Глава 12

А потом Кэти и ее защитник Моз вышли из амбара, и мы остались с Джейсом вдвоем.

– Ну как, тебе нравится моя лошадка? – поинтересовался я.

Джейс кивнул.

– Хочешь покататься на Глю?

Джейс опять кивнул, на этот раз решительнее.

– Эй, Моз! – окликнул я. – Глю сегодня работает?

– Ага! Но они будут только к вечеру.

– Подожди меня здесь, дружище, – обратился я к Джейсу.

Вскоре я вернулся из чулана, где хранилась упряжь, держа в руках и детское седло, и попону, которые пришлись мальчику и лошади впору. Усадив Джейса верхом на Глю, я укоротил стремена, и, когда его стопы с удобством в них устроились, Джейс лучезарно улыбнулся. Через три минуты я вывел Глю из стойла, а потом из амбара. Увидев нас, Кэти освободилась из объятий Моза, и по всему было видно, что сейчас она ринется к нам и стащит Джейса с лошади, но Моз снова ее обнял:

– Мисс Кэти, – промолвил он, – эта лошадка такая же тихая и деликатная, как и ее всадник. Пойдемте лучше со мной и съедим по паре яиц, и я буду сидеть рядом и не сводить с вас взора.

Я повернул к югу от пастбища, мы шли мимо водонапорной башни, заросшей ядовитым плющом, мимо кустов так называемого конфедератского жасмина и через оранжереи. Потом свернули к югу от оранжерей и миновали сосны, растущие неподалеку от ущелья. Приблизившись к тридцатиметровой шахте с заржавевшими спусковыми канатами, мы остановились и заглянули вниз, в водоем на дне ущелья.

– Дядя Так?

Встрепенувшись, я подтянул его стремена, укрепил седло и взглянул на Джейса:

– А кто тебе сказал, что ты можешь меня называть дядей Таком?

Лицо мальчика вытянулось, и на нем появилось то же выражение, что тогда, на бензоколонке у Бесси, когда он подумал, что его сейчас ударят.

– Это мама сказала тебе, чтобы ты называл меня «дядя Так»? – переспросил я мягче и взялся рукой за седло.

Джейс кивнул, но лицо его выражало ужас.

Я улыбнулся и похлопал его по ноге:

– Вот так-то лучше, а если ты станешь меня называть по-другому, я сброшу тебя вон туда, вниз, в воду. Понял?

Джейс улыбнулся и радостно кивнул, а я щелкнул пальцами, и Глю снова зашагал.

– Дядя Так, а откуда у вас эта лошадка?

– Ну, – я вытащил соломинку из-под седла и стал ее жевать, – понимаешь, я тогда работал в Техасе и…

– Вы там снимали?

– Ага, вот этой самой штукой. – и я показал на фотокамеру… – И там я познакомился с одним парнем, у которого было очень много лошадей. Он их выращивал, кормил и готовил для скачек, но он был не очень терпеливый человек, и старина Глю пришелся ему не по нраву. И он уже помышлял, не сделать ли Глю мерином, а может, вообще продать на фабрику, где делают клей, когда я попросил его продать мне Глю.

– А что такое мерин?

– Ну… – и я почесал заросший щетиной подбородок, раздумывая, как бы ответить на этот вопрос. – Ну, мерин – это такая лошадь, у которой нет причиндалов.

Джейс прищурился и как будто над чем-то задумался:

– А что такое причиндалы?

Я взглянул в сторону амбара, потом на Глю.

– Ну, знаешь… э-э, – и я указал пальцем под брюхо Глю, – ну, вот это… имущество.

Лицо Джейса просветлело, словно кто-то поведал ему тайну бытия.

– О! – сказал он, выпрямляясь в седле, а потом нагнулся и посмотрел под брюхо Глю: – Но у него эти причиндалы все равно остались?

– Ага.

– Тогда я хочу посмотреть!

Я снял Джейса с лошади, мы присели на корточки рядом с Глю, и я указал на его интимные места, а потом, сплюнув жвачку, снова усадил Джейса на лошадь. Он снова сунул ноги в стремена и, подражая мне, попытался тоже сплюнуть, но лишь обрызгал подбородок и грудь. Я стер слюну.

– Хорошая попытка, – сказал я, – но в следующий раз, когда будешь сплевывать, наклоняйся вперед и активнее работай языком.

