2.
ТОЧКА ОТСЧЕТА: СЕГОДНЯ.
ВРЕМЯ «ИКС»: ПЛЮС ДЕВЯТЬ ЛЕТ
Это, без сомнения, была величайшая катастрофа в истории человечества, потому что в один момент в технологическом отношении весь мир оказался отброшенным на три с половиной столетия назад. Образно говоря, Пришельцы нажали гигантскую кнопку и отключили все — на определенном фундаментальном уровне абсолютно все.
В тысяча восемьсот сорок пятом году это создало бы серьезные проблемы, но, возможно, не привело бы к катастрофе, в тысяча шестьсот тридцать пятом или тысяча четыреста двадцать пятом году проблем было бы еще меньше, и уж конечно, ни о каких проблемах речь не зашла бы в тысяча двести пятнадцатом году. Но в первом десятилетии двадцать первого века это обернулось ужасным бедствием. Когда электричество исчезло, вся современная цивилизация остановилась, ибо не существовало надежных дублирующих систем — можно ли рассматривать свечи и ветряные мельницы как надежные дублирующие системы? — чтобы снова оживить ее. Не просто прекратили работу огромные электростанции; вышло из строя вообще все, имеющее отношение к электричеству, вплоть до батареек ручных электрических фонариков. Никто никогда не задумывался, что делать, если электричество разом погаснет по всему миру и, по-видимому, надолго.
Как Пришельцам удалось сделать такое? Никто не знал, и это в какой-то степени пугало даже больше, чем все произошедшее. Может, они умеют воздействовать на электроны? Или изменили саму структуру земной материи таким образом, что ее электропроводность перестала быть реальностью? Или, возможно, модифицировали диэлектрическую постоянную?
Но, как бы то ни было, своей цели они добились. Электромагнитные волны больше не служили людям, и электричество как концепция, по-видимому, перестало существовать на Земле. Раз, два, три — и вся победоносная электрическая революция непостижимым образом в одно мгновение была сведена на нет. Рухнула огромная технологическая пирамида, покоящаяся на маленьком фрикционном генераторе Отто фон Герике из Магдебурга, сконструированном в тысяча шестьсот пятидесятом году, и на лейденской банке, с помощью которой Питер ван Массченброк додумался запасать энергию, создаваемую фрикционным генератором Герике, и на серебрянно-цинковых батареях Алессандро Вольты, и на дуговых лампах Хамфри Дэви, и на динамо-машине Майкла Фарадея, и на труде всей жизни Томаса Алвы Эдисона и всех остальных.
Прощайте — насколько, никто не знал — телефоны и компьютеры, радио и телевизоры, будильники и аварийная сигнализация, дверные звонки, механизмы открывания гаражных дверей, радары, осциллоскопы и электронные микроскопы, кардиостимуляторы, электрические зубные щетки, усилители самых разных видов, вакуумные трубки и микропроцессоры. С велосипедами пока все было в порядке, и с гребными лодками тоже, и с графитовыми карандашами. То же можно сказать о пистолетах и ружьях. Но все, что требовало для своего функционирования электроэнергии, больше не действовало. Наступило, как это стали называть, Великое Молчание.
Электроны просто никуда не текли, вот в чем состояла проблема. Электрические функции биологических организмов остались незатронутыми, но все остальное «сдохло».
Любые контуры, по которым мог течь ток, стали не ценнее грязи. И сами такие понятия, как вольт, ватт, ампер, синусоидальные волны, полоса частот и переключатель диапазона частот, искажение звукового сигнала и, если на то пошло, сам сигнал… и так далее, до бесконечности,— все потеряло смысл.
Разводные мосты и затворы шлюзов замерли в том положении, в каком пребывали в момент исчезновения электричества. Самолеты, которые, к несчастью, в те минуты находились в воздухе, внезапно лишились навигационной помощи и функционирования самых обычных внутренних механизмов и разбились. То же произошло с миллионами автомобилей, которые были в пути, когда внезапно погасли все огни, регулирующие уличное движение компьютеры отказали и управляющие системы самих машин вышли из строя. Стоявшие автомобили не смогли потом тронуться с места, за исключением допотопных моделей, приводимых в действие заводной ручкой. В одно мгновение исчезли все компьютерные сети. Все нераспечатанные коммерческие записи стали недоступны, как и сведения о текущих резервных фондах, надежно защищенные электронными средствами безопасности. Но и сами текущие резервные фонды, представленные цифровой информацией, курсирующей от одного мирового банка к другому, внезапно как бы перестали существовать.
Большинство вещей и понятий утратили всякий смысл. Тот мир, который мы знали, прекратил свое существование.
Жестокая стремительность произошедшего наводила на мысль, что кто-то, как-то, поддавшись идиотскому негодованию, сбросил-таки пару бомб на один из чужеземных кораблей. Никто не знал, кто это сделал,— Франция, Ирак, Россия? — и никто не взял на себя ответственность за случившееся; и в том беспорядке, который творился повсюду, не существовало надежного способа выяснить это, хотя, конечно, слухов ходило множество. Возможно, это были ядерные бомбы; возможно, допотопные зажигательные. Выяснить это было нельзя хотя бы потому, что сразу после нападения на Пришельцев все военные системы обнаружения, способные засечь внезапный выброс радиации, перестали функционировать точно так же, как и прочая военная техника в мире.
Если, однако, на чужеземцев и было совершено нападение, оно не достигло своей цели — не нанесло им никакого вреда. Космические корабли Пришельцев, как вскоре выяснилось, были защищены силовыми полями, а потому несанкционированное приближение к ним исключалось.
И все же в одном нападение добилось успеха — оно подействовало на Пришельцев раздражающе, примерно так, как на человека действует жужжание москита. Ну, они и среагировали на него в точности как мы — на свой, конечно, чужеземный лад: просто прихлопнули москита, и дело с концом. Как выразился антрополог Джошуа Леопардс еще на совещании в Пентагоне, если нападение на Пришельцев рассматривать как попытку вступить с ними в «беседу», то приходится признать, что они отвечают несравненно более громким голосом.
Первое отключение электроэнергии, продолжавшееся две минуты, можно рассматривать как пробу, своего рода наладку оборудования. Второе, последовавшее за первым спустя несколько часов, оказалось уже реальным. Великое Молчание. Конец мира, существовавшего до этого, и начало периода оживших ночных кошмаров, убийственной анархии, ужаса и полного отчаяния.
По прошествии пары чертовски тяжелых недель в холоде и мраке напряжение в сетях начало появляться снова. Спорадически. Избирательно. Иногда приводя к еще большей путанице. К примеру, автомобильные двигатели, холодильники и устройства по очистке воды заработали, а телевизоры, магнитофоны и экраны радаров — нет; электрические лампы и насосы бензоколонок действовали.
В результате человечество с уровня почти средневекового существования вернулось к тому, который был примерно в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, но с некоторыми странными исключениями, на первый взгляд совершенно случайными. В них не ощущалось ни смысла, ни системы. Почему телефоны, но не модемы? Почему проигрыватели компакт-дисков, но не карманные калькуляторы? А когда модемы, наконец, снова ожили, их работа не всегда была адекватна прежней.
Однако к этому времени внутренний смысл всех этих странностей уже никакого реального значения не имел. Так или иначе, но главное было сделано: мир оказался завоеван, прочно и надежно, неизвестным врагом по неизвестной причине. И притом без каких бы то ни было объяснений — фактически не было произнесено ни слова. Пришельцы даже не потрудились объявить людям войну. Ни битв, ни мирных переговоров, ни подписания соглашения о капитуляции… и все же за одну-единственную ночь завоевание произошло, окончательно и безвозвратно. Никто уже не сомневался, что всякое сопротивление повлечет за собой соответствующее наказание.
Впрочем, кто мог оказать хоть какое-то сопротивление? Правительства? Вооруженные силы? С дубинками, что ли? За одну ночь все правительства и все вооруженные силы ушли в прошлое. Попытки удержать ситуацию под контролем, продолжать действовать в прежних формах, с сохранением прежних процедур были сметены ураганом хаоса. Правительственные структуры начали ржаветь и оседать, словно много лет не ремонтированные здания; но только их коррозия разъела за считанные дни. Подавляющее большинство правительственных учреждений просто исчезло. Оставшиеся влачили призрачное существование,— точнее, делали вид, что все еще функционируют,— но на них никто не обращал внимания. Соглашение с обществом, на которое они опирались, оказалось аннулированным.
Многие люди примирились со случившимся, попытались понять, в силу своего разумения, что же, собственно говоря, произошло,— практически безуспешно,— и, насколько это было возможно, вернулись к своим делам, зачастую также не слишком успешно. Другие — и таких было немало — просто озверели.
Полиция и суды не могли справиться с разбушевавшейся анархией. Ничего удивительного — ведь вся основанная на законе структура подавления тоже очень быстро растворилась, точно ее погрузили в кислоту, и исчезла. Мандат, когда-то выданный закону, был отозван. Сама власть оказалась обезглавлена одним ударом. Никаких формальных приказов о роспуске государственных организаций никто не издавал — скорее, наоборот,— но, когда служащие по одному, по двое, по трое стали покидать их, словно молекулы кипящую воду, предпочитая защищать самих себя и свои семьи, а не служить общему благу, эти организации просто прекратили свое существование.
И точно так же умер сам закон. Личная совесть — вот единственное, что правило миром. Каждый дом превратился в независимое царство, границы которого защищали бдительные охранники, готовые в любой момент нажать на спусковой крючок. Воровство, грабежи, насилие — преступления, не относившиеся к числу редких в мире начала века,— сейчас обрели характер настоящей эпидемии.
На протяжении первых трех недель после Завоевания в одних только Соединенных Штатах сотни тысяч людей пали от рук своих же сограждан. Шла поистине война всех против всех, дни безумия и крови. В Западной Европе дело обстояло чуть получше; в России и многих странах третьего мира ситуация была гораздо хуже.
