Они пробились через темную туманность Тайнарус с боями, что стоило им трех крейсеров, и после этого продолжали нести потери в трехдневной акции, пока абордажные партии пробивались в Гадес. Адмирал флота с самого начала и до конца боялся, что компьютер, командующий берсеркерами, уничтожит всю станцию вместе с живыми захватчиками, пустив их в вакуум в окончательном Gotterdamerung при помощи зарядов самоуничтожения. Но и возлагал надежды на проекторы стасис-поля, которые его люди взяли в бой во избежание каких-либо ядерных взрывов. Он послал живых людей на абордаж лишь из-за уверенности, что в Гадесе содержатся в плену живые люди. Его надежды оправдались; по крайней мере, ядерный взрыв по каким-то причинам не последовал.

Предположение о пленниках тоже подтвердилось… до некоторой степени. Эрюоль, киберпсихолог, пришедший для осмотра после сражения, определенно нашел там людей. В каком-то смысле. Отчасти. Отдельные органы, кое-как функционировавшие, связанные с не-человеческим и не-живым. По большей части органы представляли собой человеческие мозги, выращенные на искусственной культуре с использованием аппаратуры, должно быть, захваченной берсеркерами на каком-то из летающих госпиталей.

Наши человеческие лаборатории растили культуру тканей мозга из клеток человеческих эмбрионов, выращивая их до размеров взрослого мозга, а затем расчленяя по мере необходимости. Скажем, доктор урезает лобные доли, поврежденные болезнью или раной. Материал клеточной культуры мозга служит в качестве матрицы для восстановления, сырьем, на котором может отпечататься прежняя личность. Культуры клеток мозга, выращенные в стеклянных банках, совершенно не люди, разве что в потенциале. Даже профан легко отличит их от нормально развитого мозга по явному отсутствию хитросплетения извилин. Клеточные культуры не могут быть людьми в смысле поддержания нормального человеческого мышления. Для развития мозга определенной личности необходимы и определенные гормоны, и прочие деликатные химические соединения, не говоря уже о необходимости стимулов в виде опыта, непрерывного обстрела информацией от органов чувств. В самом деле, определенные чувственные воздействия необходимы даже для того, чтобы клеточная культура мозга развилась хотя бы до состояния шаблона, пригодного для использования в хирургии. В качестве подобного воздействия повсеместно используется музыка.

Берсеркеры, несомненно, научились выращивать клетки печени, сердца и желез, не только мозгов, но выказывали пристальный интерес и к способности человека мыслить. Видимо, берсеркеры испытывали компьютерный аналог благоговения перед емкостью памяти и вычислительной мощностью, которые природа сумела втиснуть в пару сотен кубических сантиметров человеческой нервной системы в течение нескольких миллиардов лет эволюции.

За время долгой войны с человеком берсеркеры то и дело пытались встроить человеческие мозги в свои собственные цепи. Они ни разу не добились особых успехов, но попыток не оставили.

Конечно, сами берсеркеры не давали имен ничему. Но люди не так уж заблуждались, назвав этот исследовательский центр Гадесом. Этот Гадес был запрятан в темной туманности Тайна-рус, в свою очередь находившейся примерно в треугольнике, образованном системами Зитц, Токкс и Йати. Люди уже много лет знали о Гадесе и его приблизительном местонахождении, но лишь сейчас смогли собрать в этом секторе Галактики вооруженные силы, достаточно мощные, чтобы отыскать и уничтожить его.

— Я подтверждаю, что в этом контейнере нет человеческой жизни, — сказал киберпсихолог Эриоль себе под нос, одновременно ставя печать с теми же словами на стоящий перед ним гласситовый бокс. Помощник Эркюля дал знак, и дюжий десантник, работающий с ними, выдернул разъемы и кабели, позволив находящейся там вещи умереть. Этот мозг был не клеточной культурой, а некогда принадлежал нервной системе живого пленника. Он был очень поврежден не только из-за отсутствия большей части человеческого организма, но и из-за подключения к массе электронного и микромеханического оборудования. При помощи какой-то обучающей программы — видимо, комбинации наказаний и вознаграждений — берсеркер научил этот мозг выполнять определенные вычислительные операции с огромной скоростью и низкой вероятностью ошибки. Похоже, всякий раз по окончании вычислений механизм в контейнере мозга немедленно сбрасывал все счетчики на ноль и снова подавал на входы ту же информацию, и решение задачи мозгом возобновлялось. Теперь мозг утратил способность выполнять что-либо, кроме этой работы, и если в нем и теплилась какая-то человеческая жизнь, — а в такой возможности Эркюль ни за что не признался бы вслух, — то, по мнению киберпсихо-лога, милосердие требовало погасить ее как можно быстрее.