И Джейс кивнул, словно все-все понял.

– Но почему тот мужчина из Техаса хотел так ужасно поступить с Глю? – спросил он после недолгого молчания.

– Ну, иногда лошадь становится совсем неуправляемой и своенравной, а иногда даже просто вредной, но если ей отрезают причиндалы, она успокаивается, обретает покладистость, и на ней можно ездить. Ну, это как будто из нее вынимают всю ее вредность.

– А такое делают с людьми? – спросил мальчуган, помолчав.

Вот тут я уже не знал, что ответить и куда нас заведет весь этот разговор, и опять сунул в рот соломинку.

– Да, наверное, делают. Слышал, что иногда это делают в тюрьмах с людьми, которые очень-очень скверно поступили с другими.

На противоположной стороне пастбища солнечный свет уже смягчился, и между соснами сгустились тени, поэтому я привязал поводья к небольшому деревцу и отщелкал пять-шесть кадров с Джейсоном, сидящим верхом на Глю, решив, что пошлю снимки Кэти, когда она устроится на новом месте. Глядя в объектив, я внимательно рассматривал Джейсона: он вспотел, испачкался в грязи, и у него был такой искренний, любознательный, открытый взгляд! Весь его облик свидетельствовал о том, что из него вырастет хороший, честный человек, а сейчас он был самым настоящим мальчишкой, каким и следовало быть в его возрасте. Я снова повесил камеру на плечо и, отвязав поводья, опять повел Глю вперед. Пройдя три-четыре шага, я вдруг понял, что верхом на Глю сидит моя дальнейшая жизнь, во всяком случае, ее важная часть.

Мы прошли мимо бойни, мимо буйно разросшихся камелий и огороженного частоколом, увитым дикой розой, участка, где пасли мелкий скот. Здесь Рекс никогда не появлялся, так что вьющиеся растения не подстригались. Здесь мы окончили наш поход, обогнув кедры, что росли на кладбище. Пройдя мимо церкви Святого Иосифа, мы повернули к Уэверли Холл и домику мисс Эллы. Мы отсутствовали почти час, но нам-то казалось, что это всего несколько секунд, пусть их и шестьдесят. Когда мы подошли к порогу, Кэти нервно поднялась из качалки мисс Эллы и спрыгнула со ступенек нам навстречу.

– Ну как, мой великан, получил удовольствие? – она сняла Джейса с лошади и поправила на нем пояс с двумя кобурами.

– Привет, мам, а ты знаешь, что один очень плохой дядя из Техаса собирался отрезать у Глю его причиндалы?

– Что ты имеешь в виду под этим словом «причиндалы»? – и она воззрилась на Джейса.

– Ну, вот это! – Джейс присел на корточки и указал на нижнюю часть живота Глю. – Дядя Так познакомился в Техасе с этим гадким парнем, и тот собирался отрезать у Глю вот это ножом, а то и просто ножницами!

Кэти посмотрела на меня. Я неловко переминался с ноги на ногу, захотелось поскорее слинять, но Джейс продолжал:

– И я спросил у дяди Така: а с людьми они тоже могут такое делать, потому что, если бы мы это сделали с папой, он бы перестал сердиться?

Однако Кэти, не выслушав до конца сына, подхватила Джейса на руки:

– Пойдем-ка в дом, мой маленький ковбой, ланч уже на столе…

А потом Кэти уложила Джейса немного вздремнуть, хоть он и сопротивлялся, и я впервые увидел и услышал, как он брыкается и вопит. Она, однако, осталась неумолима, и последние слова, которые он произнес перед тем, как за ним захлопнулась дверь, были такими:

– Хорошо, мэм.

А мне эти слова напомнили еще об одной женщине, которой я отвечал таким же образом:

«Дитя мое, я тебя заставляю сделать то или это, потому что я люблю тебя. Господь Бог тоже поступает с нами таким образом: “Он наказует из любви!” И надо принимать это как должное!»

Кэти догнала меня, когда я уже направлялся к церкви Святого Иосифа.

– Хочу воспользоваться возможностью поговорить о том, о чем «рассказал дядя Так».

– Да все в порядке, хотя для меня этот разговор стал неожиданностью, но это и к лучшему.