Смутные Времена — такое название получил этот период в истории. По прошествии нескольких невообразимо страшных недель ситуация начала выравниваться. С возвратом электричества она постепенно нормализовалась, но не до такой степени, как до Завоевания.
На протяжении нескольких месяцев время от времени Пришельцы полностью отключали напряжение во всем мире — иногда на пару часов, иногда на три-четыре дня кряду. Просто чтобы напомнить людям о своих возможностях. Просто чтобы предостеречь их от излишнего успокоения, потому что в любое время снова может воцариться хаос. Просто чтобы они знали, кто тут хозяин — отныне и навсегда.
Тем не менее люди пытались воссоздать некоторое подобие прежней жизни. Но старые структуры, полностью развалившиеся на части еще от первого толчка, восстановить оказалось чертовски трудно.
Всемирная банковская система разлетелась вдребезги, когда вышли из строя компьютеры. Пункты обмена валюты, «временно» закрытые в момент приземления чужеземцев, так и не открылись, и все накопления в форме акций и фондов продолжали оставаться в каком-то непостижимом заточении. Это было всеобщее разорение. В одну ночь все стали бедняками, и только самые хитрые, самые жестокие, самые подлые знали, что теперь делать. Национальные валюты обесценились, их по большей части заменили импровизированные региональные, или специально оговоренные расписки, или драгоценные металлы, или бартер. Вся экономика строилась на импровизациях подобного рода. Кредитные карточки и личные чеки вызывали лишь усмешку.
Удивительно, но многие виды бизнеса по-прежнему продолжали существовать, хотя и претерпели радикальные изменения. Компьютерная связь возобновилась, но превратившись в бледную тень прежней, полную дыр и совершенно непредсказуемую. Почтовая служба тоже заработала лишь отчасти. Индивидуальные службы безопасности заполнили вакуум, образовавшийся после распада общественных, и играли теперь ключевую роль.
Возникли и очаги сопротивления, но практически сразу же благоразумно ушли в глубокое подполье и на протяжении первых двух лет фактически бездействовали. Некоторые люди не прочь были просто «поговорить» с Пришельцами, но те не проявляли к ним никакого интереса, хотя, как вскоре выяснилось, у них имелись собственные способы общения с теми, с кем они желали общаться.
В мире воцарилась новая реальность, похожая на сон. Все изменилось в один миг. Вы вглядываетесь в знакомый ландшафт и видите, что вроде бы все на месте,— мост, дома, деревья,— но за одну ночь они стали какими-то… непрочными, ненадежными. Все условно. Все непостоянно.
Время шло, и постепенно люди приспособились жить в новых, пусть и не слишком комфортных условиях, делая вид, что так было всегда, хотя в душе все понимали, что это лишь иллюзия. Нормально и комфортно в мире функционировали только существа, называемые Пришельцами. Цивилизация, в том смысле, какой вкладывали в этот термин в начале двадцать первого столетия, просто развалилась на части. Конечно, рано или поздно разовьется ее новая форма. Но когда? И какая?
Энс первым из клана Кармайклов прибыл на ранчо Полковника, куда на третью после Завоевания рождественскую неделю должна была съехаться вся семья.
Рождество в Калифорнии… В это время там действительно чудесно. После недавно прошедших дождей горы и холмы до самого побережья покрываются зеленью, воздух чист и свеж, стоит обычная для декабря в Южной Калифорнии мягкая погода, и снежная бахрома на вершинах гор кажется совершенно неуместной, когда вокруг так тепло и жизнерадостно поют птицы.
Энс подъезжал к дому своего отца уже ближе к вечеру. В садах все цвело, ярко и празднично — множество пурпурных бугенвиллей, пышные красные цветы алоэ с остроконечными лепестками, нарядные красновато-фиолетовые мальвы выше человеческого роста. С побережья в сторону гор двигался непрерывный поток машин. Энс свернул с основной трассы и поехал вверх по дороге, ведущей к ранчо. Прекрасный день для встречи в канун веселого Рождества.
Веселое Рождество… Да, веселое, веселое, веселое! Да благословит всех нас Бог!
Сквозь открытое окно в салон машины проникал прохладный горный воздух. Энс ехал по узкой дороге, огибавшей ранчо; завидев дом, он просигналил три раза. Пегги, нынешний секретарь отца, вышла и открыла ворота.
Она с улыбкой приветствовала его. У нее всегда было хорошее настроение, у этой Пегги. Миниатюрная, складная брюнетка — просто игрушка. У Энса мелькнула дикая мысль — может, старик спит с ней? В такое ужасное время все может случиться.
— Ох, Полковник будет так рад видеть вас! — воскликнула она, ослепительно улыбаясь жене Энса Кэрол и трем измученным дорогой ребятишкам на заднем сиденье.— Он весь день то и дело выходил на крыльцо, все ждал вас. Такой беспокойный, прямо как кот, мечется туда-обратно.
— Моя сестра Розали еще не приехала? А кузены?
— Никого пока нет. И вашего брата тоже… Он приедет?
— Обещал,— ответил Энс, не слишком уверенно.
— Ох, ужас! Ужас! Полковник так хочет увидеться с ним после стольких лет… Как доехали?
— Прекрасно,— ответил Энс, и голос его прозвучал несколько раздраженно. Но Пегги, похоже, ничего не заметила.
Выбраться сюда теперь нелегко, путь отнимает практически весь день. Зимой темнеет рано, и ему пришлось выехать из своего дома в Коста-Месе еще до восхода солнца, чтобы оказаться на ранчо до наступления сумерек. Раньше эта поездка требовала не больше трех часов — от двери до двери. Но теперь дороги не те, что когда-то.
В прежние времена Энс поехал бы по шоссе Сан-Диего, а потом по скоростной трассе 101 прямо до ранчо. Но на Сан-Диего на отрезке от Лонг-Бич до Карсона творилось черт знает что, и неудивительно, поскольку с начала Смутных Времен шоссе ни разу не ремонтировали. И по шоссе Голден-Стейт, второй дорожной артерии, ведущей на север, тоже было не проехать — оно пересекало территорию, захваченную бандитами, и там в любой момент можно было ожидать нападения. Оставалось лишь петлять по улицам от города к городу, избегая тех, которые считались наиболее опасными, и выезжать на скоростное шоссе лишь там, где это было возможно.
Проплутав по мелким городкам на побережье, Энс оказывался в Калвер-Сити, одной из самых безопасных частей Лос-Анджелеса. Оттуда прямой путь вел на север к долине Сан-Фернандо и на скоростную трассу 118. Энс не любил ездить по 118-й, потому что она проходила неподалеку от того места, где во время ужасного пожара погиб дядя Майк. В свое время Майк был для Энса кем-то вроде старшего брата. И все же целесообразнее всего было ехать именно таким путем — сейчас, когда Пришельцы перекрыли скоростную трассу 101 между Агорой и Саусенд-Окс. Просто взяли и вырезали кусок, от южной развязки до северной, возведя бетонные стены прямо поперек трассы.
Зачем они реквизировали кусок дороги, никто толком не знал. Поговаривали, будто они там строили что-то для себя. Используя человеческий труд. Рабский труд. Энс слышал, что это происходило так. У рабочих был босс, человек, прошедший через Прикосновение и Подталкивание, существенным образом изменившие его. Он заходил к вам в дом в сопровождении полудюжины вооруженных людей и говорил: «Пошли. Работа». И вы следовали за ним и работали или получали пулю в лоб. Тот, кто не хотел работать и был достаточно ловок, чтобы сбежать, когда подвернется случай, мог уйти в подполье. Ничего другого не оставалось. А уж тот, кто пережил сначала Прикосновение, а потом и Подталкивание, ни о каком побеге больше не помышлял.
Прикосновение. Подталкивание.
О прекрасный новый мир! Веселого Рождества всем его обитателям!
Вести машину целый день тоже было нелегко: руки сжимают рулевое колесо, глаза прикованы к разбитой, захламленной дороге — и так час за часом. Не дай Бог впилиться во что-нибудь — могут пострадать покрышки, а новые достать практически невозможно. Приходится как зеницу ока беречь старые. Не говоря уже о том, что при столкновении может пострадать сама машина. У Энса была «Хонда-Акура» 2003 года выпуска, пока еще в приличном состоянии, но в экстремальных ситуациях она уже начинала сдавать. Как раз перед Вторжением он подумывал о том, чтобы обменять ее на что-нибудь посолиднее. Но это было до того, как все изменилось.
Новых автомобилей больше никто не выпускал. Где-то в Огайо по-прежнему существовал завод, когда-то занимавшийся производством «Хонд» и чудом уцелевший во времена безумия, последовавшие за Завоеванием. Поговаривали, что он все еще выпускает запасные части, только на западное побережье их не поставляли, не доверяя местной валюте, циркулировавшей здесь взамен федеральных денег. Предприятия в Калифорнии, производившие оборудование для «Хонды» и избежавшие разрушения в Смутные Времена, продолжали кое-как функционировать, но контакт с головной компанией в Японии был утерян спустя несколько дней после Вторжения. Нынешние руководители были не слишком компетентны в своем деле, и, даже если удавалось достать нужную запчасть, что само по себе часто воспринималось как чудо, качество ее оставляло желать лучшего.
Так что о замене машины не приходилось и мечтать. В лучшем случае можно было рассчитывать лишь на ремонт старой. Если вам не повезло и вы разбили машину, считайте, что вы разбили свою жизнь. Оставалось лишь пойти работать в одну из бригад Пришельцев, у которых, по крайней мере, никогда не было проблем с транспортом. Они одаривали вас Прикосновением; они одаривали вас Подталкиванием; и после этого вы шли, куда они велели, и делали все, что они от вас требовали. Так-то вот…
Энс въехал на посыпанный гравием участок перед главным домом и с трудом выбрался из машины. Все тело затекло, глаза щипало от усталости. Весь день он сидел за рулем сам. Кэрол не решалась отъезжать от дома на расстояние больше десяти миль — ее приводила в ужас обстановка на шоссе и пугало незнакомое окружение. Этот вопрос никогда между ними не обсуждался — в случае необходимости Энс просто садился за руль сам.
