Глава пятая

Громоздкий, тяжеловесный средневековый замок в Амбуазе переживал чудо второго рождения. Массивные стены из каменных глыб покрылись затейливым узором легких арок, а очаровательные кремовые башенки потянулись, как пальцы, к высокому синему небу, шатром накрывавшему долину Луары. Некогда мрачные внутренние покои озарились светом, лившимся из громадных окон на полы наборного паркета; ароматные кустарники стали обрамлением регулярных садов, наполненных клумбами персидских роз и нежной лаванды. В фонтанах журчали высокие тонкие струйки прозрачной воды, стены галерей и комнат оклеили обоями, украсили итальянскими гобеленами и живописью. Замок короля Франциска гордо вознесся на ярко занимавшейся заре французского Возрождения.

Три года минуло с той поры, как ушли в небытие дряхлый Людовик ХІІ и его допотопные порядки, и за это время вся Франция расцвела под вселявшей большие надежды десницей нового монарха. На гербе Франциска была изображена легендарная саламандра, способная выходить невредимой из огня, и еще ни разу король не изменил своему девизу: «Nutrisco et extinguo». В последние два года молодой король совершил победоносный поход на юг, навязал свою волю швейцарцам и вступил триумфатором в покоренный Милан. Сам Папа Римский оказал ему почет и уважение, король окунулся в атмосферу Италии, где расцветали науки и искусства, где достигало вершин Возрождение. С победой возвратился он в Марсель, переполненный новыми планами, захваченный стилем итальянского искусства, сопровождаемый Леонардо да Винчи, которому исполнилось тогда шестьдесят четыре года. Под властью и защитой Франциска его королевство устремилось в будущее. Он истреблял загнивающие сорняки средневековья и заботливо лелеял рвущиеся к свету ростки Возрождения.

Не обошли стороной эти перемены и Марию Буллен — ведь она жила в эти времена подъема и порыва в будущее. Оторванная от своей попавшей в опалу госпожи и покровительницы, молодой вдовствующей королевы Франции, она стала одной из трехсот дам и фрейлин, прислуживавших набожной, вечно беременной королеве Клод. Нынешней зимой Мария присутствовала на запоздалой коронации королевы, а затем радовалась вместе со всей Францией тому, что после двух любимых, но совершенно бесполезных с династической точки зрения дочерей королева родила наконец наследника престола. И сестра Марии, одиннадцатилетняя Анна, присоединилась к ней в качестве фрейлины при блестящем дворе Франциска, хотя Мария не могла понять, чем было вызвано столь долгое промедление — ведь отец обещал ей это целых три года назад!

— Ну скажи, Мария, — уже не раз жаловалась Анна, прибывшая в Амбуаз неделю назад, — отчего нам непременно нужно молиться в часовне или зубрить латинские тексты? Даже вышивать и то надо религиозные сюжеты!

Мария вздохнула, потому что Анна высказала вслух чувства, обуревавшие большинство тщательно оберегаемых demoiselles du honneur Клод.

— Ее величество — женщина добрая и благочестивая, Энни, а мы находимся под ее опекой. Она не всегда будет отделять нас от другой половины двора. Просто нас слишком много, ей за всеми не уследить, но кого-нибудь из нас она скоро заметит и отличит. Вот посмотришь!

— Другая половина — это кавалеры du Roi Франциска? Oui, ma Мари, но мне-то всего одиннадцать, вряд ли мне удастся повидать много beaute или gallantre. C’est grande dommage.

Мария отложила вышивание на мраморный подоконник и восхищенно загляделась на прекрасную долину, окаймленную голубизной и зеленью лесов и покрытую полосками тщательно возделываемых виноградников.

Как раз сегодня, размышляла Мария, они с Энни замечательно вписываются в эту прелестную картину натуральных оттенков: на Анне было платье из золотистого атласа, в прорезях которого виднелась нежно-желтая, как нарцисс, парча внутренней юбки; сама же Мария была одета в платье из бледно-зеленого муара с расшитой серебряными нитями каймой низкого овального выреза корсажа, шнуровкой на талии, украшенной тонким кружевом, двойными рукавами с прорезями. Да, если сидеть спокойно, как сейчас, — разве золотой и желтый цвета не оттеняют искорки, пляшущие в карих глазах Энни, а ее собственный наряд нежно-зеленых оттенков разве не позволяет незаметно раствориться в этом пейзаже?