— Следующий вердикт? — спросил он у десантника и тут же прикусил язык, осознав, что только что отпустил жуткую шутку насчет своей роли палача. Однако никто из его коллег, прочесывающих Гадес, не заметил ее. «Но дай только нам пару дней, — подумал он, — и мы снова отыщем темы, над которыми сможем посмеяться».

Как бы то ни было, он должен продолжать свою работу в попытке отделить спасенных военнопленных — пока что таковых обнаружилось двое, может быть, когда-нибудь они даже снова обретут человеческий облик — от коллекции законсервированных в банках более или менее функционирующих органов.

Когда перед ним поставили следующий контейнер, Эркюль пережил тяжелый момент, тяжелый даже для сегодняшнего дня, узнав в содержимом отчасти и собственную работу.

История началась более стандартного года назад, на не слишком отдаленной планете Зитц, в огромном зале, украшенном и забитом толпами ради одного из радостнейших событий.

— Ты счастлива, милая? — спросил Ордей Каллисон свою невесту, когда ему выпала возможность на секундочку взять ее за руку и переброситься с ней парой слов среди гама свадебного пира. Не то чтобы он сомневался в ее счастье, просто этот банальный вопрос из трех слов был лучшей репликой, которую он мог подыскать — если, конечно, не петь.

— О-о-о, счастлива, да! — В этот момент Эври была так же немногословна, как и он. Но правдивость ее слов была и в голосе, и в глазах, чудесных, как песня, которую мог сложить и спеть Ордей.

Конечно, он не позволил бы себе покинуть всех даже на медовый месяц, не спев хотя бы одну песню.

— Спой что-нибудь, Ордей! — окликнул его через длинный пиршественный стол Гиман Больф, наполнявший свою чашу хрустальным фонтаном пунша. Прославленный возрожденец Веры прибыл на свадебную церемонию из системы Йати. На космодроме его личный корабль повел себя несколько странно: водородная силовая лампа загорелась так, что дым сгоревшей изоляции заставил преподобного бежать из кабины, утирая слезящиеся обожженные глаза; но после этого дурного предзнаменования все шло чудесно до самого конца дня.

— Спой, Ордей! — тотчас же подхватили призыв голоса остальных. — Да, ты должен. Спой!

— Но это ведь моя собственная свадьба, и я не совсем настроен…

Его возражения потонули в криках.

Этот человек воплощал в себе музыку. А сердце его воистину могло разорваться от безмерности испытанного сегодня счастья, если только не излить чувства. Он поднялся на ноги, и один из его довереннейших слуг, предвидевший, что Ордей споет, проворно поднес ему инструмент, изобретенный самим Ордеем. В маленький ящичек, который Ордей мог повесить на шею, как аккордеон, была втиснута акустическая система, включавшая в себя все — от супербасов до пищалок, плюс изрядную долю электроники и аудионики. А на плоской поверхности ящичка имелись десять сенсоров, на которых Ордей играл всеми десятью пальцами. Он называл этот ящичек своей музыкальной шкатулкой, поскольку надо же было его как-нибудь называть. Подражатели Ордея делали для себя более пышные и более мощные музыкальные шкатулки, но удивительно — немногие, даже среди девушек в возрасте от двенадцати до двадцати лет, слушали подражателей Ордея.

Поэтому Ордей Каллисон пел на своей собственной свадьбе, и его аудитория была зачарована как всегда. Испокон веков, с древнейших времен люди не знали музыканта, равного Ордею. Высоколобые музыкальные критики оцепенели от восхищения на своих почетных местах во главе стола; его песни опьянили культурных и не слишком культурных денежных магнатов Зитца, Токкса и Йати, — некоторые из них прибыли на собственных гоночных кораблях, — и более рядовых гостей, как не могло бы опьянить их никакое вино. И юные девушки, фанатически преданные Ордею, сгрудившиеся плотной массой за дверьми, отдались его музыке до потери сознания и даже более того.