– Все равно, извини. Я не знала, что и как ему объяснить тогда, когда мы так долго просидели в машине и не могли сдвинуться с места. Ему нужно общение. А сейчас я не знаю, как ему объяснить все, что случилось. Извини.

– У тебя замечательный ребенок. Не знаю, что за человек твой бывший муж, но кто-то очень хорошо Джейса воспитал.

Кэти улыбнулась, кивнула и оглянулась по сторонам.

– Я сделал несколько снимков, когда он сидел на лошади, и пошлю тебе фото, когда сообщишь свой новый адрес.

Она поежилась, словно от холода, и опять кивнула.

– Да, это было бы чудесно.

Мы шли и шли вдоль длинного забора, у нас над головами пролетела стая гусей.

– А куда ты идешь?

Я остановился и указал на церковь.

– Хочу кое-что проверить. – мне почему-то не хотелось, чтобы она отправилась туда вместе со мной.

– А когда она умерла? – спросила Кэти, не отрывая взгляда от церкви.

Я, конечно, знал это совершенно точно, однако почему-то сделал вид, что припоминаю с некоторым трудом:

– Немного больше семи лет назад.

– И ты все еще скучаешь по ней?

В углу пастбища прорыли туннель под землей, о чем свидетельствовали кучки земли и канавка.

– Каждый день моей жизни. – и я переступил через канавку.

Мы пролезли через железную ограду, подошли ко входу в церковь, и я задержался взглядом на лозе мускатного винограда, с непреклонной решимостью желавшей проникнуть внутрь. Когда на ней созревал виноград, мисс Элла срывала несколько гроздьев и съедала их, выплевывая семечки.

– Когда я не схожу с ума от своей дневной текучки, – и я указал на фотоаппарат, висевший на плече, – то всегда прихожу сюда.

Мы переступили через порог, и дощатый пол заскрипел под тяжестью наших шагов. Со стропил слетели, хлопая крыльями, жирные голуби и, немного полетав, вернулись в гнезда. Единственный из них, чьи перья отливали голубизной, уселся на голову Иисуса, вертя туда-сюда клювом. С важным видом он восседал прямо в центре тернового венца. Сквозь дырявую крышу с неба лился свет, и алтарь утопал в солнечном сиянии. Почти каждый угол был заткан толстым слоем паутины, а на полу, под решеткой, лежал вымокший и разбухший от дождей молитвенник в обглоданном грызунами переплете.

Я обвел рукой все это пространство – от пола до потолка, от алтаря до двери:

– Она очень любила это место.

И Кэти кивнула в знак согласия.

Приблизительно через год после того, как мисс Элла поступила в услужение к Рексу, он, получив согласие властей, закрыл церковь и нанял бульдозеристов, чтобы снести ее с лица земли. Узнав об этом, мисс Элла, широко распахнув двери, встретила рабочих на пороге церкви, тыча им чуть не в нос изуродованным распухшим пальцем. Церковь официально не работала уже полвека, но местные жители все равно приходили сюда молиться, жениться и хоронить вокруг нее покойников. Рекс, узнав о демарше, ворвался в кухню, где мисс Элла чистила бобы:

– Женщина, когда я что-нибудь приказываю, ты должна исполнять мои приказания.

Мисс Элла молча продолжала заниматься своим делом.

Рекс подошел, изо всех сил ударил ее по лицу, и я все это видел. Мне было шесть лет, и я, когда он вошел, спрятался в буфетной.

Мисс Элла отставила в сторону бобы, вытерла передником руки, встала и взглянула Рексу прямо в лицо, вытянув шею, поскольку была на целый фут ниже, чем он, и тихо, мягко произнесла:

– Если не станете, как один из них, – и она указала на меня, дрожавшего от страха в буфетной, – не видать вам Царствия Небесного!

Рекс побагровел и запыхтел, как паровоз: казалось, он вот-вот взорвется от злобы! Он схватился за пояс, на котором висела кобура с револьвером.

– Женщина! – загремел он. – Я и двух центов не дам за твою Библию и вышвырну тебя к чертовой матери на улицу. Для тебя мое слово – закон. Поняла?

И он изо всей силы сжал руками ее лицо, так что зубы, наверное, вонзились ей в щеки. Тогда мисс Элла, нащупав ногой позади себя скамейку для ног, поднялась на нее, и теперь ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Рекса. И когда он взглянул ей в глаза, то опустил руки.

