Глава 4
Первые эшелоны
Благодаря старшине Будько Якову Павловичу и его помощникам база для отряда «Застава» получилась неплохая. Штабная и несколько жилых землянок, кухня, склад. Для санчасти соорудили бревенчатый приземистый сруб, где не ощущалась сырость, как в жилых землянках.
Для женщин (врача, медсестры и радистки) рядом вырыто утепленное небольшое жилье. Лагерь расположен в глухом месте: с одной стороны – густо заросший глубокий овраг, с другой – болото и кругом лес.
Но Журавлев хорошо понимал, что база временная. Если отряд воюет, то его начинают выслеживать. Здесь не Урал и не Сибирь, места более обжитые. Даже по легкому дымку можно определить местонахождение отряда. Поэтому Будько принялся сразу же за строительство запасной базы.
Продовольствием старшина запасся, но еда однообразная. Картофельный суп с грибами и небольшим количеством мяса. Каша перловая, пшенная, слегка приправленная подсолнечным маслом. Хлеба на сорок пять человек требуется не менее двадцати килограммов в день. Пекут его надежные люди, но ковриги и буханки надо доставить из деревень в лагерь, минуя вражеские посты.
Дорого порой обходится хлебушек. Однажды старшина и двое бойцов из местных нос к носу столкнулись с полицейским постом. Будь это немцы, которые службу несут бдительно, плохо могло закончиться дело.
Группу спасла мгновенная реакция старого пограничника. Яков Павлович выдернул из кобуры наградной «маузер» и в упор выпустил все десять зарядов. Двое полицаев были убиты на месте, третий убежал.
Все произошло настолько быстро, что бойцы только успели сорвать с плеч винтовки и запоздало пальнуть вслед убегавшему полицаю.
В качестве трофеев достались две трехлинейки, десяток обойм и две пары сапог, чему радовались больше всего – быстро снашивалась обувь по осеннему бездорожью. Гранат у полицаев не оказалось (может, поленились взять), зато Будько понюхал пустую фляжку из-под самогона и назидательно встряхнул ее:
– Вот так жить на посту! Были бы трезвые, встретили бы нас огнем. Не надейтесь, что всегда так будет.
И действительно, в другой раз усиленную группу «хлебовозов» обстреляли из засады и тяжело ранили бойца. Вернулись из похода пустыми, торопясь доставить в лазарет подстреленного парня.
Голодно без хлеба. Когда его нет, хлеб заменяют картошкой или мучной болтушкой, заправленной постным маслом. Консервы стараются сберечь до холодов.
– Ешьте картофель, пока он в достатке. Зимой такого раздолья не будет.
«Раздольем» в отряде не пахнет. Карп Иваныч кормит своих куда сытнее. Да и о зиме люди стараются не думать. До нее еще надо дожить. В конце сентября ночи уже холодные, все чаще идут дожди.
В землянках, конечно, ночевать неплохо, хоть крыша над головой. Но уютом это жилье не назовешь. Топить печки Журавлев пока не разрешает. Достаточно того, что огонь поддерживается на кухне и в лазарете. В землянках же сыро, протекают крыши, а порой обваливаются земляные нары или сползает со стен целый пласт почвы. Лагерь расположен в низине, но лезть наверх опасно.
Километрах в трех находится густо заросшая лесом плоская гора. Там, конечно, сухо. Но зато издалека виден любой дымок. Лагерь долго там не продержится, немцы внимательно следят за местностью.
Раза два в день окрестности облетают самолеты-разведчики «Хеншель-126». Эта не слишком скоростная машина с ярко-оранжевым фюзеляжем и таким же ярким хвостовым оперением не производит впечатления грозного противника. Но внешность обманчива.
Черно-белый крест во всю высоту фюзеляжа предупреждает, что это боевой самолет Люфтваффе. Экипаж из двух человек (летчик и наблюдатель) вооружен двумя скорострельными пулеметами «МГ-15», а на внешней подвеске «Хеншели» несут килограммов по сто бомб разного калибра.
Пилоты выполняют свои обязанности старательно. Меняют высоту, направление, иногда бесшумно планируют со стороны солнца, осматривая подозрительные места. Так же внезапно могут сбросить пару-тройку небольших авиабомб или прочесать участок леса пулеметными очередями.
