Глава шестая

Первые два дня пребывания в Париже послов короля Англии стали самым захватывающим событием в жизни Марии Буллен. Ее отца постоянно можно было встретить поблизости от Турнельского дворца, где поселились на время этого визита Франциск и Клод. Более того, бесконечные официальные церемонии и празднества вынудили забеременевшую вновь королеву Клод отказаться от обычного жесткого богоугодного распорядка, так что Мария получила возможность видеть чудесного Франциска совсем близко. А что самое замечательное, Мария попала в число двадцати фрейлин, составивших постоянную свиту королевы. Как шутливо заметил по этому поводу жизнерадостный Франциск, «миловидные demoiselles послужат превосходной декорацией такого великолепного fete».

Уже в первый день официального визита тридцати тщательно отобранных Генрихом VIII послов и их личных советников Мария собственными глазами наблюдала королевскую аудиенцию. Франциск преисполнился решимости ни в чем не уступить, а лучше всего превзойти великолепие и пышность, с какими минувшей осенью кардинал Уолси и дорогой «кузен» Генрих принимали во дворце Гемптон-Корт его личного представителя Бонниве. И вот теперь совершался брак по доверенности: годовалый дофин Франциск брал себе в жены двухлетнюю дочь короля Генриха и его супруги-испанки, королевы Екатерины Арагонской. Отношения между Англией и Францией достигли небывалых высот, и Франциск не намерен был допустить ни малейшей экономии на празднествах, которых требовали законы гостеприимства.

Все девушки, которым доверено было нести опушенные мехом горностая шлейфы матери, сестры и супруги короля, отличались белизной кожи и светлыми волосами — их специально отбирали из трех сотен фрейлин королевы. Завтра утром им предстояло нарядиться в нежно-золотые, бежевые и кремовые шелка, дабы гармонировать с великолепными декорациями, написанными великим мастером Леонардо да Винчи для грандиозного бала во дворце Бастилия. Сегодня, однако, в той же Бастилии происходило более торжественное событие, церемония государственной важности.

В противоположность дорогому и смелому наряду, отложенному на завтра, Мария выбрала на день нынешний платье из розовато-лилового шелка с изящными парчовыми вставками. Гладкий корсаж сиреневого цвета туго обтягивает уже вполне развившиеся груди, слегка приоткрытые — по последней моде — низкой линией выреза, усаженной мелким жемчугом. Тихо шуршащие юбки при ходьбе переливаются оттенками цвета от розово-лилового до фиолетового. Длинные внешние рукава оторочены мягким, но недорогим кроличьим мехом, а внутренние рукава той же длины заканчиваются выступающими наружу узкими манжетами из бельгийских кружев.

Когда вместе с другими фрейлинами, которым были доверены тяжелые шлейфы ближайших родственниц короля, Мария приехала в тяжеловесную, сложенную из серых каменных глыб Бастилию, она была чуть ли не на седьмом небе от счастья. Скоро прибудут царственные особы и займут свои места. Затем, в точно выбранный момент, к ним приблизятся послы и с церемонными поклонами вручат свои верительные грамоты с приложенными восковыми печатями. Впрочем, некоторые из менее важных английских советников уже прибыли: они наблюдали за тем, чтобы все приготовления шли согласно протоколу, обшаривали глазами огромный парадный аудиенц-зал, переходили от французских церемониймейстеров к важному английскому посланнику при французском дворе Буллену с его советниками и секретарями.

К удовольствию Марии, в этой суете наступила пауза, и отец, блистательный в своем парадном наряде из бархата с горностаевой опушкой, с массивной золотой цепью поперек широкой груди, жестом подозвал ее к себе. Отец стоял за несколько шатким столиком, на котором лежали печати, воск и бумаги в некотором беспорядке, раздавал распоряжения, расспрашивал каких-то людей, которые по его приказаниям бросались бегом то туда, то сюда. Когда Мария подошла к нему, старательно избегая ступать по длинной дорожке из пурпурного бархата (по ней предстоит шествовать к восседающему на троне Франциску членам английского посольства), отец как раз велел очистить столик и убрать прочь. Рядом с ним остался лишь один молодой человек, выше всех прочих ростом и шире в плечах; они негромко беседовали, поэтому Мария остановилась в нескольких шагах, взволнованная в предвкушении грядущих событий.

