Глава 18
Она никогда не чувствовала, чтобы ею так дорожили, как в этот раз, у его кровати — ею, Марой Лоув, одетой в шелк, все еще разгоряченной его прикосновениями и обещанием того, что грядет.
Его пальцы, скользнувшие по ее щеке, по губам, по шее, замерли на лихорадочно бьющейся жилке. Потом он провел пальцами по ее груди, а пылающие черные глаза пристально посмотрели на нее.
— Мне остановиться?
— Нет, — мгновенно ответила Мара.
Пусть продолжит.
Пусть не останавливается.
Никогда.
— Я не сделаю тебе больно, — сказал он.
Мара же вдруг подумала: «Интересно, сколько раз ему приходилось говорить это другим женщинам, даже просто стоявшим рядом с герцогом-убийцей?»
— Я знаю, — ответила Мара. Она запустила пальцы ему в волосы и прошептала ему в губы: — Я знаю, что… — притянула голову к себе, — ты никогда не сделаешь мне больно.
Темпл застонал от желания и, обвивая здоровой рукой ее талию, крепко прижал к себе. Прошептав ее имя, он впился в ее губы жарким поцелуем, еще более страстным, чем все прежние. Прежние казались реками искушения, а этот был океаном обещания. И он был совершенно восхитительным.
И казалось, что его рука была везде — сплошной сладострастный грех; но и ее руки не отставали, скользили по шерсти сюртука, забирались в его волосы, притягивали все ближе и ближе. Мара пылко отвечала на поцелуй и не останавливалась до тех пор, пока Темпл не застонал от наслаждения и не отпрянул, оставив ее хватать ртом воздух и отчаянно желать продолжения.
— Нет, — шепнул он и повернул Мару спиной к себе. После чего тотчас же взялся за застежки ее платья — стал расстегивать пуговки и развязывать шнурки.
— Быстрее!.. — выдохнула она. — Поспеши!..
Пуговки упорно не поддавались. А может быть, Темпл просто решил расстегивать их столь неспешно.
— Не торопи меня, — прошептал он ей в ушко, и от его дыхания ее охватила дрожь предвкушения. — Мне нужна вся ночь. У нас вся ночь впереди, — добавил он, поцеловав ее в плечо.
Наконец лиф был расстегнут, и Мара машинально прижала его к груди. Темпл взял ее за руку, поцеловал ладонь и прикусил подушечку указательного пальца. Платье тотчас упало на пол, и он увидел тонкую сорочку и красивый корсет. Желание тут же вспыхнуло с новой силой — жаркое и неукротимое.
— Я хочу тебя… — прохрипел он.
Мара вздохнула. Конечно, она понимала, что потом, после этого, ничего не будет. Но сегодняшняя ночь принадлежала им, а Темпл сумеет заставить ее позабыть обо всем. Завтра они вернутся каждый к своей жизни, он — к той, по которой так долго тосковал, она же — к той, которую давно заслужила.
Тут герцог положил ее руки на прикроватный столбик и оставил так стоять, пока сам расшнуровывал корсет. Пальцы ловко расплетали шелковые шнурки, растягивали их — и вот уже корсет тоже упал к ее ногам, а следом полетела шелковая сорочка.
Теперь она стояла нагая, в одних чулках, купленных им, тех самых, которые, как ей мечталось (хотя она отчаянно пыталась отогнать эту мысль), он будет с нее снимать. А его руки, эти чудесные руки, которые она полюбила за нежность и силу, скользили по ее обнаженной коже; губы же прильнули к плечу.
Горячие руки. Вернее рука. Всегда одна рука. Здоровая.
Мара повернулась к нему.
— Подожди, Уильям.
Он замер, потому что она его попросила. И за это Мара готова была полюбить его еще сильнее. Она поднесла его больную руку к губам и поцеловала костяшки пальцев. А он смотрел на нее глазами, потемневшими от страсти. Но во взгляде его… чего-то не хватало. Возможно, она бы этого не заметила, если бы не смотрела так внимательно.
«Он этой рукой ничего не чувствует!» — воскликнула она мысленно.
