14

Среди таинственных поставщиков, обнаруженных находчивым Эриком Дальполем в глубине зашифрованных файлов «хэшеварзов», – оптоволоконный маклер под названием «Темнолинейные решения».

Кто, будучи в своем уме, задаешься вопросом, станет в эти дни заниматься оптоволокном, принимая в расчет гигантский спад в новых мощностях с прошлого года? Ну, еще во времена техно-пузыря, похоже, столько кабеля было уложено, что теперь уже мили существующей оптики просто лежат себе, что называется, «темными», а в результате такие учреждения, как «Темнолинейные», налетают на труп индустрии, вычисляют чрезмерно инсталлированную, неиспользуемую оптику в иначе «освещенных» зданиях, наносят ее на схемы, помогают клиентам собрать кастомизированные частные сети.

Максин недопонимает вот чего: почему платежи «хэшеварзов» «Темнолинейным» держатся в тайне, хотя особой нужды в этом вроде бы нет. Оптоволокно – легитимные расходы компании, потребности «хэшеварзов» в пропускной способности более чем их оправдывают, даже ВНС, похоже, счастлива. Однако ж, как и в случае «эунтуихсг. ком», долларовые суммы слишком уж велики, и кто-то раздувает парольную защиту свыше всяких пропорций.

Иногда – это лучше, чем оставлять все гноиться, – есть некое извращенное удовольствие поддаться раздражению. Максин звонит Талит Мроз, и ей везет. То есть не на машинку нарывается, скажем так.

– Мне звонил ваш чарующий супруг. Он откуда-то прознал о нашем визите на днях.

– Это не я – клянусь, это все здание, они хранят логи, ведется видеонаблюдение, ну, может, я и обмолвилась: о, вы заходили?

– Я уверена, что он замечательный человек вне зависимости, – отвечает Максин. – Пока вы у меня на линии, нельзя ли у вас в мозгах немного поковыряться?

– Конечно? – Типа, сейчас посмотрим, куда я их положила…

– Вы на днях говорили об инфраструктуре. Я тут работаю с одним клиентом из Нью-Джёрзи с проблемой капитализации, и вот им интересно знать про одного оптоволоконного маклера в Манхэттене, называется «Темнолинейные решения». Это все вне моей сферы – вы с ними когда-нибудь дела вели или, может, знаете кого-нибудь, кто с ними работал?

– Нет. – Но вот она, какая-то странная икотная зацепка в непрерывности, которая, как научена Максин, означает Смотри Внимательней. – Простите?

– Просто пытаюсь ума-разума набраться по дешевке, спасибо, Талит.

«Темнолинейные решения» – хиповое на вид хромово-неоновое заведение в районе Утюга. Будь у нас видеоигра 0+, тут бы торговали молочными коктейлями с эхинацеей и панини из водорослей, а не легированным кремнием, подсаживающим на развращенные опийные грезы о жирных каналах, что могли затянуться с недавно завершившейся эпохи.

Максин только собирается выпорхнуть их своего такси, как видит женщину, выходящую из дверей в спортивном костюме леопардовой расцветки в обтяжку и темных очках «Шанель-Гавана» на носу, а не на голове, где они обычно служат лентой для волос, и женщина эта, несмотря на такие попытки, возможно, сознательные, маскировки, – очевидно, так-так, миссис Талит Келлехер Мроз.

Максин было думает помахать и заорать «здрасьте», но Талит ведет себя как-то слишком уж нервно, рядом с ней обычный городской параноик будет вылитый Джеймс Бонд у стола баккара. Что это? Оптоволокно вдруг стало секретным? Нет, вообще-то дело в прикиде, который во весь голос кричит о соответствии чьим-то представлениям о провокационности, и Максин, само собой, задается вопросом – чьим.

– Дама, выходить будете?

– Может, стоит еще раз счетчик включить, я тут у вас минутку посижу.

