Глава 10

Этим утром четверо последних участников соревнования проснулись рано. Ночь они провели на мягком зеленом ковре, в лесу, который Фарлей из Эйкоска назвал парком богов. На рассвете в лесу стало шумно. Шум подняли маленькие крылатые создания: каждое из них защищало свою крохотную территорию от посягательств себе подобных. Фарлей из Эйкоска, разбуженный шумом этого мини-турнира, некоторое время понаблюдал за зверушками. Потом он внезапно как-то очень остро осознал, где находится, и повернулся в сторону горной вершины, где возвышался Храм, глядя вверх по склону, сквозь лес, больше похожий на парк.

Сейчас, в слабом утреннем свете, белые стены выглядели тусклыми и почти призрачными. Позже — Фарлей это знал — в лучах полуденного солнца они станут ослепительно белыми. Всю свою жизнь Фарлей жадно слушал истории о путешественниках, побывавших в этом городе. Возможность увидеть эти белые стены своими глазами наполнила Фарлея благоговейным страхом.

Здесь живет Торун.

Здесь на самом деле живет Торун.

С самого момента пробуждения Фарлея преследовало ощущение нереальности, и оно все усиливалось. Он никак не мог поверить, что действительно находится на вершине этой горы и что ему удалось достичь такого успеха на турнире. (Как обрадуется его отец, если он, Фарлей, станет победителем!) Ощущение нереальности продолжало сохраняться и во время утренней молитвы, и во время скудного завтрака, который состоял из холодных подгорелых лепешек, оставшихся со вчерашнего дня. Прислуживавший им немой раб жестами объяснил, что здесь нет валежника для костра, а потому и готовить не на чем.

Второй раб куда-то делся, возможно, ушел на поиски дров. Лерос все еще не вернулся. Новый жрец, Йелгир, который все еще казался Фарлею чужаком, после ночи, проведенной под открытым небом, выглядел окоченевшим и растрепанным. Он извинился перед воинами за то, что на этот раз им не приготовили заранее ринг для поединков.

Йелгир, посоветовавшись с воинами, выбрал ровное место и приказал рабу очистить эту площадку от растительности и как можно лучше утоптать. Эта задача заняла у раба несколько часов. Другие тем временем ждали.

Фарлей не был особенно нетерпеливым по натуре, но промедление выбило его из ставшей уже привычной колеи и сделало все происходящее еще более нереальным. Наконец ринг был готов. Йелгир пробормотал молитву, и для первых двух бойцов пришла пора занять свои места.

— Фарлей из Эйкоска и Джад Исаксон!

Противники вступили в круг, из которого должен был выйти живым только один. Но то, как Джад двинулся в его сторону — медленнее, чем обыкновенно, — заставило Фарлея подумать, что здесь, под самыми окнами чертогов Торуна, даже смерть может быть иной. Неужели тот, кто проиграет этот бой, действительно умрет так, как умирают обычные люди или животные под ножом мясника? А может, он вместо этого просто посмотрит на свою зияющую рану, отдаст салют, признавая поражение, вежливо кивнет и, подобно тем, кто уходит после учебного боя, просто пойдет вон за те деревья? И, может, его на полпути встретит и поприветствует Мьеллнир, или Карлсен, или даже сам Торун?

Перед глазами Фарлея вспыхнуло лезвие скимитара. Теперь Джад оживился и начал действовать со своим обычным неистовством. Неожиданно Фарлей почувствовал себя более свободным, раскованным, быстрым и сильным, чем когда-либо за всю свою жизнь. Ему показалось, что, подышав одним воздухом с богами, он вдохнул частицу их бессмертия.

Фарлей отбил скимитар с кажущейся небрежностью, которая на самом деле была чем-то иным, и шагнул вперед, выбирая наилучший способ для убийства. Вот он вскинул свой меч слишком высоко, вот опустил слишком низко, а вот позволил клинку чересчур сильно отклониться в сторону и открылся для удара. Фарлей почти что слышал разгневанный голос отца. Но все это не было беспечностью. Сегодня — не было. Пускай выбранная им тактика была причудой, капризом, — но она неизбежно вела к успеху. Клинок Фарлея всегда оказывался в нужном месте в нужное время, чтобы отразить скимитар. А его длинный меч подбирался все ближе к телу Джада и скоро должен был пустить кровь.