Мара перевернула его руку, поцеловала ладонь. Затем прошептала:
— Что же с ней?
Он хотел отдернуть руку, но она не позволила. Взяла и другую, которую тоже принялась целовать. У него перехватило дыхание, и он задрожал от вожделения. А Мару затрясло от шока. Его рука!.. Он лишился руки!
— О, Темпл… — нежно шепнула она, еще сильнее любя его за это.
— Нет, не так. — Он снова повернул ее спиной к себе и снова положил ее ладони на столбик. Поцеловал ямочку под ухом, а затем, приподняв волосы, — в затылок.
«Он отвлекает меня наслаждением и сладострастием», — думала Мара.
— Ты дрожишь, — сказал Темпл.
Она и впрямь дрожала от его прикосновений, от его близости.
— Я не могу… — Мара тихонько вздохнула. — Этого… чересчур много.
Он прорычал ей в ухо низко и страстно:
— Это еще и не начиналось.
И начал целовать ее спину, завершая поцелуи легкими прикосновениями кончиком языка. И делал он это быстро и четко… как если бы орудовал иглой и чернилами. Добравшись до того места, где спина переходит в ягодицы, он начал целовать ее более страстно. И целовал до тех пор, пока Мара едва не задохнулась от наслаждения. Лишь после этого Темпл повернул ее лицом к себе, и она увидела…
Вроде бы ей не следовало удивляться, увидев его на коленях перед собой, но она все равно удивилась. И ей тотчас же захотелось повторить то, что произошло на ринге предыдущим утром.
— О, Темпл… — прошептала она, потянувшись к нему.
Он с улыбкой покачал головой:
— Не Темпл, а Уильям.
— Да-да, конечно. Но ты…
Он прервал ее поцелуем в губы. Затем проговорил:
— Ты единственная, кто знал, что я именно Уильям, а не Темпл.
От этой правды ей стало больно. И она вспомнила обо всем том, что наделала двенадцать лет назад.
— Мне очень жаль, — прошептала Мара со слезами на глазах. — Я бы никогда…
Герцог с ошеломительной грацией поднялся на ноги и привлек ее к себе.
— Нет. Ты ни о чем не должна сожалеть. Ведь ты всего лишь за несколько дней изменила всю мою жизнь. Изменила меня. — Он снова поцеловал ее и добавил: — Господи, Мара, конечно, только ты мне нужна. И так будет всегда.
Его слова ее потрясли.
— Я сейчас… упаду, — прошептала она.
Он лукаво улыбнулся:
— А я тебя поймаю.
Она упала в его сильные руки, и он уложил ее на кровать. Затем широко раздвинул ей ноги, опустился между ними, закинул себе на плечи и начал целовать нежные бедра долгими страстными поцелуями, все приближаясь и приближаясь к заветному местечку. Мара, извиваясь на шелковых простынях, не могла понять, как получилось, что она сумела здесь оказаться. Действительно, как получилось, что она стала достойной Темпла?
Нет, не стала!
Увы, она по-прежнему его недостойна, и эта украденная ночь будет самым ее великим грехом. Ночь, украденная у женщины, которая по-настоящему ее заслуживает. Которая станет для него чем-то большим. У той женщины, которую он когда-нибудь встретит.
«Бери эту ночь и ни о чем не сожалей, — сказала она себе. — Пусть эта ночь станет памятью на всю мою жизнь. На всю его жизнь…»
И тут его губы прильнули к самому жаркому ее местечку, и он дал ей все то, чего она так желала. Не в силах удержаться, Мара подавалась ему навстречу, приподнимая бедра, умоляя его о…
Темпл вдруг остановился и приподнял голову.
— Что случилось, любовь моя?
«Любовь?..» Одного этого слова хватило, чтобы ее пронзило наслаждением. Когда же пальцы Темпла погрузились в нее, Мара снова приподняла бедра.
— О… какое дивное зрелище, — произнес он. — Такая теплая и розовая, само совершенство… — Он заглянул ей в глаза. — Мара, скажи, когда я делал это на ринге… ты видела? Сильно распалилась? Стала влажной?
Она зажмурилась и кивнула.