Талит преодолевает квартал, тревожно озираясь. На углу делает вид, будто остановилась посмотреть в витрину туалетного салона, ноги в третьей балетной позиции, тут у нас прям какая-то девушка из Барнарда в художественной галерее. Минуту спустя дверь «Темнолинейных решений» опять распахивается, и наружу вываливается компактная особа в блейзере из торгового зала и слаксах, несет атташе на ремне через плечо и так же встревоженно озирает улицу. Поворачивает в другую от Талит сторону, однако доходит лишь до «линкольна навигатора», запаркованного в нескольких стояночных местах поодаль, садится в него, разворачивается обратно к Талит на прогулочной скорости. Доезжает до угла, пассажирская дверца у него распахивается, и Талит проскальзывает внутрь.

– Быстро, – грит Максин, – пока светофор не сменился.

– Ваш муж?

– Чей-то, может. Давайте поглядим, куда они едут.

– Вы, что ли, коп?

– Я Ленни из «Закона и порядка», вы меня разве не узнали? – Они следуют за громоздким пожирателем топлива всю дорогу до ФДР, после чего едут прочь от центра, съезжают на 96-й, дальше на север по Первой авеню в маргинальный район, который уже не Верхний Ист-Сайд, но еще не вполне Восточный Харлем, куда вы могли однажды заезжать в гости к своему сбытчику или устраивать проплаченное вечернее рандеву, но теперь тут появляются симптомы облагораживания.

Переконфигурированный тяжелый пикап притормаживает у здания, недавно преобразованного, согласно транспаранту, изящно драпирующему верхние этажи, в кондоминиум, где спальни по миллиону или около того, а затем чуть ли не целый час паркуется.

– Было время, – бормочет таксер, – когда такое вот оставлять тут, на улице? Для этого совсем без мозга надо быть, чувак, теперь все боятся на него даж дыхнуть, вдруг он какого-нибудь засранца, который думает своим «глоком».

– Вот они. Вы не могли бы меня тут подождать, я хочу просто кое-что попробовать.

Она дает Талит и Человеку-Кроку пару минут зайти в лифт, затем с топотом подбегает к швейцару.

– Люди, что сюда только что зашли? те идиоты на огромном внедорожнике, который они даже парковать не умеют? Они, блядь, у меня только что бампер сбили.

Он довольно милый парнишка, не совсем перед ней приседает, но как бы извиняется.

– Я вообще-то не могу вас внутрь впустить.

– Это ладно, да и их вызывать вниз не нужно, только орать у вас в лобби будем, а у меня сейчас настроение, может, и для кровавой бани, кому это надо, правда? Вот, – протягивая ему карточку налоговой адвокатессы и олицетворения излишеств девяностых, которая, насколько ей известно, по-прежнему парится на киче, в Дэнбёри, – это мой адвокат, может, передадите мистеру и мисс Бездорожье, как в следующий раз увидите, и о, еще лучше, дайте мне их номер телефона заодно, мейл, что угодно, чтоб юристы связались.

На этой стадии какой-нибудь швейцар станет дотошным буквоедом, но здешний, как и само здание, на районе новенький и будет только счастлив избавиться от какой-то чокнутой стервы с ее парковочными разборками. Максин удается быстро просканировать книгу жильцов на стойке привратника, и она возвращается в такси со всей информацией на мол-чела, кроме, разве что, номеров его кредиток.

– Весело, – грит таксер. – Дальше куда?

Она смотрит на часы. Похоже – обратно в контору.

– Верхний Бродуэй, где-нибудь возле «Забара» годится?

– «Забар», а? – В голос его, судя по звуку, вкрадываются нотки какого-то младшего подпевалы.

– Ну, есть кое-какие странные данные про локс, надо проверить. – Она делает вид, будто проверяет предохранитель своей «беретты».

– Может, с вас взять по особому тарифу для ЧС.

– Но я же просто… ладно, согласна.

– Максин, вы чё сёдни делайте.

Дрочу на фильм по каналу «Времяжизни», полагаю, называется «Ее жених-психопат», а что, вам-то какое дело? На самом деле она грит вот что:

– Вы меня на свидание зовете, Роки?

– Эге. Она меня назвала Роки. Слушайте, все респектабельно. Будет Корнелия, мой партнер Клубень Околачман, может, еще пара человек.

– Да вы шутите. Суарэ. Куда идем?

– Корейское караоке, есть такое… называют норэбан, это в Кей-Тауне, «Удачные 18».

– «Фонарный народ, не переставайте верить», караочный стандарт, могла б и догадаться.

