Глава 14
Этим утром она подготовилась к сражению, к тому, чтобы вырваться из своего тюремного заключения.
Мара провела три дня, запертая в «Падшем ангеле». Ей предоставили свободу бродить по многочисленным коридорам и потайным комнатам, но только с сопровождением. Иногда это был Азриэль, серьезный и спокойный охранник; иногда — графиня Харлоу, когда та приезжала, чтобы проверить рану Темпла; иногда же — красавица Анна, которая болтала без остановки, ровно ничего при этом не сообщая.
Именно Анну и прислали за ней днем. Анна коротко стукнула в дверь, тут же открыла ее и вошла, тряхнув юбками.
— Темпл послал за вами, — сказала она.
Мару это сообщение ошеломило. Она не виделась с ним с того утра, когда он пришел в себя и плевался чаем, выказывая ей свое недоверие. Она уже решила, что он про нее забыл. Хотелось бы и ей о нем забыть. Забыть о том, как он лежал бледный и неподвижный, пока не пришел в сознание и вновь не обрел свой скверный нрав. А ведь она так за него боялась… Так желала ему поправиться…
Именно тогда она поняла, что ей ужасно его не хватает. Но все же она передала всем остальным — Борну, Кроссу и таинственному Чейзу, что хочет уйти. Что ей необходимо вернуться в «Дом Макинтайр». Что у нее есть мальчики, о которых нужно заботиться.
Но никто ей ничего не ответил. До сих пор. То есть пока не появилась Анна со своим сообщением, от которого у Мары перехватило дыхание, а сердце пустилось вскачь.
«Темпл послал за вами».
Она снова с ним увидится.
Она увидит его прямо сейчас.
Мара кивнула, встала и расправила юбки. Судорожно сглотнув, пробормотала:
— Как леди Болейн перед плахой…
Анна усмехнулась:
— Королева Англии — вот кто мы?
Мара пожала плечами:
— Нужно же к чему-то стремиться.
Они зашагали по длинному извилистому коридору и какое-то время молчали. Затем Анна сказала:
— Знаете, он вовсе не дурной человек.
Мара не колебалась ни секунды.
— Я никогда не считала его дурным, — тут же ответила она.
— Но ему никто не доверяет, — продолжала Анна. — Никто из тех, кто не входит в его ближний круг. Никто из тех, кто не знает его достаточно хорошо, чтобы понять, что он не мог…
Анна осеклась, а Мара тотчас спросила:
— Убить меня?
Анна искоса глянула на нее.
— Вот именно.
— Но вы его знаете достаточно хорошо?
Красивая блондинка посмотрела вниз, на свои руки.
— Да, знаю.
Мара отметила, что она говорила в настоящем времени, и ей это очень не понравилось. Анна — любовница Темпла, сомневаться не приходилось. Собственно, почему бы и нет? Она ему идеально подходила. Она блондинка, а он темноволосый; она без единого изъяна, а он весь в шрамах. И Анна такая красивая… У них получатся очень красивые… несносные дети.
Но у Темпла планы куда более обширные, чем женитьба на любовнице.
«Это закончится, когда вернется жизнь, для которой меня растили, — кажется, так сказал он ей однажды. — Когда у меня появятся жена, ребенок. Когда вернется все, что я унаследовал».
А его жена наверняка будет молодая и красивая, способная рожать идеальных детей.
Внезапно вспыхнула ревность. Маре совсем не понравилась мысль о подобной женщине, вынашивающей детей Темпла. Ей не нравилась мысль о любой женщине, которая будет вынашивать его детей.
За исключением…
Она отбросила эту мысль раньше, чем успела ее додумать. Пусть безумие держится от нее подальше. Ей нужно уберечь себя.
— Ему повезло, что у него такие друзья, — сказала она.
Анна внимательно посмотрела на нее:
— А вам?
— Мне?..
— Ну… кто ваши друзья?
Мара засмеялась, но как-то безрадостно.
— Я двенадцать лет живу в одиночестве, скрываясь. Друзья — это роскошь, которую я не могу себе позволить.
— А как же ваш брат?
Мара покачала головой. Кит — это семья. Не друг. И теперь он никогда не сможет им стать.