Пару недель спустя Ордей, Эври и их новые друзья за последние годы, годы успеха и ошеломительного богатства, отправились в космос на своих спортивных одноместных кораблях, чтобы сыграть в игру, которую называли салочками. На этот раз Ордей играл в обратную версию этой игры, шмыгнув в угол защищенного объема пространства, искренне пытаясь ускользнуть от девичьих кораблей, порхавших мимо, вместо того чтобы гоняться за ними.

Он одним глазом приглядывал за кораблем Эври и чуточку рассердился, потому что не мог найти его, когда из ниоткуда к Ордею устремился другой мальчишеский корабль с сияющими по всему спектру сигналами SOS. Через минуту все до единого оставили игру. На экранах крохотных корабликов появилось лицо Арти — юноши, чья гоночная яхта только что затормозила рядом с яхтой Ордея.

— Я пытался, Ордей… — лепетал Арти. — Я… то есть я не пытался… Я не хотел причинить ей никакого вреда… Они захватили ее… Не моя вина, что она…

Медленно, невероятно медленно раскрылась истина случившегося. Арти гнался за кораблем Эври и захватил его, как и положено в игре. Пришвартовавшись к ее кораблю, он перешел к ней на борт, чтобы потребовать обычной награды. Но Эври, конечно, была уже замужем, а замужество означало для нее очень многое, как и для Ордея, сегодня ловившего девушек чисто символически. Почему-то оба считали, что всем на свете должно быть ясно, что со времени их свадьбы мир переменился, и правила игры в салочки должны быть с этой поры для них изменены.

Не в силах втолковать Арти новое положение вещей словами, Эври попыталась силой доказать свое мнение. Она каким-то образом повредила себе ногу, убегая от него по тесной кабине. Арти упрямо пытался потребовать своей награды. Затем согласился вернуться на свой корабль только за аптечкой первой помощи (Эври клялась, что на ее корабле аптечка отсутствует), когда она лживо пообещала, что он получит желаемое по возвращении.

Но как только Арти ушел на свой корабль, она тотчас же отстыковалась и улетела, а он ринулся в погоню, загнал ее в угол, к самым границам зоны безопасности, охраняемой автоматическими боевыми кораблями против возможного вторжения берсеркеров.

Чтобы ускользнуть от Арти, Эври пересекла эту границу по огромной, стремительной дуге, несомненно, намереваясь вернуться в безопасную зону через десять тысяч миль или около того.

Но ей это не удалось. Как только ее крохотное суденышко пронеслось поблизости протянувшегося в ее сторону темного языка Тайнаруса, затаившийся там берсеркер выскочил из засады.

Конечно, Ордей услышал историю не в столь связной форме, но этого было достаточно. Его лицо на экранах остальных корабликов сначала окаменело от услышанного, а затем в его взгляде внезапно вспыхнуло безумие. Арти съежился, но Ордей не задержался ради него ни на миг. Вместо этого он погнал кораблик на предельной скорости туда, где скрылась его жена. Он пронесся через зону защитных патрулей (которые были установлены, чтобы не впускать агрессоров, а не удерживать на месте безумцев или сорвиголов) и помчался между внешними пылевыми облаками, чтобы войти в одну из обширных расщелин, ведущих в сердце Тайнаруса, в лабиринт, где все корабли должны передвигаться крайне медленно, откуда со времени образования Гадеса не вышел ни один живой человек.

Несколько часов спустя стражники берсеркера подошли к его кораблику, потребовав на своей тщательно усвоенной человеческой речи, чтобы он остановился и сдался. Но он лишь замедлил движение и запел берсеркерам по радио, сняв руки с панели управления корабля, чтобы положить пальцы на клавиши своей музыкальной шкатулки. Его неуправляемый корабль отнесло от центра прохода, и он задел стену туманности, испытав колющие удары микростолкновений с газом и пылью.

Но прежде чем корабль был поврежден, стражи-берсеркеры выкрикнули радиокоманды, послав к нему партию абордажных роботов.

В банках памяти Гадеса они отыскали свидетельства о безумии, о видах самого диковинного человеческого поведения. В поисках оружия они обшарили яхту, обыскали Ордея, — позволив ему оставить при себе музыкальную шкатулку, когда она тоже была осмотрена, а он никак не желал выпускать ее из рук, и передали его в качестве пленника под юрисдикцию внутренних стражей.

