Глава 24

Воин со шрамами оказался телохранителем и военным советником Арсабера. Звали его Карбеас. Не успел Арсабер повернуться к нам спиной, как Карбеас с пятью солдатами поднялся на борт «Змея» в поисках оружия. Еще на Элее мы вытащили из трюма почти все награбленное добро и оставили его у «Фьорд-Элька» под охраной Браги – Арсабер должен был решить, что, хоть мы и хорохоримся, серебра у нас нет и за награду мы сделаем все, что он прикажет. Карбеас нашел лишь несколько бурдюков, кусочков янтаря и оленьих рогов и остался доволен тем, что оружия у нас нет. Мы поворчали, когда он пошел открывать крышки наших сундуков, но, надо отдать ему должное, внутрь почти не смотрел. Сразу после этого он сошел на берег, где явно чувствовал себя удобнее, а мы остались ждать вина и еды, как собаки – объедков, гадая, сдержит ли слово тот, кто уже предавал своего гос- подина.

– При мне он ведал дворцовой охраной. – Вардан кисло кивнул в сторону Карбеаса, отдававшего приказы капитану дромона по правому борту. – А теперь, похоже, командует всей императорской армией.

– Быстрее стояка поднялся, – пробормотал Улаф себе в бороду, вызвав несколько сдержанных смешков. – А драться-то он умеет?

Вардан кивнул.

– Последуют ли за ним «красные плащи»? – спросил Сигурд, что было гораздо важнее.

Вардан пропустил свою скользкую бородку сквозь кулак и пожал плечами.

– Возможно. Скоро узнаем.

– Они тронулись, Сигурд, – крикнул Бодвар с носа «Змея».

– Задница Одина, и вправду тронулись, – подтвердил Улаф, пряча ухмылку в зарослях бороды.

Дромон, стоявший у нас по правому борту, готовился отплыть – капитан отдавал приказы, а гребцы вставляли весла в уключины. Вскоре тот, что по левому борту, тоже отошел от причала, и к тому времени, как на пристань доставили вино, оба дромона встали на якорь на расстоянии лета стрелы от нашей кормы, словно сторожевые псы. Сигурд сказал, что Карбеас явно не дурак.

– Знают, что безоружные мы им не угроза, – пояснил ярл Свейну, когда тот спросил, зачем греческие корабли встали позади нас, – но не выпустят нас, пока не получат то, что им нужно.

А нужен им был Ставракий.

– Все-таки Арсабер, похоже, держит слово, – сказал Сигурд, глядя, как греки вносят на борт несколько амфор с вином.

Однако ухмылялся он не от вида вина и дымящихся медных мисок с едой, от которых шел такой аромат, что у нас сразу слюнки потекли, а потому что на пристани стояли женщины в развевающихся одеяниях и платках всех цветов Биврёста. Их было около двадцати, все стройные, как ивы, темноволосые – загляденье. Пахли они еще лучше, чем еда, – теплый ночной бриз доносил до нас ароматы благовоний.

– Делайте навес, ребята, – велел ярл, указывая на сложенный пополам запасной парус, на корме «Змея». – Да бороды гребнями продерите, а то на троллей похожи. – Он подмигнул Улафу.

Потаскухи сами шли к нам на борт. Все, кто был на палубе, принялись сооружать навес, напевая старую застольную песню, и я подумал, что боги все же с нами – навес закроет нас от выстроившихся на берегу копьеносцев.

Мы впятером – Свейн, Бодвар, Бейнир, Гифа и я – принялись тянуть мокрый, облепленный илом и водорослями якорный канат из черной воды за кормой. К нашему уханью теперь добавлялось кряхтенье, доносившееся из-под навеса.

– Эх, шлюхи хорошие зря пропадают, – крикнул Бирньольф.

Послышались одобрительные возгласы, и немало воинов обратили умоляющие взгляды к ярлу, чтобы тот отпустил их под навес, пока не началась заварушка. Итак, мы тянули канат, а остальные трудились под навесом так отчаянно, будто от этого зависела их жизнь; между прочим, по странной прихоти судьбы, так и было. Освещаемые факелом копьеносцы у Буколеона слышали, как язычники горланят песни, распивают вино и тешатся с женщинами, но не видели, что делается на корме.

Якоря на конце каната не было. По знаку Сигурда, мы, поднатужившись, подняли из воды тяжеленный мокрый тюк. Несколько мгновений он висел в воздухе, освещаемый лунным светом, а потом мы опустили его на палубу.

– Знатный у нас улов сегодня, – пробормотал Улаф, косясь на «рыбину»: восемь крепко завязанных бурдюков с ценным грузом. Мы затащили их по одному под навес. Те, кто там был, побросали женщин, как недоеденные яблоки, и глядели на нас. В тусклых отблесках факелов их ухмылки казались зловещими. Стоя на коленях, мы трудились над неподдающимися мокрыми узлами. Наконец Флоки развязал свой, мы ехидно переглянулись, а стоявшие позади нас угрожающе оскалились на шлюх и встали по краям навеса, чтоб ни одна не сбежала. В бурдюке лежали мечи, мокрые, холодные и по-прежнему острые. Наконец открылись и остальные бурдюки. В них были топоры, шлемы, длинные ножи, и все это висело на конце каната, привязанного к корме «Змея». Хоть мы и намазали клинки жиром, опускать их в соленую морскую воду было рискованно, однако задумка удалась. И оружие, и боги войны вновь были с нами.