Молодой человек внимательно слушал отца, вскинув крепкую русую голову, слегка расставив ноги; в такой позе он был одного с Томасом Булленом роста. Раньше Мария никогда не замечала этого человека. Либо он был французом, служившим у отца, либо только что прибыл из Лондона. Как бы то ни было, он мешал ей поговорить с отцом, а ведь ей редко когда выпадало побеседовать с тем наедине, и ни разу — когда он был в таком хорошем настроении. В нарастающем нетерпении она топнула ножкой, обутой в шелковую туфельку.

Оба собеседника замолчали и взглянули на нее; отец протянул к ней руку, унизанную перстнями.

— Как ты прекрасна в этом наряде, Мария! Ты здесь оказалась сегодня во многом благодаря тому, что ты дочь английского посланника, хотя и будешь выглядеть французской придворной. Кому ты сегодня прислуживаешь?

— Королеве, милорд, хотя у матери и сестры короля по столько же фрейлин.

— Славно, славно.

Он отвернулся и махнул рукой немедленно подбежавшему помощнику. Казалось, отец совершенно позабыл о том, что она стоит рядом и что они не виделись уже три месяца. В этот момент она снова заметила высокого мужчину и сообразила, что он так и не сводил с нее взгляда и продолжает подчеркнуто медленно разглядывать ее лицо, фигуру, розовато-лиловое платье с парчовыми вставками. Казалось, он изучает ее, нимало не смущаясь.

Первым побуждением Марии было отвернуться от такого неучтивого разглядывания и уйти прочь, однако она не теряла надежды еще поговорить с отцом. К тому же этот высокий мужчина чем-то заинтересовал ее, несмотря на то что девушку смущал его откровенно изучающий, пристальный взгляд.

Одет он был во все темно-коричневое, под цвет волос, хотя наряд его был не таким богатым и не таким вычурным, какие она привыкла видеть на знатных дворянах при великолепном дворе Франциска. Лицо грубоватое, широкоскулое, отнюдь не отличавшееся утонченностью черт, как у самого Франциска или Рене де Бросса. У него были угольно-черные, кустистые брови, тяжелый квадратный подбородок, нос от природы правильной формы, только сломан — возможно, не один раз. «Скорее всего, в драке, а может, на турнире», — подумала Мария. Ей не хотелось бы в том признаться, однако она находила, что стоит он в непринужденной позе, с каким-то грубоватым изяществом, излучая мужскую притягательность. Почему-то особенно заинтересовали Марию его губы, чуть искривленные сейчас в усмешке: он то ли забавлялся, то ли получал удовольствие от ее осмелевшего взгляда. Потом он заулыбался совсем уж нагло, и Мария отвела глаза, ощущая, как краска стыда заливает ее, поднимаясь все выше по груди, над вырезом платья, окаймленным шелком и жемчугом, захватывает шею, переходит на щеки.

— Скажи, пусть этот дурень проследит за всем в передней, пока не начали строиться gendarmes, — долетел до ее слуха раздраженный голос отца. — А, чтоб вас, я сам прослежу!

Он резко повернулся и скрылся из виду, только взлетели полы нефритово-зеленого плаща; за отцом трусил рысцой растерянный посыльный. Мария сильно смутилась, осознав, что стоит в двух шагах от разглядывающего ее высокого незнакомца, а поблизости совсем никого нет в этом огромном зале, обтянутом королевским пурпуром.

— Какая удача! — негромко сказал по-английски незнакомец.

— Простите, сэр? — Она постаралась ответить ледяным тоном и не шевельнулась, когда он бесцеремонно сделал шаг к ней.