Бойцы подметили, что «Хеншели» патрулируют чаще всего железную дорогу. Это еще одна опасность, кроме мотодрезин с пулеметами. Сапер Степан Пичугин вместе с двумя помощниками едва спасся от внезапно появившегося «Хеншеля».
Наблюдали за движением немецких эшелонов и неосторожно выползли на открытое место. Никто из троих не услышал приглушенного звука мотора. Ударил носовой пулемет, затем кормовой, рассеивая очереди со скоростью шестнадцать пуль в секунду.
Боец из молодых вскочил, бросился было убегать. Воробей догнал его, сбил с ног.
– Куда, дурила? Себя и нас погубишь.
«Хеншель», сделав круг, бросил две бомбы по двадцать пять килограммов. Вроде ерунда, но взрывы оглушили саперов, с деревьев сыпались сбитые ветки и разноцветная сентябрьская листва. Осколок величиной с ладонь вывернул из тополя кусок древесины, а с вершины дерева, как копье, полетела вниз острая сухая ветка и вонзилась во влажную землю рядом с сержантом Пичугиным.
Воробья пробил холодный пот. Бомбы – это, конечно, страшно, но обиднее, если тебя, как жука булавкой, проткнет трехметровая сухая палка.
Однако «Хеншели», следуя своим инструкциям, обычно не спускались ниже пятисот-шестисот метров. Если бы разведчик снизился еще метров на двести, то мог накрыть всех троих.
По слухам, партизаны из комсомольского отряда (с которыми пути пограничников пока не пересекались), лихие и смелые ребята, сковырнули из пулемета один из «Хеншелей», рискнувший спуститься слишком близко к земле. В это можно было поверить, учитывая слабую дюралевую защиту наблюдателей. Но Воробей-Пичугин ни разу не видел, чтобы немецкие самолеты сбивали из легких пулеметов или винтовок, о чем любили писать газеты.
Авдеев и разведчики тщетно пытались отыскать отряд, о котором ходило много слухов. Но те не сидели на одном месте и сами знакомиться не спешили. Бажан отзывался о них пренебрежительно:
– Скачут на лошадях туда-сюда. Где постреляют, где сожгут что-нибудь. Больше шума, чем дела.
– А что жгут? – уточнял въедливый особист Авдеев. – Не солому же в поле? Какие-то объекты.
– Объекты-субъекты… Мосток через речку спалят, полицаев обстреляют и рысью убегать. Герои, мать их…
– Ребята шустрые, – гнул свое Авдеев. – Я слышал, полицейский участок разгромили. Надо бы с ними познакомиться.
– Ищи их, если делать больше ничего, – бурчал Бажан.
– Они воюют, а не отсиживаются, как некоторые. Нам такие союзники нужны.
Последние дни выдались на редкость неудачные. Прошлой ночью умер раненый боец. Как показалось некоторым, неожиданно. И рана была так себе, не в голову или в живот, а пробита мякоть ноги выше колена.
Хирург Наталья Малеева сделала операцию, затем еще одну. Чистила рану, меняла повязки, даже на ночь оставалась возле метавшегося в жару, терявшего сознание пограничника.
Утром, заплаканная, курила самокрутку (папиросы давно кончились) и докладывала Журавлеву, что боец умер от заражения крови и сделать ничего не удалось. Несмотря на ранний час, у санчасти собрались ребята, хорошо знавшие умершего пограничника. На красивую докторшу-лейтенанта смотрели неприязненно.
– Выбрось соску, когда докладываешь, – сухо заметил кто-то из старых бойцов.
Наталья растоптала окурок, шмыгнула носом.
– Может, ногу надо было ампутировать? – спросил Журавлев.
– Нельзя…
– Почему нельзя?
– Да потому! – вмешалась в разговор медсестра Люся, пришедшая в отряд недели две назад. – Рана слишком близко к паху располагалась. Пуля в нее клочья ваты, нитки и прочую инфекцию вбила. Раневой канал глубиной четырнадцать сантиметров. Резали, чистили, а ногу ампутировать уже поздно было. Разве что вместе с тазом.
– А когда не поздно?
– Сразу после того боя на дороге, когда бензовозы пожгли. Да и то шансов на удачный исход почти не было.
– Хирург такой умелый, – не отставал тот же голос. – И помощница у ей шибко грамотная.
– Все, разошлись, – опережая Журавлева, скомандовал Федор Кондратьев. – Что, дел ни у кого нет?