Мара со вздохом проговорила:
— Он едва не убил Темпла. Какой же он мне после этого друг?
Анна отвернулась и взялась за ручку ближайшей двери. Дверь широко отворилась, и девушка сказала:
— Вы должны убедиться, что Темпл понимает.
Мара не стала выяснять, что имелось в виду. Она вошла в комнаты Темпла, и дверь за ней сразу же захлопнулась. Осмотревшись, она увидела еще одну дверь, открытую. Сообразив, что дверь эта вела к рингу, Мара направилась в ту сторону.
Темпл стоял в пустом зале, в самом центре ринга. Стоял молча, сильный и красивый, хотя и с перевязью, надежно удерживающей его руку возле груди. Он был без сюртука, но его черные брюки были безупречно отглажены. Мара взглянула ниже, на усыпанный опилками пол — туда, где из-под брюк выглядывали его босые ступни.
И эти босые ноги словно загипнотизировали ее. У него были идеальные пальцы. И чистые белые ногти.
У этого мужчины даже ступни красивые.
При этой нелепой мысли взгляд ее метнулся вверх. Глядя на нее, Темпл усмехался, словно сумел прочитать ее мысли. Что ж, возможно, так и было.
В пустом, без зрителей, зале было холодно, и Мара обхватила плечи руками, приближаясь к Темплу, стоявшему все там же, в середине ринга.
Он внимательно наблюдал за ней, и она остро ощущала каждый свой шаг. Ей хотелось пригладить волосы и расправить юбки, но она сдерживалась. Приблизившись к рингу, остановилась. А он смотрел на нее сверху вниз с настороженным выражением, словно не знал, что она будет делать.
Мара тоже этого не знала, зато точно знала, что не сможет долго молчать, поэтому проговорила:
— Простите меня.
Она не в первый раз повторяла эти слова мысленно, но впервые произнесла их вслух.
Он взглянул на нее с удивлением:
— За что?
Мара тяжко вздохнула.
— Простите за все. Конечно же, за то, что сделал мой брат. — Она помолчала, собираясь с духом. — И еще за то, что сделала я.
Тут он подошел к ней и, протянув свою мозолистую руку, помог ей перебраться через канаты. Его ладонь была теплой и сильной. Когда же Мара оказалась на ринге, он отошел от нее, и она едва не расплакалась от ощущения потери.
— Ты испытываешь угрызения совести?
Он задал ей тот же вопрос, что и целую жизнь назад, в тот вечер, когда она подошла к нему на улице у его дома.
— Я сожалею, что втянула вас во все это.
Эти слова она уже говорила ему, то есть ответ был тот же самый… но каким-то образом совершенно другой. Более искренний. Она не жалела о своем побеге, но глубоко сожалела о его роли в ее глупой, бездумной пьесе.
— И я гораздо сильнее, чем вы можете предположить, сожалею о том, что натворил мой брат. — Мара помолчала, потом вновь заговорила: — Да, я очень об этом сожалею. Сожалею, что вам пришлось страдать от боли. Сожалею, что отняла у вас жизнь. Играла с ней. Если бы я могла, то вернула бы все обратно.
Темпл откинулся на канаты в дальнем углу ринга.
— Так ты не знала о его плане?
Ее глаза широко распахнулись.
— Конечно, нет! — Как он мог подумать, что она…
А как он мог об этом не подумать?
Мара покачала головой:
— Нет-нет, я бы никогда не причинила вам боли.
Его губы дрогнули в улыбке.
— Я назвал тебя шлюхой, и ты очень разозлилась.
Это задело ее даже сейчас. Но она не отвела глаз.
— Да, разозлилась. Но я вполне справлялась с собой.
Тут он хохотнул.
— Совершенно верно!
Темпл надолго замолчал, но по-прежнему наблюдал за ней. И казалось, его темные глаза видели ее насквозь. Может быть, именно эти глаза заставили ее сказать:
— Я счастлива, что вы поправились, ваша светлость. — Это была чистейшая правда.
И в то же время ужасная ложь.