Для Фарлея исход этого поединка казался предопределенным, и его удивила лишь внезапность, с которой все произошло. Он стоял, почти разочарованный тем, что бой уже окончен, а Джад лежал на земле и, казалось, пытался что-то ему сказать.

Но жизнь покинула Джада слишком быстро, прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.

Йелгир откашлялся:

— Омир Келсумба и Томас Хватала!

Сегодня список имен можно было запомнить и без бумаги.

Фарлей отошел в сторону. Он вдруг осознал, что в этом туре, впервые за все время, не будет других победителей, чтобы стоять рядом с ним, отпускать шуточки или комментировать ход поединка, и эта мысль потрясла его. Стоя в полном одиночестве (если не считать жреца), Фарлей заметил на лице Келсумбы выражение безмятежного счастья; видимо, боги одарили сегодня своей благосклонностью не одного Фарлея. А вот с Томасом Хваталой, похоже, дела обстояли иначе. Еще до первого удара у него было лицо человека, знающего о своем поражении.

Противники быстро сошлись в середине круга. Топор взлетел с безрассудной смелостью; должно быть, Келсумба был совершенно уверен, что вскоре станет богом. Но копье двигалось с отчаянной скоростью и было столь точным и уверенным, словно его направлял бог. Невероятно, но схватка окончилась.

Окончилась ли? Келсумба не прекратил сражаться даже после того, как тяжелое копье пронзило его. Хотя его движения сильно замедлились, топор все же продолжал вздыматься и обрушиваться. Томас до сих пор оставался невредимым. Но вместо того чтобы отступать и ждать, пока противник свалится сам, Томас по каким-то причинам предпочел прыгнуть вперед и сцепиться с ним врукопашную. Пока противники боролись, Омир продолжал улыбаться, а Томас — выглядеть отчаявшимся. Но быстро стало ясно, что сильнейший из них отнюдь не Омир — во всяком случае, теперь, когда из него торчит копье. И только после того, как Томас сумел вырвать у Келсумбы топор и нанести решающий удар, с лица его исчезло отчаяние.

Ссора крылатых зверушек окончилась уже давно, а теперь стих и лязг металла, и в лесу сразу же сделалось тихо.

После полудня, когда Шонберга снова привели к верховному жрецу, Андреас сидел на прежнем месте. Как только они остались одни, Андреас начал:

— Поскольку мысль о пытках не устрашила вас немедленно и поскольку, как я подозреваю, их применение может подтолкнуть вас на опрометчивую попытку снабдить меня ложной информацией о корабле, я решил принять чрезвычайные меры, чтобы все же испугать вас в достаточной степени. Вам придется пенять исключительно на себя, — и Андреас снова улыбнулся. Очевидно, он находил собственное остроумие чрезвычайно забавным.

Шонберг уселся. Слова Андреаса не произвели на него ни малейшего впечатления.

— Ну и как вы собираетесь запугивать меня на этот раз? — поинтересовался он.

— Скажу вам несколько слов.

— Андреас, мое уважение к вам стремительно падает. Если уж ваши прежние угрозы не произвели желаемого эффекта, с какой стати на меня должно подействовать невнятное бормотание о каком-то великом безымянном ужасе? Таким образом вам меня не запугать. На самом деле, вам вообще не под силу меня запугать, как бы вам того ни хотелось.

— А я думаю — под силу. Полагаю, мне известно, чего может на самом деле бояться человек, подобный вам.

— И чего же?

— Возможно, я смогу добиться этого, сказав вам всего лишь одно слово, — Андреас почти игриво всплеснул руками.

Шонберг ждал.

— Одно-единственное слово — имя бога.

— Да знаю я это имя. Торун.

— Нет. Торун — всего лишь игрушка. А мой бог — настоящий.

— Ну, тогда давайте. Произносите это ужасное имя. — Шонберг вопросительно приподнял брови и уставился на жреца почти с насмешкой.

Андреас прошептал три слога.

Смысл дошел до Шонберга не сразу. Сперва он просто удивился.

— Берсеркер… — повторил он и откинулся на спинку кресла. Лицо его ничего не выражало.

Андреас ждал, полностью уверенный в успехе — ведь его бог никогда прежде его не подводил.