Капитану Журавлеву защищать Наталью трудно. Все в отряде знают, что капитан живет с докторшей. Наталью увела в землянку Люся, которая умела и за себя, и за других постоять. Много чего натерпелась в оккупации. Особенно когда работала в волостной больничке, рядом с полицаями. Говорят, ее Шамрай, бычья морда, изнасиловал, пригрозив брата в Германию угнать.
И весь последующий день пошел кувырком. Николай Мальцев с группой осуществлял наблюдение за железной дорогой. Считали составы, записывали, что везут. Злорадно отметили, как прошли на запад два санитарных эшелона, набитые ранеными фрицами.
– Дают гадам, – сказал Саня Гречихин, зачисленный в отделение сержанта Мальцева.
– Наверное, из-под Сталинграда битых везут, – предположил другой боец. – Как там они в листовках пишут? «В Сталинград вошли с бомбежкой, до Саратова – с гармошкой». Нажрались досыта. Тысячи полторы раненых в двух эшелонах.
Посмеялись. А затем стало не до смеха. На эшелон с танками спикировали пять бомбардировщиков «Пе-2». Они зашли с головы эшелона, рассчитывая вывести из строя в первую очередь локомотив. При удачном попадании под откос могла уйти вслед за паровозом и часть вагонов.
Цель для пятерки «пешек» была заманчивая, но бомбить эшелоны довольно сложно. Чтобы угодить в узкую цепочку груженных бронетехникой платформ, приходилось снижаться до высоты пятьсот-семьсот метров.
Такие грузы имели сильное зенитное прикрытие. На двух платформах стояли счетверенные 20-миллиметровые автоматы и 37-миллиметровые зенитки. Кроме того, в разных местах были установлены крупнокалиберные пулеметы.
Экипажи этих слабо бронированных самолетов знали, какой опасности они себя подвергают, но упрямо шли прямо на сверкающие навстречу трассы. Стокилограммовые осколочно-фугасные бомбы подняли высокие фонтаны щебня, земли и дыма по обеим сторонам насыпи.
Добиться прямого попадания в паровоз не удалось. Одна из бомб взорвалась рядом с головной зенитной платформой перед локомотивом. Мальцев отчетливо разглядел, как сорвало с креплений и перекосило длинноствольную 37-миллиметровку, смяло борта платформы.
Еще одно попадание накрыло платформу, где везли закрепленные на растяжках два танка «Т-3». Один из «панцеров» развернуло поперек. Взрывная волна и крупные осколки разбили ходовую часть. Вторая машина, обрывая тросы, сползла к краю платформы. Сильный толчок сбросил ее вниз. Танк кувыркался по насыпи, отлетела башня, лопнули гусеницы.
Но если головной бомбардировщик, хоть и поврежденный, благополучно завершил пикирование, то двум идущим следом «Пе-2» не повезло.
Счетверенная установка «Маузер» со скорострельностью 800 снарядов в минуту прошила носовую часть и кабину «пешки» не менее чем десятком снарядов. Самолет, не выходя из пике, взорвался в полусотне метров от насыпи.
Другой бомбардировщик получил попадания в левый двигатель, который сразу вспыхнул. Пилот тщетно пытался набрать высоту. Было видно, как трассы крупнокалиберных пуль пробивают обшивку. На какие-то секунды бомбардировщик повис вертикально, затем рухнул в лес.
Два оставшихся бомбардировщика сумели разбить близким попаданием бомбы грузовой вагон и платформу с тяжелым танком «Т-4». Один из вагонов сошел с рельсов, потянул за собой другой. Состав остановился.
Но бомбить его было некому. Еще одна «пешка» тщетно пыталась уйти от скрестившихся на ней пушечных и пулеметных трасс. Из горящего бомбардировщика выпрыгнули два летчика, а самолет кувыркался, рассыпаясь на части.
Оба «сталинских сокола» не долетели живыми до земли. По ним вели огонь пулеметы, азартно стреляли из автоматов и пистолетов танкисты, техники. Шелковый купол одного из парашютов вспыхнул и сгорел за несколько секунд. Тело летчика камнем падало вниз. Второй летчик, пробитый множеством пуль, безжизненно обвис на лямках.
– Сволочи, – бормотал Саня Гречихин. – Товарищ сержант, может, вдарим по фрицам? До эшелона всего метров пятьсот.