Потому что слово «счастлива» даже близко не описывало тот поток эмоций, что захлестнул ее, когда она увидела Темпла, вернувшего себе силу и мощь. Облегчение, благодарность, ликование — вот какие нахлынули на нее чувства.
А Темпл вдруг оторвался от канатов и медленно подошел к ней. Мару охватил трепет предвкушения. Когда же он протянул к ней руки, она не стала колебаться — тотчас подалась ему навстречу. Он прикоснулся ладонью к ее щеке, и Мара подняла руку, удерживая его ладонь на месте.
— Ты жив… — прошептала она.
Что-то промелькнуло в его взгляде.
— И ты — тоже, — ответил он.
И тут впервые за двенадцать лет она почувствовала себя живой. Каким-то образом Темпл помог ей в этом. А ведь этот мужчина должен быть ее врагом… И скорее всего он им и остается. Он наверняка хотел погубить ее за все те ужасные вещи, что она натворила. За все ее грехи.
— Я боялась, что ты умрешь, — прошептала она.
Он улыбнулся:
— Ты бы этого не потерпела. Я не решился тебя разочаровать.
Мара попыталась улыбнуться ему в ответ, но у нее ничего не получилось. Она подумала о другой пациентке. О другой смерти. И он, возможно, видел это по ее лицу, должен был видеть.
— Рассказывай, Мара.
Внезапно ей захотелось, чтобы он и это узнал.
— Я не смогла ее спасти, — прошептала она.
— Кого?
— Мою мать.
Он наморщил лоб.
— Но твоя мать умерла, когда ты была еще ребенком…
— Мне было двенадцать.
— Ребенком, — повторил он.
Мара потупилась. Она смотрела на свои туфли, выглядывавшие из-под чужой юбки. Туфли почти соприкасались с его пальцами, выглядывавшими из-под брюк.
Так близко…
Я была достаточно большой, чтобы понимать: она умирает.
— Она сгорела от жара, — произнес Темпл, и Мара услышала в этих словах попытку ее утешить. Казалось, он говорил: «Ты не могла этого знать. Ничего нельзя было сделать».
Десятки людей говорили ей то же самое. И все они верили в это.
Да только не было у матери никакого жара. То есть был, но… Все происходило не так, как рассказывал отец. Жар начался не от болезни, а от раны, которую никто не вылечил. И она ужасно страдала от боли.
Темпл приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. И во взгляде его был вопрос.
— Он ее убил, — прошептала Мара.
— Кто ее убил?
— Мой отец.
Даже сейчас, через столько лет, ей было трудно называть его так. Трудно думать о нем как об отце.
Темпл покачал головой, и Мара поняла, о чем он думал. Думал, что такого не могло быть, что мужья не убивают своих жен.
— Ему не нравилось, когда мы с Китом поступали вопреки его желаниям, а мать делала все, чтобы защитить нас.
— В тот день… — Мара замялась. Ей не хотелось рассказывать дальше, но она уже не могла остановиться. — В тот день он купил новый бюст. Греческий, или римский, или персидский — не помню. Мы с Китом бегали по дому, и я наступила себе на юбку. — Мара грустно улыбнулась. — Мне только-только разрешили носить длинные юбки, и я ужасно этим гордилась. Считала себя взрослой. И вот споткнулась и налетела на статую, которую поставили на стол на верхней площадке лестницы. — Она со вздохом пожала плечами. Статуя опрокинулась прямо через перила. Пролетела два этажа вниз, к входной двери. — Мара и сейчас видела это, видела, как статуя лежала разбитая, неузнаваемая. — А он пришел в бешенство. Помчался ко мне наверх, на площадку.
— Ты не убежала?
Вопрос удивил ее.
— Если бы убежала, было бы еще хуже.
— Порка, да?
— Я бы выдержала. Он часто нас наказывал. — Мара помолчала. — Но мама решила, что с нее довольно.
— И что же она сделала?
— Набросилась на него. С ножом.
Темпл судорожно сглотнул и пробормотал:
— О Господи…
Мара снова и снова вспоминала эту сцену, вспоминала уже много лет. Ее красавица мама, как мстительная королева, стала между своими детьми и мужем, не подпуская его к ним.