Гадес — массивная металлическая твердыня многомильного диаметра — приняла его и его кораблик через главные врата. Выйдя из корабля, Ордей обнаружил, что может дышать, шагать и видеть, куда идет; окружавшая его в Гадесе физическая среда была в основном мягкой и приятной, потому что пленники, как правило, жили не очень долго, а компьютерные мозги берсеркеров не желали подвергать их ненужным стрессам.

Устройства берсеркеров, непосредственно управлявшие рутинными операциями Гадеса, и сами были по большей части органическими, состоящими из выращенных для этого клеточных культур мозга, а также некоторого количества переученных захваченных мозгов. Все они являли собой образцы высочайших достижений берсеркеров в попытках обратной киборгизации.

Прежде чем Ордей успел сделать дюжину шагов от корабля, его остановил вопросом один из этих монстров. Чудище — наполовину сталь и электроника, наполовину плоть из клеточных культур — было увенчано тремя хрустальными сферами с тремя потенциально человеческими мозгами, а их чересчур гладкие поверхности омывала питательная жидкость и покрывали тонкие, как волоски, провода.

— Зачем ты сюда пришел? — вопросил монстр, произнося слова сквозь мембрану на своем торсе.

Лишь теперь начал складываться у Ордея осмысленный план. В глубине его мозга затаилось знание, что для гармонизации и настройки этих клеточных культур в лабораториях используют музыку и что его музыка подходит для этой цели лучше любой другой, так как превосходит все прочие стандарты.

Для этого трехглавого монстра он спел очень просто о том, что прибыл лишь отыскать свою молодую жену, попавшую сюда чисто случайно. На одном из древних официальных языков, на котором он столь чудесно пел о потаенном, он воззвал к владыке этого царства ужаса, этих владений молчания и нерожденных существ, чтобы тот вновь связал нить жизни Эври. «Если ты откажешь мне в этом, — пел он, — то я не смогу вернуться в мир живущих один, можешь оставить нас здесь обоих».

Музыка, которая у врат не несла холодным компьютерным мозгам ничего, кроме своих математических составляющих, растопила впечатанные программы внутренних, получеловеческих Стражей. Трехглавый монстр передал его другим, и каждый страж, в свою очередь, обнаружил, что впечатанная в него цель отступает перед доселе неизведанным прикосновением прекрасного, что гармония и мелодия, взывающие к погребенному в глубине их естества человеческому, превыше логики.

Ордей неуклонно продвигался все глубже в Гадес, и они не могли противостоять ему. Его музыка просочилась в сотни экспериментов через акустические входы, едва уловимо вибрируя в крепеже гласситовых контейнеров, она была уловлена терзаемыми нервными клетками через индуктивности и емкости, отзывавшиеся ритмом на музыкальную шкатулку Ордея. Мозги, не знавшие ничего, но приневоливаемые до предела напрягать свои возможности в бессмысленных расчетах, мозги, изувеченные до безумия миллимикровольтовыми протечками всаженных в них зондов, — и они слышали его музыку, ощущали ее, воспринимали ее, каждый находил в ней что-то уникальное, что-то глубоко личное, и отзывались на нее.

Сотни экспериментов были прерваны, их результаты стали ненадежными, многие окончательно испорчены. Надзиратели, и сами наполовину состоящие из плоти, выполняли свои запрограммированные обязанности неуклюже и совершали промахи, приходя к заключению, что запрашиваемая пленница должна быть выведена и освобождена.

Рафинированный компьютер-берсеркер, верховный ярус управления, воплощение металлического хладнокровия, совершенно неподвластный этим странным пульсациям, посеявшим хаос в его лаборатории, наконец сошел с высот своих раздумий над высшими стратегическими планами, дабы расследовать причину всего этого переполоха. И тотчас же устремил всю свою энергию на восстановление контроля над событиями в самом сердце Гадеса. Но все его усилия были тщетны — по крайней мере, в эту минуту. Он дал слишком много власти своим полуживым творениям; он слишком верил, что переменчивая протоплазма сохранит верность впечатанным в нее условным рефлексам.

Ордей стоял перед двумя соединенными потенциально людскими мозгами, каковые были следующими после берсеркера владыками и повелителями Гадеса. Они подпали под обаяния музыки Ордея и теперь со скоростью электричества боролись своими командами с попытками холодного хозяина восстановить правление. Они удерживали магнитные реле против берсеркера, будто крепости, они цеплялись за свои форпосты в ферритовых сердечниках, они сражались на линии фронта, пробегавшей по управляемой территории.

