Глава 35

«Банкетное кафе» было известной достопримечательностью Клоптона, потому что предлагало лучшие алабамские угощения. Наполовину бакалейная лавка, наполовину ресторан, оно было также местом сбора и распространения самых интересных сплетен. Если вы хотели оповестить население, каким товаром торгуете, или о том, что разводитесь, или затеваете новую любовную интрижку, или недавно произвели на свет младенца, – вам было достаточно обмолвиться об этом в кафе, и слухи тут же распространялись по городу со скоростью новостей на Си-эн-эн. Вывеска на кафе давно заржавела, но хозяевам и в голову не приходило заменить ее на новую: все и так знали, что представляет собой это кафе и где оно находится. Им владела одна семейная пара, которая сама готовила, а две потерпевшие крах в личной жизни женщины и старик подавали еду и следили за порядком, осуществляя связь с хозяевами и мальчиком на побегушках.

Официантки меню не предлагали, и заказов тоже никто не принимал, поскольку в кафе существовал только буфетный ассортимент. Он включал несколько овощных блюд: зелень, ямс, томатный кетчуп, жареную окру, картофельное пюре и шпинат. Из мясных блюд можно было получить ростбиф, тушеное мясо в винном соусе, мясное «полено» с начинкой, жареного цыпленка и – мое любимое блюдо – куриную котлету с коричневой сухарной подливкой. На десерт предлагали банановый пудинг, ледяной грушевый коблер с вином, сахаром и лимоном, а также, по желанию, с ванильным мороженым и шоколадное пирожное. Все было свежайшим и только что приготовленным, а в результате грозило солидной прибавкой в весе.

Трое мускулистых, подвижных и ласковых джек-рассел-терьеров – Блин, Лепешка и Бисквит – бегали вокруг столиков, нарушая все санитарные правила содержания собак, вернее – запрета на их содержание в заведениях подобного рода. Они царапали пол, клянчили подачки, ловили упавшие кусочки. Наша официантка, украшенная многочисленными кольцами, в том числе и в носу, от которого к уху тянулась серебряная цепочка, усадила нас за столик и бросила на него уйму салфеток, столовые приборы, поставила поднос:

– Вот еда, горячая, не обожгитесь. А вон там – тарелки. Накладывайте себе сами.

Кэти промолчала, но вид у нее был такой, словно она потеряла всякий аппетит, поэтому мне пришлось держать тарелку перед Джейсом и накладывать на нее все, на что бы он ни указал, начиная с десерта. Вскоре он уплетал его за обе щеки, а Кэти клевала понемножку, не поднимая на меня взгляда.

Наша официантка одна обслуживала все пятнадцать столиков. Все они были полностью заняты, и обедающие наперебой постоянно чего-нибудь требовали: то добавки, то вилку, а четверо дюжих мужчин за угловым столиком, топая ногами, заказали еще один поднос с жареными цыплятами. За блестящей мишурой и татуировкой я усмотрел в нашей официантке разрывающуюся на части девушку, которой никак не могло быть больше восемнадцати лет – тощую, в мешковатой одежде. Несмотря на обилие украшений, она казалась пришибленной и неказистой, словно половик у входной двери, о который вытирают ноги. И двигалась она, словно птица, у которой перебито крыло.

Ели мы молча и вскоре покончили с обедом, а я заплатил по счету.

Кэти, указав на бакалейную лавку поблизости, встала:

– Мне надо кое-что купить. Вернусь через пару минут.

Они с Джейсом вышли, а я возвратился к столику и положил под грязную тарелку доллар.

Я знал, о чем она говорит, но не собирался оставлять на столе чаевые. Девушка в блестящих цепочках прошла за моей спиной с подносом, полным грязной посуды, в кухню, и вдруг послышались душераздирающий крик, грохот и несколько сердитых возгласов.

Семь лет назад я положил в кошелек стодолларовую бумажку – для какой-нибудь непредвиденной траты: я был уже научен собственным неприятным опытом делать тайнички, и несколько раз бывали случаи, когда в бумажке возникала острая необходимость. Так было и на этот раз, поэтому я вынул заветную сотню и положил под свою тарелку.

Кэти вскоре возвратилась, мы прошли на парковку, и я усадил их в машину. Ожидая, пока прогреется мотор, я увидел, как из ресторана выбежала наша официантка, что-то громко крича и размахивая купюрой. Я опустил стекло, а девушка просунула руку в оконце и обняла меня за шею. Она плакала, и у нее капало из носа прямо на мою рубашку.

– Мистер, – еле-еле выговорила она, – благодарю вас.

А Кэти достала из сумочки бумажный платок и протянула мне, и взгляд у нее почему-то стал подозрительный. Я передал платок девушке, она вытерла глаза, высморкалась и отдала платок назад.

– Мистер, а я уже совсем собралась отсюда уволиться и перерезать себе вены, – и она взмахнула стодолларовой бумажкой, – и вдруг нашла вот это.

Она покачала головой и нежно прижала бумажку к груди:

– У меня дома маленькая дочка и… мне так нужны деньги, чтобы купить ей розовые платьица… а он… меня бросил. – И, прислонившись к машине, она зарыдала, закрыв лицо руками. – Но теперь… по крайней мере… я знаю, что… я не совсем пустое место, и меня тоже замечают.

Она вытерла глаза, размазав черную тушь по щекам, еще раз поблагодарила и исчезла за дверью ресторанчика.

Я поднял стекло и выехал с парковки. А Кэти не сводила с меня взгляда и, коснувшись моей руки, прошептала:

– Такер Рейн, ты хороший человек!

А Джейс подпрыгнул на месте и обеими руками протянул мне какой-то пакетик:

– Дядя Так, мама разрешила вот это купить для вас, из моих собственных ар-ман-ных денег.

Включив верхний свет, я заглянул в пакет. Там лежала пачка бинтов в новогодней упаковке с пожеланиями всех благ.