Глава 10

Моз занимался лечебной практикой в домашней клинике, расположенной в семи километрах от Уэверли, так что, по мере того, как я взрослел, мое представление о том, каким должен быть врач, складывалось из опыта нашего с ним общения, и это продолжается до сих пор. Когда мисс Элла учила меня ездить на велосипеде и я упал, оцарапав коленки и разбив до крови губу, это Моз зашил ее и наложил пластыри на оба колена. Когда Мэтт долго болел лихорадкой и потом так пропотел, что обе простыни промокли, это Моз сидел около больного всю ночь со стетоскопом в руке. А когда Мэтт проснулся и попросил фруктовое эскимо – это Моз спустился в кухню, перерыл коробку с мороженым и достал три штуки вишневого, после чего, задрав ноги на кровать, слопал мороженое вместе с нами. И, наконец, когда я недавно повредил позвоночник, а потом явился домой с рентгеновским снимком в руке, Моз взглянул на него и крепко обнял меня, словно медведь.

– Сынок, – сказал он, утирая слезу, – а мне всегда так нравилось смотреть, как ты играешь в бейсбол.

Моз – единственный, кто так по-дружески, изо всех сил обнимал меня.

Когда его сестра заболела и наконец призналась, что у нее рак, Моз назвал ее упрямой старухой, но ежедневно кормил завтраком и обедом или читал Библию, пока она не засыпала. Иногда он оставался и на ночь, чтобы ухаживать за больной. Проработав врачом полвека, Моз продал свой офис молодому специалисту из Монтгомери и удалился на отдых, но, расставшись с медициной официально, он продолжал оказывать врачебную помощь всем, кто к нему обращался, и, как я узнал тогда же, одновременно лечил и лошадей.

Пять лет назад я услышал, что недалеко от Далласа регулярно устраиваются бега, в которых участвуют примерно восемьдесят самых резвых рысаков. Владелец конюшни славился как специалист по разведению чемпионов бега для всех ранчо Западного Техаса и прочих ковбойских штатов. Я несколько дней снимал бега, лошадей и седоков-ковбоев. Когда лошадям исполнялось три года, хозяин уже редко использовал их в родео, но, повязав им на шеи почетные ленты с медалями, потом продавал – или саму лошадь, или ее семенную жидкость, причем за хорошую цену. Однажды, повинуясь порыву, он купил коня по кличке Скороход Теннесси и попытал с ним счастья, однако ему не повезло с этим замечательным рысаком темно-коричневой масти, с черной гривой и высотой от копыт до холки 172 сантиметра! Рысак был просто великолепен, но ненавидел владельца, а может, и сами зрелища. Так или иначе, но рысак не выиграл ни одного забега. После пары показательных шоу, потеряв кучу денег, владелец конюшни, устав испытывать судьбу, вернулся к другим скакунам, а Скорохода отправил в стойло и стал называть его «Глю» за то, что на треке тот ведет себя «как приклеенный» и не может никого обогнать. Когда он водил меня на экскурсию в конюшню, то, указав на лошадь, мстительно добавил: «Хочет стоять, ну и пусть стоит!»

После этого несколько дней подряд я проходил мимо стойла Глю. В конце недели Глю высунул из окошка конюшни голову, и я стал приносить ему морковку. Как-то я небрежно поинтересовался ценой, и владелец, не сходя с места, продал его за три тысячи долларов и даже швырнул в придачу два седла и вообще всю упряжь, которая могла бы потребоваться. Я заплатил местному ковбою за доставку Глю обратно в Алабаму, но никаких определенных планов насчет лошади у меня не было, и я просто отправил его на пустующее пастбище, а Моза попросил за ним присматривать – авось перестанет скучать. Еще тогда я подумал, что они прекрасно поладят. И оказался прав. Через пару месяцев Моз и Глю стали неразлучны, и я, в шутку, как-то сказал:

– Знаешь, Моз, ведь Глю наполовину твой: решай, какая из половин твоя – передняя или задняя.

А затем случилось нечто, чего я никак не ожидал. Два местных плантатора остановились у решетки, которая отделяла пастбище от большой дороги, и стали внимательно разглядывать Глю. Моз в это время на тракторе косил траву, но, увидев любопытствующих, подошел к решетке и сунул руки в карманы.

– Извините, сэр, это ваша лошадь? – последовал вопрос.

– Ну, – засмеялся Моз, – наполовину моя. Вторая половина принадлежит хозяину пастбища.

– Интересно, а вы не захотели бы продать его на племя?

– А почему бы и нет, но, – Моз улыбнулся и показал на Глю, – вы сами спросите его об этом.

Как оказалось, Глю ничего не имел против, и вскоре я убедился, что энтузиастов, вроде этих плантаторов, очень много, и они готовы хорошо платить. Так мы с Мозом занялись бизнесом, а Глю перестал быть безработным. Когда мы с Мозом официально зарегистрировались как владельцы Глю, то переименовали его, и он стал называться «Уэверли Рейн». Тогда же я узнал, что он состоит в кровном родстве с пятикратным чемпионом рысистой породы во всех четырех категориях первого разряда, включая и категорию «Лучший во всех округах». По этой причине мы с Мозом повысили ставку за случку, и вскоре все плантаторы от Северной Флориды до Северной Каролины, от Теннесси до Техаса доставляли к нам на пастбище своих кобыл и почтительно поддакивали Мозу, обращаясь с просьбой: «Да, сэр, это было бы просто замечательно, если бы вы согласились помочь».

За пять лет Глю успел стать родителем восьмидесяти жеребят, и желающих воспользоваться его услугами не убавляется, так что Моз завел список очередности. Он повесил его на дверь амбара, и теперь может продлевать его, сколько угодно. А от телефонных звонков на эту тему он так устал, что завел автоответчик и начал сортировать просьбы. До появления Глю в его жизни Моз иногда подумывал, чем занять свободное время, однако теперь, учитывая, что каждая услуга со стороны Глю оценивается в полторы тысячи долларов, которые делятся на три части – мне, Мозу и на благоустройство амбара, – Мозесу не приходится беспокоиться о том, чем бы заняться. В свои восемьдесят с лишним лет он, проснувшись, каждое утро направляется в амбар, кипятит кофе, печет блинчики, чистит стойла и поет веселые песенки для лошади по имени Глю.