– Нет, – покачал головой Мальцев. – Бить так насмерть. А что толку от наших автоматов? Танк мы все равно не подобьем.
Возвращаясь в отряд, обсуждали не слишком удачный налет наших бомбардировщиков:
– Фрицы три танка потеряли, а мы три бомбардировщика с экипажами.
– Четыре, – хмуро поправил товарища сержант Мальцев. – Бомберы тройками летают. Шестой самолет над линией фронта сбили.
Докладывая вечером результаты наблюдения, Николай заметил:
– Эшелоны прут один за другим. Патруль на дрезине или мотовозе прочешет участок, а затем сразу пять-семь эшелонов на скорости идут. Но мину можно успеть поставить.
– Поставим, – отозвался капитан. – Завтра пойдешь со старшиной и Саней Гречихиным за хлебом. Ивана Лукова с собой возьмете.
– А как же мины на «железке»?
– Хлеба сначала привезите. Людей кормить нечем. И лекарства нам кое-какие собрали.
Но с хлебом получилось хуже некуда. Черная полоса не кончалась.
Хлеб для отряда пекли в нескольких домах, хозяевам которых можно было полностью доверять. Опасное дело. Если от немцев можно как-то открутиться, то полицаи нюхом чуют, где топится русская печь и хозяйка выкладывает на холстину свежеиспеченные ржаные (реже пшеничные) ковриги.
Долгая тяжелая работа. Пока пропекутся увесистые ковриги килограмма на два, пока остынут, пока загрузят в печь следующую партию, а то и третью, минует ночь. Из трубы вьется предательский дымок, а опытный нос чует неповторимый запах свежего домашнего хлеба издалека.
За три-четыре буханки еще можно оправдаться – семья большая. Но если полицаи обнаружат десяток ковриг, то их не убедишь, что часть хлеба предназначена для продажи или на сухари.
– Для кого сухари? Для батьки Бажана? А может, для диверсантов, сброшенных с самолета?
Если попадутся свои полицаи, то это полбеды. Они отношения с земляками до конца портить не хотят – неизвестно, куда война повернет. Можно откупиться самогоном, отдать часть хлеба – жрите, подавитесь! Но если нагрянут чужие, обозленные на власть, на Красную Армию, вроде Тимофея Шамрая, главы волостной полиции, то пощады не жди.
Так и получилось на подворье Петра Рябкова, за которым давно следили. Знали, что сын недавно ушел в лес, не иначе как в новый отряд. Шамрай нагрянул со своими людьми под утро и попал в точку.
На широких лавках остывало под холстинами штук двенадцать ржаных ковриг. Петро Рябков, мужик лет за сорок, начал было оправдываться, мол, семья большая, но получил кулаком в зубы.
– Откуда она у тебя большая? Сын к красным удрал, остался ты с хозяйкой да две девочки. Когда за хлебом из леса придут?
Помощник Шамрая Никита Филин нашел аккуратно нарезанные на полоски чистые тряпочки для перевязок, чеплашку с гусиным жиром и небольшой кувшин с медом.
– А это для кого припасли? Подстреленных бандитов лечить?
Филин тут же вспомнил, что старший сын Рябкова тоже против немцев воюет, призвали в начале войны. За что получил Петро еще несколько пинков, но сказать ничего не сказал. Не выдавать же собственных детей?
Шамрай, Филин и еще с пяток полицаев расположились в доме и сараях, стали ждать посланцев из леса.
Старшина Будько, Мальцев и бойцы из местных, Иван Луков и Саня Гречихин, уже приближались к деревне, когда много чего повидавший Яков Павлович Будько почуял неладное.
В селе десятка четыре домов, не такое и маленькое. Но словно затаилось. Прошмыгнет вдоль улицы по своим делам женщина с коромыслом, и снова тишина. Дети и то, несмотря на теплый осенний день, на улице не появляются. Умный мужик Шамрай, но не учел, что сельчане таким способом подают знак – в деревне чужие.
Не доезжая до деревни, остановились. Семнадцатилетний проводник Саня Гречихин вызвался сходить и проверить обстановку. Старшина отрицательно покачал головой. Парнишка молодой, не заметит, как вляпается в засаду.
– Сам пойду, – решил Будько, доставая свой старый наградной «маузер», полученный от Реввоенсовета Туркестана еще в двадцатых годах. Подумав, добавил: – Лукова Ивана возьму, а вы здесь ждите. Без хлеба нельзя возвращаться только из-за того, что в деревне слишком тихо.