Полковник ждал их на заднем крыльце дома.
— Смотрите, ребята, вон дедушка,— сказал Энс— Бегите, поздоровайтесь с ним.
Они уже и сами выскочили из машины и бросились к деду. Полковник поднимал их, словно щенков, сначала сразу обоих двойняшек, а потом Джилл.
— Он неплохо выглядит,— сказала Кэрол.— Держится прямо, как всегда, в глазах огоньки…
Энс покачал головой.
— А мне он кажется утомленным. Да и постарел сильно, даже со времени Пасхи. Волосы совсем поредели, и лицо какое-то больное.
— Ему… сколько? Шестьдесят восемь? Семьдесят?
— Всего шестьдесят четыре,— ответил Энс.
Однако неудивительно, что Кэрол прибавила ему лет: Полковник и в самом деле быстро старел. Его бодрый, подтянутый вид был обманчив. С первого дня Смутных Времен все прожитые годы неимоверной тяжестью легли на его плечи. Тогда тьма затопила мир, всех охватила паника, сдерживающие силы цивилизованного поведения исчезли, точно их никогда и не существовало. Энс знал, что мгновенное уничтожение дисциплины и морали не прошло для Полковника даром. Путь от страшных дней первого периода Завоевания оказался долгим и трудным как для всего мира в целом, так и для Полковника в частности. Ни тот ни другой не стали прежними и, скорее всего, никогда уже не станут.
Энс зашагал по хрустящему гравию к отцу. Он был на дюйм выше Полковника и на тридцать-сорок фунтов тяжелее, но первым обнял его отец, и лишь после этого Энс сжал его в своих объятиях. Так уж у них было заведено: Полковник всегда и во всем был главным — всегда.
— У тебя немного усталый вид, па,— сказал Энс— Все в порядке?
— Все в порядке, да. Насколько это возможно, учитывая все обстоятельства,— даже голос у Полковника звучал по-стариковски.— Я вел переговоры с Пришельцами, а это довольно утомительно.
Энс вопросительно поднял бровь.
— Переговоры?
— Точнее, предпринял попытку. Расскажу позже. Энс… Бог мой, я так рад видеть тебя, мой мальчик! Но ты и сам выглядишь неважно. Виной всему, наверно, эта ужасная дорога?
Он резко и сильно ткнул Энса кулаком в плечо. Энс ответил ему тем же, от всей души. Это тоже входило в обычный ритуал.
Отношения между Энсом и Полковником не всегда складывались гладко. Разрыв в возрасте между ними составлял двадцать один год, и, когда Полковнику было за сорок, а Энсу за двадцать, Полковник был для последнего скорее не отцом, а старшим братом. Они были достаточно похожи, чтобы упираться лоб в лоб, если вопрос касался чего-то, в чем ни тот ни другой не желал уступать, и достаточно разные, чтобы такие моменты возникали достаточно часто.
Один из тяжелых периодов наступил, когда Энс совсем молодым ушел из армии. Второй случился во время запоя Энса, пятнадцать лет назад. Что касается его любовных похождений уже после женитьбы на Кэрол, то о них Полковник, конечно, ничего не знал, иначе бы не задумываясь прикончил непутевого сына. Но все равно они любили друг друга. Ни тот ни другой никогда не сомневались в этом.
Полковник с Энсом вытащили из машины дорожные чемоданы, и Полковник упрямо схватил самый тяжелый. Огромный дом был беспорядочно выстроен, то там, то тут из него выступали флигели, и Энсу с Кэрол всегда отводили самые лучшие из гостевых комнат, с просторной спальней для них и прилегающей к ней поменьше для длинноногой, златокудрой Джилл и ее братьев, двойняшек Майка и Чарли. Там была еще очень приятная гостиная с видом на море. Энс, что ни говори, был первенцем. Так повелось, что ему доставалось все самое лучшее.
Прежде чем уйти, Полковник похлопал Энса по плечу.
— С приездом, сынок.
— Я рад, что приехал.
И это была чистая правда. Ранчо представляло собой большой, теплый, удобный дом, угнездившийся на высоком горном склоне, сбегающем к прекрасному Тихому океану, вдали от перенаселенности, суматохи и ежедневной смертельной опасности, которые царили на большей части Южной Калифорнии. Старые каменные стены, сланцевые полы, крепкая бесхитростная мебель, миленькие занавески с оборочками, бесчисленные комнаты с высокими потолками: здесь, в уединении, высоко над красными крышами Санта-Барбары, как-то даже не верилось, что в этот самый момент непобедимые чужеземные монстры разгуливают по миру, наобум выбирая себе рабов, чтобы те преобразовывали ландшафт мира для удовлетворения их непостижимых нужд.
Джилл командовала братьями, когда они приводили себя в порядок перед обедом. Ей нравилось играть роль мамочки, и это в значительной степени облегчало бремя Кэрол.
Пока Энс распаковывал вещи, Кэрол собралась принять ванну.
— Не возражаешь, если я первая сбрызнусь? Я чувствую себя такой вздрюченной и закостеневшей после этой долгой поездки. И грязной тоже.
Энс и сам был не прочь поскорее освежиться, ведь основная доля работы сегодня легла на его плечи. Но он не стал возражать. Напряжение Кэрол и в самом деле бросалось в глаза: губы стиснуты в ниточку, руки прижаты к телу.
До сорока Кэрол не хватало еще пары лет, но в эти тяжкие дни запас ее жизненных сил начал быстро иссякать. Она нуждалась в том, чтобы за ней ухаживали, и Энс старался уделить ей как можно больше внимания. В свое время вынашивание двойни заметно подорвало ее здоровье; а спустя всего два года на них обрушилось Вторжение, за которым последовали Смутные Времена — ужасные недели, когда не было ни газа, ни электричества, ни телевизора, ни телефона, когда приходилось кипятить всю воду, и обтираться губкой, и готовить еду на керосинке, и по ночам по очереди дежурить с пистолетом. Да, через это тоже пришлось пройти — на случай, если банды заполонивших побережье грабителей заинтересуются их милым, аккуратным пригородом. Вот эти несколько ужасных недель окончательно надломили ее. Кэрол не была создана для жизни на грани риска. Даже сейчас она еще полностью не пришла в себя.
Краешком глаза Энс следил за тем, как она раздевается. Одно из его маленьких тайных удовольствий: после одиннадцати лет совместной жизни ему все еще нравилось смотреть на ее по-прежнему молодое, почти девичье тело — прямые, стройные ноги, маленькая высокая грудь, водопад блестящих золотистых волос и этот треугольник внизу живота, тоже золотистый. Хорошо знакомое тело, изученное вдоль и поперек, но все еще волнующее, все еще любимое, и тем не менее не раз и не два преданное. Энс и сам никогда не понимал, что заставляет его снова и снова изменять жене с другими женщинами, которые для него значили несравненно меньше. Но и отказаться от развлечений на стороне он почему-то не мог.
Какой-то дефект в семейных генах, предполагал он. Брешь в железной добродетели Кармайклов. Вырождение, наступившее в конце концов после многих и многих поколений суровых, богобоязненных американских сверхпатриотов.
Энс, конечно, никогда не думал, что отец или кто-то из этой длинной вереницы праведных Кармайклов, его предшественников, были святыми. Но он даже представить себе не мог, чтобы Полковник, скажем, изменил жене или хотя бы помыслил об этом. Или начал изобретать всевозможные предлоги, чтобы увернуться от исполнения опасных или неприятных обязанностей. Или какой-нибудь особенно тяжкой ночью в Сайгоне отправился в тайный притон и наглотался наркотиков. Или любым способом попытался уклониться от пути, который считал для себя единственно правильным. Если уж на то пошло, Энс не мог даже представить себе, что старик на цыпочках прокрадывается в спальню этой симпатичной молоденькой Пегги, чтобы удовлетворить свою старческую похоть.
Ну, может, сигареты с марихуаной он и покуривал, учитывая, что это были семидесятые годы и Вьетнам. Но все остальное — нет. Полковник прежде всего был человеком дисциплинированным. С самой колыбели он неуклонно шел праведным путем. А для Энса жизнь была постоянной борьбой между желаниями и долгом, он знал, что много раз сворачивал с праведного пути, гораздо чаще, чем следовало, и будет поступать так и дальше. Однако он не считал, что тем самым позорно нарушает семейные традиции. По всей вероятности, отец тоже это знал, хотя был осведомлен не о всех его грехах, ох нет, далеко не о всех.
Подобное самобичевание Энсу несколько облегчала мысль о том, что он не единственный член семьи, далекий от совершенства. Ведь был еще и Майк, сумасбродный, вспыльчивый дядя Энса. Со всей ответственностью отдав военной службе какую-то, пусть и незначительную, часть своей жизни, а потом с такой же ответственностью став добровольным пожарным, что в конце концов и погубило его, он, тем не менее, вел весьма странную затворническую жизнь и в конце концов женился на этой сумасшедшей ювелирше из Лос-Анджелеса, которую Полковник терпеть не мог. Мало того. И брат, и сестра Энса тоже были с «червоточинкой». Розали, к примеру, в юности отличалась такой неразборчивостью в связях, что отца удар бы хватил, догадывайся он хотя бы отчасти о том, что она вытворяла. Правда, сестренка уже давно покончила с этим. А брат Ронни…
О Господи! Брат Ронни…
— На праздники нас приглашают на ранчо,— сообщил Энс Ронни две недели назад.— Розали и Дуга, Поля и Элен, Кэрол и меня с детьми. И тебя.