– Раньше все мы завсегдатили «Игги» на 2-й авеню, а в прошлом году – не столько я – но – Клубень нас…

– Подвел под раздачу.

– Клубень, он… – Роки несколько смущен, – он гений, мой партнер этот, если у вас когда возникнет проблема с Регламентом Д… но стоит ему до микрофона дотянуться… в общем, Клубень часто меняет тональность. Технологии даже с компенсацией тона за ним не угнаться.

– Мне захватить беруши?

– Не, просто освежите металлические баллады восьмидесятых и приходите часам к девяти. – Расслышав ее сомнение и будучи интуитивной разновидности, он прибавляет: – О, и наденьте что-нибудь шлумповое, не хочу, чтоб вы затмевали Корнелию.

Что отправляет ее прямиком к гардеробу и не сильно броской, однако достойной таблоидов тряпице от «Дольче-и-Габбаны», которую она отыскала в «Подвале Файлина» со скидкой 70 %, когда ей фактически пришлось разлучить ее с хваткой мамаши из Коллиджиэта, с ист-сайдской лентой для волос и всеми делами, что трущобила все утро напролет, сбросив детей в школу, и по любому была размера на два для этого платьица больше, а Максин с тех пор искала предлог, чтобы его надеть. Гала в Линколн-центре? Нафиг, караочная, набитая стервятными капиталистами, – самое оно.

В тот вечер в «Удачных 18», в одной из комнаток побольше, Максин обнаруживает немузыкального соратника Роки Клубня Околачмана, Клубневу подружку Летишу, разнообразных загородных клиентов, приехавших на выходные, а также небольшую компанию настоящих корейцев, одетых, вероятно, в виде иронической заявки на модность, в блестящие желтоватые наряды Севера, сделанные из виналона, волокна, вырабатываемого, если только Максин не недорасслышала, из угля, – компания эта отбилась от туристического автобуса и ей все более тягостно отыскивать к нему обратный путь. И еще Корнелию, которая является сегодня, удобно обряженная во «вторую линию», а также щеголяя жемчугами. Выше Роки даже без каблуков, которые она сегодня надела, она излучает ненатужное дружелюбие, которое нечасто увидишь у БАСПов, хоть те и утверждают, что изобрели его.

Максин и Корнелия едва-едва углубляются в светский щебет, когда к ним втискивается Роки, как всегда этничный в костюме от «Рубиначчи» и борсалино, размахивая сигарой:

– Эй, Максин, идить-ка сюдой на минутку, познакомьтесь кой-с-кем. – Корнелия безмолвно мечет в него взгляд «Если-ты-не-против-мы-тут-заняты», быть может, даже с меньшим состраданием, чем в кино о боевых искусствах запускают сюрикэны, сиречь метательные звездочки… и все же, и все же, что это за чуть ли не эротическая заточка по краю у этой парочки?

– После рекламной паузы, надеюсь, – Корнелия, пожав плечами и с намеком на закатку очей горе́, поворачиваясь и шествуя куда-то прочь. Максин мельком замечает застежку «Микимото», уезжающую верхом на привлекательном загривке, как водится, желто-золотую, такую не всякий выберет к жемчугу, хотя поди расскажи это публике в «Мики-Маусо», которая считает, что в США все блондинки. Коей Корнелии случилось быть – а тогда возникает вопрос, простирается ли эта блондовость на всю остальную ее голову?

Предстоит определить. Меж тем:

– Макси, поздоровайтесь с Лестером, ранее «эунтуихсг. ком». – Ликвидация там или еще что, но похоже, что Роки, будучи не кем иным, как ВК до мозга костей, очевидно, всегда прочесывает рынок в поисках блестящих идей из любого источника.

Лестер Трюхс квадратно-оправлен и компактен, пользуется какой-то аптечной маркой геля для волос, разговаривает, как Лягушонок Кермит. А большой сюрприз – его ведомый на вечер. В последний раз виденный на выходе из «Тима Хортона» на Рене-Левеск под то, что в Монреале зовут «немощным снежком», а во всем остальном мире – свирепствующим бураном, Феликс Бойнгё сегодня в странной прическе, которая либо трехзначная мощная стрижка, тщательно спроектированная, дабы успокаивать наблюдателей касаемо их собственного внешнего вида и вводить их в ложное самодовольство, пока не окажется слишком поздно, либо же он стригся самостоятельно и все проебал.