— Когда-нибудь, Энни, ты далеко пойдешь. Латынь у тебя великолепная, по-французски ты говоришь прекрасно, и уже сейчас ты такая умненькая и сообразительная. А посмотри на меня: мне четырнадцать лет, а я все еще фрейлина-англичанка, затворница, совсем одинокая, если не считать, что рядом ты, Энни!

— Пожалуйста, перестань называть меня так, Мари. Это звучит совсем по-детски, будто Симонетта все еще водит меня за ручку, не отпуская от себя. А мне теперь хочется освоиться в мире взрослых, да и отец говорит, что мой ум и обаяние когда-нибудь позволят мне подняться высоко.

Слова младшей сестры уязвили Марию, и она не сомневалась, что это отразилось на ее лице. Почему-то ей так и не удалось освоить искусство надевать на лицо маску пренебрежения, чтобы скрыть обиду или грусть. Ее голова на длинной точеной шее была обращена к окну, а увлажнившиеся глаза не отрывались от густой зелени долины Луары и окружающих ее невысоких холмов.

— Разумеется, Анна. Ведь отец никогда не ошибается. Как я и сказала, ты пойдешь далеко, будь то при дворе Франциска или нашего собственного короля, — в этом я ни капельки не сомневаюсь.

— Однако же, Мари, если б только я была похожа на тебя, а не была бы такой тощей, бледной и черноволосой, как ворон. Да еще, — тут она понизила свой детский голосок настолько, что ее стало едва слышно, и Марии пришлось наклониться к ней ближе, — если бы не эта нелепая рука.

Мария бросила взгляд на колени Анны, где та старательно прятала под только что начатым вышиванием не красившие ее пальцы: как и всегда, она скрывала крошечный обрубок шестого пальца, сросшегося с мизинцем левой руки.

— Да его никто не замечает, Энни… Анна. Ты отлично прикрываешь его суживающимся рукавом.

— Уж если кто-нибудь когда-нибудь станет смеяться надо мной, я уверена, что сразу же его — или ее — возненавижу и уж найду какой-нибудь способ заставить тоже страдать! — Она нахмурила тоненькие черные брови и прищурилась.

«У нее характер такой же несдержанный, как у Джорджа, ей обязательно надо научиться обуздывать себя, — грустно подумала Мария. — Отчего же мы не чувствуем себя такими близкими друг другу, как мне мечталось, когда она только приехала?» Вероятно, время, которое им предстояло провести здесь вместе, должно было помочь сблизиться.

— Мари, Анна! Нам разрешено отлучиться, прямо сейчас, если нам так хочется! Я была уверена, что нам удастся освободиться от службы после обеда, надо только терпеливо дожидаться. Я была убеждена в этом!

Эти добрые вести принесла рыжеволосая Жанна дю Лак, которой Мария безгранично восхищалась за яркую красоту и то внимание, какое оказывали ей многие придворные красавцы. Замечательная новость заключалась в том, что они свободны на ближайшие несколько часов и могут посмотреть на захватывающие турнирные схватки в парке, вместе с королем и его очаровательными друзьями.

Они не стали терять время на то, чтобы отнести вышивание в свои комнаты или подобрать подходящие головные уборы: час был поздний, праздник уже наверняка начался. Мария снова увидит Франциска, короля Франциска, о котором втайне грезила три года, с той минуты, когда его колдовские глаза на миг задержались на ней и он назвал ее юной Венерой. Каким он был чудесным, каким далеким! И какое счастье выпало тем, кто окружает его!

— Сейчас, Анна, ты увидишь всех тех великих людей, о которых мы тебе рассказывали, увидишь великолепие двора, — задыхаясь, пообещала Мария, и они поспешно сбежали по огромной витой лестнице из порфира, быстро миновав длинную галерею, которая связывала замок с регулярными садами. Франциск приказал расчистить обширное пространство для рыцарских поединков, и в теплые месяцы оттуда часто доносились призывный звук фанфар и приветственные крики зрителей.

— Oui, ты увидишь другую половину двора, ту, которую любой француз с горячей кровью предпочтет затененному мирку благочестивой королевы Клод, — вставила свое слово Жанна, когда они замедлили шаг, сознавая, что оказались теперь на виду, хотя залитые солнцем регулярные сады казались безлюдными. Безлюдными, если не считать седовласого и бородатого мастера-итальянца, которому теперь покровительствовал Франциск. Он сидел в профиль к девушкам, положив на колени блокнот для зарисовок, и задумчиво глядел на что-то вдалеке.

— Он Premier Peintre, Architecte et Mechanicien du Rois — так звучит полное название его должности, — объяснила хорошенькая Жанна, словно просвещала гостей дворца. — Король говорит, что его да Винчи рисует здешнюю долину и представляет, будто он на родине, во Флоренции.

— Король сам сказал тебе это? — благоговейно спросила Мария.

— Я слышала, как на днях он говорил это Франсуазе дю Фуа, Мари, — небрежно ответила Жанна. Она обратилась к младшей сестре Марии: — Франсуаза дю Фуа — нынешняя королевская maitresse en titre, ma petite Анна, — объяснила она.

— Право, я уже рассказывала Анне о ней и обо всех придворных, Жанна, хотя до нынешнего дня ей не выпадало случая увидеть их воочию, — сказала Мария.

— Я так поняла, что в Англии королю приходится скрывать свою возлюбленную от двора. Это правда? Кажется таким нецивилизованным, — высказала свое мнение Жанна.

Мария была рада, что можно не отвечать: они добрались до празднично разукрашенных навесов, а турнир был уже в разгаре.

Время от времени раздавались подбадривающие возгласы зрителей, а распорядители зычными голосами объявляли имена, титулы соперников и исход каждого поединка. Надулся и снова опал под порывом ветра навес, и девочки стали вглядываться в участников текущего поединка поверх голов тех, кто не удостоился сидячих мест на трибуне для знати.

— Это же сам Бонниве! — взволнованно зашептала Жанна. — Я узнаю его по доспехам и навершию шлема.

— Ближайший друг короля, — произнесла Анна; смышленая девочка действительно за неделю пребывания в Амбуазе затвердила наизусть весь список знатных придворных.

— Ни для кого не секрет, что он обожает и мечтает соблазнить сестру короля мадам дю Алансон, которая вовсе не любит своего супруга, — поспешила добавить Жанна, чтобы произвести впечатление своей осведомленностью о скандальных происшествиях в высших кругах. — Идемте. Под навесом должны найтись свободные места, оттуда лучше видно.

Англичанки пошли за ней, осторожно пробираясь вдоль рядов сидений, покрытых мягкими подушками, мимо зрителей, разодетых в шелка всех цветов радуги, и стараясь не наступить на ноги в модных башмаках. Пристроились они в стайке других свободных от обязанностей цветущих девушек, служивших при многолюдном дворе, и стали вместе с соседками переживать и хлопать в ладоши.

К горькому разочарованию Марии, сам Франциск вышел на поединок первым, и они уже пропустили блестящую победу, одержанную им над противником по жребию — Лотреком, братом его возлюбленной.

Мария с Жанной принялись просвещать смотревшую во все глаза Анну, указывая на самых важных придворных, но многие сидели слишком далеко, по ту сторону ристалища, а другие — под этим навесом, но в первых рядах, и опознать их можно было лишь по затейливым прическам или перьям на шляпах.

— Вон та красивая и изящная дама, которая так оживленно беседует сейчас с матушкой короля, — это Франсуаза дю Фуа, его возлюбленная?

— Нет, что ты, ma petite, — с жаром перебила Жанна начавшую было объяснять Марию. — Это же любимая сестра короля, Маргарита, его «mignonne», как он сам ее называет. А вон, подальше, сидит дама, вся в драгоценностях, — это и есть Франсуаза. У матери и сестры короля она не в чести, хотя во всем остальном Его величество прислушивается к их советам.

«Ах, — восторженно подумала Мария, — быть Франсуазой дю Фуа или любой другой дамой, на которую он взирает с любовью, — как это чудесно! Даже лучше, чем быть самой королевой, толстой, с бескровным лицом и вечно брюхатой: с ней король делит ложе только тогда, когда пустует очередная детская колыбелька. Всем известно, что Франсуаза дю Фуа уже третья по счету официальная фаворитка короля, однако она так дивно красива, так весела — нет сомнений, что этот роман будет длиться еще долго».

— Мари, послушай меня: Рене де Бросс снова смотрит на тебя влюбленными глазами, как смотрел в саду на прошлой неделе. — Жанна легонько подтолкнула ее локтем и бросила взгляд в противоположную сторону. — Не смотри на него, глупышка, иначе он поймет, что мы это заметили!

Мария почувствовала, как порозовели ее щеки, но ей удалось, пусть не без труда, сохранить на лице безразличное выражение.

— Мне он не нравится, Жанна дю Лак. Готова поклясться, ему не больше пятнадцати, у него еще прыщи не сошли. Было бы куда приятнее, если бы на меня обратил внимание его старший брат Гильом.

В ответ она услышала серебристый смех Жанны.

— Гильом, ma Anglaise charmante, уж два года как женат. Хотя мало кого из мужчин такие вещи заставляют остепениться, ходят упорные слухи, что этот супруг до сих пор хранит верность жене.

— Смотри, Мари, он идет сюда. Ты совершенно права, он еще очень неуклюж, — снова заговорила Жанна. Она взбила свои прекрасно уложенные рыжие пряди. — Может быть, нам с Анной пройти дальше? Я представила бы ее моей сестре Луизе.

Мария упрямо встала со скамьи вместе с ними. Ей не понравилось, как Жанна принимает на себя опеку над ее младшей сестрой, да и оставаться наедине с этим долговязым Рене ей вовсе не хотелось.

— Не будь гусыней, Мари, — упрекнула ее Жанна. — Ты выделяешься среди фрейлин своей красотой, об этом все дамы говорят, и не будет никакого ущерба ни твоей репутации, ни опыту, если тебя проводит придворный хорошего рода, пусть и с прыщами. Может, уговоришь познакомить тебя с его братом. — Она улыбнулась Марии и шутливо закатила свои зеленые глаза.

— Ну пожалуйста, Мария! А мне будет хорошо с ma bonne amie Жанной, — присоединилась к просьбе Анна; обе они повернулись и стали осторожно пробираться между придворными.

Только на миг Мария ощутила себя вытащенной на берег лодкой рядом с морем разноцветных шелков — почти тотчас же подошел Рене, сдернул с головы шляпу с бледно-лиловыми перьями. Его долговязое тело было обтянуто светло-фиолетовым шелком, и даже слегка раздутый разукрашенный дублет и окаймленные бархатом внутренние рукава с глубокими прорезями не придавали мужественности его плечам, как не видно было крепких мужских мускулов на ногах с широкими, украшенными драгоценными камнями подвязками. Мария устремила взгляд за его спину, надеясь увидать чье-нибудь знакомое лицо, и лишь потом улыбнулась, кивнула и стала слушать, что он говорит, а Рене взял ее за руку и повел прочь от скамей. Ей не удалось даже краешком глаза увидеть Франциска, так что день все равно был потерян. Прогулка с Рене уже ничего не могла ни добавить, ни убавить, а ведь еще недавно день был таким чудесным!

— Как себя чувствует наша королева Клод после рождения дофина? — спросил долговязый юнец, учтиво склоняясь в ожидании ответа.

— Она еще немного слаба и недужна, месье, — отвечала Мария, мечтая о том, чтобы он не наклонялся так близко, не соприкасался с ней. Она вдруг рассердилась на себя за то, что они так рано покинули турнир. Ей все еще было хорошо слышно, как стучит копье о щит, как герольды торжественно возглашают имена следующей пары соперников.

— Без сомнения, вы грустите по вдовствующей королеве, Марии Английской, которой служили прежде, — продолжал тем временем свою болтовню Рене. — По крайней мере, она возвратилась к себе на родину. Известно ли вам, что ей пришлось откупаться от брата и даже отдать драгоценности, подаренные ей как королеве, а когда она прибыла в Кале, чтобы переправиться в Англию, то вынуждена была скрываться от разъяренной толпы? Во Франции принцессы не вступают в такие глупые брачные союзы. Ей повезло еще, что английский roi простил ее.

— Будьте любезны, Рене, — прервала его Мария, — не говорить о ней ничего дурного. Я и вправду очень грущу о ней. Я очень любила ее.

— Ах, ну конечно же, ma Мари. А вы знаете, как замечательно идет вам румянец? У вас такие золотистые волосы, они так восхитительны, когда их не закрывает головной убор, а глазами и лицом вы — настоящая Диана, — проговорил он и, вытянув руку, ухватился за высокий, аккуратно подстриженный куст бирючины, чтобы не дать Марии идти дальше. — Я слишком долго боготворил вашу красоту издали, взирая на вас с другого конца залы. — Голос его пресекся от волнения.

«А вот это, — подумала осмотрительная Мария, — уже совсем другой подход к делу. Он явно хорошо усвоил придворные правила утонченной лести».

— Благодарю вас за любезность, месье Рене. — Она не могла решить, как лучше поступить: то ли сразу убежать, то ли сначала посмеяться. В этот момент Рене протянул вторую руку и медленно, осторожно обвил ее талию.

— Не могли бы вы называть меня mon Rene, cherie?

Мария не успела ни отступить назад, ни поднять к груди руку — он резко наклонился и впился в ее губы поцелуем. Глаза ее распахнулись от удивления, и она тут же подумала: даже в мечтах невозможно представить себе, чтобы она сумела заинтересовать такого обаятельного, решительного мужчину, как Франциск, если вокруг нее станет увиваться этот молокосос. Изо всех сил Мария толкнула его в грудь, но он не отступил. Наоборот, сжал ее сильнее, придавив к своей тощей груди, затянутой шелком.

Она отвернулась, едва сумев пошевелить головой, но, к своему удивлению, услышала как бы со стороны собственное пронзительное восклицание:

— Рене, не надо, s’il vous plaît!

Мария стала извиваться, пытаясь освободиться. Оба они слегка зашатались и налетели на куст, покрытый острыми колючками. Она завизжала от испуга и боли, а он наклонился, поцеловал ее в шею и резко потянул за низкий овальный вырез платья.

— Драгоценная моя Диана, я много чего могу сделать для вас при дворе. — Голос у него по-прежнему дрожал — казалось, он запыхался.

Он принадлежал к влиятельному семейству. Возможно, отец разгневался бы, услыхав, что она чем-либо обидела одного из де Броссов. А эта дурочка Жанна, уж конечно, станет сплетничать и смеяться над ней.

— Нет, не надо! — несмотря на все эти опасения, закричала она, когда его длинные пальцы проникли под платье и погладили напряженный сосок. Неужто он считает ее такой простушкой-англичанкой, которая ляжет с ним средь бела дня здесь, в королевском парке?

— Pardon, jeune monsieur, — раздался странный надтреснутый голос, а большая рука с тонкими пальцами опустилась на плечо Рене, тесно прижатое к обнаженному теперь плечу Марии. — Demoiselle не угодны сейчас проявления вашего внимания, monsieur, а опытный воин всегда ведь знает, когда необходимо отступить, sì?

То был старый седовласый художник из Италии, которого так ценил король Франциск. Слава Богу, хоть самого короля не было поблизости и он не стал свидетелем столь постыдного зрелища!

— Синьор да Винчи! — только и вымолвил Рене и так быстро убрал руки, что Мария чуть снова не свалилась на колючий куст бирючины. Старик поддержал ее за локоть, а она резко дернула обнаженным плечом, приводя в порядок измятое платье.

— Вероятно, послеполуденные часы — не лучшее время для романов, тем более рядом с ристалищем, где проходит королевский турнир. Вы ведь месье де Бросс, я не ошибаюсь?

— Oui, синьор да Винчи. — Неожиданно Рене стал похож на огромного щенка, которому хозяин дал отведать плетки. То, что он так быстро отпустил Марию и не выказал ни малейшего гнева на месье да Винчи, объяснялось, вне всякого сомнения, той заботой и почестями, которыми окружил старика король, о чем знал весь двор. Говорили, что они проводят в беседах друг с другом долгие часы.

— Значит, подходящим следует считать какое-нибудь другое время, месье де Бросс. Я же буду иметь честь проводить вашу даму назад в замок.

Рене, заметно смущенный и не нашедший, что на это возразить, молча поклонился и нагнулся подобрать свою шляпу, упавшую на ровно подстриженный газон.

— Мадемуазель Буллейн, — коротко бросил он и скрылся, свернув за кусты на перекрестке дорожек.

— Уже давненько не приходилось мне выручать девушку из затруднительной ситуации, мадемуазель Буллейн, — промолвил синьор да Винчи тихим мелодичным голосом, и Мария восхитилась тем, как он почти поет французские фразы. — Вы дочь английского посланника, так ведь? — проговорил он нараспев следующую фразу.

— Oui, синьор да Винчи. Merci beaucoup за вашу помощь. Эти ухаживания были совершенно неуместны.

— А-а, sì. Мы не станем более об этом говорить. Я услыхал вас, когда старался рассмотреть, как холмы на том краю долины соприкасаются с маленьким прильнувшим к скалам городком. Видите ли, Луара очень похожа на далекие низовья Арно.

Они неспешно брели по дорожкам, окаймленным ровными рядами колючего кустарника, и вышли к фонтану с видом на долину — здесь девушки по пути на турнир и заметили старика. Он не уходил отсюда с самого обеда.

— Я живу в Клу, в просторном доме, предоставленном мне Его величеством, но здесь виды гораздо приятнее глазу и больше напоминают мою родину. — Взгляд его глаз под густыми снежно-белыми бровями устремился куда-то поверх ее плеча и затуманился грустью.

— Флоренцию, синьор?

— Sì, Firenze. Но теперь мой дом здесь. — Он вздохнул и жестом пригласил ее сесть с ним рядом на мраморный бортик фонтана. Польщенная, она аккуратно присела, а он взял оставленный здесь блокнот для зарисовок и палочку коричневатого древесного угля.

— Вот этот вид, — кивнул старик в сторону долины, — похож только на Францию и Италию или такой можно встретить и у вас, в Англии?

Мария медленно обвела взглядом подернутые легкой дымкой невысокие холмы, лазурно-голубые небеса и вогнутую чашу долины.

— В Англии я не встречала именно такого пейзажа, синьор, но у нас есть свои красивые реки и прекрасные охотничьи парки. А сады в Англии просто замечательные! — Голос ее прервался.

— Один такой замечательный сад вы видите сейчас глазами своей души. Вы можете рассказать мне о каждом лепесточке, о каждой бабочке и солнечных зайчиках, разве нет? Знать, как нужно смотреть, — вот самый великий Божий дар. «Sapere vedere».

Теперь его левая рука легко заскользила по бумаге, но казалось, что он почти не отрывает взгляда от каменных башенок вдали. Мария смотрела затаив дыхание, хотя ей очень хотелось спросить, о чем он беседует часами со своим покровителем Франциском и что он сам думает об этом чудесном человеке.

Старик наконец завершил работу и склонился над своим блокнотом. Казалось, длинный нос указывает прямо на подернутые легкой дымкой холмы, леса и городки, которые он нарисовал без малейших усилий. «Он пишет задом наперед», — подумала девочка, когда да Винчи подписывал рисунок, но потом решила, что это итальянские слова выглядят так странно.

Он повернулся к Марии и несколько минут внимательно смотрел на нее, однако она чувствовала себя совершенно свободно.

— Клуэ рисовал вас? — спросил он наконец.

— Нет, синьор, он ведь придворный живописец.

— А разве вы не принадлежите ко двору, мадемуазель Буллейн?

— Нет, синьор, я всего лишь одна из фрейлин королевы Клод.

— А-а, вторая половина двора, чинная и благонравная, — произнес мастер и поднялся. — А я вращаюсь чаще в земном мире проектов короля, — продолжал он на своем напевном французском языке. — Я черчу план канала в Ромартене, рисую декорации для придворных карнавалов, веду свои записки. Помню я других королей, другие проекты и записные книжки… Ну, довольно говорить о причудах старика.

Мария увидела, что по саду идут теперь и другие люди, которые возвращаются с ристалища. Вот если бы сам Франциск подошел поздороваться со своим художником, и тогда…

— Когда-нибудь я нарисую вас, — сказал мастер. — Знаете, вы могли бы быть флорентийской красавицей — такая белокожая, светловолосая, голубоглазая. В глазах у вас отражаются самые сокровенные мысли — это сейчас не модно, зато так трогательно и так по-женски. Как у Джоконды. — Он улыбнулся, и его глаза снова подернулись дымкой. — Я вас не забуду. Мы еще увидимся, мадемуазель Буллейн.

Старый художник закрыл блокнот, прижал его рукой в коричневом шелковом рукаве и медленно поклонился Марии.

— Не забывайте о моем девизе, прекраснейшая дама. При дворе умение смотреть и видеть может в буквальном смысле спасти или погубить жизнь. Adieu.

Он повернулся и медленно пошел по травянистым террасам, она даже ответить ему не успела и уж потом спохватилась — как нелепо было махать рукой его удаляющейся спине.

Уметь видеть — да, это верно. Знать бы еще, как не встретиться с этим молокососом Рене де Броссом, удержать от насмешек Жанну, а Энни — от излишнего любопытства.