— Он начал смеяться над ней, — продолжала Мара. Снова вздохнув, она посмотрела Темплу в глаза. — Он был гораздо сильнее мамы.
— И он вонзил в нее этот нож?
Мара кивнула.
— Пришли доктора, но они ничего не смогли сделать. А умирала она долго и мучительно.
— О Господи, — повторил Темпл и прижал Мару к своей широкой мускулистой груди. — И тебе пришлось с этим жить? Жить… в его доме?
«До тех пор, пока он не предложил меня другому мужчине. И тогда я и решила бежать».
Но Мара не сказала этого. Не хотела напоминать герцогу о том, что именно из-за нее его жизнь столь резко изменилась.
Какое-то время она молчала, а потом сказала то, чего никогда еще не произносила вслух.
— Если бы я не разбила ту статую… — Ей все же не удалось договорить.
Тут Темпл снова взял ее за подбородок и снова заглянул ей в глаза.
— Мара, ты ни в чем не виновата. Это не твой грех.
Она понимала это… и не верила.
— Тем не менее я за него заплатила. — Мара криво усмехнулась. — То была плата по чужим долгам. Уж ты-то кое-что об этом знаешь.
— Не так много, как тебе кажется, — ответил Темпл. Его большой палец, как горячий шелк, скользил по ее щеке — вверх и вниз, вверх и вниз, и движения эти одновременно успокаивали и возбуждали.
Он следил за своим пальцем, и Мара воспользовалась этой возможностью, чтобы рассмотреть и его; сломанный нос, шрам под глазом, еще один, рассекавший нижнюю губу, все это она уже знала. На какое-то время она даже забыла про их разговор, всецело сосредоточившись на обещании, даруемом его прикосновениями. Когда же он заговорил, она увидела, как шевелились его губы, произносившие слова.
— Я считал, что это мой долг. — Мара не сообразила, о чем Темпл говорил, а он между тем продолжал: — Я ведь думал, что убил тебя. — Он сказал это так, словно говорил о чем-то незначительном — об утренней газете или о погоде. Опустив руку, он добавил: — Как оказалось, я этого не делал.
Ощущение потери, когда он убрал руку от ее щеки, было невыносимым.
Ей хотелось сказать: «Прости». Но вместо этого она провела ладонью по щеке. Щетина кололась, искушала…
Тут Темпл снова посмотрел ей в глаза, и она увидела в его взгляде сожаление, смешанное с замешательством, досадой и… Да, возможно, с гневом. Впрочем, Мара не была в этом уверена.
— Я никогда не желала тебе зла. — Она помолчала, посмотрев на зеркальное окно, из-за которого женщины наблюдали за матчем. — Мне даже в голову не приходило, что ты пострадаешь.
Он ничего не ответил, но ответа и не требовалось. Мысль о том, что ее поступок останется без последствий, была идиотской. Но она продолжала говорить, словно ее слова могли отменить прошлое.
— Но потом, когда я услышала их… когда они за тобой наблюдали…
— Кто? — спросил Темпл.
Мара кивнула на зеркало.
— Женщины. То, как они говорили о тебе… это отвратительно. — Она скользнула пальцами с его подбородка вниз, к груди, поглаживая выпирающие пол рубахой мускулы. — И то, как смотрели на тебя… это тоже отвратительно.
— Ты ревнуешь?
Да, конечно. Но сейчас она имела в виду совершенно другое.
— Отвратительно, как они пожирали тебя взглядами… Словно ты — животное. Или какое-нибудь лакомство, которое можно проглотить.
Темпл отвел ее руку в сторону, и Мару опять охватило чувство утраты. Ужасно!
А он вдруг сказал:
— Мне не нужна твоя жалость.
Ее глаза распахнулись.
— Жалость?..
Да как он мог подумать, что это чувство, сильное, тревожившее, пронзавшее ее насквозь, что это чувство — жалость? Ну уж нет, все не так просто.
— Лучше бы это была жалость. — Мара снова положила руку ему на грудь, туда, где мускулы то и дело расслаблялись и напрягались. — Будь это жалость, я, наверное, смогла бы ее подавить.