Роки с Лестером тем временем молча переместились в бар.

– Приятно снова тебя видеть. Все получается? Слушай, – взгляд украдкой вслед Роки, – ты ж не станешь упоминать, эмм…

– Кассовый аппарат…

– Ш-шшш!

– О. Конечно, нет, с чего бы?

– Просто мы сейчас стараемся легитимизироваться.

– Как Майкл Корлеоне, понимаю, не вопрос.

– Серьезно. У нас теперь такой малюсенький стартапчик. Я и Лестер. Античпокальная софтина, ставишь его на свою систему расчетных терминалов, и он автоматически деактивирует весь фантомвар в мильном радиусе, а если кто чпокалку попробует включить, он им диск поджаривает. Ну, нет, может, и не так жестоко. Но чертовски близко? Вы дружите с мистером Тэкнезом? Эй, ввернула бы доброе словечко за нас.

– Само собой. – Разыграть оба конца против середины, э? Аморальный молодняк, ужас-то какой.

Едва раскочегарили караочную машину, как корейцы уже выстроились в очередь к книге записи, и разговорно-фатическим или прибыльно-ориентированным приходится некоторое время состязаться с «Больше чем чувством», «Богемской рапсодией» и «Танцующей королевой». На экране, за текстом на корейском и английском возникают загадочные клипы с пленки, по далеким городским улицам и пласам бегают толпы азиатов, человеческие калейдоскопы заполняют поля гигантских спортивных арен, кадры из корейских мыльных опер и документалок о природе в низком разрешении и прочий странный полуостровной видеоряд, зачастую имеющий мало отношения к играемой машинкой песне или ее тексту, а иногда предлагаются причудливые разъединения между тем и другим.

Когда настает черед Корнелии, она вызывает «Мэссэпикву», хит для второго сопрано из «Эми и Джои», внебродуэйского мюзикла об Эми Фишер, не сходящего со сцены при полных аншлагах с 1994 года. Сообщая номеру эдакий оттенок неокантри, Корнелия, покачиваясь, облитая лучом прожектора цвета сомон, перед экраном, где показывают коал, вомбатов и тасманийских дьяволов, принимается исторгать из себя…

Мэсс – э-пи-ква! снишься Мне, как приквел, Не вернуться мне К тому Шоссе Рас- Свет – (да-а), Думала… схиляю, но те- Бя-я… принимаю, как Радиостанцию в ночи, Давным-давно…

Где-же-пицца-если Нуж… но?.. Где-же-бар-чтоб-танце… вать? Были мы детьми когда-то, Но нам шанс забыли дать (Остался там он, в)

Мэсс— Сэпи-кве, не зна- Ла я, что в микве Твоей так скоро Кончится вода… Тебя пы- Талась вылить, но Мелкими мы были, И ты по-прежнему со мной В душе всегда, (Мэссэпиква-а!), В моей душе со мной Ты навсегда…

Ну, худшее во всех каверах «Мэссэпиквы» – когда белые голоса пускаются в блюзовые прогоны, а в итоге звучат в лучшем случае неискренне. Корнелии как-то удалось избежать этой трудности.

– Спасибо, – Максин немного погодя в крюйт-камере дамского туалета ловит себя на том, что квеллит, – обожаю, когда такое случается, готовая субретка, явление примадонны, как Глория Грэм в «Оклахоме!»

– Это любезнее, чем вам кажется, – Корнелия скромно. – Обычно говорят, что это ранняя Айрини Данн. Минус вибрато, разумеется. А Роки о вас высоко отзывается, что я всегда считаю хорошим знаком. – Максин воздевает бровь. – В сравнении с теми, о ком он вообще не говорит, в смысле. – Ибо деятельность на матримониальной периферии не есть излюбленная тема Максин, она улыбается достаточно вежливо, чтобы до Корнелии дошло. – Возможно, мы с вами могли бы как-нибудь встретиться, на ланч, по магазинам походить?

– Запросто. Хотя нужно вас предупредить, я не очень в смысле досугового шопинга.