— И тебе понравилось?
Она снова кивнула.
— Как-нибудь, когда у меня окажется больше терпения, мы попробуем это снова, с другим зеркалом. Поменьше и поближе. Интимнее. И ты будешь говорить мне, как и что делать. Я позволю тебе все увидеть.
При этих его словах Мару охватило сильнейшее возбуждение, хотя сама мысль о том, чтобы отдаться… чему-то настолько неожиданному, вызвала внутреннее сопротивление. Но как же это будет замечательно!..
Темпл вдруг улыбнулся и дунул на ее пылающее томящееся естество.
— Думаешь, тебе это не понравится? — спросил он.
Мара прерывисто выдохнула.
— Я…
— Ты само совершенство… — Он провел языком по ее распаленному интимному местечку, и ощущения были непередаваемые; Маре казалось, что ее тело перестало ей принадлежать. — Такая мокренькая… — добавил Темпл и принялся снова ласкать ее пальцами и языком, создавая прекрасную симфонию чувств и отпущений. — Дорогая, я хочу, чтобы ты открывалась мне, чтобы томилась по мне вечно.
При слове «вечно» он скользнул пальцем еще глубже, и Мара не сдержала стона.
— А это, — произнес он голосом таким же страстным, каким был его взгляд, — это самый прекрасный стон на свете…
Тут палец его выскользнул из нее, и Мара закусила губу. Лицо ее пылало от смущения — ей хотелось потребовать продолжения. Но просить не пришлось.
— Милая, давай-ка посмотрим, получится ли услышать твой стон еще разок.
К первому пальцу присоединился еще один, и они скользнули в нее медленно и неотвратимо.
«Боже мой, он меня губит!»
Темпл играл на ней, как виртуоз на музыкальном инструменте. Она снова застонала, на сей раз — гораздо громче, и он вознаградил ее, прильнув губами к потайному местечку, внезапно ставшему средоточием всей ее сути.
И тут Мара поняла, что больше никогда не будет думать о наслаждении так, как думала прежде. Теперь в ее мыслях наслаждение навеки будет связано с ним, с Темплом.
Она словно распалась на части в его объятиях, потерялась в его поцелуях, в прикосновениях, в запахе, в звуках его голоса. И она прекрасно понимала: этот мужчина — то единственное, о чем она всегда мечтала и чего желала. Она растворилась в наслаждении, растворилась в его ласках.
А потом вдруг вернулась в реальность и оказалась в его объятиях; его сильные руки крепко обнимали ее. Она положила голову на здоровое плечо Темпла и снова растворилась в его тепле. Его пальцы поглаживали ее волосы, расправляли их на огромной кровати. Поцеловав ее в висок, он благоговейным шепотом проговорил:
— Ты самое красивое создание на свете.
Мара задрожала и прижалась к нему покрепче. Положив руку ему на грудь, прошептала:
— Ты меня пугаешь, Уильям.
Его пальцы замерли.
— Как?
Она теребила его рубашку.
— Я не думала, что меня будет так тянуть к тебе, что я буду чувствовать себя… связанной с тобой. Не думала, что ты так прочно завладеешь мной. Что получишь такую… власть надо мной.
Темпл прикрыл ее ладонь своей, приподнялся и посмотрел ей в лицо. Мара села и вновь заговорила:
— Даже сейчас… когда ты отодвинулся от меня всего на несколько дюймов… я уже оплакиваю утрату.
Услышав это признание, он потянулся к ней, но не притронулся — словно не знал, что делать дальше.
— Мара, я не хочу, чтобы ты думала, будто мне доставляет удовольствие…
Она прижала пальцы к его губам, останавливая поток слов.
— Нет, Уильям, — к глазам ее подступили слезы, — ты не понимаешь. Я тоскую по тебе, когда ты не со мной.
Его глаза вспыхнули желанием, и у нее перехватило дыхание.
— Я полностью в твоей власти, — сказала она. — Я безрассудная раба твоих прикосновений, поцелуев, твоих красивых черных глаз.
И поэтому все будет еще сложнее.
Этого она вслух не произнесла, лишь добавила:
— Ты властвуешь надо мной.