— Так забери же ее, — провозгласил голос этих мятежных владык Ордею Каллисону. — Но не прекращай петь, не прерывайся даже для того, чтобы перевести дыхание более чем на секунду, пока не окажешься в своем корабле и не удалишься от самых дальних врат Гадеса.

И Ордей пел; пел о своей удивительной надежде, что они отдадут ему возлюбленную.

Позади него с шипением распахнулась дверь, и, обернувшись, он увидел переступившую порог Эври. Она хромала на раненой ноге, о которой никто так и не позаботился, но в остальном пребывала в полном здравии и благополучии. Машины еще не начали вскрывать ее голову.

— Не прерывайся! — рявкнул ему вокодер. — Продолжай!

При виде мужа Эври застонала и простерла руки к нему, но он осмелился лишь сделать знак головой, чтобы она следовала за ним, в то время как его песня взмывала пеанами триумфальной радости. Он шагал по тесному коридору, через который пришел, шагал в обратном направлении, хотя доселе это не удавалось еще ни одной живой душе. Проход был так узок, что Ордею приходилось шагать впереди, а Эври следовала за ним. Он должен был изо всех сил сдерживаться, дабы не оборачиваться к ней, дабы сосредоточивать мощь своей музыки на каждом новом страже, встававшем на пути — полуживом, вопрошающем; и снова каждый из них в свою очередь распахивал дверь. И все время он слышал позади всхлипывания жены, шарканье приволакиваемой раненой ноги.

— Ордей? Ордей, милый, это и в самом деле ты? Не могу поверить!

А впереди — последняя опасность, трехглавый хранитель входных врат встал, чтобы преградить им путь, повинуясь приказу предотвратить бегство. Ордей пел о свободе жизни в человеческом теле, о радости бега босиком по траве залитого солнцем луга. Хранитель ворот снова отступил, пропуская их.

— Милый? Обернись и взгляни на меня, скажи мне, что это не какая-то их хитрая уловка. Милый, если любишь меня, обернись!

Обернувшись, он впервые ясно увидел ее с того момента, когда вошел в Гадес. Для Ордея ее красота была столь безмерна, что остановила время, остановила даже песню в его груди и его пальцы на клавишах инструмента. Мгновение выхода из-под странного влияния, преобразившего все его творения, было единственным, в чем нуждался берсеркер для восстановления подобия полного контроля. Трехглавая фигура схватила Эври, увлекла ее прочь от мужа, унося обратно во тьму настолько стремительно, что последний прощальный крик едва достиг слуха ее мужа.

— Прощай… любимый…

Он снова и снова выкрикивал ее имя, тщетно молотя кулаками в массивную дверь, захлопнувшуюся прямо перед ним. Он долго льнул к этой двери, крича и умоляя еще об одном шансе забрать жену. Он пел снова, но берсеркер восстановил правление железной рукой, правда, власть вернулась к нему еще не полностью, ибо хотя полуживые надзиратели больше не подчинялись Ордею, ни один из них не поднял на него руку. Они оставили обратный путь открытым для него.

Ордей провел у врат около семи дней в своем маленьком корабле и вне его без пищи и сна, распевая свои песни, пока голос не покинул его. Затем он рухнул внутри корабля, а автопилот повел яхту прочь от берсеркера — обратно к свободе.

Пограничники берсеркера не стали, как в свое время человеческие, допрашивать выходящее утлое суденышко. Должно быть, решили, что это один из их собственных лазутчиков или налетчиков. Из Гадеса никто и никогда не уходил живым.

По возвращении Ордея на планету Зитц импресарио приветствовали его как восставшего из мертвых. Через пару дней он должен был дать концерт, давным-давно запланированный, билеты на который были распроданы. Еще день, и придется возвращать деньги спонсорам. Ордей, в общем-то, не шел навстречу докторам, изо всех сил старавшимся восстановить его силы, но и не противился. Как только голос вернулся, Ордей запел снова; он пел почти все время, кроме тех периодов, когда ему давали лекарства, чтобы усыпить. Ему было все равно, пошлют ли его на сцену или оставят в покое.

Представление было разрекламировано как очередной поп-концерт; по сути это означало, что зал будет битком набит десятью тысячами юных девушек, возбужденных сверх своей обычной меры утратой Ордея, чудом воскрешения его из мертвых и его мертвенной бледностью, каковая, благодаря стараниям импресарио, была чуть ли не подчеркнута гримом.