Корнелия озадачена:

– Но вы… вы же еврейка?

– Ох, ну еще б.

– Блюдете?

– Не-а, я и так уже довольно неплохо умею.

– Наверное, я имела в виду некий… дар нахождения… скидок?

– Должен быть вписан мне в ДНК, я знаю. Но мне по-прежнему как-то удается забывать щупать материал или изучать ярлыки, а иногда, – понизив голос и сделав вид, будто озирается, вдруг ее кто-то не одобряет, – я даже… платила розничные цены?

Корнелия притворяется, что ахает, faux-параноид:

– Никому не говорите, пожалуйста, но и я вообще-то время от времени… обсуждала в магазине цену товара. Да, иногда – невероятно – ее мне даже сбрасывали. Десять процентов. Однажды почти тридцать, но то было всего один раз, в «Блуминдейле» еще в восьмидесятых. Хотя воспоминания по-прежнему свежи.

– Значит… покуда мы не станем закладывать друг друга этнической полиции…

Они выходят из дамской и обнаруживают, что компания прибавила в буйстве, повсюду «соджу-стеноломы» в стаканах и кувшинах, корейцы горизонтальны на диванах, а если вертикальны, то поют, скрестив лодыжки, маниакальные подростки с лэптопами режутся в углу в «ТемныйЭдем», слоями висит дым от «Коиб», официантки хохочут громче и больше спускают с рук пограничное распутство, Роки в какой-то миг глубоко проинвестировался в «Volare», обнаружив старую пленку Доменико Модуньо у «Эда Салливэна» еще в 58-м, когда песня была первым номером в чартах Штатов недели напролет, и по этому полуразмытому видео разучил все модуляции и телодвижения Доменико.

И кто вообще-то до того футынут, чтоб не оценить «Воларе», небесспорно среди величайших когда-либо сочиненных поп-песенок? Молодой человек грезит, что летает по небу, над всем, бросает вызов тяготению и времени, типа средний возраст не наступит раньше положенного, во втором куплете он просыпается, опять на земле, первым делом видит огромные синие глаза женщины, которую любит. И вот их оказывается ему достаточно, никакого неба больше не надо. Всем бы мужчинам взрослеть вот так изящно.

Раньше ожидаемого настает та фаза вечера, когда в очередь песен ошеломляюще влезает «Тото».

– Клубень, по-моему, там нет слов «Я оставляю дрожжи в Африке».

– А? Но так на экране написано же. – Где, если вы рассчитывали на стада в Серенгети, вместо них немые клипы второго сезона корейского телехита «Концерт приколов». Корчат рожи, публика в студии ржет. В зале уже столько дыма, что картинки на экране приятно смазаны.

Максин углубилась в длительную, хоть и безрезультатную дискуссию с одним из отбившихся от автобуса корейцев о числе 18 в названии этого норэбана.

– Плохое число, – лыбится кореец. – Sip pal. Значит «продается писька».

– Да, но если вы еврей, – Максин невозмутима, – это удача. Деньги на бар-мицву, к примеру, всегда нужно давать кратно 18.

– Продавать письку? для бар-мицвы?

– Нет, нет, в гематрии, вроде… еврейского кода? 18 вычисляется как «хай», или «жизнь».

– То же с писькой!

Этот межкультурный диалог прерывается суматохой в мужской уборной.

– Прошу прощения. – Она идет поглядеть и обнаруживает Лестера Трюхса в самой гуще какой-то дискуссии по веб-дизайну, хотя вообще-то – поединка на оголтелых воплях с очень крупной пародией на нёрда, который запросто может, опасается Максин, заниматься каким-то совсем иным родом деятельности. Заглушая даже качаемую сюда динамиками караочную музыку, ссора, по видимости, как-то связана с таблицами против позиционирования, вопросом в то время противоречивым, который всегда, с учетом уровня страстности, поражал Максин как нечто религиозное. Она воображает, что трудно будет, какая сторона б ни одержала верх, оценить, десять лет спустя, всепоглощающую природу этого разногласия. Но здесь, сейчас происходит не вполне это. Контент – не, в этом туалете и в данный момент, рулит. Фейковый нёрд, к примеру, являет слишком уж много криминального потенциала.

Естественно, Максин сегодня принесла с собой только вечернюю сумочку, «беретте-кошаку» в ней нет места, рассчитывая, что суарэ пройдет достаточно приятно, чтобы никто не оказался на первой странице «Ежедневных вестей» с заголовком вроде «НОРЭБАН-БАХ». С собой ствол или нет, долг ей ясен. Она вступает прямо в бурю тестостерона, и ей удается оттащить Лестера в безопасное место за его причудливый галстук с многократно повторенными портретами Скряга МакУтка, цветоделенных на оттенки жженого апельсина и электрической орхидеи.

– Из свиты орлов Гейбриэла Мроза, – Лестер, тяжело дыша, – взаимная история. Извините. Меня от неприятностей должен беречь Феликс.

– Куда он подевался?

– Это он вон «Сентябрь» поет.

Учтиво позволив случиться еще восьми тактам «Земли, Ветра, Огня и Феликса», которого можно бы назвать Туманом, как бы между прочим:

– Давно Феликса знаете?

– Недавно. Мы с ним все время сталкивались в тех же конторах, куда ходили впаривать свое тем же ВК, обнаружили, что у нас общий интерес к фантомвару, а точнее – я, типа, был неприкаян и впечатлился, а Феликс искал кого-то с навыками продвижения в поиске, поэтому мы прикинули, что попробуем вместе. Всяко лучше моего старого расклада.

– Жаль, что так с «эунтуихсг. ком» вышло.

– Мне тоже, но все партнеры морфировали в стиль-нациков, вроде того образчика в туалете, а я сам старый упертый табличник, как видите, – седой, выровненный влево, никаких извинений, должны быть динозавры, а то деткам нечего будет смотреть в музее, правильно?

– Вы, значит, довольны, что на какое-то время ушли из веб-дизайна?

– А чего тормозить? Дальше, что там у нас в очереди, просто нужно не забывать и держаться подальше от Гейбриэла Мроза – если он, конечно, не ваш дорогой друг, в коем случае ой.

– Никогда с ним не встречалась, но слышу о нем очень мало хорошего. Что он натворил, с перечнем условий попробовал поумничать?

– Нет, что странно, там все легитимно.

– И деньги были хорошие?

– Может, даже слишком. – С некоторой красноречивой суетой «флоршаймов», указывающей на то, что дело не только в этом, ох не только. – Это всегда озадачивало. Мы были слишком узкополосны, слишком медленны, можно было бы даже сказать, слишком третьего мира для «хэшеварзов». Хоть таблицы стилей, хоть что угодно, ширина канала для нас никогда не была проблемой. А вот Мроз – он жрет ее будь здоров. Скупает всю бюджетную инфраструктуру, до которой дотянется. Дот-комы, понастроивши себе лишней оптики, за этим занятием обанкротились: они проиграли – а Мроз выиграл.

Кто-то, кто не Феликс, теперь ченнелирует Майкла Макдоналда в «Во что верит глупец», и несколько человек в зале подпевают. В этом праздничном убранстве подтекст обиды, который слышит Максин в истории Лестера, так заметен, что начинает бибикать ее сигнализация пост-СРМ/СЧВ. Что это может означать?

– Так ваша работа на Мроза…

– Олдскульные ХТМЛ-страницы, в данном случае «Хавает Теперь Много Лития», все зашифровано, никто из нас не знал, как это и читать-то. Мроз хотел на все ставить мета-тэги против роботов. НЕИНДЕКСИРОВАТЬ, НЕСЛЕДОВАТЬ, ничего не. Предполагается, что это не подпустит к страницам сетевых ползунов, заныкано так глубоко, что будет безопасно. Но это и в конторе любой мог сделать, там больше нёрдов-правонарушителей тусило, чем на сервере «Кваки».

– Ну, я слыхала, Мроз еще каким-то рехабом рулит для спиногрызов. Вы сами-то физически бывали в штаб-квартире «хэшеварзов»?

– Вскоре после покупки «эунтуихсг» Мроз меня позвал к себе на аудиенцию. Я думал, там хоть ланч будет, а там оказывается – растворимый кофе и органические тортильевые чипсы в миске. Ни сальсы. Ни соли даже. И он такой сидит и на меня пялится. Наверное, мы говорили о чем-то, но я не помню, о чем. У меня до сих пор кошмары от той встречи. Не столько про самого Мроза, сколько от его прихлебателей. Некоторые у него там бывшие зэ-ка. Могу поспорить.

– И я полагаю, вас заставили подписать что-нибудь о нераскрытии.

– Там вообще ничего не раскроешь, не сказал бы, чтоб кто-то на себе кимоно распахивал, даже теперь, когда «эунтуихсг. ком» ликвидировали, СОН остается в силе до обозримого конца Вселенной или пока «Дайкатана» не выйдет наконец, смотря что раньше. Все им решать – день не заладился, живот прихватило, они могут прийти и на меня вывалить все, чего ни пожелают.

– И значит… та дискуссия в салоне для джентльменов… могла на самом деле вестись не о веб-дизайне?

У него такой взгляд, типа, глаза-на-меня, что находит на ближнем расстоянии достаточно света, чтобы сверкнуть зеркальным предупреждением. Вроде как: туда я не могу, да и вам лучше не ходить.

– Только, – доматываясь, – вот тот парень там не соответствует обычному профилю нёрда.

– Вы б решили, Мроз больше уверенности проявит, верно? – взглядывая одновременно очень отстраненно и боязливо, будто видя, как что-то подступает от довольно близкого периметра. – С его-то связями на высшем уровне. А он тут такой неуверенный в себе, встревоженный, сердитый, ни дать ни взять ростовщик или сутенер, который только что узнал, что нет надежды на поддержку тех легавых, кому он приплачивает, да и на уровнях повыше, перед которыми надо отчитываться, – никакая КЦБ не выслушает его горестных жалоб, ни Отдел мошенничеств, он совсем один.

– Так вы, ребята, ссорились на самом деле из-за того, что кто-то сливает инфу?

– Вот бы мне так повезло. Когда информация желает быть свободной, распущенный язык никогда не считается хуже мелкого хулиганства.

В следующей фразе есть что-то еще, вот-вот сорвется с языка, и тут как раз появляется Феликс, почти с подозрением, словно у них с Лестером собственные соглашения о неразглашении.

Лестер старается изобразить лицом невинный незаполненный бланк, но какой-то росчерк пера, должно быть, проступил, потому что Феликс теперь поглядывает на Максин в духе «Лучше б ты тут ничего не проебала, а?», хватает Лестера и утаскивает его прочь.

Снова ее, как и с нёрдом понарошку в мужском туалете, навещает толстый намек на тайные намерения. Словно бы кастомизированные кассовые аппараты могли всю дорогу быть легендой тому, что на самом деле замышляет Феликс.

Пока для некоторых ночь смазывается, для Максин она превращается в стаккато, разламывается на мелкие микроэпизоды, разделяемые толчками забвения. Она помнит, как глядит в запись на выступление и видит, что, судя по всему, сама толком не зная почему, вызвала бодрую балладу «Стального Дэна» о памяти и сожалении, «Вы со мной ли, доктор Ву». Не успевает ничего сообразить, как она у микрофона, и Лестер неожиданно тоже подходит петь вторым голосом в хуке. На саксофонном проигрыше, пока корейцы вопят «Передай микрофон», они, оказывается, производят диско-телодвижения.

– «Райский гараж», – грит Максин. – Вы?

– В основном «Дансетерия». – Она рискует заглянуть ему в лицо. На нем он несет тот вороватый фантазирующий взгляд, какой она слишком уж часто видела раньше, осознание того, что живет не только на занятые деньги, но и на время взаймы.

Потом она на улице, и все врассыпную, появился корейский туристический автобус, и водитель его с проводницами устраивают оживленный вопльфест со своими нахэвоненными пассажирами, Роки и Корнелия машут и целуют воздух, забираясь на заднее сиденье арендованного «таун-кара». Феликс убедительно говорит в мобильный телефон, а замаскированный громила из мужского туалета снимает толстую пластиковую оправу, надевает бейсболку, поправляет невидимый плащ и исчезает где-то на полквартале.

Оставив по себе в «Удачных 18» пустой оркестр, играющий пустому залу.