– Мистер Рекс, – сказала она, стряхнув кровь с фартука, – я всегда исполняла все ваши приказания, но этого я не исполню. Это Божий храм, здесь живет сам Бог, и если вы захотите его взорвать, я привяжу себя к колокольне, позвонив перед этим во все газеты Алабамы. Здесь похоронены мои родители, – она посмотрела на кладбище и дотронулась до обручального кольца, – и Джордж тоже.

А потом она опять уселась на скамеечку, загребла очередную пригоршню бобов и стала их чистить. Но неожиданно произнесла:

– Да, мне нужна работа, и деньги мне очень нужны, но вы во мне нуждаетесь больше, потому что ни одна живая душа не станет работать на вас, ведь вы – воплощенная мерзость.

А потом прошептала:

– И я на вас работаю только по одной причине, так что не вмешивайтесь в мои церковные дела.

Рексу пришлось пойти на попятную: он знал, что ему никогда не удастся найти вторую мисс Эллу, ведь если бы он ее уволил, ему уже не удалось бы исполнять свои отцовские обязанности за пять секунд. Но, уходя, он снова изо всех сил дал ей пощечину, плюнул в лицо и яростно прошипел:

– Придержи свой поганый язык, а то придется тебе убрать свою задницу из моего дома, на жнивье, где тебе самое место!

Мисс Элла вытерла кровь с разбитой губы, а я выполз из буфетной, завернул кусочек льда в мокрую тряпку и подал ей. Я был слишком потрясен, чтобы говорить, но она все прочла в моем взгляде. Мисс Элла улыбнулась, посадила меня к себе на колени и прикоснулась лбом к моему носу:

– Не беспокойся, дитя, со мной все в порядке, – и поглядела на дверь, в которую выбежал Рекс, – и никогда еще я не чувствовала себя так хорошо.

Мы шли по единственному проходу между скамьями к алтарю, и Кэти на ходу поглаживала их спинки:

– Я просто мечтала об этом.

– О чем?

– Вот так пройти, смахивая с них пыль.

– И пройти вместе со мной?

– Нет, конечно, – и она снова толкнула меня в плечо, как раньше в амбаре, – вообще пройти, простофиля!

– Давно ты меня так не называла!

– Да, мы как во сне! А вот Тревор недолюбливает церкви.

Скамьи заканчивались прямо под окнами, так что тот, кто сидел последним в ряду, мог прислониться к стене. Указав на второй ряд, я вспомнил:

– Однажды она нашла меня здесь, я прятался под сиденьем. Наверное, мне тогда было лет семь. Уже темнело, и Рекс был в своем привычном состоянии.

Кэти сунула руки в карманы джинсов и кивнула. От обручального кольца на ее руке белел узкий след. Капюшон скрывал ее шею, но не лицо, и я не мог не заметить, что оно выражало беспокойство. Да, оно уже не было таким усталым, как прежде, но одна ночь спокойного сна не могла разгладить морщинки у глаз. А я продолжил рассказ:

– И вот мисс Элла, усадив меня прямо, спросила: «Дитя, в чем дело?» – «Я боюсь, мисс Элла».

Мы подошли к алтарной решетке и сели лицом к входной двери. Мисс Элла обняла меня и улыбнулась: «Такер, разве я не говорила тебе, что не позволю случиться с тобой ничему плохому? Дьявол тебя не тронет. Никогда. Ведь прежде ему надо будет спросить разрешения у Бога, а Бог ему скажет: “Нет!” Так что закрой глаза и ложись прямо здесь. А я буду тебя защищать».

Я вытянулся на пурпурно-бархатной скамье и положил голову ей на колени. Помню, что я тогда очень, очень устал, а она приложила руку к моей щеке и добавила: «А если тебя что-то обидит, просто вспомни: “Нет! оружия, которое не мог бы осилить Господь!”»

– Да, это было одно из ее любимых изречений.

– У нее таких любимых было множество!

Хотя Кэти слушала меня, но взгляд ее был рассеянным. Со времени своего приезда Кэти была взвинчена до крайности. Она все время озиралась по сторонам и, казалось, одновременно видит и подъездную дорогу, и домик мисс Эллы.