Все они жили в небольших городках на юге, но Ронни южнее всех, в Ла-Джолле, сразу за Сан-Диего. Энс приехал к нему, чтобы лично передать приглашение отца. Когда-то на поездку до Ла-Джоллы у него уходило не больше часа, но теперь такое путешествие стало и нелегким, и небезопасным. Брат Энса вел холостяцкую жизнь в приятном домекондоминиуме с видом на океан: розовые стены, толстые ковры, сауна и минеральный источник, большие видеоокна — одним словом, славное местечко ценой в миллион долларов, купленное еще до Завоевания на доходы от очередного рискованного предприятия, о котором Энс предпочитал ничего не знать. Чем меньше он знал об авантюрах младшего брата, тем лучше. Он уже давно придерживался такой политики.
Некоторые дома на обращенной к океану стороне улицы, где жил Ронни, разрушенные в Смутные Времена и так и не восстановленные, превратились в груды почерневших развалин, но Ронни эта беда обошла стороной. Такой уж он был везунчик.
— Меня? — воскликнул Рональд Кармайкл, в притворном изумлении разведя руками. Его румяное лицо покраснело еще больше. Этот крепко сбитый, приятный внешне мужчина производил впечатление толстяка, хотя на самом деле тело у него было мускулистое и сильное.— Ты, наверно, шутишь. За последние пять лет мы с ним не сказали друг другу ни единого слова!
— Тем не менее тебя приглашают тоже. Он твой отец, и он собирает нас на Рождество, а этот год дорого ему обошелся. Не знаю почему, но я почувствовал особую настойчивость в его голосе. Ты не можешь сказать «нет».
— Вот еще! Конечно, могу. Он ясно дал понять, что не хочет иметь со мной ничего общего, и я на этом успокоился. Мы прекрасно живем друг без друга, и я не вижу причин что-либо менять.
— Зато я вижу. Этот год, по-видимому, чем-то отличается от других. В этом году он назвал тебя в числе приглашенных, и в этом году, парень, ты будешь там. Я не позволю тебе вот так просто взять и бросить в лицо отцу приглашение на Рождество.
Но было ли оно, это приглашение? Нет, если иметь в виду личное обращение отца к Рону. Старик попросил Энса сделать за него эту грязную работу, и Ронни тут же не преминул воспользоваться полученным таким образом преимуществом.
— Слушай, Энс, пусть он сам пригласит меня, если уж так хочет, чтобы я приехал.
— Ты требуешь от него слишком многого, Ронни. После всего, что произошло между вами, он не может вот так сразу начать вести себя как ни в чем не бывало. Но он хочет, чтобы ты пришел, я это точно знаю. Такой у него способ помириться. Думаю, ты должен прийти. Я хочу, чтобы ты пришел.
— Какого черта я ему понадобился? И тебе, если уж на то пошло? Наверняка он все еще презирает меня. Ты же знаешь, он считает, что я преступник.
— Неужели? А ты не преступник?
— Очень смешно, Энс.
— На этот раз он тебя ни ругать, ни осуждать не будет. Вот увидишь.
— Спорю, что будет. Послушай, Энс, тебе чертовски хорошо известно, что если я покажусь там, это кончится просто очередной стычкой. Не стоит портить всем Рождество.
— Ронни…
— Нет.
— Да,— глядя прямо в неискренние глаза брата, ярко-голубые, как у всех Кармайклов, Энс постарался придать голосу отцовскую жесткость, что-то вроде «я не беру пленников».— Я скажу ему, что ты согласен. И ты будешь там. Все, точка.
— Эй, постой, Энс…
— Все-все, парень, разговор окончен. Делай что хочешь но чтобы днем двадцать третьего декабря ты притащил свою задницу в Санта-Барбару.
Получилось неплохо, в голосе звучал прямо-таки военный металл. И Рон вроде бы заколебался, и очаровательно, даже как-то заискивающе улыбнулся, и кивнул, и обещал хорошенько все обдумать. На самом деле для Ронни это был его обычный способ сказать «нет». Энс верил в появление Ронни на ранчо не больше, чем в то, что Пришельцы вдруг завтра соберут вещички и отправятся к себе домой,— в качестве рождественского подарка людям Земли. В каком-то смысле его брат был похож на них — чужой среди своих. С Кармайклами его роднили лишь голубые глаза.
Ну что ж. Бог знает почему, но Полковник хотел, чтобы на Рождество Ронни приехал на ранчо. И раз так, Энс послушно передал брату приглашение. Но в глубине души он надеялся, что Ронни останется дома. Или по дороге его захватят Пришельцы, как нередко случалось с людьми, и он встретит праздники на борту их корабля, развлекая чужеземцев анекдотами. В самом деле, с какой стати Ронни должен портить праздник всем остальным? Паршивая овца, давным-давно отбившаяся от стада. Гнилое яблоко. Дурное семя.
Энс услышал, как снаружи хлопнула дверца автомобиля.
Кэрол услышала тоже.
— Наверно, еще кто-то приехал,— крикнула она из ванной. И почти сразу появилась в дверном проеме, вытираясь полотенцем, вся такая розовая и золотая,— Думаешь, это твой брат?
Возможно ли? Скрытный, всегда подчиняющийся лишь собственным прихотям брат в конце концов снова воссоединится со своей семьей? Но нет: вглядываясь в надвигающуюся тьму, Энс увидел, как из машины выбралась женщина, а следом за ней крупный, неуклюжий мужчина и пухлый мальчик подросткового возраста.
— Нет,— сказал он,— это Розали и Дуг со Стивом.
Однако спустя всего десять минут на горной дороге чуть пониже ранчо снова замерцали огни фар. Скорее всего, это приехали из Ньюпорт-Бич двоюродные брат и сестра Энса, Поль и Элен. В Смутные Времена Поль потерял жену, а Элен мужа. Пережив эти трагические утраты и стремясь обрести ощущение хоть какой-то надежности, брат и сестра тянулись друг к другу.
Но нет, Энс ошибся. В последних проблесках дневного света он разглядел аккуратный маленький спортивный автомобиль, ничуть не похожий на большой и неуклюжий фургон Поля. Это был автомобиль его брата.
— Господи…— Энс изумленно открыл рот.— Похоже, это и в самом деле Рон!
В прекрасном городе Праге, который был столицей Чешской Республики до тех пор, пока два года и два месяца тому назад понятия «столица» и «республика» не потеряли на Земле всякий смысл, и который сейчас стал главным коммуникационным центром захвативших Европу Пришельцев, погода в эту ночь, за несколько дней до Рождества, была совсем не такая, как в Калифорнии, хотя и достаточно приятная для зимней Праги. Весь день столбик термометра держался выше нуля по Цельсию и только сейчас, с наступлением ночи, опустился чуть ниже этой отметки. Накануне шел снег, хотя и не слишком долго. Тем не менее он успел набросить на город тонкий белый покров. Воздух был практически неподвижен, только с реки, протекающей в самом сердце старого города, тянуло легким, еле заметным ветерком.
Карл-Гейнрих Боргманн, шестнадцати лет от роду, сын немецкого инженера-электрика, поселившегося в Праге еще в середине девяностых годов прошлого века, быстро и легко скользил в сгущающейся тьме. Словно преследующий свою жертву хищный кот, кем он себя и воображал. По правде говоря, на кота он походил мало: смуглый и темноволосый, невысокий, широкий в талии, с плоским лицом и выступающими скулами, с толстоватыми запястьями и лодыжками — все это указывало скорее на славянское, чем на тевтонское происхождение. Но в душе он сейчас чувствовал себя котом, крадущимся по следу добычи. В качестве последней выступала шведская девушка, Барбара Эйкелунд, дочка университетского профессора, в которую Карл-Гейнрих был тайно, отчаянно, исступленно влюблен на протяжении последних четырех месяцев, с тех самых пор, как они встретились и обменялись парой слов в маленьком магазинчике неподалеку от старого еврейского квартала.
Сейчас он следил за ней, держась в двадцати метрах позади и не отрывая взгляда от туго обтянутых джинсами бедер. Сегодня, так было решено, ой в конце концов подойдет к ней снова, заговорит и предложит провести с ним время. Такой вот рождественский подарок самому себе. И потом она станет его девушкой. И это станет началом его новой жизни.
В его воображении она шла по улице совершенно голая. Он видел все: стройную белую спину, бедра, еле заметную линию позвоночника, нежные косточки лопаток, длинные тонкие руки, потрясающе красивые ноги, переходящие в округлые бедра и даже отдаленно не похожие на ноги чешских девчонок.
При желании он мог мысленно развернуть ее лицом к себе, с такой же легкостью, с какой поворачивал на сто восемьдесят градусов изображение на экране компьютера, дважды щелкнув мышью. Он и развернул ее сейчас. Увидел налитые, округлые груди с розовыми сосками, такие полные и тяжелые, что казались несовместимыми с ее тонкой, высокой фигурой, и изгибы от талии к бедрам, и родинку рядом с пупком, и таинственный лобок внизу, густо заросший неожиданно темными для ее нордической внешности волосами. Карл-Гейнрих воображал, как она, обнаженная, стоит здесь, на заснеженной улице, улыбается ему, машет рукой и взволнованно зовет его по имени.
На самом деле Карл-Гейнрих никогда не видел обнаженной Барбару Эйкелунд, да и вообще ни одну из девушек. Во всяком случае, своими собственными глазами. Однако путем множества проб и ошибок он ухитрился прикрепить крошечный «шпионский глаз» к водопроводной трубе в подвале дома Барбары и протолкнуть его вверх до ее спальни. У Карла-Гейнриха были явные способности к таким штучкам. Время от времени «шпионский глаз» фиксировал смутные, расплывчатые изображения Барбары Эйкелунд — как она, обнаженная, поднимается с постели, расхаживает по комнате, делает свои утренние дела, роется в шкафу, выбирая то, что наденет сегодня. Эти изображения передавались на антенну, установленную на крыше почты, а потом в компьютер Карла-Гейнриха, откуда он мог извлечь их всего лишь одним щелчком «мыши».
