Вместо оды

Мне б хотелось
                        вас
                              воспеть
                                           во вдохновенной оде,
только ода
                 что-то не выходит.
Скольким идеалам
смерть на кухне
                          и под одеялом!
Моя знакомая —
                           женщина как женщина,
оглохшая
               от примусов пыхтения
                                                    и ухания,
баба советская,
                         в загсе венчанная,
самая передовая
                          на общей кухне.
Хранит она
                   в складах лучших дат
замужество
                  с парнем среднего ростца;
еще не партиец,
                          но уже кандидат,
самый красивый
                           из местных письмоносцев.
Баба сердитая,
                        видно сразу,
потому что сожитель ейный
огромный синяк
                          в дополнение к глазу
приставил,
                  придя из питейной.
И шипит она,
                      выгнав мужа вон:
— Я
       ему
              покажу советский закон!
Вымою только
                       последнюю из посуд —
и прямо в милицию,
                                 прямо в суд…—
Домыла.
              Перед взятием
                                      последнего рубежа
звонок
            по кухне
                           рассыпался, дребезжа.
Открыла.
                Расцвели миллионы почек,
высохла
              по-весеннему
                                    слезная лужа…
— Его почерк!
письмо от мужа.—
Письмо раскаленное —
                                     не пишет,
                                                     а пышет.
«Вы моя душка,

                         и ангел
                                      вы.
Простите великодушно!
                                      Я буду тише
воды
         и ниже травы».
Рассиялся глаз,
                        оплывший набок.
Слово ласковое —
                             мастер
                                         дивных див.
И опять
             за примусами баба,
все поняв
                и все простив.
А уже
          циркуля письмоносца
за новой юбкой
                         по улицам носятся;
раскручивая язык
                             витиеватой лентой,
шепчет
            какой-то
                          охаживаемой Вере:
— Я за положительность
                                       и против инцидентов,
которые
              вредят
                         служебной карьере.—
Неделя покоя,
                      но больше
                                      никак
не прожить
                   без мата и синяка.
Неделя —
                и снова счастья нету,
задрались,
                 едва в пивнушке побыли…
Вот оно —
                 семейное
                                «перпетуум
мобиле».
И вновь
             разговоры,
                               и суд, и «треть»
на много часов
                         и недель,
и нет решимости
                            пересмотреть
семейственную канитель.
Я
   напыщенным словам
                                     всегдашний враг,
и, не растекаясь одами
                                     к восьмому марта,
я хочу,
           чтоб кончилась
                                    такая помесь драк,
пьянства,
                лжи,
                       романтики
                                         и мата.

 

Отправить