Темпл молча смотрел на нее, и ей хотелось, чтобы он прикоснулся к ней. Но он внезапно встал с кровати, и Мара решила, что окончательно все испортила. Однако он вернулся через минуту — уже без рубашки и сапог, в одних только черных штанах, с черными татуировками на руках и с ослепительно белой повязкой на плече.
Она упивалась его видом, каждым дюймом его тела, залитого золотистым светом свечей. Упивалась и поражалась: как же получилось, что этот блистательный бог, сложенный, как греческая статуя или творение Микеланджело, родился в одном из самых аристократических семейств Англии? В нем не было ничего жеманного, ничего искусственного. Он был самым мужественным из мужчин — сплошные мускулы… сила, мощь и фация.
Взгляд ее остановился на его здоровой руке, сжимавшей галстук, который он недавно снял. Эта длинная полоса ткани казалась одновременно обещанием и угрозой.
— Ты очень тревожишься из-за чужой власти над тобой? — спросил Темпл.
Ее сердце бешено колотилось.
— Да.
Он протянул ей галстук. Поколебавшись, она взяла его, а Темпл лег на кровать и поднял руки над головой, к планкам изголовья.
Стоило ей взглянуть на него, распростертого перед ней на кровати, широкоплечего и прекрасного, — и во рту тотчас же пересохло. Он — само совершенство, во всех смыслах этого слова.
И тут герцог произнес:
— Ну давай. Распоряжайся сама.
Желание пронзило ее — жаркое, тяжелое, слишком сильное, чтобы ему сопротивляться. Широко распахнув глаза, Мара пропустила галстук сквозь пальцы и спросила:
— Ты уверен?
Он кивнул, крепче вцепившись в изголовье.
— Доверься мне, Мара.
Она проползла немного по кровати, голая, в одних шелковых чулках. Став рядом с Темплом на колени, спросила:
— Ты хочешь, чтобы я привязала тебя?
Он улыбнулся:
— Делай со мной все, что пожелаешь.
Он полностью отдавался в ее руки. Ради ее удовольствия. И она могла сейчас думать только об одном: ее наслаждение каким-то образом неотрывно связано с его. Эта мысль придала ей храбрости сделать немыслимое — оседлать его, прижавшись к нему распаленным естеством. Темпл застонал и закрыл глаза, приподняв бедра. Его тело словно давало обещания, которые он сдержит, как надеялась Мара.
— Но если ты собралась завязать мне глаза, — проговорил он с улыбкой, — то сделай это сейчас, чтобы не пытать меня больше своей красотой.
Завязать ему глаза? Боже милостивый! Неужели люди и впрямь делают такое?
И она тоже хочет. Просто ужасно хочет.
Подумав об этом, Мара не сдержала улыбки, а Темпл засмеялся:
— Ах ты, распутница! Да тебе это нравится!
— Ты меня хочешь, Уильям?
— Хочу?.. Да это слово даже приблизительно не передает того, что я испытываю. — Хочу — ничто по сравнению с тем желанием, которое меня обуревает. Отчаянным желанием.
Мара наклонилась и прильнула к его губам страстным поцелуем — таким сладостным, что оба едва не задохнулись от восторга. Затем, приподняв голову, она завязала ему галстуком глаза, наслаждаясь тем, как напрягалось под ней его тело. После чего прижалась грудями к его груди и прошептала ему на ухо:
— Ты мой.
Он прорычал в ответ:
— Всегда!
К сожалению, не всегда.
Увы, он не будет принадлежать ей всегда, потому что это невозможно. Всегда с ней — не та жизнь, которой он заслуживал. Ему нельзя жениться на сплошном скандале, на женщине, которую никто никогда не примет, на женщине, которую Лондон никогда не забудет. До тех пор пока она с ним, он для всех будет герцогом-убийцей.
А он заслуживает куда большего.
Но сегодня ночью можно притвориться, что все не так.
Мара целовала его плечо и здоровую руку, целовала татуировку, под которой напрягались мышцы. Не удержавшись, провела языком по краю рисунка. Он застонал от наслаждения, а она двинулась дальше, к груди, обращая особое внимание на шрамы, исполосовавшие его грудь и живот. Целуя их. Проводя языком по рубцам.