— Да ведь лорд-посланник ушел и предоставил мне честь проводить его дочь — красавицу Марию Буллен.

Ее имя он выговорил как-то по-особенному, и Марию это заинтриговало.

— Не уверена, что он оставил вас в качестве моего спутника. — Она заколебалась, не желая уходить, хотя он явно переступал рамки своего положения. — Я должна вернуться к своим обязанностям.

Мария осторожно, медленно пошла вдоль кромки ковровой дорожки, а незнакомец непринужденно оказался рядом с ней.

— Будьте так любезны, позвольте мне представиться, леди Мария. Я во Франции впервые, а по-французски говорю с трудом, и то если постараться. Для меня большое удовольствие встретить столь очаровательную даму, с которой я могу беседовать на своем родном языке. Француженки представляются мне легкокрылыми бабочками, но я предпочитаю в любом случае добрую честную девушку-англичанку.

«Как это мы так быстро перебрались на такую тему?» — недоумевала Мария, не поднимая глаз. Его огромные ноги едва не наступали на оборки ее юбок.

— Что-то вы оробели, Мария Буллен! А всего минуту назад мне казалось, что ваши глаза горели не меньше моих. — Она резко вскинула голову, посмотрела прямо на него и снова столкнулась с тем же изучающим взглядом глубоких карих глаз. Он выглядел молодым, но отчего-то слишком приземленным.

— А вы секретарь из чьей-нибудь свиты, сэр? — парировала она, надеясь, что этот укол его заденет.

Но он лишь рассмеялся во все горло, и Марии оставалось отчаянно надеяться, что остальные фрейлины и ее отец не увидят их и не услышат, как неучтив ее спутник.

— Я телохранитель нашего великого короля Генриха, и он нередко удостаивает меня своей доверенности. Мы все, Мария, служим ему, даже если тихо сидим при дворе королевы Клод, больше похожем на монастырь. — Он улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. Марии вдруг стало досадно, что у ее спутника такое загорелое лицо — это в декабре-то! — тогда как почти все англичане были совсем бледными.

— Право же, сэр, я не хотела вас обидеть, я…

— Именно обидеть меня вы и хотели, златовласая Мария. Touche! — Он снова улыбнулся ей, и она испытала еще большее раздражение, чем прежде. Как смеет он насмехаться над ней, да еще и читать ее мысли! Довольно с нее этого остроумия не ко времени! И не важно, что он придворный короля Генриха.

— Вас, Мария, выдают ваши чистые голубые глаза, — проговорил он с совершенно серьезным видом, и она сразу резко отвернулась, пошла прочь от него, зашуршав атласом платья. И не обернулась, даже когда до нее долетели его прощальные слова:

— Вильям Стаффорд, неизменно к вашим услугам, мадемуазель Мария Буллен.

Ей было весьма досадно, что минутная беседа вывела ее из душевного равновесия, а особенно то, что Вильям Стаффорд видел, как поспешно покинул ее отец, словно тому не было никакого дела до собственной дочери. И все же отец похвалил ее внешний вид, и она твердо знала, что он горд ее участием в подобной церемонии государственной важности.

Пышность и торжественность этой церемонии вскоре заставили ее позабыть и о безразличии отца, и о насмешках Вильяма Стаффорда. Король, как никогда, напоминал древнего бога, и Мария, стоя на закрытом ширмой возвышении в углу помоста, могла, глядя поверх полного плеча королевы, любоваться его орлиным профилем. Король восседал на троне; украшенный серебром плащ с окантовкой из перьев цапли выгодно подчеркивал силу и мускулистость его тела, затянутого в золотистый шелк. Милостивым наклоном головы и взмахом руки он приветствовал англичан, которые предъявили официальные документы, подтверждавшие их полномочия, и звучной латынью зачитали заученные наизусть приветствия короля Английского. Когда они умолкли, Франциск вместе со своими советниками и троицей разряженных и увешанных драгоценностями дам спустился с королевского помоста и пошел к выходу по длинной дорожке пурпурного бархата; вдоль нее выстроились две сотни gendarmes, вскинувших в салюте на уровень лица позолоченные боевые топоры.