— Вы хотите… — начал Шонберг. — Ага. Кажется, я начинаю понимать, что к чему. Вы хотите сказать, что один из них на самом деле провел здесь пятьсот лет, и вы… вы ему служите?

— Вскоре я отправлюсь, дабы предложить богу Смерти особое жертвоприношение — нескольких человек, в которых мы больше не нуждаемся. Я могу показать вам это зрелище. Оно должно вас убедить.

— Да, я верю, что вы можете мне это показать. Я вполне вам верю. Ну что ж. Да, это действительно меняет дело, но отнюдь не таким образом, как вам хотелось. Если я не желал помогать вам в локальном конфликте, то уж тем более не стану помогать вам устраивать массовую бойню.

— Шонберг, когда мы сделаем с этой планетой все, что следует, когда она умрет, мы покинем ее. Мой бог заверил меня, что корабельные двигатели можно будет успешно восстановить и сделать их пригодными для космического путешествия. И после многолетнего путешествия мы доберемся до другой звезды, чьи планеты тоже загрязнены этой дурацкой накипью жизни. Я и еще несколько человек, членов Внутреннего Круга, совершим это путешествие. Мы будем продолжать нести груз этой отвратительной жизни в наших телах, но сможем освободить от нее множество других людей в других мирах. Замкнутая система жизнеобеспечения вашего корабля будет поддерживать нас в должном состоянии на протяжении многих лет.

Путешествие, как я уже сказал, продлится много лет. Если вы сейчас откажетесь от сотрудничества, мы возьмем вас с собой в качестве пленника. Вы не умрете. Мой господин заверил меня, что существуют надежные способы предотвратить самоубийство. Он сможет кое-что проделать с вашим мозгом, когда у него будет достаточно времени.

Вы будете полезны во время путешествия — нам ведь понадобятся слуги. Вас не будут пытать — точнее сказать, не будут пытать помногу. Я прослежу, дабы ваши страдания никогда не становились настолько острыми, чтобы превратиться в события, благодаря которым можно отличить один день от другого. Я могу умереть прежде, чем путешествие завершится, но некоторые из моих единомышленников — молодые люди, и они будут в точности следовать моим приказам. Я знаю, что вы, земляне, живете долго. Полагаю, что вы… как это говорилось на Земле? — а, свихнетесь. Никто никогда не оценит вашего подвига. Его некому будет оценить. Но, полагаю, вы можете продолжать существовать, пока не достигнете примерно пятисот лет.

Шонберг не шевелился. Но правая щека его дергалась от нервного тика. Голова его едва заметно склонилась, а плечи опустились чуть ниже, чем раньше.

Андреас продолжал:

— Я лично предпочел, чтобы вы вышли из игры достойно. Удалились бы с каким-нибудь красивым жестом. Если вы согласитесь сотрудничать со мной, ваше будущее может выглядеть иначе. Вы только поможете нам сделать то, что мы сделаем в любом случае, с вашей помощью или без нее. Если вы пойдете на сотрудничество, — Андреас поднял руку, слегка разведя большой и указательный пальцы, — я в самом конце дам вам маленький шанс. Вы не победите, но умрете благородно, в попытке победить.

— И что за шанс? — глухо спросил Шонберг. Теперь в его голосе звучало отчаяние. Он то и дело моргал.

— Я дам вам меч и позволю попытаться прорваться мимо одного из моих воинов, добраться до берсеркера и разбить его на кусочки. Его провода достаточно уязвимы для подобной атаки.

— Вы не сделаете такого! Ведь это ваш бог!

Андреас невозмутимо ждал.

— Откуда мне знать, что вы действительно это сделаете? — Эти слова вырвались у Шонберга словно бы помимо его воли.

— Вы знаете, что я сделаю, если вы откажетесь сотрудничать.

Казалось, что повисшее в маленькой комнатке молчание продлится бесконечно.

Теперь из людей, нарушающих пустынность парка богов, на ногах держались всего трое, не считая одного-двух рабов. Фар-лей и Томас смотрели друг на друга, подобно двум незнакомцам, случайно встретившимся в диких местах, которые оба считали необитаемыми. Где-то в стороне жрец отдавал распоряжения рабам; послышался удар заступа — там копали новую могилу.