За два последних месяца он собрал, увеличил и скомпоновал целую коллекцию изображений Барбары и стал владельцем изящного маленького видеофильма, в котором она была видна со всех сторон; вот она поворачивается, потягивается, наклоняется, непроизвольно и с неподдельной искренностью демонстрируя ему себя. Ему никогда не надоедало смотреть этот фильм.
Но смотреть, конечно, было совсем не то же самое, что прикоснуться. Погладить. Почувствовать, что это такое на самом деле.
Если бы только, если бы только, если бы только…
Он пошел быстрее, а потом еще быстрее. Барбара направлялась, по предположению Карла-Гейнриха, в маленькую кофейню в дальнем конце сквера, сразу за старым отелем «Европа». Он хотел перехватить ее до того, как она войдет туда и устремится к столику, за которым сидят ее друзья. Чтобы она появилась там уже вместе с ним.
— Барбара! — позвал он.
Сиплым от напряжения голосом, лишь чуть громче шепота. Но все равно это было очень нелегко — выдавить из себя ее имя. У него всегда возникали проблемы с девушками. Они были для него даже более чужие, чем Пришельцы.
Но она услышала. Повернулась. Пристально всмотрелась. Нахмурилась, очевидно не понимая, в чем дело.
— Карл-Гейнрих,— оказавшись рядом с ней, представился он, от всей души надеясь, что это у него получилось с развязной, естественной легкостью.— Помнишь? В магазинчике на Старе Място. Боргманн, Карл-Гейнрих Боргманн. Я показывал тебе, как подключать к имплантату информационный стержень,— он говорил по-английски, как почти все пражане моложе двадцати пяти лет.
— Магазинчик? — с сомнением в голосе повторила она.— Старе Място?
Он с надеждой смотрел на нее. Барбара была на два сантиметра выше него, и он чувствовал себя таким коренастым, таким грубым, таким вульгарным по сравнению с ее утонченной, излучающей свет красотой.
— Это было в августе. И мы долго разговаривали с тобой.— Последнее не совсем соответствовало действительности. Их разговор длился около трех минут.— Психология Пришельцев в предположительном восприятии Кафки… и все такое. Ты высказывала очень интересные мысли. Я рад, что снова с тобой встретился. Я все время хотел этого.— Слова выплескивались из него неудержимо, словно водопад.— Могу я угостить тебя кофе? И рассказать о кое-каких забавных компьютерных штучках, над которыми сейчас работаю.
— Прошу прощения,— ответила она и улыбнулась, почти застенчиво, явно все еще сбитая с толку.— Боюсь, я не помню… Послушай, мне нужно идти, у меня назначена здесь встреча с друзьями из университета…
Смелее, неумолимо приказал он себе. И облизнул губы.
— То, что я придумал, видишь ли, позволяет напрямую подключиться к компьютерам Пришельцев. Я могу проникнуть в их линии связи! — Он и сам был ошеломлен, услышав это заявление, такое фантастическое, такое неправдоподобное. И все же взмахнул рукой в направлении реки и возвышающегося за ней, неясно вырисовывающегося огромного средневекового Пражского Града с собором Святого Вита, где находилась штаб-квартира Пришельцев.— Это ведь из ряда вон, верно? Первое прямое проникновение в их систему. Я умираю от желания рассказать кому-нибудь об этом и буду счастлив, если ты… если мы… ты и я… если мы сможем…— теперь он уже просто лепетал и сам осознавал это.
Во взгляде ее глаз цвета морской волны он прочел, насколько она далека от него, и это окончательно лишило его мужества.
— Мне очень жаль. Прости, но друзья уже заждались. Она была не только выше него, но и старше на год или два. И так же прекрасна и недостижима, как кольца Сатурна.
Он хотел сказать: «Послушай, я знаю все о твоем теле, форме твоих грудей и размере твоих сосков, знаю, что внизу у тебя волосы темные, а не светлые, и что слева на животе у тебя коричневая родинка, и, по-моему, ты изумительно красива, и если ты только позволишь мне раздеть тебя и прикоснуться к тебе, я буду всю жизнь поклоняться тебе как богине…»
Но Карл-Гейнрих не сказал ничего из этого, не произнес ни слова вообще. Он просто немо застыл на месте, глядя на нее с таким обожанием, словно она и впрямь была богиней — Афродитой, Астартой, Иштар. Она одарила его еще одной грустной, немного растерянной улыбкой, и отвернулась от него, и вошла в кофейню, оставив его в одиночестве, с пылающими щеками и открытым ртом, словно у рыбы, вытащенной из воды.
Его переполняли шок и ярость, хотя в глубине души он не удивился, что она отвергла его. И еще он чувствовал огромную печаль. Но одновременно и облегчение. Она была слишком прекрасна для него: холодный бледный огонь, который мог испепелить, если подойти к нему слишком близко. Это было величайшей глупостью с его стороны — мечтать о том, чтобы она вошла в кофейню с ним вместе. Даже охваченный безрассудной жаждой желания, он понимал, что, если бы это произошло, все рухнуло бы окончательно и бесповоротно.
В красивых девушках есть что-то пугающее. И страшно влекущее. Да, именно влекущее, Почему, однако, у него всегда все заканчивается именно так?
Порыв ветра со снегом промчался по скверу и обрушился на него. Вздрогнув, он побрел на север, утопая в горькой жалости к себе. Без всякой цели, ничего не замечая, он прошел по Мелантричова и углубился в лабиринт маленьких, вымощенных булыжником улочек, ведущих к реке. Через десять минут он уже стоял на мосту Чарльза, глядя на мрачную громаду возвышающегося на противоположном берегу Пражского Града.
Теперь, когда там обосновались Пришельцы, прожекторы больше не освещали замок, но что-то огромное и темное, возвышаясь над холмом, затмевало звезды в западной части неба.
Вся прилегающая к замку область теперь была недоступна, не только собор, но и музеи, и дворики, и старый королевский дворец, и сады, и все остальное, что когда-то делало это место таким привлекательным для туристов. Но теперь, конечно, никаких туристов в Праге не бывает. Карл-Гейнрих представил себе, как огромные чужеземцы, занятые своими непостижимыми делами, ходят внутри собора. С некоторым изумлением он вспомнил о похвальбе, так неожиданно сорвавшейся с его губ. «То, что я придумал, видишь ли, позволяет напрямую подключиться к компьютерам Пришельцев. Я могу проникнуть в их линии связи!» Конечно, в этом не было ни слова правды. Но интересно, возможно ли вообще такое, подумал он? Возможно ли? Возможно ли?
Я еще покажу ей, в порыве горечи и обиды подумал он.
Да!
Подняться к замку. Каким-то образом проникнуть внутрь. Подсоединиться к их компьютерам. Они у них наверняка есть; даже могущественные Пришельцы нуждаются в чем-то вроде компьютерного устройства того или иного типа. Это будет интересный эксперимент: вызов интеллекту. У меня ничего не получается с женщинами, но мозг работает получше, чем у многих, только нужно постоянно держать его в форме, загружать новыми задачами, чтобы он не потерял своей остроты. Я должен все время совершенствовать свои умственные способности; только они позволят мне достигнуть превосходства над другими.
Значит, так. Найти способ связаться с ними. И не просто связаться! Открыть постоянно действующий канал связи с ними. Предложить свою помощь. К примеру, рассказать о наших компьютерах то, что они сами узнать не могут. Стать полезным для них. Они не собираются уходить; и теперь они наши господа.
Стать полезным для них, вот что главное.
Завоевать их уважение, восхищение, даже любовь, сделать так, чтобы они зависели от меня и были готовы предложить любое вознаграждение, только бы продолжалось наше сотрудничество.
И вот тогда…
Тогда я потребую, чтобы они отдали мне ее в рабство.
Да, именно так!
И так будет!
— Смотри, не задирай его, ладно, Ронни? — тон Энса был едва ли не просительным.— Обещай мне это. Не делай ничего такого, что может испортить старику Рождество.
— Клянусь! — ответил Рон.— Меньше всего я хотел бы огорчать его. Будем надеяться, что он сам ничего не затеет. Если он будет вести себя со мной покладисто, я не дам ему повода для ссоры. Но помни, мой приезд сюда — это твоя идея.
В одном купальном полотенце, обмотанном вокруг бедер, он быстро двигался по комнате, умело распаковывая и раскладывая вещи,— рубашки к рубашкам, носки, пояса, брюки… Рон очень аккуратный человек, подумал Энс. Даже немного чопорный.
— Его идея,— сказал он.
— Это все равно. Вы с ним одной крови, ты и он.
— И ты тоже. Не забывай об этом, больше я ни о чем не прошу, хорошо?
У них было четыре года разницы в возрасте, и они никогда не испытывали друг к другу особой привязанности, хотя и враждебности, наподобие той, которая возникла между Ронни и отцом, тоже не было. Пока они росли, Ронни постоянно одалживал у Энса то одно, то другое, даже не потрудившись спросить разрешения,— теннисные туфли, сигареты с марихуаной, девочек, машины, спиртное…-и хотя этот легкомысленный, беспринципный подход не вызывал восторга у Энса, он не судил брата так сурово, как отец.
— Ты его сын, и он любит тебя,— продолжал Энс— Что бы ни происходило между вами все эти годы, сейчас Рождество, и вся семья в сборе, и я не хочу, чтобы ты причинил кому-нибудь беспокойство.