Темпл вздрогнул, и Мара сразу подняла голову:
— Больно?
— Нет, просто… Никто никогда не хотел к ним прикасаться так, как ты.
А ей хотелось к ним прикасаться. Хотелось потрогать каждый дюйм его тела. И Мара, расхрабрившись, приподнялась, скользнула вниз по его телу и стала расстегивать пуговицы на штанах — инстинкт и желание взяли верх над опытом. Темпл приподнял бедра над кроватью, помогая ей стянуть штаны вниз, — и вот он уже лежит перед ней с восставшим естеством.
И принадлежит только ей.
Мара замерла, любуясь им, распростертым перед ней во всей красе, — здоровой рукой он крепко держался за изголовье, так что костяшки пальцев побелели. И он был готов отдаться ей.
Да, он отдал себя в ее власть. Полностью.
Мара неуверенно потянулась к нему дрожащей рукой. И снова замерла. Потом все же приблизилась, и он это почувствовал.
— О, Мара… — произнес он сквозь стиснутые зубы, произнес невнятно от обуревавшего его желания. И это прозвучало очень мило.
Она чувствовала, что готова дать ему все, чего он только захочет, но…
— Я не знаю, что делать, — призналась Мара. Оказалось, что сказать такое довольно просто, когда глаза у него завязаны. — Я никогда… Я хочу сделать все правильно.
Он прерывисто засмеялся:
— Ты просто не можешь сделать что-то неправильно, милая. Клянусь. Я слишком сильно тебя хочу.
Она наклонилась пониже и прошептала:
— Я постоянно мечтала об этом глухими ночами. Представляла, как это бывает.
Он помотал головой:
— Нет, не рассказывай ничего! Не хочу знать, что ты мечтала о другом.
Мару эти слова шокировали.
— Никакого другого не было, — сказала она. — Всегда только ты.
И тут наступила ее очередь прикасаться, изучать, трогать… Она положила ладонь на его восставшую плоть и почувствовала, как она дернулась и еще больше затвердела, если такое вообще было возможно.
Темпл громко застонал, и Мара пришла в восторг от этого мужского стона.
— Ты такой твердый…
— Да, но только для тебя.
— И при этом… мягкий, — добавила она. — Сталь, обтянутая бархатом.
Темпл разжал пальцы и потянулся к ней, но тут же вспомнил про свое обещание и вернул руку на место.
— Не такой мягкий, как ты, любимая.
— Кажется, у тебя сложности, — произнесла она, проводя ладонями по его паху и наслаждаясь тем, как в такт двигались бедра Темпла.
Он ухмыльнулся:
— Ты меня дразнишь?
— Очень может быть, — ответила она с улыбкой.
Темпл нахмурился.
— Мисс Лоув, не забывайте: как вы нам, так и мы вам.
Ее охватило возбуждение.
— Какое чудесное обещание!
Снова раздался стон. Он не мог сдержаться, этот восхитительный мужчина!
— Продолжай, — попросил он.
— Мне казалось, здесь командую я, — возразила Мара.
— Любовь моя, ты сошла с ума, если думаешь, что власть не в твоих руках.
Она снова улыбнулась, сжав его естество.
— Откуда мне знать, что я тут главная?
— Если бы главным был я, мы бы сейчас не играли в эти глупые игры.
Мара засмеялась, и Темпл сказал:
— Я люблю твой смех. Ты смеешься так редко, а мне хотелось бы слышать его каждый день.
Мара замерла. Это было самое прекрасное из всего, что ей когда-либо говорили. И она вознаградила любимого, погладив его древко еще более настойчиво.
— Уильям, скажи мне…
— Все, что угодно, — пообещал он.
— Скажи, нравится ли тебе это?
Он протяжно застонал.
— Мне нравится все, что ты делаешь.
Мара наклонилась, поцеловав его в губы. И поцелуй этот оказался долгим и страстным — совершенно восхитительным. Когда же он прервался, она спросила:
— А тебе понравится, если я сделаю это… как ты тогда на ринге?