— В таком случае что же это? — спросил он низким, чуть хрипловатым голосом.
И Маре вдруг показалось, будто этот огромный зал — самая маленькая комнатка из всех, где ей доводилось бывать. Тихая и уединенная.
Она покачала головой, всем своим естеством ощущая, что ей отчаянно хотелось его прикосновений. Его прощения. Хотелось его.
— Не знаю… Но ты заставляешь меня чувствовать… — Она умолкла, не в силах описать свои чувства словами.
— Чувствовать?.. Что именно?
Ее ладонь словно сама собой скользнула вверх, и пальцы Мары зарылись в его волосы. Темпл отстранил ее руку своей здоровой рукой и оттолкнул Мару назад, на канаты. После чего приблизил к ней лицо и тихо спросил:
— Что я заставляю тебя чувствовать?
После их стычки на ринге весь Лондон считал ее таинственной любовницей Темпла. Глупые сплетни, разумеется. Дело, однако, было в том, что ее действительно влекло к этому мужчине. Влекло по-настоящему. А его руки, его губы, его тело…
Мара вздохнула. Она не знала, что с ней происходило, но понимала, что погубит себя.
Но поединок уже начался, хотя сражаться было бесполезно. Ведь она желала победы не себе, а ему.
Вцепившись обеими руками в канаты, Мара прошептала:
— Ты заставляешь меня чувствовать… — Она от растерянности замолчала.
И в тот же миг его губы прижались к ее губам. Поцелуй был нежнее, чем раньше. И в то же время он казался необычайно чувственным. Когда же Темпл прервал поцелуй, она поняла, что этого слишком мало.
— Продолжай, — прошептал он.
— Рядом с тобой мне жарко и одновременно холодно.
Он снова ее поцеловал. На этот раз в шею.
— А что ты чувствуешь сейчас?
— Горю в огне, — ответила Мара, содрогнувшись. — И замерзаю… Ох, не знаю.
Он улыбнулся и спросил:
— А что еще?
— Когда ты смотришь на меня, я чувствую себя единственной женщиной на свете.
Его взгляд упал на вырез ее платья — чужого платья, так что лиф был чересчур тесным. Темпл скользнул пальцем под ткань, почти не задев кожу, и Маре невыносимо захотелось, чтобы платье куда-нибудь исчезло. А потом он потянул за белую ленту, завязанную впереди, и начал медленно расшнуровывать лиф до тех пор, пока ткань не обвисла. Мара инстинктивно отпустила канаты, схватившись за платье. Пытаясь его удержать. Но Темпл осторожно высвободил из рукава сначала одну ее руку, затем другую. При этом сказал:
— Держись за веревки.
И Мара отдалась на его волю, снова вцепившись в канаты.
Платье едва удерживалось на груди, вот-вот могло сползти. Темпл же пристально смотрел на него, и Мара подумала: «Неужели он сможет снять платье взглядом?»
И тут он провел по ткани Пальцем, и платье упало к ее ногам. Мара невольно вздрогнула.
— Тебе холодно? — спросил Темпл.
— Нет. — Она пылала, как солнце.
А он, опустив голову, втянул в рот сосок вместе с сорочкой и начал теребить его через ткань, заставляя ее томиться по большему. По нему.
Внезапно он поднял голову и посмотрел ей в глаза:
— Что еще, Мара? Что еще я заставляю тебя чувствовать?
— Ты заставляешь меня желать, чтобы все было по-другому.
Он вознаградил ее за это признание — и сорочка Мары, внезапно вспорхнув вверх, полетела на пол, так что она осталась в одних шерстяных чулках и дурацких шелковых туфлях, так подходивших к платью, в котором она приехала сюда в ту ночь, но совершенно неуместных сейчас.
Темпл долго смотрел на нее, любуясь ею, согревая ее страстным взглядом своих черных, как полночь, глаз.
Когда же он легонько дунул на ее сосок, Мара тихо застонала. А он поднял голову, заглянув ей в глаза. И она увидела, что он ее желает, томится по ней. Внезапно почувствовав, что у нее подогнулись колени, Мара подумала: «Как хорошо, что канаты у меня за спиной такие прочные».