— Хватит, Энс— Ронни бросил на него быстрый взгляд.— Я уже сказал, что постараюсь. Что еще тебе нужно, братишка? Пусть все идет, как идет.— Он отобрал одну из более чем дюжины привезенных с собой рубашек, разложил ее, задумчиво пощупал материю, покачал головой, взял другую, расстегнул пуговицы и не спеша начал одеваться.— Как думаешь, Энс, чего он от нас хочет? Кроме того, чтобы просто увидеться на Рождество.
— А что, одного Рождества недостаточно?
— Ты сказал, когда был у меня в Ла-Джолле, что я должен приехать, потому что тебе кажется, будто должно произойти нечто важное.
— Правильно. Но я понятия не имею, что именно.
— Может, он болен? Серьезно, я имею в виду.
Энс покачал головой.
— Не думаю. На мой взгляд, он вполне здоров. Много работает, это да. Ты же знаешь, что его отставка теперь пошла по боку и он принимает участие в работе правительства. Или, точнее, того, что сейчас от него осталось. После Вторжения они отозвали его из отставки; ну, он, по-моему, и сам был не против. Он ничего не рассказывал в деталях, только упомянул, что недавно был в составе делегации, которая встречалась с Пришельцами. Попытка вступить с ними в переговоры.
Глаза у Ронни расширились.
— Шутишь? Расскажи поподробнее.
— Это все, что мне известно.
— Интересно, очень интересно.
Ронни отшвырнул полотенце, натянул трусы, и приступил к процессу выбора брюк на сегодняшний вечер. Отложил в сторону одни, другие, третьи и со скептическим видом принялся рассматривать четвертые, дергая себя за кончики светлых усов.
— Не можешь побыстрее, Рон? — Энс чувствовал, что его терпение истощается,— оно и было не так уж велико в отношении брата.— Осталось несколько минут. Он ждет нас точно в семь, чтобы выпить перед обедом. Надеюсь, ты помнишь, насколько он пунктуален.
Ронни мягко рассмеялся.
— Я ведь раздражаю тебя, правда, Энс?
— Любой, кому нужно больше пятнадцати минут, чтобы выбрать рубашку и брюки для неофициального семейного обеда, раздражает меня.
— Пять лет прошло с тех пор, как мы в последний раз с ним виделись. Я хочу предстать перед ним в лучшем виде.
— Ладно, только давай побыстрее.
— Скажи мне вот еще что,— Ронни, наконец, выбрал брюки и теперь натягивал их.— Что это за женщина, которая показывала мне комнату? Она сказала, что ее зовут Пегги.
Внезапно появившийся в глазах брата блеск не понравился Энсу.
— Его секретарша. Она из Лос-Анджелеса, но он встретился с ней в Вашингтоне, на совещании в Пентагоне сразу после Вторжения. Пришельцы еще в первый день захватили ее в плен. А в Вашингтон ее привезли, чтобы она рассказала, что видела. Она встретилась с Синди на борту их корабля.
— Надо же, до чего мир тесен.
— Очень тесен. По словам Пегги, Синди произвела на нее впечатление сумасшедшей.
— Кто бы стал спорить. А что, Пегги и Полковник?…
— Полковнику нужен помощник на ранчо, а она ему нравится, и ее, похоже, ничто не держит в Эл-Эй. Вот он и предложил перебраться сюда. Больше я о ней ничего не знаю.
— Очень привлекательная женщина, как считаешь?
Энс на мгновение закрыл глаза, медленно вдохнул и выдохнул.
— Оставь ее в покое, Рон.
— Да ради Христа, Энс! Совершенно невинное замечание!
— Свое последнее невинное замечание ты сделал в возрасте семи месяцев — «гу, гу, гу».
— Энс…
— Ты знаешь, что я имею в виду. Оставь ее в покое.
В глазах Ронни появилось выражение недоверия.
— Ты хочешь сказать, что она и Полковник… что он… что они…
— Не знаю. Не хотелось бы думать, что это так, но точно не знаю.
— Если между ними ничего нет, а я случайно оказался здесь, а она случайно одинокая привлекательная женщина…
— Она нужна Полковнику. Она поддерживает жизнь в этом доме и, как мне кажется, в нем самом. Я знаю, как ты можешь вскружить женщине голову, и не хочу, чтобы ты проделал это с ней.
— Ты дерьмо, Энс,— это было сказано спокойно, почти дружелюбно.
— И ты тоже, братец. А теперь будь добр, надень ботинки, и пойдем выпьем с нашим общим отцом.
За последний час напряжение переместилось из головы Полковника в область груди и дальше вниз, а теперь собралось в животе и жгло его, словно раскаленное железо. Даже за все годы Вьетнама он никогда не испытывал такого глубокого, граничащего со страхом беспокойства, как сейчас, в ожидании встречи с младшим сыном.
Но на войне, думал он, беспокоиться нужно лишь о том, убьют тебя или нет. И если действовать с умом — и в случае удачи, конечно,— можно перехитрить противника и избежать этого. Сейчас, однако, в качестве противника выступал он сам, и проблема состояла в том, чтобы ни в коем случае не утратить самообладание. Он должен сдержаться, несмотря ни на что. Это семейное Рождество, и нельзя портить всем праздник, а именно этого Полковник опасался больше всего — испортить его. Он вообще почти ничего не боялся, даже смерти, но сейчас его просто трясло от страха, что при одном взгляде на Ронни накопившееся в сердце чувство разочарования и обиды выплеснется наружу.
Однако ничего похожего не произошло. Энс вошел в комнату вместе с Ронни, держась на полшага позади него. Полковник стоял между Розали и Пегги и внезапно почувствовал, что его сердце в одно мгновение растаяло, когда он, наконец, увидел здесь, в собственном доме, своего крупного, сильного, светловолосого и румяного младшего сына. Теперь вместо проблемы, как бы сохранить самообладание, возникла другая — как бы удержаться от слез.
Все будет хорошо, с облегчением подумал Полковник, чувствуя легкое головокружение. Кровь по-прежнему гуще воды, даже сейчас.
— Ронни… Ронни, мальчик…
— Привет, па, ты отлично выглядишь! Несмотря на все, что творится.
— И ты. Потолстел немного, а? Но ты всегда был у нас не из самых худеньких. И ты, конечно, уже не мальчик.
— Тридцать девять в следующем месяце. Еще год, и стану стариком. Ох, па… па… Так чертовски долго…
Внезапно они оказались в объятиях друг друга. Ронни с силой похлопывал отца по спине, тот от всей души прижимал его к себе. Когда они наконец оторвались друг от друга, Полковник предложил всем выпить. Ронни он протянул крепкий двойной скотч, помня, что тот предпочитает именно его, а Энсу — херес, теперь Энс не пил ничего более крепкого. После этого Ронни двинулся в обход комнаты, здороваясь со всеми. Сначала со своей сестрой Розали, потом с Кэрол, с унылой кузиной Элен и ее уравновешенным братом Полем, с неуклюжим мужем Розали Дугом Геннетом и их прыщавым толстяком-сыном, а под конец — с ребятишками Энса, подбросив в воздух всех троих сразу, двойняшек и Джилл…
Ох он и ловок, Ронни, подумал Полковник. Покоритель сердец. Полковник тут же прогнал эту мысль, понимая, что она может не довести его до добра.
Когда Ронни подошел к Пегги Габриельсон, она выглядела немного взволнованной. Может, под влиянием магнетической харизмы, включенной Ронни на полную мощность, а может, потому, что он был в семье парией, и она знала об этом. Непослушный сын, беспринципный человек, с которым Полковник годами не поддерживал отношений, а теперь вот по какой-то причине захотел вернуть в лоно семьи.
Вручив всем выпивку, Полковник громко объявил:
— Думаю, всех вас интересует один вопрос: почему я собрал всех вас здесь сегодня вечером? Вообще-то я надеюсь, что вы пробудете на ранчо еще несколько дней. Согласно моему плану, мы будем много есть и пить, а также обсуждать Высокие Материи,— последние слова он подчеркнуто выделил.— Выпивка запланирована на…— он выдержал драматическую паузу и бросил взгляд на свои наручные часы,-…ровно на девятнадцать ноль-ноль, и сейчас именно столько; за ней последует обед. А Высокие Материи отложим на завтра или на последующие дни.— Он поднял стакан.— Счастливого Рождества вам всем! Все, кого я люблю в этом старом исстрадавшемся мире, стоят сейчас передо мной. Это замечательно, совершенно замечательно… Наверно, с возрастом я стал слишком сентиментален?
Они согласились, что этим вечером у него есть все основания впасть в сентиментальность. Но кое-чего они пока не знали. А именно, что его сентиментальность — не целиком, но в значительной степени,— не более чем тактический маневр, так же как и примирение с Ронни. У Полковника было кое-что припрятано в рукаве.
Он обошел комнату по часовой стрелке, уделяя каждому немного времени, а Ронни двинулся в противоположном направлении, и в конце концов они встретились лицом к лицу, отец и сын. Полковник видел, что Энс издалека наблюдает за ними, готовый в любой момент броситься на защиту отца; очевидно, он воображал себя чем-то вроде амортизатора. Но Полковник незаметно покачал головой, и Энс отвернулся.
— Я ужасно рад, что ты здесь сегодня вечером, сын,— негромко обратился к Ронни Полковник.
— Я тоже рад. Знаю, у нас были проблемы, па…
— Забудь о них. Лично я так и сделал. Когда в мире творится такое, мы не можем позволить себе роскоши враждовать с теми, в ком течет наша кровь. Ты выбрал свою жизнь, не считаясь с моими желаниями. Пусть так. Сейчас мы снова стоим перед выбором. Пришельцы изменили все — понимаешь, что я имею в виду? Они изменили наше будущее и чертовски умело стерли наше прошлое.
— Рано или поздно мы найдем способ избавиться от них. Согласен, па?