Он грубо выругался. Приняв ругательство за «да», Мара скользнула вниз и посмотрела на размеры его естества, пытаясь решить, как сделать это лучше всего.
Очевидно, она раздумывала слишком долго, потому что Темпл в мучительной мольбе выкрикнул ее имя. Она коснулась губами его плоти и тут же прошептала:
— Подскажи мне, что делать.
— Губами и языком… — прохрипел он.
Скандально! Совершенно неприемлемо! Но именно этого ей хотелось.
Она с удовольствием повиновалась, экспериментируя и учась. И он наконец взорвался громкими стонами и начал сыпать ругательствами, повторяя ее имя и отчаянно цепляясь за кроватные столбики. А Мара дарила ему все, о чем он просил.
Она боготворила его.
Она любила его.
А потом поняла, что этого недостаточно. Что она и сама хочет того же. И остановилась.
— Почему?! — вырвалось у Темпла.
Тут Мара приподнялась над ним, широко развела ноги и подвинулась так, чтобы его плоть лишь слегка прикасалась к завиткам, прикрывавшим ее интимное местечко. То, которое она готова была ему отдать. То, которое никогда и никому больше не отдаст.
Темпла затрясло.
— Это же… О Боже! Мара!..
Она улыбнулась, раздвинула ноги еще шире, и плоть его скользнула в нежные складки.
— Любимая, ты такая влажная! — Он снова выругался, но его ругань показалась ей прекрасной. — И такая распаленная, такая красивая…
Она улыбнулась, опускаясь все ниже.
— Ты же меня не видишь. Так откуда ты можешь это знать?
— Я всегда тебя вижу, — ответил он. — Твой облик выжжен в моем сердце. Если даже я ослепну на всю оставшуюся жизнь, все равно буду тебя видеть.
Его слова отозвались в душе Мары с такой же силой, с какой ее тело откликалось на его. Она полностью опустилась на Темпла, и тотчас же у обоих вырвался вздох облегчения, а затем — громкий стон.
— Тебе не больно? — спросил он.
Мара покачала головой:
— Нет. — Это было восхитительно. — А тебе так удобно?
Он ухмыльнулся:
— Разумеется!
— Если ты не против, я начну двигаться.
Он засмеялся:
— Тут командуешь ты, любимая.
И она командовала, приподнимаясь и опускаясь, привыкая к давлению и то и дело замирая, чтобы насладиться положением под каким-то определенным углом. Необыкновенное удовольствие!
Темпл какое-то время позволял ей вести их обоих, шепча ласковые слова, поднимая бедра ей навстречу, когда она находила особенно удачные темп и ритм. Мара же, пьянея от ощущений, мысленно восклицала: «Чудесно, восхитительно!»
Но чего-то не хватало…
Его!
Да, ей не хватало его прикосновений, его взгляда… К тому же, она больше не хотела управлять им. То есть не хотела наслаждаться как бы в одиночестве — ведь Темпл не видел ее.
И тогда Мара наклонилась, сдернула с его глаз повязку и отшвырнула ее куда-то в сторону. Тотчас же пылкий взгляд Темпла устремился к ней, и он, поймав губами ее сосок, легонько его прикусил. Мара едва не лишилась чувств. Потрясающе!
Но он все еще держался руками за изголовье, и Мара с улыбкой сказала:
— Все, отпускай. Я твоя.
Он взял ее за бедра нежно и крепко, сразу задав идеальный ритм, поднимая Мару и опуская, меняя угол проникновения, давая ей возможность найти то движение, какое подарило бы особое наслаждение. И Мара начала раскачиваться на нем быстро и резко, закричав, когда его пальцы отыскали то самое потайное местечко, — о, это была чудесная пытка, восхитительная!
А Темпл смотрел прямо ей в глаза, и веки его все тяжелели и тяжелели. Упершись руками в матрас возле его головы, Мара прошептала:
— Только не переставай.
«Не переставай смотреть на меня».
«Не переставай двигаться во мне».
«Не переставай меня любить».
Он услышал все, что она не сказала вслух, и пообещал:
— Никогда.