Только одиннадцать из нас получили кольчуги – они занимали слишком много места. Не знаю, повезло мне или нет, ведь те, кто в кольчугах, первыми бросятся в бой, прокладывая путь остальным. Шестнадцать «длинных щитов» базилевса должны были сидеть в засаде где-то на северной стороне дворца. Там был ров с кольями, куда мы и собирались гнать пленных, чтобы у Арсабера не было пути к отступлению. Однако все понимали, что нас слишком мало, поэтому мы и решили оставить в живых Вардана хотя бы до того, как убьем Арсабера и найдем Никифора, если базилевс еще жив. Только Вардан мог провести нас через огромный Буколеон, если нам удастся прорваться к дворцу.

Моя кольчуга была холодной и тугой. Я встряхнул плечами, чтобы расправить кольца, и поморщился – железа уже наверняка коснулась ржа. Но, стоя в темноте навеса и вдыхая воздух, наполненный сладким ароматом красивых женщин, я испытывал гордость. Я – один из воинов в кольчугах, нас выбрал сам Сигурд. Вот Свейн с суровым, словно высеченным из камня лицом, касаясь шлемом навеса, затягивает пояс. Тут же силач Бейнир, а рядом Бодвар, Бьярни и Аслак – каждый, что гора мускулов; Улаф с довольным видом вытирает от жира свой меч; Пенда, длинный шрам на лице которого блестит в свече свечей, завязывает ремешок шлема – от уэссекца прямо-таки исходит опасность; Флоки Черный привязывает к поясу длинный нож, чтобы в бою выхватить его из ножен так же быстро, как волк вонзает зубы в свою жертву. А вот и сам Сигурд, как всегда похожий на бога войны. Еще среди нас был Вардан в своей чешуйчатой кольчуге, которая блестела и переливалась, как ярловы сокровища, да и стоила наверняка столько же.

– Ты идешь сзади, генерал, – напомнил ему Сигурд, бросая взгляд на черноволосых гречанок, которые сидели связанные и с заткнутыми ртами: мы не могли рисковать.

Вардан кивнул, тоже отбрасывая в сторону ножны, – из мокрого, подбитого войлоком чехла быстро меч не выхватишь. Да и не нужны нам были ножны – что-то подсказывало мне, что отдыхать мечам будет некогда.

Мы перебрасывались взглядами в полумраке, и тут неожиданно края паруса, из которого был сделан навес, схлопнулись вокруг нас, несмотря на безветренную ночь. Волосы у меня на макушке встали дыбом, а по телу прошла дрожь – я понял, что то не ветер прогнал рябь по полотнищу паруса; то, почуяв запах смерти, явились валькирии, собирательницы павших.

– Вы мне братья, – сказал Сигурд, по-волчьи блестя в темноте глазами. – Клятва связала нас узами, которые не под силу разорвать никому. Эта ночь может стать для вас последней, но герои, входящие в чертоги Одина, не оплакивают свою смерть. Наши предки ждут нас в зале с крышей из позолоченных щитов. Увидев нас, они поднимут кубки с медом, и встреча будет теплой, как свет родного очага. – Лицо ярла со впечатавшимися в него, словно руны в камень, боевыми шрамами озарила улыбка. – Прежде чем идти туда, я накормлю волка и ворона. Мой клинок жаждет крови, и жажду эту нужно утолить. Я буду сражаться за вас, братья мои, и чтобы меня остановить, врагу придется выпустить из меня всю кровь до последней капли.

Во рту у меня было сухо, как в пустыне, ком в горле мешал глотать. Я поймал взгляд Пенды, и тот кивнул в ответ. Бьярни сжал мое плечо, а я попытался улыбнуться.

– Налетим, как ветры из Тюровой задницы, – прорычал Улаф.

Его похожая на птичье гнездо борода подскочила на бочкообразной груди.

– Что тут трудного-то, – ухмыльнулся Флоки Черный, – убьем всех, да и всё.

Некоторым воинам удалось незаметно для дворцовых стражей снять щиты с борта и пронести их под навес, остальным придется это делать в последний момент. Смазанные жиром кольчуги нещадно воняли, в глотке защипало.

– Готовы? – раздался голос Сигурда.

Я просунул руку под лямки щита, вытер со щеки пот и кивнул.

С громкими криками мы ринулись вперед вслед за Сигурдом.