Двигались осторожно через огороды, держа наготове оружие. Трое полицаев увидели людей в красноармейской форме с запозданием. Ждали долго, расслабились, да еще самогона граммов по двести хватили.
Будько их опередил. Бросил «лимонку» и несколько раз выстрелил. Открыл огонь из автомата Иван Луков. Полицай, выскочивший на крыльцо, был ранен в живот, остальные подняли ответную пальбу. Воспользовавшись суматохой, Будько и Луков сумели убежать, отстреливаясь на ходу.
Шамрай пытался организовать погоню, но, кроме Филина, никто преследовать парашютистов не спешил.
– У них автоматы. Вон Генка помирает, все брюхо разорвано.
Молодой полицай умирал тяжело и мучительно. Помочь ему было нельзя: осколками пробило в нескольких местах живот. В отместку вывели из дома Петра Рябкова вместе с женой и расстреляли. Подворье сожгли.
Шамраю показалось этого мало. Он приказал собрать по дворам с десяток молодых парней.
– Пусть в комендатуре решают, что с ними делать. Или в Германию на работу, или в лагерь как бандитских пособников.
По дороге один из парней попытался бежать. Шамрай уложил его точным выстрелом со ста шагов. Выкидывая затвором дымящуюся гильзу, спросил:
– Ну что, еще кто-то хочет бежать? Валяйте. Я и за двести шагов с одного выстрела завалю. Вшивота хренова. Шагай вперед!
Плачущие женщины погрузили тело погибшего парня на телегу и повезли в деревню, над которой поднимался дым от горящего подворья. Хоронить «большевистских пособников», мужа и жену Рябковых, Шамрай запретил.
– А вы как хотели? – ворочая красными белками глаз, ронял короткие фразы главный волостной полицай. – Либо они нас, либо мы их. Середины не будет. Эсэс придет – всю деревню спалит. Зарубите на носу!
Расстрелянные хозяева подворья остались лежать возле ворот. Над сгустевшей лужей крови звенел мушиный рой.
Младших дочерей увели к себе родственники. Деревня затаилась. Оставшихся молодых парней матери спрятали в ближнем лесу. Трое полицаев, жившие в селе, чуя ненависть со стороны односельчан, ходили кучкой, держа наготове винтовки.
Батька Бажан, узнав о случившемся, качал головой, изображая скорбь. В узком кругу приближенных заявил:
– С умом воевать надо, а не полицаев дразнить. Три человека погибли, и парни угнанные в лагере или на чужбине пропадут.
Начштаба Луговой и начальник разведки Снитко согласно кивали. Отряд «Сталинцы» практически не воевал. Ни с умом, ни без ума.
А Журавлев, выслушав доклад Будько, после короткого раздумья отдал приказ Кондратьеву:
– Федор, завтра пойдешь на «железку». Постарайся нанести крепкий удар, чтобы и паровоз, и вагоны под откос пустить. Толпу не собирай, хватит человек двенадцать. Место определил?
– Так точно.
– Готовь группу.
А особист Авдеев заметил:
– В ближайшее время с Шамраем разобраться надо. Слишком усердно немцам служит. Пора укоротить руки.
Кроме группы саперов, Федор Кондратьев взял с собой Мальцева, часть его отделения и снайпера Василя Грицевича. Как обычно, захватили повозку для эвакуации раненых, если не обойдется без боя.
Место для подрыва немецкого эшелона выбрали километрах в пятнадцати от базы. Зная, что немцы отыгрываются на жителях ближайших деревень, Кондратьев подобрал перегон, где не было поблизости жилья. Впрочем, это вряд ли могло уберечь людей от мести эсэсовцев и специальных команд. Они найдут крайних, тем более вокруг железных дорог всегда хватало поселков.
Дождавшись, когда пройдет патрульная дрезина, Степан Пичугин и двое саперов подбежали к насыпи и стали торопливо устанавливать мину. Не успели. Охрана словно угадывала присутствие подрывников. Вместо эшелона появилась еще одна мотодрезина. Шла она довольно быстро. Саперы, заровняв ямку, едва успели снова вернуться в укрытие.