— Найдем ли? Хотелось бы мне знать.
— Что это? Неужели я слышу пораженческие настроения^ твоем голосе?
— Назови это лучше реализмом.
— Ушам своим не верю. Полковник Энсон Кармайкл III, и вдруг говорит такие вещи!
— Строго говоря,— улыбнулся Полковник,— я теперь генерал Калифорнийской Армии Освобождения, о которой вряд ли кто-нибудь из вас слышал. Я, кстати, собираюсь поговорить с вами о ней. Мне, однако, привычнее думать о себе как о Полковнике, и вы можете поступать так же.
— Я слышал, ты встречался с Пришельцами лицом к лицу. К слову, у них вообще-то есть лица? Ты был там, смотрел им в глаза и наверняка задал им хорошую взбучку. Так ведь, па?
Похоже, ему действительно интересно, подумал Полковник. Что само по себе очень необычно для Ронни.
— Более или менее,— ответил он.— Скорее менее, чем более.
— Расскажешь?
— Не сейчас. Это было… не слишком приятно. А сегодня вечером я хочу говорить только о приятном, и больше ни о чем. Ох, Ронни, Ронни, бездельник ты и бродяга… Ох, как же я счастлив, что вижу тебя…
Не слишком приятно… Это было слабо сказано, если иметь в виду встречу Полковника с чужеземцами. Но она была необходима и до известной степени оказалась очень поучительной.
Таинственная легкость, с которой в одночасье оказались разрушены все структуры человеческого общества после появления Пришельцев,— вот то, чего Полковник никак не мог постигнуть, а уж тем более принять. Все эти правительственные учреждения, все эти законы и конституции, все эти военные организации с их выработанными веками кодексами чести и беспрекословного повиновения — после тысячи лет цивилизации они рухнули, точно карточный домик. Один мощный порыв ветра из чужого пространства — и за одну ночь их унесло прочь. Пришедшие им на смену мелкие псевдоуправляющие структуры были скоплением или местных головорезов, или всяких болтунов, только делающих вид, что их волнует закон и порядок, а на самом деле борющихся с другими группировками.
Почему? Почему? Черт возьми, почему?
Кое-что, конечно, стало результатом трагического распада системы электронной коммуникации, от которой мир в последнее время так сильно зависел, и порожденного этим распадом хаоса. То, на что в Римской империи ушло триста лет, гораздо быстрее происходило в мире, которому для поддержания жизни требовалась постоянная циркуляция информации. Но дело не только в этом.
Не было никакого открытого нападения или хотя бы угрозы его. Пришельцы не устраивали ежедневных набегов на человечество, как это делали, скажем, орды Чингисхана. Они вообще редко покидали свои неуязвимые корабли, не отдавали никаких распоряжений и не выдвигали никаких требований. Они занимались чем-то, чего никто не понимал, и лишь время от времени выходили и слонялись вокруг с видом любопытных туристов.
Нет, скорее с видом хозяев, осматривающих имущество, недавно перешедшее в их владение. Туристы стали бы задавать вопросы, покупать сувениры, ловить на всех углах таксистов. Но Пришельцы не задавали вопросов и не пользовались наемным транспортом. Хотя… они, можно сказать, проявляли интерес к «сувенирам» и забирали то, что им понравилось или просто подвернулось под руку. Однако при этом ничего не платили и даже не притворялись, что вот, дескать, беру «с вашего разрешения».
И мир оказался беспомощен перед ними. Прочная на первый взгляд ткань человеческой цивилизации разлетелась вдребезги от одного факта их присутствия на Земле. Как будто Пришельцы испускали что-то вроде неуловимого ухом ультразвука, от которого все человеческие общественные структуры завибрировали и в одно мгновение рассыпались в прах, словно хрупкое стекло.
В чем секрет их могущества? Полковника мучил этот вопрос, ведь пока не начнешь понимать своего врага, нет ни малейшего шанса одолеть его. А Полковник мечтал дожить до того времени, когда мир снова обретет свободу. Наверно, глупо было на это надеяться в его возрасте, но уж очень хотелось. Это сидело у него в костях или, может быть, еще глубже, в генах.
И когда возникла возможность проникнуть в логовище врага и взглянуть в его мерцающие желтые глаза, он без колебаний ухватился за нее.
Никто не мог удовлетворительно объяснить, по каким каналам поступило от Пришельцев это приглашение. Они не разговаривали с людьми ни на одном из человеческих языков; более того, они вообще не разговаривали. Но каким-то образом сумели сообщить о своем желании встретиться с двумя-тремя умными, восприимчивыми землянами на борту своего флагманского корабля в Южной Калифорнии; встретиться, чтобы соприкоснуться разумами.
Неформальная группа, называющая себя Калифорнийской Армией Освобождения, к которой принадлежал и Полковник, неоднократно обращалась к базирующимся в Лос-Анджелесе чужеземцам с просьбой принять делегацию на борту их корабля, чтобы обсудить цель визита Пришельцев на Землю. На эти обращения не последовало никакого ответа, точно их и не было. Как если бы люди были муравьями, пытающимися вступить в переговоры с крестьянином, поливающим из шланга их муравейник; или овцами, стремящимися завязать диалог с теми, кто их стрижет; или свиньями и коровами, пожелавшими пообщаться с рабочими на бойне. Другая сторона как будто даже не замечала, что к ней обращаются с какими-то просьбами.
И вдруг, совершенно неожиданно, они, похоже, заметили. Все происходило окружным путем, не напрямую. Сначала те, кто носил Пришельцам схожие петиции в Лондоне, подверглись обработке с помощью телепатических методов принуждения, которые стали известны как Подталкивание; причем воздействие было комплексное и включало в себя в некотором роде как притяжение, так и отталкивание. В кругах Сопротивления проанализировали случившееся и пришли к выводу, что таким единственно доступным им способом Пришельцы пытались Подтолкнуть лондонцев к пониманию того, что они готовы встретиться с делегацией, максимум из трех человек. В Калифорнии, однако, а не в Лондоне.
Конечно, не исключалось, что их поняли совершенно неправильно. Ведь все основывалось на сплошных догадках, ничего определенного сказано не было. Это была проблема действия и реакции на него. Действие состояло в том, что могущественные, но немые силы совершали что-то; реакция же сводилась к правильному или неправильному толкованию этого действия. Между прочим, именно таким образом — изучая космические действия и расшифровывая их — земные астрономы обнаружили некоторые планеты Солнечной системы, о существовании которых даже не подозревали. Калифорнийцы решили допустить, что их интерпретация лондонских событий верна, и действовать в соответствии с ней.
Армия Освобождения избрала Джошуа Леопардса — за его антропологическую мудрость, Питера Карлайл-Макавоя — за общую сообразительность и научные прозрения и Полковника Энсона Кармайкла III, военного в отставке,— по множеству причин. Вот каким образом мягким осенним утром Полковник вместе с двумя другими посланцами землян оказался перед гладкой серой громадой корабля Пришельцев, того самого, с которого все началось, когда чужеземцы приземлились в долине Сан-Фернандо два года назад. Только Леопардс и Карлайл-Макавой, вот и все, что осталось в жизни Полковника — не считая Пегги Габриельсон — от того многолюдного, амбициозного и совершенно бесполезного совещания под девизом «Что-Мы-Будем-С-Этим-Делать», которое происходило в Пентагоне на следующий день после Вторжения.
— Может, это ловушка? — спросил Джошуа Леопардс— Мне рассказывали, что в прошлом месяце в Будапеште они тоже допустили пятерых людей на борт одного из своих кораблей. Больше их никто не видел.
— Хотите сказать, что вы не прочь отступить? — спросил Питер Карлайл-Макавой, почти с презрением глядя с высоты своего роста на приземистого антрополога.
— Если они оставят нас у себя, мы сможем изучать их, так сказать, изнутри, пока они будут изучать нас,— ответил Леопардс— Что может быть лучше для ученого?
— А вы, Полковник?
Полковник усмехнулся.
— Мне, конечно, не хотелось бы провести остаток своих дней на борту этого корабля. Но я не хочу всю оставшуюся жизнь сожалеть о том, что я мог попасть внутрь, но добровольно отказался от этого.
У него мелькнула мысль о существовании еще одной любопытной возможности: а что, если его возьмут да и увезут на родную планету Пришельцев, как это предположительно произошло с его невесткой, Синди. Это было бы, мягко говоря, необычно — закончить свои дни где-нибудь в лагере для военнопленных на удивительной чужой планете, подвергаясь бесконечным телепатическим допросам со стороны какого-нибудь монстра высотой в пятнадцать футов. Ну, он все же готов рискнуть.
В боку огромного сияющего корабля открылся большой люк, отклонился в сторону, превратившись в платформу, на которой хватило бы места для всех троих, и заскользил вниз. Леопардс первым взгромоздился на нее, за ним Карлайл-Макавой и Полковник. Как только последний из них оказался на платформе, она беззвучно поползла вверх и остановилась, поравнявшись с темным отверстием в боку корабля. Внутри все так ослепительно сияло, что кружилась голова.
— Ну, вот мы и здесь,— сказал Леопардс— Три мушкетера.
В голове Полковника теснились бесчисленные вопросы, которые он хотел бы задать Пришельцам. Все они были вариациями на тему: откуда вы пришли, и зачем вы здесь, и что собираетесь делать с нами? Но к ним цеплялось множество других, связанных с общей концепцией, хотя и не всегда напрямую. Являются ли Пришельцы представителями галактической Конфедерации Миров? Если да, возможно ли вступление Земли в эту Конфедерацию, сейчас или когда-то в будущем? Намерены ли Пришельцы вести более конструктивный диалог с людьми? И понимают ли они, что самим фактом своего присутствия здесь, своим воздействием на человеческие организации и функционирование человеческой экономической жизни стали причиной величайших бедствий для обитателей мирной и, по их понятиям, цивилизованной планеты? И так далее, и тому подобное. Множество вопросов, которых в прежние времена он даже и вообразить себе не мог.