Спустя мгновение мы были уже на берегу, стража даже не успела копья выставить. Сигурд ударил первым. Он выбил из рук грека копье и, перехватив меч, вонзил его тому в лицо; во все стороны полетели зубы, брызнула кровь. С бычьим ревом Свейн занес секиру над врагом. Грек пытался закрыться щитом, но секира легко разрубила и сам щит, и держащую его руку. Копьеносец упал на колени, из обрубка хлестала кровь. Я выставил вперед щит и попытался столкнуть им грека, однако противник оказался силен и устоял. Я глянул вниз и вонзил меч в незащищенную ногу, и его боевой клич перешел в вопль боли. Он качнулся под моим натиском, а Бьярни рубанул ему мечом по шее, забрызгав меня кровью с ног до головы.

– Убейте их! – ревел Улаф. – Всех до единого!

В воздухе сверкали клинки, звенели крики. Греческая стена щитов была неплотной, мы прорубили ее легко, словно хворост. Тут к нам подоспели остальные. С боевыми кличами и проклятиями они смертоносной волной обрушились на то, что осталось от греческого строя. Двум солдатам удалось бежать, и они скрылись в тянущемся вдоль дворца портике. Мы ринулись за ними в освещенный факелами туннель. Ступени привели нас к обитой железом двери. Сбежавшие от нас копьеносцы барабанили в дверь, их крики о помощи отдавались гулким эхом от каменных стен. Но дверь не открылась, копьеносцы в ужасе обернулись к нам, один из них обмочился и упал на колени. Они умерли, как трусливые псы, от мечей Пенды и Флоки, забрызгав кровью ту самую дверь, которую у тех, кто скрылся внутри, хватило ума не открывать.

Свейн и Бейнир набросились на нее с секирами, во все стороны полетели щепки. Следовало поторопиться – в любой момент к берегу могли пристать дромоны, привлеченные лязгом оружия и криками умирающих.

– Назад! – проревел Сигурд, но его не услышали.

Только когда Бодвар закричал прямо в ухо Свейну, силач опустил топор и остановился, бешено озираясь. По его рыжей бороде разбрызгалась слюна, взгляд был безумным, а грудь ходила ходуном.

Вардан сунул в замок ключ, послышался лязг железа, и под нашим натиском дверь отворилась с грохотом, который сотряс бы даже Мировое древо. Мы были в Буколеоне.

В освещенном свечами коридоре стояли, сомкнув щиты, четыре грека, на лицах которых читалась суровая решимость – они знали, что сейчас умрут. Один из них метнул копье, но оно, пролетев, ударило в умбон Аслакова щита. Скандинавы заухмылялись. Мгновенно образовав свою собственную стену щитов, мы обрушились на греков, зажали с флангов и разорвали на куски так быстро, что предсмертные крики в их глотках замерли, так и не вырвавшись наружу.

Я переступил через дымящуюся кровавую массу и перевел дух. После ночной темноты свет факелов казался ослепляющим. Мерцающие отблески высвечивали мраморные колонны и стены, расписанные яркими фресками с изображением черноволосых полуголых охотников и зверей с когтистыми лапами. Сигурд приказал пятерым датчанам забаррикадировать дверь, через которую мы вошли, и удерживать ее, если явится портовая стража или солдаты с дромонов. Мы же двинулись вперед по узкому коридору, который становился все шире и наконец превратился в большую открытую залу, озаренную дюжинами свечей в подсвечниках. В стороны расходились две широкие мраморные лестницы, а у их подножия стояла огромная золотая клетка, полная кричащих птиц всевозможных цветов, каких мы никогда прежде не видели.

– Хеймдаллева волосатая задница! Теперь-то куда? – проговорил запыхавшийся Улаф; лицо его было забрызгано кровью. Откуда-то издалека слышались крики.

– Догадались, что ли, где мы? – усмехнулся Бьярни.

– Туда. – Вардан указывал мечом на правую лестницу. Лучше бы он выбрал другую, ибо на этой показались воины в тускло поблескивающих кольчугах и шлемах.

Греки встали в стену из щитов на одной из верхних ступеней, что было хитрым ходом – с боков не подберешься. С верха лестницы на нас полетели копья; они втыкались в щиты и со стуком падали на сверкающий мраморный пол. Несколько воинов, и среди них два лучника, спустились чуть ниже и встали по обе стороны у перил.

Сигурд приказал Рольфу взять с собой десяток человек и занять левую лестницу. Датчане ринулись туда со звериным ревом. Мы, в кольчугах, сомкнулись в два плотных ряда, подняли щиты и двинулись вверх по лестнице, задавая шаг ритмичными «хей». Я шел впереди. По правую руку от меня были Пенда и Флоки, по левую – Свейн и Аслак. Казалось, лестница никогда не кончится. Я впечатывал каждый шаг в каменные ступени, чтобы унять дрожь в ногах. Ноздри заполнил запах дерева, кожи и железа. Что-то сильно ударило меня в щит, но остановиться было нельзя – позади зверем рычал Бейнир. Мы почти вплотную приблизились к грекам. Я уже чувствовал луковый запах пота и слышал частое испуганное дыхание тех, кто стоял за длинными щитами. Шагавший позади Свейн выпятил грудь, словно наполненный ветром парус, и я понял – пора. Мой меч обрушился на греческий щит. Теперь важно было не качаться из стороны в сторону, как слепец, который пытается попасть струей мочи в кадку, а напирать, чтобы тем, кто шел позади меня, было куда вонзить оружие.

Клинки втискивались между деревом и железом, ища живую плоть. Я почти ничего не видел из-за едкого пота, застилавшего глаза, но видеть было и не нужно, главное – идти вперед. Коли строишь стену из щитов, ставь вперед самых сильных, чтобы те проложили путь остальным. Мои товарищи кряхтели от натуги, я видел их вздутые на шеях жилы, закушенные губы и побелевшие от слюны бороды.

– Убейте их! – выкрикнул Бейнир. – Выпустите им вонючие кишки!

Его послушались – спустя несколько мгновений к нашим ногам шлепнулся, расползаясь по ступеням, комок сизых кишок. Мы продолжали подниматься, отвоевывая у греков ступень за ступенью. Ноги горели от натуги, сапоги норовили поскользнуться на месиве из крови и мочи. Сигурд ринулся вперед, вклиниваясь между мной и Флоки и нанося удары поверх наших щитов; глаза его были бешеными, а губы изрыгали проклятия.

От моего шлема отскочила стрела, я выругался – пущенные с расстояния плевка стрелы бьют больно. Скандинавы предусмотрительно подняли с пола греческие копья и теперь разили ими врага в лицо и лодыжки. Грек, на длинный щит которого я напирал своим, завопил в ужасе – может, просил помощи, да и стоило: в брешь справа от него яростно, словно летящая с горы глыба, влетел Свейн. Сдержать его греки не смогли, и теперь силач был на две ступени выше нас. Брешь в стене щитов – как раз то, что нужно было Бьярни. Он вонзил меч в шею моего противника, тот уронил щит, и я впервые увидел его лицо полностью. Глаза грека свирепо смотрели на меня, словно его убийца – я. Тут Бьярни выдернул меч, и из зияющей, словно раскрытая пасть, раны хлынула кровь, брызжа мне на лицо и губы. Я поднял щит над собой и двинулся вперед, остальные последовали за мной, переступая через трупы. Каждый вдох обжигал грудь, густая слюна застревала во рту, так что когда я крикнул Флоки и Пенде, чтобы быстрее занимали образовавшуюся дыру, мой вопль был больше похож на звериный рык.

Неожиданно Свейн упал – должно быть, поскользнулся на пахнущем железом месиве. Греки радостно закричали и шатнулись вперед. Свейн теперь стоял на колене, защищаясь щитом.

– Вперед! Да вперед же, северные сукины дети! – прокричал Улаф, опуская меч на щит Аслакова противника.

Аслак выставил вперед щит и уперся ногой в стену, чтобы помочь Свейну устоять. Тот громогласно взревел и, покраснев от натуги, приподнялся с колен.

– Один! Один! – неслись чьи-то крики.

Сквозь шум боя я услышал глухие удары где-то далеко позади – наверное, греки ломали дверь, у которой мы оставили горстку датчан. Аслак выругался и оглянулся на торчащую у него из ноги стрелу, но ногу от стены не убрал, по-прежнему поддерживая Свейна. Тот с яростью, достойной самого свирепого шторма, силился встать. Я напрягся всем телом, а челюсти сжал так, что в голове застучало, и тут что-то ударилось мне в ноги. Я посмотрел вниз и увидел Асгота. Годи со своим кровожадным ножом в руке пробирался вперед, лавируя между ногами воинов, как змея между стеблями утесника. Его сжимали и толкали, грозя превратить в старый мешок с костями, но он не останавливался, и в следующее мгновение кто-то из греков завопил от боли. Потом другой – Асгот то ли полоснул ему по паху, то ли отхватил яйца. Греческая стена из щитов дрогнула, по ступеням потекла кровь.

Могучим усилием мы оттеснили греков еще дальше, как вдруг кто-то прокричал, что враги прорвались в дверь и теперь позади нас тоже идет бой. Я похолодел – где-то там Кинетрит.

Мы поднимались все выше. Я посмотрел вниз и увидел Асгота. Его желтые глаза блеснули на покрытом запекшейся кровью лице.

Наконец мы достигли верхней ступени. Те, кто стоял позади нас, навалились с боков и окончательно прорвали строй греков. Тех охватила паника. Один из них бросился на меня с копьем, но я уклонился, и наконечник лишь царапнул мой шлем. Щитом я отбил копье в сторону и вонзил меч в плечо противнику. Клинок застрял в кости, и пока я пытался его высвободить, грек сблевнул себе в черную бороду. Его товарищ занес надо мною меч, но я отразил удар умбоном. Противник снова сделал выпад, и я вновь принял удар на щит. Тем временем Флоки Черный подбежал к греку сзади и пронзил его насквозь мечом, на меня полетели железные кольца и брызги крови. Повернувшись, я увидел, что солдат, с которым я только что сражался, все еще стоит на ногах, а мой меч торчит у него из руки, как мясницкий нож из туши. Глаза его выпучились, точно два вареных яйца, изо рта текла слюна.