– Кэти, – я положил руку ей на плечо, и она от неожиданности вздрогнула, – да это же я! – она улыбнулась и вздохнула с облегчением. – Его здесь нет. И здесь он тебя не найдет. А если бы и нашел, то я бы воспользовался самой большой и тяжелой битой, какую только смог бы удержать в руках.

Она рассмеялась, но как-то принужденно.

– А если это не сработает, то у меня под рукой несколько очень красивых, инкрустированных золотом револьверов, и они помогут разрешить любую неприятную ситуацию.

Она сбросила с плеча мою руку, но я сделал вид, что ничего обидного для меня не произошло.

– Кроме того, в чулане стоит тяжелая дубинка. Немного практики, и ты сможешь запустить ею в своего бывшего муженька.

– Вот это хорошо. – и на этот раз она улыбнулась вполне искренно.

– И еще, Кэти, – серьезно сказал я. – Если ни один этот способ не поможет, то ведь я знаком с той самой леди, что сидит в первом ряду на Небесах. Она без труда может наслать бурю и грозу. Я знаю это по собственному опыту.

Кэти откинулась на решетку, глубоко вздохнула и воззрилась куда-то вдаль, а я прошелся кругами между скамьями, словно по лабиринту, ласково поглаживая их сверху.

– Когда я немного подрос, лет в девять примерно, то, приходя сюда, часто видел, как мисс Элла стоит на коленях примерно там, где ты сейчас сидишь.

Кэти посмотрела на скамью и погладила ветхий полинявший красный бархат.

– Я тогда подбежал к ней и обнял, как она меня всегда обнимала. «Мисс Элла, – спросил я, – с вами все в порядке?»

И она кивнула и вытерла глаза.

«Но тогда что вы здесь делаете?»

А она оглянулась, села примерно там, где ты сейчас, и ответила:

«Прошу Господа, чтобы он тебя защитил, чтобы дьявол и пальцем тебя не тронул. Господь всегда побеждает дьявола, так что я молю Господа Бога обратить свой гнев против врага человеческого!»

Подходящая идея: хорошо, если Рекс меня в очередной раз не выпорет! Я сел рядом с мисс Эллой, тоже прислонился к решетке, вынул из кармана помятый теплый бутерброд с ореховым маслом и вареньем и спросил, облизав сладкие края:

«А вы, мисс Элла, можете попросить дьявола не вмешиваться? – «Нет, не могу, разве только сказать ему, чтобы он убрался к себе в преисподнюю и сидел там в четырех стенах».

Мисс Элла указала пальцем в землю, и мы дружно засмеялись и никак не могли остановиться.

А потом мисс Элла ткнула меня в живот:

«А еще я ему, дьяволу, сказала, что, надеюсь, в преисподней ему очень жарко. – и, обняв меня за плечи, пальцами другой руки отломила кусочек бутерброда. – Поделись со мной, мальчик, ведь я тоже голодная, – сказала она, – и, знаешь, после борьбы с дьяволом мне всегда так хочется есть».

С минуту мы дружно жевали.

«Мисс Элла, а разве папа не должен спрашивать у вас позволения, прежде чем меня ударить?»

Проглотив кусок бутерброда, она ласково приподняла мое лицо за подбородок:

«Конечно, должен! Никто не смеет к тебе прикоснуться, не спросив у меня разрешения. Ни дьявол, ни твой отец».

«А мой отец и есть дьявол?»

Но она покачала головой:

«Нет, нет, твой отец не дьявол, но дьявол входит в него, особенно когда он выпивает».

Но мне такой ответ не понравился, и я опять спросил:

«А как этого дьявола из него изгнать?»

«Мы должны много времени проводить с тобой вот здесь. – и она прислонилась головой к решетке, а потом потерла ее и оглянулась вокруг. – Дитя мое, я могу быть слаба и мало весить, и артрит мой меня просто поедом ест, но вот здесь, – и она указала на алтарную решетку, – я непобедима».

И тогда я улыбнулся при мысли, что она сильнее всех…

Я уселся рядом с Кэти и положил ноги на скамью, стоявшую впереди. Так, в тишине, мы просидели несколько минут, а голуби то вылетали из дыры на крыше, то снова впархивали в церковь.

