движенье тревожного света.
1996
К этому острову снова
Острый возник интерес:
Мимо проходит сурово
Общность ума и телес.
Однопартийная резвость —
Женские эти пиры.
Лежбище острова Лесбос,
Дымка античной поры.
1996Эгейское море
Вновь осень за летом
В распахнутой шири…
Гудки под запретом,
Звонить — разрешили.
Согласием высшим
Открытые зоны,
В которых мы слышим
Забытые звоны.
В соборе
И в церкви.
В Загорье
И в центре…
1996
Измучены присутствием друг друга
В пределах комнаты одной…
На штору кошка прыгает упруго,
А птица в клетке хохлится родной.
Вновь солнце появляется в тумане,
И птица певчая поёт.
А кошка мрачно дремлет на диване,
Обдумывая следующий ход.
Но вечер наступил. Спит птица в клетке,
Накрытой клетчатым платком,
И, как, бывало, в синем небе предки,
Мечтает попорхать под потолком.
1996
Прохладно. Уместен свитер.
Устроились ладком.
Он яблоко крепко вытер
Батистовым платком.
Тень выдвинулась косая.
Сидели у пруда,
По очереди кусая
От одного плода.
Блаженствуя и ликуя,
Здесь каждый в дело вник.
Приятнее поцелуя
Занятие у них.
1997
Вдоль по оврагу краснотал,
Витиевато вьётся тропка.
Он барышню поцеловал
От неожиданности робко.
Случайно сбила гриб валуй,
Зардевшись, опустила веки
И возвратила поцелуй,
Как выражались в прошлом веке.
1997
Вышибая клином клин,
Относительно богата,
Вышла бедная Жаклин
За Онассиса когда-то.
На сердечные дела
Не потребуешь запрета,
Но Америка была
Этим всё-таки задета.
Как солдатская родня
Из фабричного барака,
Не простившая —
со дня
Вновь случившегося брака.
Закусила удила
В оскорбленно-гордом стиле…
Но недавно умерла,
И тогда её простили.
1997
Жили в подвале,
Денег — не густо,
Но проявляли
Лучшие чувства —
Нежно и мощно
Дённо и нощно.
1997
Жил я когда-то в Лосинке,
Недалеко от пруда.
Помню: берёзки, осинки
И золотая вода.
Женского тела лекало
В неописуемый зной
Между стволами мелькало
Яркой своей голизной.
1997
Войти с помощью соц. сетей: