Глава 21
Двумя часами ранее
Лилибет сидела на стуле в центре комнаты на втором этаже Палаццо Ангелов и ждала графа Сомертона.
Ритуал был ей уже знаком. В последний вечер перед тем, как Лилибет покинула своего мужа, личный секретарь графа Сомертона, мистер Маркем, постучался в детскую, где она читала Филиппу перед сном. «Его милость просит оказать ему честь побеседовать с ним в его кабинете», – произнес он своим негромким голосом, глядя на нее темными бесстрастными глазами. Ну или что-то в этом роде, что-то официальное и корректное, каким-то образом умудрившись обычными словами дать понять, что за ними скрывается нечто зловещее.
Она пошла в его кабинет и обнаружила, что там никого нет. Это ее не удивило. Он всегда поступал так – заставлял людей дожидаться, потея и ерзая на стуле у письменного стола, а затем входил, чтобы чем-нибудь как следует уколоть. Так что она села на стул, расправила юбки, сложила руки на коленях и сосредоточилась на том, чтобы пульс бился неторопливо и ровно. На том, чтобы ослабить нить тревоги, стягивающую грудь и живот. На том, чтобы помнить – она графиня, леди, женщина добродетельная и достойная. Что ей нечего бояться. И только через несколько минут сообразила, что элегантная позолоченная шкатулка для драгоценностей, стоящая в центре стола мужа, принадлежит ей. Но пока она это обдумывала, все сильнее гневаясь на то, что шкатулку забрали из ее комнаты, открыли без ее разрешения и поставили, откинув крышку, на Сомертонов широкий сверкающий стол красного дерева, в комнату вошел ее муж.
Внезапно Лилибет поняла, что ее появление в Палаццо Ангелов было частью плана Сомертона. Он тщательно продумал все до мелочей, начиная с той минуты, когда она увидела Маркема, вынырнувшего из толпы туристов у Понте Веккио.
Большая пустая комната вообще без мебели, за исключением кресла, секретера и стула с прямой высокой спинкой, на котором она сейчас сидела.
Лампа, перо, лист писчей бумаги на секретере.
Топот маленьких ножек, звук приглушенных голосов, то и дело вспыхивающий смех, перетаскивание каких-то предметов в комнате наверху.
Окна, закрытые и запертые, не впускающие свежий ветерок с вершины холма, чтобы хоть немного ослабить жару в комнате, где солнце со всей силы светит в стекла.
Часы, тикающие на каминной полке.
В точности как и в тот вечер, много месяцев назад, она внимательно следила за своей осанкой. Спина прямая, мышцы напряжены. Она тоже может ждать. У нее есть время. И власть.
В конце концов, она вовсе не дура и предвидела эту вероятность. У господ Беллуотера и Кноббса лежит бумага, где перечислены все до единой любовные связи Сомертона, каждая мерзкая встреча, каждая сомнительная компания. К бумаге приложены инструкции предоставить всю эту информацию личному секретарю королевы, в случае если Филипп будет вынужден появиться в Англии в обществе графа. Она тщательно собирала все эти свидетельства в течение прошлого года. Тенью следовала за Сомертоном и все записывала. Проследила за каждым человеком, входившим в его кабинет. Подкупила лакея в его клубе, чтобы узнать имена его компаньонов.
Это ее боезапас, она копила его в течение некоторого времени. И на этот раз победит.
К тому времени как Роланд их отыщет, у нее на руках уже будет подписанное Сомертоном согласие на развод. Так почему же пульс по-прежнему лихорадочно бьется в горле?
Лилибет смотрела на потолок, откуда слышался топот маленьких ножек Филиппа, всего в нескольких футах от нее, и старалась не считать громкие «тик-так» часов, отмеривающих минуты. Каждая частичка ее тела жаждала кинуться вверх по лестнице, обнять Филиппа, зацеловать, унести как можно дальше отсюда. Прочь от холодной, симметричной виллы назад, в такой любимый замок Святой Агаты, купающийся в июньском солнце. В ждущие объятия Роланда.
Но пока она не может позволить себе этой роскоши. Сначала нужно уладить все с Сомертоном. Нужно с этим покончить.
Струйка пота потекла между лопатками. Лилибет попыталась открыть хотя бы окно, но они были огромными: двенадцать панелей на двенадцать, высотой со взрослого мужчину. Кроме того, сам этот поступок выдаст ее нервозность. Лучше сидеть спокойно и истекать потом.
Шум наверху на минуту затих, и в этот промежуток она почувствовала, как дрожат половицы, сильно и ритмично.
Шаги.
Лилибет сделала глубокий вдох, наполнив легкие горячим несвежим запахом разогретой штукатурки и старого дерева и на мгновение закрыла глаза, пытаясь определить, откуда идет источник раздражения. «Топ-топ». Теперь она их слышала, тяжелые шаги обутых в сапоги ног, целеустремленно ступающих по мраморной лестнице.
Еще громче. Тут уж не ошибешься.
В последнюю секунду она откинулась на спинку стула, положила руки на подлокотники и устремила взгляд в окно, где за стеклом тянулся целый ряд кипарисов, каждый следующий копия предыдущего.
Дверь негромко заскрипела, открываясь, и громко скрипнула, закрывшись.
– Моя дорогая леди Сомертон, – произнес знакомый голос. – Выглядите просто превосходно. Похоже, Италия идет вам на пользу.
Лилибет отсчитала одну секунду, две, три и только потом повернула голову к двери.
– Я тоже считаю, что она мне на пользу, сэр. Благодарю.
Он не изменился. Ни один волосок не выбился из прически. Высокий, широкоплечий, массивный, черноволосый, черноглазый, он стоял перед ней как гранитная глыба, на которой с исключительной точностью вырезали презрительную усмешку.
Он подошел к Лилибет, остановился, протянул руку и приподнял ее подбородок.
– Замечательно, – сказал он. – Я и не думал, что вашу красоту можно усовершенствовать. Однако это произошло. – Он наклонил голову, разглядывая ее с другого угла. – Да, замечательно. Конечно, жаль, что все это потрачено на такое ничтожество, как Пенхэллоу, но ваши вкусы всегда стремились к банальности.
– Он стоит тысячи таких, как вы.
Сомертон расхохотался.
– Какая галантность! Право же, моя дорогая, вы ужасно забавны. Можно подумать, меня когда-либо интересовало ваше мнение.
– Обычно мужей интересует.
– О, но вы же больше не считаете меня своим мужем, разве нет? Вы желаете развестись со мной. – Он произнес слово «развестись» резко, словно хлестнул кнутом, одновременно сильно подавшись вперед.
Лилибет не дрогнула.
– Да, желаю.
Он улыбнулся, точнее – насмешливо усмехнулся, отошел и устроился в стоявшем неподалеку кресле.
– Что ж, очень хорошо, моя дорогая. У меня нет никаких возражений. – Он скрестил ноги, положил руки на подлокотники. – Каковы ваши условия?
Лилибет изумленно уставилась на него.
– Мои условия?
– Я вполне готов пойти навстречу любой разумной просьбе. Разумеется, денежное содержание. Дом. Вы можете забрать мальчика, хотя я рассчитываю, что мне будут сообщать о его успехах и, возможно, на ежегодные посещения. Кажется, вы удивлены.
– Признаюсь, да. – Спина, влажная от пота, прилипла к спинке стула. Лилибет выпрямилась. – Я думала, вы будете возражать.
– Ни за что на свете. Чего ради я захочу оставаться мужем женщины, которая делит постель с другим мужчиной? – Он произнес это холодно, расчетливо, впиваясь в нее взглядом, даже ни разу не моргнув.
Ее щеки обдало жаром. Щеки и почему-то кончик носа.
– Если и так, меня вынудили вы. Вы нагрешили в тысячу раз больше, чем я. В десять тысяч.
– Разве? Возможно, я позволил себе большее разнообразие, но значение имеет только сравнительное качество греха.
– Это неправда! Я никогда… Он не был моим любовником! До тех пор…
– Да бросьте, моя дорогая, – успокаивающим тоном произнес Сомертон. – Давайте не будем попусту тратить время на бессмысленное отрицание. Все эти годы его фотография лежала в вашей шкатулке с драгоценностями. – Он резко подался вперед, упершись ладонями в колени и напоминая паука. – В вашей шкатулке с драгоценностями.