– Вскоре после того, как ваша семья уехала, у нас здесь случилось маленькое наводнение. Дождь, казалось, хотел наверстать упущенное – у нас не было дождя почти целый год, и все вокруг превратилось в пыль. Мисс Элла тогда носила с собой коврик и пульверизатор в кармане фартука. У меня и Мэтта появились в низу живота волосы, и мы решили, что нам пора попробовать и спиртное. Не помню, кому из нас первому пришло это в голову, но первый убедил второго, что это пойдет нам на пользу.

Кэти улыбнулась и откинулась спиной к решетке:

– Звучит: вы стали познавать смысл бытия!

– Не смейся, и твой день настанет.

– Ну, так расскажи!

– Мы сбегали на уголок, в бакалейную лавку, и стащили банку пива. Я даже помню его вкус, еще бы! Никогда я так не желал смерти, как после того, как хлебнул его.

Кэти рассмеялась и подтянула ноги к груди.

– Так или иначе, выйдя из лавки, мы открыли банку и распили ее.

Я улыбнулся и протянул руку:

– Не по глоточку приложились, а от души, как следует угостились. Выпили, наверное, сразу половину и по дороге допили и вторую. Я толкнул ногой входную дверь, и мир закружился перед глазами, начал колебаться, как маятник, из стороны в сторону, и передо мной возникли уже два Мэтта, и я толкался в три входные двери. В итоге я просто нажал дверной звонок. А потом с меня пот полил градом, и я понял, что все это плохо кончится. Дверь отворила мисс Элла, и меня тут же вырвало, и Мэтта, наверное, от солидарности со мной, тоже. Мы извергли на нее ореховое масло, варенье, белый хлеб – весь завтрак и, в придачу, все пиво.

Мисс Элла, решив, что мы подхватили какой-то ужасный желудочный вирус, впихнула нас в автомобиль и помчалась на скорости сто двадцать километров в час в приемную Моза. Мы стонали, держались за животы и продолжали изрыгать их содержимое. Моз внес нас в свой врачебный кабинет, стал срывать с нас одежду и наткнулся на жестянку из-под пива. Тогда он остановился и внимательно нас оглядел, а мы молились Богу, чтобы он нас сию же минуту убил, потому что если не он, то его сестра это сделает точно. И когда Моз вышел в приемную с банкой из-под пива и отдал ее мисс Элле, она едва не отправила нас на тот свет!

Кэти снова рассмеялась, а я продолжал:

– Она встала, схватила каждого из нас за ухо и потащила к машине, а нас выворачивало наизнанку от рвоты. Мы рыдали и вопили, просили прощения и обещали, что больше никогда-никогда не будем так поступать.

«Правильно, – сказала она, ткнув в воздух указательным перстом, – потому что, когда я с вами покончу, вы и вздохнуть не сможете».

Мы подъехали к дому, вывалились из дверцы прямо на землю и валялись там как мертвые, а она вышла из дома с хлыстом и, невзирая на это, стала нас им охаживать.

Кэти снова рассмеялась.

– Да, – я тоже улыбнулся, – теперь об этом забавно слушать, но тогда я молил, чтобы земля подо мной разверзлась и похоронила навсегда. Здорово она нас отлупила. А когда закончила, то сказала:

«Такер Мэйсон, если ты еще раз разозлишь меня таким поведением, я не то что кнутом, я дерево вырву из земли и поколочу тебя».

У меня кружилась голова, так что я не мог даже встать, но, вытерев слезы и глотая сопли, с трудом промямлил: «Слушаюсь, мэм».

– И когда же вы снова попробовали зелье?

– Через полгода. – и я рассмеялся. Мне было легко и приятно обо всем этом вспоминать.

Встав, я пошел к алтарю и, обогнув его, произнес:

– Но каждый раз, когда прихожу в церковь, я вспоминаю прежде всего ее смех. – и я погладил деревянную спинку скамьи и еще вспомнил, как мисс Элла старательно натирала ее воском. – А когда я вхожу в Уэверли Холл, то слышу яростный крик отца. – и я взглянул на громаду Уэверли, вздымавшуюся из земли, как огромное надгробие. – Если бы мисс Элла не любила бы этот дом, я бы давно его поджег.

Я выровнял на стене деревянного Иисуса, достал из кармана чистый белый носовой платок и стал протирать его голову, словно это был грязный бейсбольный шар.

Частицы уже высохшего помета, кружась в воздухе, упали на пол, более свежие размазались, словно грязь на ветровом стекле.