– Я прикрою, парень, – закричал Пенда, подобравшись ко мне чуть ли не ползком и попутно оглядывая творившуюся вокруг резню. – Меч тебе еще понадобится.

Я ухватился двумя руками за рукоять меча и, упершись коленом в бок грека, дернул. Боль, похоже, вернула его к действительности, он взревел, и я пожалел, что не прикончил его сначала ножом.

– Ухватись покрепче! – прокричал Пенда, потом размахнулся и отсек греку руку, а я поставил ногу на еще пульсирующее запястье и выдернул меч. Грек рухнул на пол, истекая кровью, а я, обуреваемый неистовой жаждой крови, обрушил свой щит на следующего. Тут появились датчане, которых Сигурд отправил наверх по левой лестнице. Они встали в стену из щитов и мощным ударом сотрясли то, что осталось от строя греков.

– Приканчивайте их скорее! – проревел Улаф, отразив меч щитом и ответив противнику ударом такой силы, что щит того раскололся надвое.

Бой шел в нижней зале – крики воинов смешивались с пронзительным верещанием птиц в клетке. Надо было добраться до Арсабера, пока не поздно.

Греки пытались перестроиться. Они сомкнули шеренгу, подняли щиты и отступили, подчиняясь приказу Карбеаса, которого я не видел после пристани. На его лице читалась суровая решимость драться не на жизнь, а на смерть. Он столкнулся щитами с Бодваром – тому не терпелось заткнуть командира греков. Но Карбеас был силен, ему удалось отклонить щит скандинава, а другой грек тут же вонзил копье Бодвару в лицо. Тот дернулся, и копье вышло, вынося с собой мокрые серые комки. Стало ясно, что Бодвара уже ничто не спасет.

– Сюда! Живо! – прокричал Сигурд.

Меч его был алым от крови, а лицо исказила гримаса – время убегало, как отхлынувший от берега прибой. Ярл бросился вперед, а мы, построившись «свиньей», двинулись за ним сплошной массой из железа, дерева и стали. Мы врубились в строй врагов, которые и так расступились, пропуская вперед голого по пояс здоровяка, которому, похоже, не терпелось умереть. Ринувшись на нас, он вломил свой огромный меч в Бейниров щит, расколов его надвое. Датчанин даже не успел взмахнуть секирой. Неожиданно лицо Бейнира стало белым как снег, он с ужасом покосился вниз. Проломив щит, меч прошел сквозь броню, и из дыры в кольчуге и кожаном подлатнике торчали сизые кишки. Пенда всадил свой меч под мышку здоровяку, провернул его там для надежности, вырвал из раны и бросился на следующего противника, оставив Бейнира стоять на коленях, зажав живот.

Наконечник греческого копья прошил бедро Бьярни; тот взревел, но не мог ничего сделать, кроме как сжать покрепче щит и отражать удары. Ингольф попытался выдернуть копье, но Бьярни издал ужасный крик боли. Я отрубил пальцы на руке врага, уцепившегося за мой щит. Пальцы раскатились по полу, как рунные палочки, а обезображенная рука оставила кровавый след на ободе, когда я ударом отправил ее хозяина на пол со сломанным носом. Встав ногой греку на голову, чтоб не дергался, я проткнул мечом его кольчугу, а потом и живот, выпустив наружу зловонный воздух. Греки нарушили строй и побежали, а мы бросились за ними вдогонку, оставив тех, кто стоял позади нас, сражаться с прибывающими из южной двери солдатами, которые пытались пробить себе путь наверх по мраморным ступеням, как только что делали мы.

Фрески на стенах коридора сливались в одно яркое неразличимое пятно. Изображенные на них сцены сражений были так же похожи на настоящие битвы, как позолоченная прогулочная ладья – на боевой корабль. Нарисованные воины не ведали страха, не слышали шума боя и не чувствовали забивавшего ноздри смрада.

Наконец мы оказались в другом огромном зале, купол которого покоился на шестнадцати мраморных колоннах. Зал был полон мягких кресел и шелковых подушек – яйцо подбрось, оно упадет и не разобьется. На обитых шелком стенах висели вытканные золотом ковры. Среди всего этого многоцветия то тут, то там стояли золотые кубки, до краев наполненные вином, и блюда с фруктами. В воздухе стоял густой мускусный запах женщин, который еще сильнее раззадорил во мне зверя, разбуженного кровавой схваткой. Пламя в светильниках шипело и потрескивало, свечной воск переливался через края канделябров, на полу валялись смятые женские платья. Свейн Рыжий поднял одно, поднес к носу и издал глубокий гортанный звук.

– Я бы лучше меду выпил, если это последнее, что мне суждено сделать в жизни, – сказал Улаф, хватая золотую чашу и опрокидывая ее содержимое себе в глотку, – но иногда мужчине приходится довольствоваться тем, что дают.