Но, конечно, еще неизвестно, будет ли Полковнику предоставлена возможность задать все эти вопросы.
Однако все они вылетели у него из головы, стоило им оказаться в своего рода вестибюле чужеземного корабля. Полковника буквально захватил мир ослепительного света, из которого возникли две громадные фигуры чужеземцев и грациозно поплыли к ним между трепещущими завесами совсем уж немыслимой яркости. Они скользили в сияющем ореоле, и вокруг них мерцало холодное пламя.
Когда Полковник смог разглядеть их более отчетливо, а они позволили ему это лишь спустя некоторое время, он испугался, обнаружив, что они прекрасны. Устрашающие? Да. Огромные? Да. Но в переливчатом опаловом мерцании их блестящей полупрозрачной оболочки, в грациозных движениях, создающих вокруг маленькие световые вихри, и в мягком взгляде огромных глаз ощущалась такая могущественная, невыразимая и даже утонченная красота, что она воздействовала словно мощный удар.
Можно было утонуть в сияющих желтых озерах этих глаз. Можно было раствориться в ярком пульсирующем излучении мощного интеллекта, окутывающем их, словно сотканные Из света плащи,— аура, в которой чувствовалось даже что-то божественное. Это ошеломляло. Это заставляло испытывать чувство смирения. Это порождало сложное ощущение одновременно и ужаса, и любви.
Властители вселенной, вот кто они такие. Владыки мироздания. И новые хозяева Земли.
— Ну вот мы и здесь,— хотел сказать Полковник.— Мы счастливы, что нам предоставилась возможность…
Но он не сказал этого, не сказал вообще ничего. Не говорили ни Карлайл-Макавой, ни Леопардс, ни сами чужеземцы, по крайней мере в том смысле, какой мы вкладываем в слово «говорить».
Эта встреча в вестибюле космического корабля, была знаменательна главным образом тем, что во время ее НЕ происходило.
У трех делегатов человечества НЕ спросили имен и НЕ дали возможности сообщить их. Равным образом НЕ представились и оба Пришельца. НЕ было ни милых коротких приветственных речей со стороны хозяев, ни выражения благодарности за приглашение со стороны делегатов. Никаких тебе коктейлей и бутербродов с икрой. Никакого обмена церемониальными дарами. И никто НЕ показывал гостям корабль.
НЕ было задано ни одного вопроса, и НЕ было получено ни одного ответа.
Фактически, НЕ было произнесено ни слова ни на одном из человеческих или чужеземных языков.
Что же, в таком случае, происходило? Полковник и его спутники стояли бок о бок в благоговейном молчании перед двумя неземными великанами, и это длилось долго, неопределенно долго, и на протяжении всего этого времени, казалось, ничего не происходило. А потом, постепенно, каждый из трех человек почувствовал себя так, точно стал съеживаться внутри, испытывая мучительное ощущение уменьшения, а потом и полного обесценивания чувства собственной важности, которое он усердно культивировал в себе в течение всей жизни, пока тяжко трудился, учился и делал все прочее, что было ему предназначено. Рядом с этими фантастическими гигантами Полковник почувствовал себя карликом, и не только в физическом смысле. И ощущение было таким, как будто из него выкачали все силы, а сам он съежился и усох. Уменьшился во всех смыслах.
Как будто он снова стал ребенком и стоял перед огромными, суровыми, непостижимыми, всемогущими и совершенно определенно нелюбящими родителями. Полковник чувствовал себя полностью раздавленным. Он был ничем. Он был никем.
Именно это переживание получило название Прикосновения у тех, кто испытал его. Оно состояло в безмолвном телепатическом проникновении разума Пришельцев в человеческое сознание.
Впоследствии Полковник спрашивал себя: неужели Пришельцы действительно намеревались так унизить своих гостей? Может быть, именно это и было единственной целью встречи: утверждение своего превосходства? С другой стороны, этот факт и без того уже ни у кого не вызывал сомнений. Зачем нужно было еще раз напоминать об этом, да еще и таким способом? Стоило ли вдалбливать это людям, которые знали, что Пришельцы сумели за одну ночь захватить мир, даже не пошевелив щупальцем? Нет, похоже, угнетающий эффект этой встречи был всего лишь ее побочным, хотя и совершенно неизбежным следствием: Пришельцы были тем, кем были, и люди были тем, кем были, и, стоя перед ними, люди неминуемо должны были почувствовать себя чем-то вроде малозначащего побочного продукта — так велика была несоразмерность между теми и другими с точки зрения могущества и способности выполнять поставленные задачи. Скорее всего, решил Полковник, они вовсе не стремились к тому, чтобы после этой встречи мы чувствовали себя настолько погано.
Вслед за Прикосновением, как Полковника предупреждали, обычно следовало Подталкивание. Своего рода ментальный нажим, оказываемый сознанием Пришельца на человеческое с целью добиться чего-то такого, что Пришельцу требовалось.
Так оно и произошло. Делегаты Калифорнийской Армии Освобождения стали объектами Подталкивания.
Полковник ощутил что-то… он не мог точно сказать, что, но несомненно почувствовал это, почувствовал именно как легкий толчок, нет, не совсем так. Как будто его притянули к себе, а вслед за тем мягко, но решительно подтолкнули, он не понял куда,— и потом все исчезло. Нахлынуло и ушло, прекратилось. Но в тот краткий миг, пока это нечто имело место, его цель оказалась достигнута. Полковник понял это совершенно отчетливо. Никаких сомнений, все они уже стали не теми, кем были до этого. И еще он понял, что весь смысл встречи сводился именно к Подталкиванию, последовавшему за Прикосновением. Это была встреча разумов, в самом буквальном смысле, но делегатов Земли она не очень удовлетворила. Не было ни каких-либо дискуссий, ни обмена заявлениями, ни обсуждения целей и намерений и, уж конечно, никаких переговоров. Заседание закончилось, практически не начавшись. Такое, по крайней мере, осталось впечатление у Полковника.
Потом опять последовал как бы бессодержательный отрезок времени, без каких-либо определенных событий, еще один период пустоты, когда не только ничего не происходило, но они даже не отдавали себе в этом отчета; и вдруг оказалось, что Полковник, Леопардс и Макавой снова стоят за пределами корабля, пошатываясь, словно пьяные, но постепенно приходят в себя.
Некоторое время никто не произносил ни слова. У них даже не возникало желания говорить — или такая возможность отсутствовала?
— Ну и ну! — только и смог произнести в конце концов Леопардс.
Это незамысловатое восклицание, однако, несло в себе глубокий смысл.
— Ну, теперь мы знаем,— произнес Карлайл-Макавой, и вслед за ним то же самое повторил Леопардс.
— Да, теперь мы знаем, это точно,— эхом отозвался Полковник.
Ему почему-то трудно было смотреть им в глаза; и они тоже глядели куда угодно, только не на него. Но потом все вдруг объединились в каком-то порыве, точно уцелевшие после катастрофы, кем они, по существу, и были; положили друг другу руки на плечи — плотный низенький Леопардс в середине, а двое более высоких мужчин по бокам — и так, кренясь, пошатываясь и посмеиваясь, пошли, словно какое-то невообразимое шестиногое создание, по бесплодному коричневому полю к автомобилю, который ждал их за пределами территории Пришельцев.
Вот как все было. Полковник был рад, что не утратил ни здравого смысла, ни своей независимости; если, конечно, это было действительно так. И в определенном смысле считал встречу очень полезной. Он видел теперь даже яснее, чем прежде, на что способны Пришельцы, когда они настроены доброжелательно по отношению к людям; понял, что они настолько могущественны, что их и описать-то толком невозможно, а уж тем более понять или сражаться с ними. Это было бы чистым безумием, думал Полковник, воевать с такими созданиями.
И все же что-то в нем упрямо не желало отказываться от этой идеи.
Да, он понял всю бесполезность сопротивления, но внутри него жило врожденное и яростное неприятие мысли о вечном рабстве человечества. Несмотря на все пережитое, он был намерен сражаться снова и снова, любым доступным ему способом. Это было несовместимо: сознавать превосходство врага — и тем не менее стремиться нанести ему поражение. Полковник чувствовал себя так, точно его вот-вот разорвет на части от неразрешимости этой проблемы. И знал, что это ощущение сохранится до конца его дней.
Ронни и Пегги стояли рядом на краю вымощенного плитами патио, глядя на лесистый каньон, уходящий вниз, к Санта-Барбаре. Время близилось к полуночи, ярко светила луна. Обед давно закончился, остальные уже пошли спать, а они, задержавшись позже всех, просто вместе вышли из дома, без каких-либо формальных приглашений. Пегги стояла очень близко, едва не касаясь Ронни, ее макушка доставала ему до подмышек.
Воздух был чист и сверхъестественно мягок, даже для декабря в Южной Калифорнии, как будто серебряный лунный свет залил всю местность таинственным теплом. Красные крыши маленького города далеко внизу в темноте казались черными. С моря дул легкий ветерок, возможно, предвещая дождь через день-два.
Ронни чувствовал, что, пророни он хотя бы слово, и автоматически скатится к той игре соблазнения и манипулирования, которая неизменно завязывалась при знакомстве с хорошенькой женщиной. С Пегги ему вести себя так не хотелось, хотя он не понимал почему. Вот он и молчал. И она тоже. Казалось, она ждет, что он предпримет или скажет что-то, но он не делал ничего, и это, похоже, сбивало ее с толку. Да и его тоже, если уж на то пошло. Но он продолжал молчать.
Наконец заговорила она, словно не в силах больше выносить безмолвие и смирившись с тем, что ей придется сделать первый, как оказалось, достаточно тривиальный ход.