Мария дрожала от возбуждения. Она метнула исполненный гордости взгляд на отца и встретилась с его внимательными глазами, когда прошла рядом, по левую сторону шлейфа королевы Клод. Но ей с трудом удалось удержаться от гримасы неудовольствия, когда она поймала на себе внимательный взгляд этого грубияна Вильяма Стаффорда, который стоял совсем близко от послов короля Генриха.

Второй день визита английских послов продолжился чудесной феерией красоты, блеска и великолепия. Сразу после полудня, после торжественной, с соблюдением всех канонов, парадной мессы в хрустальном морозном воздухе разнеслось пение фанфар, звон, треск и стук — начался парадный турнир. Хотя Мария, как и другие фрейлины, не имела возможности присутствовать при этом увлекательном событии, о такой потере не приходилось сожалеть: всю середину дня они посвятили окончательной подгонке новых замечательных нарядов, привезенных из Флоренции, а также репетиции той роли, которую им предстояло играть вечером на банкете.

— Такого чудесного платья у меня никогда еще не было! — призналась Мария белолицей, светловолосой и голубоглазой, как и она сама, девушке, которую звали Эжени. — Королева говорила, что синьор да Винчи рисовал каждый наряд в отдельности, чтобы они сочетались с его декорациями к маскараду. Ах, как мне не терпится все это увидеть!

— Это будет необычайное зрелище! — отвечала малышка Эжени, вытягивая над головой руки, окутанные роскошным шелком. — Я не выношу стоять, пока меряют, подгоняют… Да, и знаешь, Мари, эти платья нам нужно будет взять с собой, а надевать их уже в Бастилии — негоже подавать королю сласти, когда на тебе помятая юбка. — Эжени рассмеялась и отвернулась, а Мария блестящими от волнения глазами вбирала нежные переливы красок по всей комнате: девушки, все светловолосые, в шелковых нарядах — кремовых, белых, светло-желтых, золотистых, и лишь кое-где среди них виднеются более скромные наряды белошвеек, которые собирали свои разбросанные повсюду принадлежности, собираясь уходить. Как хотелось Марии, чтобы сам король пришел поглядеть на отобранных фрейлин и чтобы его взор остановился на ней, как когда-то давно!

Она вздохнула и сбросила платье. Она была одной из трех девушек, одетых во все белое с золотом, лишь на оборках пышных атласных юбок — крошечные розовые бутоны из шелка. Ей сказали, что синьор да Винчи написал на эскизе этого платья, что оно предназначено для фрейлины-англичанки Буллейн. Мария улыбнулась этому знаку внимания: мастер не забыл девушку, которую спас некоторое время назад в парке Амбуаза.

Похожая на маленькую проворную птичку швея набила рукава платья ватином и поспешно удалилась, неся его на высоко поднятых руках. Мария вместе со всеми перешла к куаферам, специально приглашенным по такому случаю. Вскоре она обнаружила, что главный организатор этого сложного и изысканного зрелища прислал многочисленные рисунки куафюр, которые надлежит сделать каждой фрейлине. И на одном таком рисунке, тщательно выполненном, было изображено хорошо знакомое ей лицо, тогда как на остальных были лишь абрисы голов с локонами или высоко взбитыми прическами. Мария завороженно рассматривала набросок.

— Это ведь точно мое лицо! — выговорила она, задыхаясь.

— Похоже, мадемуазель Буллейн, что premier peintre du Roi именно вам предназначил эту прическу, — улыбнулся ей куафер. — Сидите, сидите! Надеюсь, я своим искусством не разочарую месье да Винчи.

Время летело как на крыльях, и у Марии от волнения кружилась голова. Их кареты подъезжали к массивному зданию дворца Бастилия за час до того, как прибудут члены королевской фамилии, послы и две с половиной сотни приглашенных гостей. Улица, ведущая к воротам Бастилии, напоминала скорее тропинку в густом лесу, оттого что все лавки и узкие дома с башенками были увиты и украшены распространяющими аромат ветками самшита, лавра и гирляндами цветов.

Фрейлин провели в переднюю, примыкающую к парадному двору, где должны скоро начаться банкет, танцы и маскарад. Когда они облачились в свои наряды, их придирчиво оглядел со всех сторон один из церемониймейстеров, после чего предоставил их самим себе, строго наказав не выглядывать, когда прибудут царственные особы, а также не садиться и не облокачиваться о стены. И они стояли бежевыми и желтенькими группами, весело переговаривались, предвкушая великое событие и нервно хихикая.

Но вот церемониймейстер вернулся, и вместе с ним — сам мастер fete du royale Франциска, синьор Леонардо да Винчи. Он постарел, еще больше сгорбился, как заметила Мария, однако от его лица и фигуры исходила какая-то удивительная сила жизни. Девушки сразу же умолкли.

— Великолепно, великолепно, — проговорил старик нараспев, покачивая в такт словам гривой снежно-белых волос. — Все нимфы Олимпа, а с ними и Диана с Венерой.

Мария стояла слева от него, и он медленно приблизился к ней. Глаза у него были усталыми и сильно покраснели. Мария сделала реверанс.

— Стойте прямо, моя Диана, стойте прямо. Sì, линии платья и прически безукоризненны. Я знал, что они оттенят ваше лицо так, как я вижу его в своих мыслях. — В знак одобрения он сжал руки, покрытые синей сетью вен, а Мария улыбнулась ему благодарной и ласковой улыбкой. Старик понизил голос и повернулся спиной к церемониймейстеру, топтавшемуся неподалеку. — Хотите посмотреть остальные декорации к моему произведению, ля Буллейн?

— Конечно, хочу, синьор да Винчи! А можно?

— Разумеется. Кто запретит художнику поделиться своим замыслом с теми, кого он создал?

Он указал ей на выход, не обращая внимания на встревоженного распорядителя, который явно не желал выпускать из-под своего присмотра ни одну из уже одетых в костюмы подопечных. Двойные двери, ведшие на центральный двор замка, были распахнуты настежь, и стоило им войти, как у Марии захватило дух. Вокруг царило волшебство. Посреди холодного декабрьского дня он создал сады, напоминающие Гевер или Амбуаз. Над ними раскинулся полог ясной звездной ночи, на синем бархате неба над головой дрожали золотые звездочки светил. От радостного изумления у Марии на глаза навернулись слезы.

Из этого состояния безмолвного восторга ее вывел негромкий старческий голос:

— Хотя вы и молчите, уверен, вы все понимаете. За вас всегда говорят глаза, charmante Буллейн.

— Но это великолепно, просто невероятно!

— Всего лишь навощенный холст, разрисованный звездами, с привешенными золотыми шариками, и освещается это сотнями свечек и фонариков. Но как смотрится, а? — Он улыбнулся, густые усы приподнялись. — Знаете, много лет тому назад я сделал нечто куда более грандиозное в Милане, для Лодовико Сфорца.

Мастер поднял тонкую левую руку и стал указывать.

— Королева Франции и королева-мать будут сидеть на нижней галерее, а сам король со своей любимой сестрой Маргаритой — вон там, в центре. — Он задержал взгляд на покрытом парчой возвышении, обильно увитом цветами, ветками самшита и побегами плюща. — Du Roi настоял на том, чтобы на стенах и на ковре были изображены его герб и фамильные цвета — светло-коричневый и белый. Но все равно это небеса Флоренции или Милана, есть здесь саламандры Франциска или нет. Все уже готово. Пожалуй, лучше мне вернуть вас вашему тюремщику, — снова улыбнулся он. — Пусть я и очень занят все время и не видел вас уже довольно долго, мадемуазель Буллейн, я хорошо представлял себе, как повзрослеет за это время ваше прекрасное лицо. Я не раз рисовал вас с того дня, когда мы познакомились, — часто в образе целомудренной Дианы, а однажды в образе Мадонны.

— Пречистой Девы, синьор? — Мария даже споткнулась.

— Sì. Не удивляйтесь и не воспринимайте это только как честь. Понимаете ли, у той Марии в глазах всегда была заметна печаль. Даже когда она родила Спасителя и преклонилась перед Ним, все равно она не в силах была затаить эту печаль. Adieu, mi Буллейн. — Он слегка поклонился и пошел назад, к своему творению; Мария даже не успела поблагодарить, попрощаться или расспросить его о смысле сказанного — беспокойный церемониймейстер сразу поторопил ее в оживленно щебечущую стайку, доверенную его попечению.

Девушки и не заметили, как пролетело время. Прозвучали фанфары. Все пришло в движение. К столам участников пиршества расторопные подавальщики доставили девять перемен блюд, и каждую торжественно возглашали герольды. Подали голос нежная флейта и звонкая виола, возникли перед гостями танцовщицы и певцы. А затем молчание воцарилось среди двадцати фрейлин: они понимали, что настал их черед.

Появились слуги с украшенными цветами подносами с пирожными и засахаренными фруктами, которыми златовласые нимфы станут угощать особ королевской крови и почетных гостей, как англичан, так и французов. Мария восхитилась цветками апельсина и лимона, которые в середине декабря украшали предназначенный ей поднос.

Задыхаясь от волнения, они выстроились друг за дружкой. Распахнулись двери. Девушки заулыбались и весело выпорхнули, заскользили между группами столов, сиявших золотом в трепетном свете шестисот свечей.

Гости обменивались впечатлениями друг с другом или громко вздыхали, их взор был снова поражен ослепительным зрелищем, а блюда и кубки наполнились деликатесами и тонкими винами. Они не спеша выбирали себе сласти, ни на миг не отрывая восхищенных взглядов от по-флорентийски утонченных живых творений мастера да Винчи.

Лишь после того, как чуть улеглось волнение, вызванное их нежданным появлением, девушки смогли рассмотреть происходящее в деталях. Мария вновь охватила глазами нависшие над двором небеса и вновь испытала восторг от их сияющего великолепия. Горели и переливались всеми цветами драгоценности на королеве Клод и Луизе Савойской. Мария не сумела отыскать среди гостей-англичан отца, хотя и вглядывалась внимательно в калейдоскоп лиц. Зато лицо короля Франциска ясно стояло перед ее глазами, когда она с улыбкой и поклонами протягивала поднос к гостям, сидевшим по обе стороны от прохода.

Франциск служил солнцем, притягивавшим к себе всю эту миниатюрную вселенную; он двигался среди гостей своим собственным курсом. На нем был великолепный наряд из белого атласа, расшитый крошечными золотыми циферблатами, астрономическими инструментами и циркулями, — несомненно, также произведение мастера да Винчи. Мария старалась как можно чаще смотреть на короля, поднимая на него взгляд всякий раз, когда переходила от одного гостя к другому либо протягивала поднос вправо или влево.

— Это дочь Томаса Буллена, так мне сказали, — объявил сидевшим рядом друзьям англичанин могучего телосложения.

Мария лучезарно улыбнулась ему и отвечала:

— Да, хотя я и воспитана при французском дворе, милорд, но душа моя верна Англии.

Несколько человек зааплодировали ей и похвалили друг другу такой ответ. Она не видела отца, с которым можно было бы поделиться радостью этой минуты, но спрашивать у чужих, где он сидит, было бы весьма неумно. Зато — увы! — она увидела пожиравшего ее глазами высокого и русоволосого Вильяма Стаффорда, сидевшего всего через одного человека от гостя, которого она угощала в эту минуту. Ах, как хотелось ей нарочно пройти мимо или уязвить его едким замечанием, лишь бы стереть с его губ эту улыбку и заставить не таращиться на нее во все глаза, — но сделать что-либо подобное на виду у множества гостей она, конечно, не посмела.

Когда Мария подошла к тому рубежу, за которым будет вынуждена угощать сластями Вильяма Стаффорда, несколько англичан, сидевших рядом, вдруг сразу поднялись на ноги, и она быстро оглянулась, надеясь обнаружить короля неподалеку. И едва не выронила позолоченный поднос: король оказался настолько близко, что ее раздувшиеся ноздри ощутили исходящий от него запах мускуса, а сверкающий золотом белый атлас дублета чуть не ослепил ее. Когда она присела в реверансе, ей показалось, что пол уходит из-под ног.

— Богиня в золотом и белом, чтобы гармонировать со своим королем, — шутливо проговорил Франциск на своем несравненном французском. Сердце у Марии заколотилось быстро-быстро, взгляд короля прожигал атлас ее платья и юбок. Она не в силах была отвечать. Бровь над одним из прищуренных карих глаз Франциска поползла еще выше. Мария задрожала, и тут, на ее счастье, он вдруг перевел свой взор на почтительно стоявших англичан.

— Вот теперь, — похвастал король, — вы способны еще глубже понять красоту и славу моей Франции. — В его глазах и белозубой улыбке отражалось пламя бесчисленных свечей. Франциск протянул руку со множеством перстней и на глазах у всего зала своими тонкими изящными пальцами потрепал Марию по залившейся румянцем щеке. Он возвышался над нею, уходя головой, казалось, прямо к нарисованным небесам, и девушка застыла на короткий миг, показавшийся ей бесконечно долгим.

— Однако же, Ваше величество, эта золотоволосая нимфа на самом деле прославляет прекрасную Англию, — произнес чей-то голос по-французски, но с сильным акцентом. — Это Мария, старшая дочь посланника Буллена.

Кое-где послышались приглушенные смешки, однако большинство, привыкшее к придворному этикету, ожидало, как отнесется к реплике король.

— Что ж, тогда я стремлюсь всей душой сблизить Францию и Англию еще больше, милорды, — ответил он с добродушным смешком, и все окружающие тут же взорвались громким хохотом, оценив остроумие монарха.

Мария сделалась пунцовой и быстро переводила глаза с одного лица на другое, мучась страхом: а что скажет по поводу подобных шуток отец? Она встретила взгляд Вильяма Стаффорда. Он не смеялся со всеми вместе, а выглядел весьма раздосадованным.

Франциск бережно принял из ее рук поднос и поставил на край стола, накрытого белоснежной скатертью. Потом решительно взял ее правую руку и крепко прижал к своему теплому, сильному, одетому в атлас телу.

— Полагаю, господа, что дочь английского посланника должна играть более важную роль в союзе двух наших великих народов. Кроме того, она подходит французскому королю больше, чем любая другая дама, присутствующая здесь сегодня. Чистота наших цветов — белого и золотого — уже сама по себе обязывает нас держаться вместе!

Он снова рассмеялся и, держа Марию под руку, пошел дальше, непринужденно беседуя с гостями и поднимая бокал в ответ на их льстивые тосты. Мария, впрочем, сколь ни была поражена и захвачена происходящим, заметила под темно-синими с золотом небесами синьора да Винчи важные подробности: мимолетный снисходительный взгляд королевы Клод, довольную улыбку сестры короля Маргариты, горечь в глазах Франсуазы дю Фуа. Наконец она немного успокоилась, увидев гордо улыбавшегося отца, который коротко кивнул ей, но все никак не могла прогнать из памяти неодобрительное выражение на лице дерзкого сэра Вильяма Стаффорда. Еще она думала о том, что прочитал бы в ее глазах Леонардо да Винчи, случись им встретиться сейчас, когда она шествовала под разрисованным им вощеным небом.