Фарлей посмотрел на тех, кто теперь лежал на земле. Джад не улыбнулся, получив рану, и не ушел весело в лес. Келсумба не смеялся по пути к вечному пиру богов. Фарлею не хотелось оставаться и смотреть, как их побросают в неглубокую яму. Чувствуя, как ощущение неуязвимости медленно покидает его, Фарлей развернулся и двинулся вверх по дороге.

Томас Хватала, все еще продолжающий вытирать копье, молча двинулся следом. Он явно был не против пообщаться. Жреца они оставили позади. Брусчатка на дороге здесь была очень ровной и поддерживалась в отличном состоянии. А еще дорога была аккуратно окаймлена камнями — Фарлею вспомнились некоторые дорожки в большом поместье его отца.

Теперь же они с ошеломляющей Фарлея обыденностью миновали последние деревья и последний поворот дороги. На некотором расстоянии от дороги по обе стороны раскинулись фруктовые сады. Впереди же дорога пробегала через тридцати-сорокаметровую тщательно ухоженную лужайку и упиралась в ворота города-цитадели богов. Ворота из массивных бревен, обитых полосами кованого металла, были в настоящий момент закрыты. Высокие городские стены под лучами полуденного солнца казались ослепительно белыми. Только очутившись рядом с ними, Фарлей понял, из каких огромных и тяжелых камней сложены эти стены. Интересно, чем же их красили, что они стали напоминать цветом кость?

Ну что ж, вот он и добрался до своей цели, до места, где обитает Торун. Но внутри у него ничего не изменилось. Бессмертие стремительно покидало Фарлея.

— Томас, — сказал он, остановившись, — здесь все чересчур… обычное.

— Это как? — вежливо спросил Томас, останавливаясь рядом.

Фарлей помолчал. Как объяснить ему свое разочарование? Он и сам не до конца понимал, что творилось у него внутри. Тогда Фарлей сказал первое, что пришло на ум:

— Нас было шестьдесят четыре, а теперь осталось всего двое.

— Ну а как еще это могло быть? — резонно поинтересовался Томас.

Сквозь камни у ворот Торуна пробилась трава. На обочине дороги валялись куски засохшего навоза, оставленного каким-то животным. Фарлей запрокинул голову и зажмурился. У него вырвался стон.

— Что случилось, дружище?

— Томас, Томас! Что ты видишь здесь, что ты чувствуешь? Меня внезапно охватили сомнения… — Фарлей взглянул на своего спутника, словно умоляя о помощи.

Томас покачал головой:

— Друг мой, относительно нашего с тобой будущего не может быть никаких сомнений. Мы с тобой сразимся, и лишь один из нас войдет живым в эти ворота.

Ворота… Совершенно обычное, хотя и прочное дерево, скрепленное металлическими полосами. Нижняя их часть казалась слегка истертой от прикосновений проходивших мимо бесчисленных мужчин и женщин, рабов и животных. За такими воротами не могло находиться ничего иного, кроме того самого мира, в котором Фарлей пребывал и сейчас, в котором он провел всю свою жизнь. А если он встанет перед воротами внутри Храма, увидит ли он хоть какую-то разницу?

Появился Йелгир, которого они оставили позади, и посмотрел на Фарлея со свойственной ему встревоженной улыбкой. Очевидно, какой-то невидимый из-за стен наблюдатель заметил появление жреца — ворота слегка приоткрылись. Из-за них высунулся другой жрец и окинул Фарлея и Томаса безразличным взглядом.

— Кто-нибудь из них ранен? — поинтересовался он у Йелгира.

— У одного повреждена кисть руки, и он не может работать кинжалом, но, похоже, особых неудобств это ему не доставляет. У второго тоже рана на руке, но ничего серьезного, мышца не рассечена.

Жрецы понизили голос, и Фарлей перестал разбирать слова. Тем временем над стеной показались другие головы — очевидно, принадлежащие местным аристократам. Видимо, любопытные находились на какой-то галерее, расположенной на стене. Двух финалистов турнира Торуна рассматривали, словно рабов на аукционе. Томас Хватала наконец-то прекратил вытирать свое копье и теперь стоял, перехватив его поудобнее. Потом он переступил с ноги на ногу и вздохнул.

— Участникам состязаний велено подождать, — раздался из-за стены чей-то небрежный голос. — Верховный жрец сказал, что он надеется поприсутствовать при финальном поединке, но сейчас занят — приносит особое жертвоприношение богам.