— Ты заставляешь меня измениться, стать другой, — прошептала она.
«Заставляешь меня хотеть большего».
Он покачал головой:
— Нет, я этого вовсе не хочу.
В голове заметались мысли, слишком путаные, чтобы в них разобраться. И она желала только одного — сказать что-нибудь правильное. Что-нибудь такое, что приблизит его к ней. Что даст ей то, чего она хотела. Страстно хотела.
— Все-все, — шепнула она. — Ты заставляешь меня чувствовать абсолютно все.
И тут, прямо на ринге, в своей крепости и в своем королевстве, он опустился перед ней на колени, обнял одной рукой за талию и прижался губами к ее животу. После чего сказал:
— Нет, не все. Пока еще не все.
Он целовал ее и целовал, спускаясь все дальше, к мягким завиткам. И вдруг замер. Тянул время.
— Но непременно заставлю, — пообещал он и провел языком по нежным складкам меж ее ног.
Мара вздрогнула и застонала, запустив пальцы в его волосы.
Темпл замер на мгновение, потом сказал:
— Держись за канаты.
— Канаты?.. Но почему?
Темпл посмотрел ей в глаза, и она увидела в них обещание.
— Канаты, — повторил он.
Мара повиновалась, ухватившись обеими руками за толстые веревки у себя за спиной. И тотчас была вознаграждена — он провел ладонью по ее ноге, начиная от щиколотки, потом вокруг коленки, и еще выше. А затем вдруг приподнял ее ногу, высвободив из юбок на полу, согнул в колене и положил себе на здоровое плечо — словно она вообще ничего не весила.
Щеки Мары заполыхали от смущения, хотя вся она пылала от желания. Она одновременно ужаснулась и пришла в восторг. Противоречивые чувства… Как и всегда рядом с ним…
— Смотри, — сказал Темпл.
Можно подумать, она в состоянии делать что-нибудь еще. Она только и могла, что смотреть на него.
— В зеркало, — сказал он.
Взгляд ее метнулся к огромному зеркалу напротив. Мара была так захвачена происходящим, что совсем про него забыла — забыла, что оно могло подарить ей зрелище, о котором она и не мечтала.
Мара увидела себя, обнаженную, стоявшую на ринге и вцепившуюся в канаты. И выглядела она совершенно скандально — раскинулась словно жертва на этом странном алтаре. Темпл же стоял перед ней на коленях, и одна ее нога была у него на плече — какое распутство!
Их может увидеть любой!
Мысль о том, что за зеркалом мог оказаться кто угодно, должна была шокировать ее, напугать, возмутить. Но почему-то еще сильнее распалила.
Что он с ней сделал?
— О, Темпл… — тихонько простонала Мара, закрывая глаза. Отгораживаясь от зрелища в зеркале.
«Что же он будет делать дальше?» — подумала она в ужасе. В ужасе от того, что он мог не сделать ничего.
Однако он сделал — развел ее ноги еще шире и теперь видел то, чего не видел никто и никогда, то, чего никто не должен был видеть.
И это было чудесно.
А потом его рука вдруг шевельнулась, и палец скользнул в самое ее потайное местечко, скользнул, одаривая наслаждением.
Мара снова закрыла глаза и откинулась на канаты, то и дело скрипевшие. Грубые нити царапали ей спину, но она этого не замечала.
— О Боже, — прошептал Темпл, и эти слова прозвучали восхитительным святотатством. А палец его продолжал ее ласкать, лишая Мару дыхания и мыслей. — Не понимаю, почему я думал, что смогу устоять перед тобой.
А вот это — эхо ее собственных мыслей. Что было неизбежно с той самой минуты, когда она приблизилась к нему на улице.
И тут его губы прильнули к ней, и язык ласкал неторопливыми движениями — дразнил, искушал, мучил, даря столь невероятное наслаждение, в которое даже не верилось.
— О, Темпл!.. — выкрикнула Мара, чуть приподнимаясь, предлагая ему себя. Отдаваясь ему. Доверяя ему.
Впервые за целую вечность доверяясь другому человеку.
В награду за это он стал целовать ее своими дивными губами, и Мара, не удержавшись, выкрикнула:
— Уильям! — Это имя она повторяла глухими бессонными ночами сотни раз, тысячи раз, но никогда не думала, что он может подарить ей такое невероятное наслаждение.
Он оцепенел, услышав из ее уст свое настоящее имя. А она пристально посмотрела на него. Она знала, что все это ужасно неправильно… и очень верно. Тут он снова шевельнул языком, и Мара со стоном закрыла глаза, не в силах больше выносить это наслаждение. Он на мгновение оторвался от нее, чтобы сказать единственное слово:
— Смотри.
Она покачала головой. Щеки ее порозовели.
— Не могу.
— Можешь, — заявил он и поцеловал ее лоно. — Смотри, как я отдаю тебе все, что можно отдать.
Он снова прильнул к ней губами, и Мара стала смотреть, скользя взглядом от их отражения к его лицу. Она понимала, что все происходящее просто вопиющее бесстыдство, но все же не могла оторвать глаз. Отпустив канаты, она запустила пальцы в его дивную темную шевелюру, притягивая его голову еще ближе к себе. Не в силах сдерживаться, Мара то и дело подавалась ему навстречу и громко стонала.
Темпл удвоил усилиями она вздымалась все выше и выше на волнах невыносимого наслаждения. Вцепившись в его волосы, она раз за разом выкрикивала его имя, наслаждаясь теми восхитительными ощущениями, которые он ей дарил.
И она ни разу не отвела глаз — даже тогда, когда упала на него, так что канаты у нее за спиной вздохнули от облегчения.
Он по-прежнему обнимал ее, но в какой-то момент Мара вдруг рухнула на колени рядом с ним.
Он привлек ее к себе, и они, тяжело дыша, долго сидели так, чувствуя, как безумно колотятся их сердца. Казалось, они сидели так целую вечность. И оба молчали, понимая, что для них теперь изменилось все.
Навсегда.
Мара никогда не испытывала ничего подобного. Даже в ту давнюю ночь, когда властвовала над ним, когда они лежали в ее постели и целовались. При этом он что-то шептал ей на ухо и давал обещания, которые и не собирался сдерживать.
И тогда же она отняла у него его беспечную жизнь.
Нельзя больше скрываться от него. Нельзя больше лгать. Она найдет другой способ спасти приют и мальчиков. Должен быть такой способ. Способ, при котором не потребуется больше рассчитывать только на этого мужчину.
Мара перехватила его непроницаемый взгляд, и ее охватила печаль. Если бы она могла слышать его мысли! Если бы могла рассказать ему все. Если бы могла полностью обнажить перед ним душу.
Если бы их будущее уже не было предрешено.
— Я обещала, что расскажу тебе…
Темпл покачал головой:
— Нет, не сейчас. Не из-за этого. Не надо все портить. Ведь это первый раз, когда все было настоящим…
Он не договорил, но сказанное им казалось обещанием, которое Мара принять не могла, хотя очень хотелось.
— Мы с тобой никогда… — Она отстранилась от него и заставила себя добавить: — Мне не следовало это делать, так что не было ничего… настоящего.
Он посмотрел ей в глаза.
— Значит, это была еще одна твоя ложь?
Она кивнула. Ей очень хотелось рассказать ему все. Рассказать, что в ту ночь, много лет назад, когда она сделала то, о чем сожалела больше всего на свете, она делала еще и другое — то, о чем нисколько не сожалела.
Он заставил ее искренне улыбаться и смеяться. Он помог ей почувствовать себя красивой. В первый раз в ее жизни. Единственный раз в ее жизни.
Мара уже открыла рот, чтобы сказать ему об этом, но он вдруг выпалил:
— Даниел!
Она растерялась:
— Даниел?.. Ты о чем?
— Он не мой?
Ее охватил ужас, едва она поняла смысл вопроса. Мара помотала головой:
— Я не понимаю, почему…
— Ты сказала, что он жил с тобой всегда, не так ли?
Даниел с темными волосами и голубыми глазами. К тому же в том самом возрасте, как если бы они сделали это. То есть зашли дальше, чем сейчас.