Она же отдавалась незнакомому восторгу.
И ему.
Лишь когда она достигла пика восторга, Темпл позволил себе взять ее по-настоящему. Он с силой вошел в нее раз, другой, третий… И, содрогнувшись, выкрикнул ее имя, крепко прижимая ее к себе. А потом они долго лежали не разъединяясь, лежали без движения, пока их сердца не стали биться спокойнее.
Наконец Мара пошевелилась. В комнате стало холодно, и она задрожала в объятиях Темпла. Он накрыл ее плотным одеялом и, не выпуская из объятий, уткнулся носом ей в шею и прошептал:
— Я не могу тобой насытиться. Этим чудесным ароматом. Мне придется скупить все лимоны в Лондоне, чтобы больше ни от кого не пахло так же, как от тебя. Но дело не только в лимонах. Есть кое-что еще. Ты сама, Мара.
Эти слова согрели ее.
— Ты заметил, как от меня пахнет?
Темпл улыбнулся:
— Такое невозможно не заметить.
Какое-то время они лежали молча, и он поглаживал ее здоровой рукой по спине, словно благословлял, а она гадала: о чем он думает? Когда же наконец решилась спросить, Темпл сам нарушил тишину:
— А что, если я больше не смогу драться?
Его рука! Мара повернула голову и поцеловала широкую грудь любимого.
— Сможешь.
Однако он не успокоился.
— Что, если чувствительность так и не вернется? Кто я тогда? Кем буду? Ведь я перестану считаться непобедимым, если уйду с ринга. Перестану быть герцогом-убийцей. Чего же я тогда буду стоить?
Сердце Мары заныло. Он станет всем тем, о чем она всегда мечтала. Тем, чего всегда хотела.
Она приподняла голову.
— Разве ты не понимаешь?
— Чего именно?
— Ты гораздо больше, чем… все это.
Он поцеловал ее, и Маре отчаянно захотелось, чтобы он ей поверил. Она вложила в ответный поцелуй всю свою любовь и веру; когда же поцелуй закончился, прошептала:
— Темпл, ты воплощение всего самого лучшего на свете.
— Уильям, — поправил он.
— Да, Уильям, — шепнула она ему в грудь. — Конечно, Уильям.
Уильям Хэрроу, герцог Ламонт. Мужчина, которого она погубила. Кого она могла возродить, вернуть к той жизни, которую он так любил, — к женщинам, балам, аристократам. Вернуть к жизни, которой у него не будет, если он совершит глупейший и благороднейший поступок — женится на ней.
И если так, то ей придется принести в жертву себя. Придется отказаться от всего. Вернее — отказаться от того единственного, чего она хотела в жизни.
От него.
Она, Мара, не его мечта. И не его цель. Она не может стать его женой.
— Уильям, мы не можем пожениться.
Он поцеловал ее в висок.
— Давай сегодня заснем вместе, а завтра я сумею доказать тебе, что это самая лучшая из всех моих идей.
Нельзя! Она должна уйти от него сейчас, пока у нее еще есть на это силы.
— Уильям, я не могу…
Он прервал ее долгим пылким поцелуем, исполненным чего-то большего, чем просто страсть. Она не хотела понимать, что это, иначе вряд ли сумела бы сделать то, что должна.
— Останься.
При этом слове сердце ее едва не разорвалось. В этом «останься» прозвучало и желание, и обещание, и уверенность в том, что если она останется, то он сделает все, чтобы ее защитить. Но Мара понимала: если она останется, у него уже никогда не будет той жизни, которую он заслуживал. Жизни без скандалов и бесчестья. Жизни без воспоминаний о прошлом.
Он слишком хорош. И слишком прав.
А она во всем не права. И не подходит ему. Только уничтожает все то, чего он желает. Она должна его покинуть. Должна уйти до того, как искушение заставит ее остаться.
И Мара произнесла еще одну, последнюю ложь, самую ужасную из всех ее обманов:
— Ладно, хорошо.
Темпл вскоре уснул. Когда же его дыхание сделалось глубоким и ровным, Мара сказала ему правду:
— Я люблю тебя.