Дрезина с патрулем проследовала мимо, а следом за ней прошли три эшелона подряд. Два везли технику и грузы, а третий, наполовину состоящий из пассажирских вагонов, вез на восток солдат и офицеров вермахта.
– С комфортом едут, – провожая взглядом постукивающие на стыках вагоны, сплюнул Степан Пичугин. – Вот по кому мина плачет.
Будущих завоевателей везли не только с комфортом, но и хорошо охраняли. На двух платформах стояли зенитные установки, а на крышах нескольких вагонов торчали стволы пулеметов. Расчеты хорошо просматривали с высоты подходы к железной дороге и были готовы открыть в любую минуту огонь.
Состав, как назло, замедлил ход. Бойцы Кондратьева отчетливо видели лица солдат и офицеров. Двое молодых мускулистых парней, в майках, но с автоматами через плечо, спрыгнули вниз и затеяли шутливую борьбу. Офицер смотрел на них, улыбаясь, да и большинство остальных воинов рейха чувствовали себя бодро.
Не сегодня завтра падет Сталинград, а это конец войны. Денек теплый, и вообще, до морозов военная кампания на Востоке будет завершена. Пожилой солдат возле крупнокалиберного пулемета не разделял общего подъема. Было ему лет сорок пять, лицо смуглое, покрытое морщинами, на лбу шрам от давней раны.
Этому война, наверное, обрыдла. Возможно, и взрослые сыновья воюют, кто-то мог и погибнуть. Ну чего тебе надо в России? У Николая шевельнулось в душе что-то вроде сочувствия. Но пожилой солдат вдруг хищно сощурился и дал очередь по зарослям. Офицер его о чем-то спросил. Наверное, о причинах стрельбы. Насторожился и соседний расчет.
Солдат показал рукой, что выпустил очередь на всякий случай, а молодым лучше вернуться в вагон. Всякое сочувствие к пожилому пулеметчику пропало. Это был враг – ни больше, ни меньше. И враг более опытный, чем молодые солдаты. Его очередь прошла всего в нескольких метрах от саперов. Возможно, чутьем бывалого солдата он почуял опасность.
Неизвестно, чем бы все закончилось, продлись стоянка подольше. Во всяком случае, офицер прислушался к совету старого солдата. Молодняк прекратил свои игры, все снова забрались в вагоны, а пулеметчики на крышах дали еще несколько очередей.
Группу спасла хорошая маскировка и то, что она была немногочисленная. Непосредственно возле железной дороги находилось в засаде человек семь. Остальные вели наблюдение в других местах.
В это время раздался гудок, эшелон дернулся, стал набирать ход и вскоре исчез за поворотом.
– Вот так могли и вляпаться, – проговорил Степан Пичугин.
А Николай Мальцев с трудом разжал онемевшие пальцы, которые крепко стискивали автомат. Если бы группу заметили, вряд ли бы удалось уйти от огня многочисленных пулеметов. Капитан Журавлев словно предчувствовал опасность, уменьшив состав группы. Все верно! Будь их хоть десять, хоть двадцать, а против эшелона много не навоюешь – там не меньше двух-трех батальонов едет.
Возле рельсов осталось валяться несколько ярких пустых оберток из-под шоколада и консервные банки. Степа Пичугин невольно сглотнул слюну. Завтрак без хлеба был довольно скудный, хотя группы, отправляющиеся на задания, старались подкармливать сытнее. На этот раз досталось лишь по кружке горячего отвара иван-чая да по одной вареной картошке с тонким ломтиком сала.
Взрыв удалось осуществить лишь ближе к вечеру, сменив место. Пятикилограммовая мина конструкции полковника НКВД Старинова рванула под колесами платформы с песком и шпалами. Такие платформы обычно находятся впереди эшелона и берут на себя силу взрыва.
Но Кондратьев и Пичугин рассчитали удар точно. Поезд в этом месте шел довольно быстро, преодолевая подъем. Паровоз влетел передними колесами в развороченную яму и опрокинулся набок. Вместе с ним сошли с рельсов три вагона.
Сцепка разорвалась, и остальной состав покатился под уклон. Не меньше тридцати вагонов набирали скорость и могли опрокинуться, разламывая друг друга. Унтер-офицер из поездной бригады накручивал тормоз, останавливая состав.
Экстренное торможение, хоть и запоздавшее, спасло почти весь состав. Из-под колес летели искры, пахло горелым маслом. Задние четыре вагона, в том числе платформа с зенитками, не удержались на рельсах и полетели под откос.