Во время одной-двух песен девушки пребывали в благоговейном экстазе и относительном безмолвии, вели себя достаточно тихо, чтобы слышать голос Ордея. Затем… одна девушка из десяти тысяч не удержалась от выкрика:

— Ты снова наш!

Доселе они никак не могли примириться с его женитьбой.

Безразлично окинув взглядом всех их разом, он по привычке улыбнулся и запел, как сильно ненавидит и презирает их всех, видит всего-навсего их безнадежное уродство. Как он послал бы их всех в Гадес, не задумываясь ни на миг, чтобы вновь заслужить этим один-единственный взгляд на лицо жены. Насколько приятнее будет глядеть на всех присутствующих девушек в Гадесе, когда их омерзительные тела будут сорваны с них.

Несколько мгновений ураганы эмоций в огромном зале уравновешивали друг друга, породив иллюзию спокойствия. И в этой тишине ясно звучал потусторонний голос Ордея. Но затем разразилась буря негодования, и голос его потонул в реве. Могущество ненависти и вожделения, ярости и жажды взмыли перед ним штормовой волной. Оцепление, всегда строившее целые баррикады на концертах Каллисона, было сметено в одно мгновение десятью тысячами девушек, обратившихся в менад.

Буйство окончилось через минуту, когда полицейские дали в толпу залп газовыми гранатами с мощными транквилизаторами. Один человек из оцепления был убит, остальные сильно пострадали.

Сам Ордей балансировал на грани жизни и смерти. Медицинская помощь прибыла в последний момент, но все же удалось спасти жизнь в тканях его мозга, хотя изломанная шея и прочие полученные увечья практически изолировали его от остальных частей тела.

На следующий день к Ордею Каллисону доктора призвали ведущего киберпсихолога Зитца. Они спасали остатки жизни Ордея, но никак не могли наладить мостик общения с ним. Они хотели сказать ему, что делают все возможное и когда-нибудь, вероятно, должны будут признаться, что в нормальном виде его физический облик восстановить вряд ли удастся.

Психолог Эркюль погрузил зонды прямо в мозг Ордея, пытаясь передать ему эту информацию. Затем подключил речевые центры к вокодеру, загруженному записями собственного голоса Ордея, чтобы его интонации ничуть не отличались от тех, которые исходили бы из живой груди певца. И согласно первым требованиям калеки, зонды от моторных центров, управлявших пальцами Ордея, были подключены к музыкальной шкатулке.

После этого он тотчас же начал петь. Теперь его не сдерживала никакая необходимость прерываться для того, чтобы перевести дыхание. Он пел приказы окружающим его, говоря им, что надо сделать, и они повиновались. И пока он пел, в душу ни одного из них не закралось даже тени сомнения.

Они доставили его в космопорт. Затем поместили на борт его собственного корабля вместе с системой жизнеобеспечивающих трубок и кабелей, подающих питательные растворы и электричество. И, запрограммировав автопилот, как он приказал, отправили Ордея в путь, избранный им самим.

Эркюль узнал Ордея и Эври, как только нашел их, лежащих вместе в одном и том же экспериментальном боксе. Распознав работу собственных рук над мозгом Ордея, он все понял еще до того, как узор энцефалограмм в точности совпал с имеющимися у него эталонными записями.

От обоих почти ничего не осталось; если Ордей еще не утратил способности к пению, то уже никогда не смог бы возгласить песню.

— Болевые ощущения всего на два и пять процента выше нормального шумового уровня, — провозгласил помощник психолога, проводя рутинные измерения и даже не догадываясь, чью боль пытался судить. — Судя по всему, ни тот ни другой не испытывают чрезмерных страданий. Во всяком случае, в данный момент.

Тяжелой рукой Эркюль поднял свой штамп и отпечатал его на боксе: «Я подтверждаю, что в этом контейнере нет человеческой жизни».

Помощник поглядел на него с некоторым удивлением по поводу столь поспешного решения.

— Здесь есть некоторое совместное сознание, я бы сказал, распределенное между обоими субъектами. — Он говорил деловым, чуть ли не жизнерадостным тоном. Он занимался этим делом достаточно много часов и начал уже обвыкаться. Но Эркюль был непреклонен.