Он поморщился, рыгнул и сплюнул на желтую подушку. Я тоже хлебнул из кубка, расплескав почти все вино себе на бороду – руки еще дрожали после битвы; зато вино смыло с языка солоновато-железный вкус чужой крови.

– Мы еще не закончили, Дядя, – сказал Сигурд.

Его золотистая борода, заплетенная в две косы, топорщилась, а лицо было покрыто запекшейся кровью, так что глаза на нем казались белыми, как слюни цикад. Над нами высился купол с нарисованным ночным небом, где в свете факелов мерцали тысячи золотых звезд.

– Что-то твои греки умирают не как герои из сказок про Троянскую войну, Вардан, – усмехнулся Сигурд. – Грели тут ноги императору, вот и потеряли нюх, как охотничьи псы, которых слишком долго держали в доме.

Не ответив, генерал повернулся к ярлу спиной и указал мечом на коридор, из которого мы пришли. Оттуда доносился шум, нараставший, как гул волны, которая вот-вот обрушится на берег. Все замерли, когда оттуда в залу ввалились трое: взгляды бешеные, щиты в руках утыканы стрелами.

– Мы их не сдержали, Сигурд, – проговорил запыхавшийся Виглаф, пока Оск и Безобразный Хедин криками поторапливали остальных, чтоб можно было запереть дверь в залу. – Их там тьма-тьмущая!

Во взгляде Сигурда полыхала ярость, но непонятно было, на кого он гневается: то ли на Виглафа и остальных за то, что не смогли выиграть побольше времени, то ли на богов, из-за которых его хитрость пошла прахом.

– Там покои императора, – сказал Вардан, указывая на позолоченную дверь, среднюю из трех на северной стене зала.

Генерал был не только умелым, но и свирепым воином: при мне он прикончил двоих: одного поразил точным ударом меча в шею, другого искромсал на куски.

– Если изменник там, эта дверь приведет нас к нему, – продолжил он, смахивая пот с брови.

Из коридора появились Гуннар, Хальфдан, Ингольф и Остен. Потные, забрызганные кровью и слюной лица обратились к Сигурду. За свирепыми звериными оскалами скрывались страх и надежда, что ярл найдет способ вытащить нас из этой ловушки. Тут же были Ингвар, Арнгрим и Велунд. Грудь синелицего блестела от пота, оскаленные зубы белели на фоне темного лица. Кто-то истекал кровью из неперевязанных ран, кто-то морщился от ушибов.

Когда я увидел Кинетрит, у меня внутри будто все перекрутилось. На ней был тугой кожаный панцирь и шлем, который дал ей я, только она подбила его войлоком, чтоб сидел плотнее. В руке Кинетрит сжимала тонкое копье. Рядом с видом защитника стоял отец Эгфрит. Даже у него было копье, хоть он и вовсе не умел с ним обращаться. Рядом перекатисто рычал, скаля желтые зубы, чертов Сколл. Вот кто защитил бы Кинетрит лучше, чем монах, да и любой из нас. Даже свои предусмотрительно держались от него подальше. Теперь это был не несчастный, страдающий от морской болезни зверь, а свирепое, желтоглазое и острозубое чудовище, и Кинетрит, похоже, владела его душой. Как и моей. Я выругался, поднял щит, чтоб хоть немного размять плечо, и последовал за Сигурдом.

Мы протопали по шелкам и подушкам так, что оставленные среди них чаши и блюда зазвякали, и приблизились к позолоченной двери, ведущей в императорские покои.

– Меня подождите! – пропихнулся вперед Аслак, на потном лице которого застыла гримаса боли – из правой ноги у него торчал обломок копья.

Бьярни тоже хромал, хотя Ингольфу удалось вытащить наконечник копья из его ноги. Зеленый лоскут, которым перевязали рану, промок от крови, а лицо Бьярни приобрело пепельно-серый оттенок. Но у обоих раненых на лицах была написана решимость закончить то, что все мы начали.

– Вот уж битва так битва, братишка! – прогрохотал Свейн Рыжий, звонко хлопая Бьярни по спине.

– Да уж. – Бьярни кисло улыбнулся. – Бьорну понравилось бы.

Воины мрачно закивали.

С нами не было Бодвара, Бейнира, Огна и многих других, однако не время было вспоминать павших. Дверь сотрясалась под мощными ударами. Асгот сказал, что сюда, наверное, сбежались все солдаты Миклагарда. Казалось, что черепа мелких зверюшек в его волосах щерятся кровавыми оскалами и блестят, будто он только что вплел их себе в космы.

Сигурду предстояло решить, что делать дальше, мысли в его голове, наверное, копошились, точно клубок змей. Греки вот-вот прорвутся в дверь – сквозь доски уже показались лезвия секир: бой предстоял тяжелый. Следовало добраться до Арсабера как можно скорее. Но если он за этой золотой дверью с вооруженной стражей, значит, там нас тоже ждет бой. Мы словно находились между молотом и наковальней.