На короткий миг Мара позволила себе увидеть эту картинку — сильный и красивый Темпл, принадлежащий ей. А их сын — такой же темноволосый, как и он. И они с Темплом — муж и жена.
Но эта картинка не имела никакого отношения к реальности.
Мара покачала головой. Посмотрев ему в глаза, она увидела в них сожаление и печаль.
Она опять его ранила, даже не пытаясь это сделать. Мара снова покачала головой. Глаза ее наполнились слезами.
— Всегда — значит с тех пор, как я основала приют. Он не… — Она замолчала. Ах, если бы правда была другой!
Темпл засмеялся, но в его смехе не было радости.
— Разумеется, нет. Разумеется, мы не делали этого.
Он встал одним плавным движением и перешел на противоположную сторону ринга. Причем сделал все это необычайно грациозно даже с рукой на перевязи. С раной, которая убила бы менее крепкого человека.
Повернувшись спиной к Маре, герцог запустил руку в волосы.
— Всего раз я хотел услышать от тебя правду. — Темпл оглянулся. — Всего раз хотел поверить, что ты не такая, какой кажешься. Что ты не просто женщина, жаждущая крови и денег. — Он засмеялся и снова отвернулся. — И ты сказала мне правду.
Нужно рассказать. Рассказать все до конца. Нужно упасть к его ногам и дать ему возможность простить ее. Поверить ей. Поверить в нее. Может быть, тогда они смогут начать все сначала. Может быть, тогда это странное и восхитительное нечто, происходящее между ними, сможет расцвести.
Боже милостивый, она хотела этого сильнее, чем воздуха!
— Я не жаждала крови, — сказала Мара, вставая на ноги и прикрывая платьем наготу. — И денег — тоже. — Она сделала шаг в его сторону. — Пожалуйста, позволь мне объяснить…
— Нет. — Повернувшись к ней, он рубанул рукой воздух.
Мара остановилась.
— Нет, — повторил он. — Я устал… от всего этого. От твоего вранья. От твоих игр. Устал от желания поверить в них. Все, хватит!
Мара вздохнула, понимая, что заслужила это. Понимая, что ее жизнь целых двенадцать лет к этому шла. К минуте, когда расскажет герцогу правду и должна будет выдержать последствия.
Но ей никогда не приходило в голову, что будет ужасно больно, когда она его потеряет. Не приходило в голову, что он станет ей небезразличен.
Небезразличен.
Какое глупое и холодное слово, совершенно не выражающее то, что сейчас чувствовала.
А он между тем продолжал:
— Мне плевать, какие еще сказки ты мне расскажешь. Я сыт по горло! Во сколько мне обойдется этот день?
О Боже! Вот это удар… Неужели он думает, что она потребует плату за… Но ведь именно такое соглашение они заключили, не так ли?
Мара отрицательно покачала головой.
— О, теперь ты выше нашего соглашения? — Он язвительно улыбнулся.
Ей больше не требуется их соглашение. Она ничего этого не хочет. Хочет только его.
И внезапно, как резкий удар, пришло понимание.
Она его любит!
Но он-то никогда не поверит ей.
И все-таки Мара попыталась.
— Уильям, прошу тебя… Если бы ты только…
— Не смей! — выкрикнул он ледяным голосом. И Мара тотчас поняла: сейчас перед ней Темпл — величайший боец из всех, которых когда-либо знал Лондон. — Не смей больше называть меня так. Никогда. У тебя нет на это права.
Конечно, нет. Она украла у него это имя, когда украла его прежнюю жизнь. К глазам подступили слезы, но Мара их проглотила. Ведь он мог решить, что и слезы ее поддельные.
— Да, конечно, — кивнула она.
Он был сейчас такой холодный, такой равнодушный… Она не могла больше на него смотреть.
И тут Темпл нанес последний, завершающий удар.
— Завтра все закончится. Ты покажешь всем свое лицо и восстановишь мое доброе имя. Я отдам тебе твои деньги. А потом ты уберешься из моей жизни!
Он оставил ее там, на середине ринга, в сердце своего клуба.
Когда же дверь в его комнаты закрылась и замок щелкнул, Мара оделась и дала волю слезам.