Больше всего пострадала платформа с давно знакомой счетверенной установкой «Маузер» и тяжелым 88-миллиметровым орудием. Пушку весом восемь тонн сорвало с креплений. Она раздавила нескольких зенитчиков из расчета и обрушилась всей массой на вагон с солдатами, проломив его как картонку.
Еще один вагон встал на дыбы, а затем закувыркался под откос. Из дверей и окон выскочило с десяток солдат. Одни успели отбежать в сторону, другие были раздавлены или покалечены, так же как и оставшиеся внутри вагона.
Кондратьев не собирался открывать огонь, но в последнюю минуту переменил решение. Он знал, что паровозов не хватает, и приказал пулеметчику:
– Бей по локомотиву. Остальные – по фашистской сволочи!
Стрельба длилась недолго. Немцы быстро организовали отпор, пришлось отходить. Но все же издырявили пулями котел паровоза и сумели уложить несколько солдат. Василь Грицевич точным выстрелом снял офицера, который распоряжался на уцелевшей зенитной платформе.
Группа уже углубилась в лес, когда вслед полетели снаряды и трассы 20-миллиметровой установки. Осколками были ранены двое бойцов, но они сумели добежать до места, где группу поджидала повозка.
Операция была признана удачной. Позже получили от подпольщиков сведения, что потери немцев составили тридцать пять человек убитыми и около сотни ранеными. Сгорели четыре вагона, а локомотив получил многочисленные повреждения. Участок железной дороги был выведен из строя более чем на сутки.
Журавлев, воодушевленный успехом, в ближайшие дни организовал еще три вылазки на железную дорогу. Но из трех операций лишь одна прошла удачно.
Удалось пустить под откос паровоз и полтора десятка вагонов. Платформы и вагоны громоздились друг на друга, возник пожар. Сгорело несколько бронетранспортеров и грузовиков. Паровоз и головные вагоны были разбиты, сплющены и тоже выгорели.
На место диверсии срочно выехала комендантская рота, отряд эсэсовцев, поднята вся полиция в округе. Из-под обломков вытаскивали тела раздавленных солдат и офицеров вермахта. Потери составили сто семьдесят человек убитыми и покалеченными.
Две другие вылазки показали, что спешка и желание нанести врагу как можно больший урон успеха не принесут.
Одна операция провалилась из-за того, что группа подрывников укрылась слишком близко от железной дороги и недостаточно хорошо замаскировалась. Оправданием могло служить лишь то, что после прохождения патруля оставалось слишком мало времени для постановки мины. Пришлось сократить расстояние до насыпи, что обернулось человеческими жертвами.
Саперов разглядели с мотодрезины и сразу открыли огонь из скорострельного пулемета «МГ-42». Еще несколько солдат залегли за насыпью и стреляли из автоматов. Первыми же выстрелами был убит пулей в лицо старший группы, сержант-подрывник.
Через минуту был тяжело ранен еще один боец. Трое оставшихся, подхватив раненого, стали отходить. Иван Луков, прикрывая товарищей, выпустил оба автоматных диска и тоже отползал под пулями.
Мотопатруль обстреляли двое бойцов, которые охраняли группу с тыла. Но они не смогли приблизиться. Новый пулемет «МГ-42», с его скорострельностью двадцать пуль в секунду, поражал цели за километр.
Схватка с патрулем закончилась тем, что двое бойцов были убиты и трое ранены. Один умер позже в санчасти. Повозки не оказалось (на бой не рассчитывали), и парня доставили в санчасть слишком поздно: он потерял много крови.
Третья операция на «железке» сорвалась из-за того, что не сработала мина. В чем была причина, так и осталось неизвестным. Бойцы смотрели на проносящийся мимо состав с техникой и солдатами и матерились от злости.
Сержант Михаил Фролов, возглавлявший группу, увидев в хвосте состава цистерны с горючим, приказал открыть огонь. Очереди из ручного пулемета и автоматов прошивали цистерны, одна из них загорелась. Состав замедлил ход, немцы сумели отцепить три цистерны.
Пока возились, зажигательные пули воспламенили еще одну емкость. Но и группа понесла потери. Ответный огонь охраны и солдат, ехавших в вагонах, смертельно ранил одного из подрывников.
Четыре диверсионные операции подряд всколыхнули окрестности. Хотя капитан Журавлев не считал две последние вылазки успешными и выговорил Федору Кондратьеву за спешку и гибель людей.
Однако немецкое командование смотрело на это по-другому. Мелкие диверсии осуществлялись и раньше, но происходило это не часто. Сводились они в основном к подрыву рельсового полотна или обстрелу эшелонов из леса, который особого эффекта не приносил.
Сейчас русские взялись за железную дорогу по-настоящему. Целью операций были эшелоны с техникой и людьми. Два подрыва им удались, потери составили в общей сложности около трехсот убитых и раненых солдат и офицеров, не считая сгоревшей и поврежденной техники.
Далеко не в каждом бою немецкие части несли такой урон, а здесь полки и батальоны хоронили своих людей в собственном тылу, так и не доехав до передовой.
Коменданта района не могли ввести в заблуждение две неудавшиеся попытки подорвать эшелоны. Пожилой полковник, участник Первой мировой войны, уже знал, что начал свои действия особый отряд НКВД. Они пока разворачиваются, но делают это довольно активно, хотя и совершают ошибки. Умные и энергичные люди на ошибках учатся быстро.
Один эшелон спасла бдительность патруля. Они вовремя заметили засаду и даже уничтожили часть диверсионной группы.
В другом случае русских подвел взрыватель. Однако они сумели поджечь из стрелкового оружия две цистерны с бензином, а это девяносто тонн так необходимого на фронте горючего.
Вдвое меньше бензина сгорело при нападении на автоколонну. Но там был жестокий и долгий бой. А здесь несколькими пулеметными очередями «лесные призраки» уничтожили почти сотню тонн бензина.
Кроме того, обнаруженная под рельсами мина была не самоделкой и поставлена на неизвлекаемость. Когда ее обезвреживали, подорвались два опытных сапера.
Следствием этих действий стало уменьшение пропускной способности участка железной дороги, ведущей непосредственно к фронту.
Эсэсовцы, подняв на ноги местную полицию, как обычно, отыгрались на местных жителях… Несколько сот человек были расстреляны или угнаны в лагеря. Сожжено одно из сел, находившееся вблизи места взрыва. В подвалах пытали тех, кого подозревали в связях с НКВД, партизанами и так называемыми «лесными призраками». Это выражение стали чаще употреблять после серии диверсий.
Но в большинстве случаев хватали кого попало. Люди, не выдержав мучений, давали ложные показания, лишь бы избавиться от боли. Шли облавы, устраивались засады на дорогах, но требовались радикальные меры.
– Вы знаете, что происходит в Сталинграде? – спрашивали сотрудники абвера коменданта района.
– Согласно сводкам, город практически взят, – осторожно отвечал опытный полковник.
– Там продолжаются упорные бои, хотя русские удерживают лишь небольшую часть Сталинграда – узкую полоску земли вдоль Волги. Кроме того, части Красной Армии предпринимают постоянные контрудары на северо-восточном фланге. А тыловики не помогают нашим войскам, хотя сил у вас достаточно.
Полковник не спорил с представителями могущественного ведомства адмирала Канариса и лишь делал короткие записи в своем блокноте.
– Что вы там пишете? – насмешливо спросил его майор военной разведки.
– Намечаю первоочередные мероприятия. Исходя из ваших замечаний.
Майор понял, что комендант достаточно умен, и отбросил прежний тон.
– Наибольшее беспокойство сейчас доставляет диверсионный отряд НКВД. Его местонахождение нам, к сожалению, неизвестно. Зато мы знаем, где расположен довольно крупный отряд так называемого батьки Бажана. Они называют себя «Сталинцы», но особой активности не проявляют. Однако снабжают энкавэдэшников продовольствием и делятся разведданными. Кроме того, в нашей зоне ответственности действует комсомольский отряд «Смерть фашизму». Отряд небольшой, вооружение так себе, но они часто устраивают засады на автомобильных дорогах, обстреливают полицейские участки. С ними надо разобраться, а начать с самого крупного отряда. Мы, в свою очередь, проведем аресты среди гражданских лиц, которые помогают лесным бандитам. Церемониться с врагами в такое сложное время нельзя.
Комендант согласно кивнул.
Несмотря на победы вермахта и удачную летнюю кампанию сорок второго года, война затягивается. Скоро зима, а зимой русские всегда действуют активнее.