– Скъялдборг! В стену щитов! – Голос Сигурда хлестнул нас, словно ледяная волна во время шторма.

Отбрасывая с пути шелковые подушки, мы сгрудились в строй и сцепили потрепанные щиты.

– Ближе, Бо! Щит поднимай, Ингвар! – подбадривали друг друга воины, с ненавистью глядя на дверь, которую почти доломали греки, – в проеме уже виднелись их лица и чешуйчатые кольчуги.

Одни из нас подбадривали себя злобным рычанием, другие хранили молчание, словно скалы, как можно крепче вжавшись ногами в землю и сжав рукояти мечей до побеления костяшек. Всем думалось, что нити наших судеб привели нас в великий Миклагард, чтобы вот-вот оборваться.

– Флоки, Свейн, Ворон, Пенда, ко мне! – скомандовал Сигурд.

Наша четверка протолкнулась сквозь пахнущий потом строй в первый ряд, мимо воинов, которые рады были, что между ними и греками встанут воины в кольчугах. К нам подхромал Аслак – ему не хотелось стоять позади с теми, кто хуже вооружен.

– Улаф, бери Бьярни и еще пятерых и встань у золотой двери.

Дядя кивнул и вместе с другими пошагал через украшенную коврами залу к двери.

– Мы – воины с севера! – проревел Сигурд, ударяя рукоятью меча о щит. – Пришли накормить волка и ворона. Наши острые клинки жаждут крови. Так напоим же их!

Его призыв тут же подхватил хор голосов:

– Мы – воины с севера! Пришли накормить волка и ворона. Наши острые клинки жаждут крови. Так напоим же их!

Мы выбивали ритм и яростно выкрикивали слова, кровь горячим потоком неслась по жилам, как бегут весной по стволам деревьев свежие соки. Комнату наполнили наши голоса и стук мечей, слова бодрили и прогоняли страх, и стояли мы крепко, как мраморные колонны, держащие купол. Слушавшие нас греки, должно быть, боялись к нам войти – среди подушек и шелков их ждали не удовольствия, а горе и смерть. Несколько скандинавов встали по обеим сторонам двери и подняли мечи, готовые рубить и калечить.

Остаток двери пал под ударом чьего-то сапога. Живот мне будто сжали кулаком. Наши хриплые голоса зазвучали еще громче. На мгновение, показавшееся бесконечным, греки задержались, а потом с отчаянным ревом хлынули в залу, и некоторые встретили смерть, не успев переступить порог. В воздух взвился голос Кинетрит, призывающей убивать врагов, и тут же они обрушились на наш скъялдборг. Но мы устояли – ноги наши будто вросли в землю, подобно могучим корням Иггдрасиля. Стороны теснили друг друга, клинки искали плоть. Воздух наполнился животным страхом. Линия наших щитов напоминала натянутый лук, и из этого неприступного вала мы били греков по щитам, копьям и смуглым лицам с черными бородами.

– Главное, сдерживай их, парень, а уж я всех поубиваю, – прорычал Пенда, молотя греков мечом.

С его клинка во все стороны летела кровь, но мне было не видно, скольких врагов он положил, – закрывшись щитом, я что есть мочи напирал на врага, прокладывая путь тем, кто не знал себе равных в искусстве владения мечом: Пенде, Флоки и Аслаку. Гора мяса и мускулов, Свейн, тоже давил щитом на греков, размахнуться секирой пока было негде. Он возьмется за нее позже, когда строй поредеет.

– Режьте вонючих псов! – кричал Гифа. – Выпустите им всю кровь!

Уэссекцу не терпелось попасть в самую гущу сражения. Давя мне на левое плечо, он лез из стены щитов, пытаясь достать греков копьем. Даже в гуле сражения мне было слышно, как наконечник его копья со звоном бьет по железным шлемам.

Что-то ударило мне в щит и в нос, раздался хруст костей. От боли потемнело в глазах, я почувствовал железный вкус свежей крови, к которой еще не примешался запах пота и дерьма.

– Один! Один! – кричал чей-то свирепый, как медвежий рык, голос.

Когда бьешься в стене щитов, бывает так, что после первой неистовой атаки одна из сторон отступает, не понимая, почему враг не поддается. В этот раз такой стороной были греки. Они отшагнули, подняв щиты и тяжело дыша.

– Стойте! – прокричал Сигурд. – Ни с места!

Мы стояли, утирая пот, застилавший глаза, и рассматривая свои раны, не серьезные ли, – всем доводилось видеть, как копье протыкает человеку брюхо, а он думает, что его просто под дых ударили. Среди шелков и подушек лежали окровавленные трупы. Стоило бы для надежности пырнуть их еще раз мечом, но, опасаясь греческих стрел, мы не решились выйти из строя. Стена щитов прочна, что стены Асгарда, коли встали в нее побратимы, связанные нерушимой клятвой и воинской доблестью.

И все же зря мы не проверили «мертвецов».

Сигурд велел нам наступать и оттеснить греков обратно к двери, пока они не пришли в себя. Свейн вышел вперед и принялся со свирепой ухмылкой чертить в воздухе круги своей огромной секирой.

– Поруби этих червивозадых козлов на кусочки, Свейн! – прокричал кто-то.

И тут «мертвец» под ногами у Свейна зашевелился. Дальше все происходило будто бы во сне, где время то падает капля за каплей, то утекает сквозь пальцы. Рука окровавленного грека взметнулась туда, где кончалась броня Свейна. Тот дернулся и посмотрел вниз, будто не веря в то, что с ним происходит. На его штанах расплывалось алое пятно, а потом сквозь них, словно дождь сквозь худую крышу, хлынула кровь. Силач пошатнулся и с ревом обрушил секиру на голову греку, разрубив ее на две окровавленные половины, по глазу в каждой. В грудь Свейну глухо ударила стрела, он прорычал проклятие, а греки с ликующими криками вновь пошли на нас.

– Вперед! – вскричал Сигурд, когда огненнобородый силач пошатнулся.

Свейн каким-то чудом выпрямился на окровавленных ногах и, ревя, как Громовержец, принялся крушить секирой все вокруг, так что нам пришлось отойти, пока нас не скосило смертоносной волной. Стрелы со звоном отскакивали от наших шлемов и от Свейновой брони. Силач вновь пошатнулся и рухнул на колени, все еще сжимая секиру.

– Один! – вскричал Сигурд и кинулся на врага, нарушив стену щитов, что было чистым безумием. Однако он был моим ярлом, и я побежал за ним, призывая бога войны.

В меня летели стрелы, но я не останавливался и молотил мечом по щиту одного из греков, изрыгая кровавую слюну, а Флоки Черный вонзил длинный нож в шею другому. Из гущи сражения волной вытолкнуло Аслака. Нижняя часть его лица превратилась в кровавую массу, повисшую на лоскуте кожи. Стены щитов больше не было – только безумствующая толпа, где клинки рубили и кололи живую плоть и падали отсеченные конечности. Я убил какого-то юношу, перерубив ему горло ободом щита. Он умер, хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба. Откинув сломанный щит, с мечом в одной руке и длинным ножом в другой, я бросился на другого грека, воткнул нож ему под мышку и пронзил сердце. Однако греки продолжали наступать – только убьешь одного, а на его месте уже два новых. Ингольф Редкозубый упал, сраженный тремя клинками сразу, а уэссекцу Бальдреду стрела прошла сквозь шею. Улаф кричал, чтобы мы сделали новую стену щитов, но с таким же успехом он мог пытаться накинуть узду на Змея Мидгарда или ловить черпаком гром.

Флоки расправлялся с греками, что лиса с цыплятами. Он стремительно разил врага то слева, то справа, две черные косы так и плясали вокруг его головы. Мы с Пендой сражались бок о бок, все глубже забуриваясь в гущу врагов в глубине залы, где смерть ждала не только их, но и нас.

Неожиданно шум сражения прорезал крик, похожий на соколиный, и меня будто пронзило ледяной стрелой. Кричала Кинетрит. Я обернулся, ища ее глазами, и Пенда тут же подскочил ко мне, чтобы прикрыть. Один из светильников обрушился на пол, горящие угли и искры полетели в толпу греков у двери. Они отскакивали в стороны, а Кинетрит, наставив на них копье, выкрикивала заклятья. В ее глазах металось безумие, с губ брызгала слюна. И тут шелка и подушки на полу вспыхнули. В одно мгновение огонь превратился в бушующее пламя, под купол устремились густые клубы дегтярно-черного дыма. Вокруг все кашляли и давились. Я пригнулся, выставив перед собой меч вместо щита: размахивать им я не решался из страха задеть своих. Но некоторых датчан даже пламя с дымом не остановили – эти демоны продолжали рубить направо и налево, так что грекам наконец пришлось отступить туда, откуда они пришли.

– Тащите еще подушек! – проговорил, захлебываясь, Улаф с лицом, черным от сажи и запекшейся крови.

Те, кто еще что-то соображал, принялись собирать разбросанные по комнате подушки, женские одежды, сдирать со стен огромные ковры. Все это кидалось в ревущее у двери пламя, и вскоре там выросла стена огня, которую кадкой воды уже не затушить.

– В стену щитов! – взревел Флоки Черный. – Живо, говнюки безмозглые!

Услышав эти слова, потрепанные, жалкие остатки братства сгрудились в кучу и сцепили щиты.

Шатаясь, я доковылял до Кинетрит, которая невидящим взглядом смотрела в огонь. Ее худое, с заострившимися чертами лицо блестело от пота, отблески пламени плясали в зеленых глазах и освещали шлем.

– Ты не ранена? – прохрипел я, хотя видел, что она цела.

Она перевела взгляд на меня и прошипела сквозь зубы, указывая на золотую дверь:

– Хватай изменника, дурень.