Лилибет с силой моргнула. Он мог заставить ее плакать всего несколькими словами, произнесенными этим резким тоном, единственным злобным взглядом черных глаз, и она ненавидела его за это. Огромным мысленным усилием она заставила свои расшатавшиеся нервы успокоиться.
– Вы знаете, что когда-то мы с Роландом увлеклись друг другом. Это общеизвестно. Затем по воле Божьей я стала вашей женой. И я никогда не изменяла вам, Сомертон. Ни словом, ни делом, до тех пор пока не покинула Англию. До тех пор пока случай не свел нас снова…
С губ Сомертона сорвался сухой смешок. Он откинулся на спинку кресла.
– Случай! О, моя дорогая! Случай!
– Случай! – свирепо воскликнула Лилибет. – Я понятия не имела, что он в Италии, понятия не имела, что направляется в тот же самый замок! Мы откликнулись на объявление в «Таймс», ради всего святого!
– Я не видел такого объявления.
– Значит, называйте это промыслом Божьим. Или волей судьбы. – Лилибет крепко сжала подлокотники, впиваясь пальцами в резное дерево. – Все это время я отказывалась от самой себя, Сомертон. Я так сильно старалась быть хорошей женой! Хотела любить вас, забыть о прошлом, забыть об утраченных мечтах. Создать новые с вами. Но вы подняли кулак и разрушили их, вот просто так – своим обманом и неверностью, своими женщинами без числа, своим дурным нравом и холодностью. Я прожила шесть лет в бесконечной зиме, шесть лет в горечи и одиночестве, и лишь Филипп слегка согревал мое сердце. Я жила как монашка, я словно несла кару за ваши грехи до той самой последней ночи, той ужасной ночи, когда вы обвинили меня в прелюбодеянии. Меня! В любовной связи с мужчиной, от которого я отказалась ради вас, которого не видела много лет!
Сомертон резко встал с кресла, подошел к окну и одним рывком отворил его, впустив в комнату ветерок.
– Его фотография, моя дорогая! Среди твоих драгоценностей!
– Я положила ее туда давным-давно, – спокойно произнесла Лилибет, следя за ним. – И ни разу не вытащила. Меня всего лишь утешало то, что она там лежит.
Он стоял у окна, жадно глотая воздух.
– Среди твоих драгоценностей, – повторил он почти неслышно; ветер относил его слова прочь.
– Я вам не изменяла.
За окном запела птичка, звонко и восторженно. Видимо, сидит на одном из тех одинаковых деревьев, что растут вдоль границы сада. Ароматы улицы, пряный запах кипарисов и сладкий – цветов, запах солнца на листве окутывали их обоих.
Над головой раздался удар и веселый смех. Сердце Лилибет заныло от тоски.
– Надеюсь, вы приставили к нему какую-нибудь няню, – сказала она.
Он отвернулся от окна, облокотился на него, упершись ладонями в старый деревянный подоконник.
– Разумеется. Его прежнюю няню, которую вы бросили в Милане.
– Узнав, что она носит вашего ребенка.
Он пожал плечами.
– Вообще-то не моего. Я всегда предпринимаю самые тщательные меры предосторожности, чтобы избежать подобных неприятностей. Надо полагать, какого-нибудь лакея.
Щеки снова обдало жаром. Чтобы скрыть смущение, Лилибет заговорила высоким будничным голосом:
– В любом случае, думаю, нам следует вернуться к нашему делу.
– К делу?
– К условиям развода. Мне бы хотелось завершить дело как можно быстрее.
– Да, конечно. – Оттолкнувшись от окна, Сомертон вернулся в кресло, закинул руки на спинку и уставился на нее мрачным взглядом. – Тысяча фунтов в год вас устроит?
– Мне не нужны ваши деньги.
– Разумеется, если вы снова выйдете замуж или примете покровительство какого-нибудь мужчины, я буду вынужден прекратить выплаты. Впрочем, вы со своим личиком сумеете найти достаточное количество глубоких карманов, чтобы и дальше жить, как вам нравится, даже несмотря на слово «развод», прилагающееся к вашему имени. – Он говорил ровным голосом, но костяшки пальцев, сжимавших резную позолоченную спинку кресла, побелели.
– Я уже сказала, что не приму ваших денег.
– Если пожелаете, я предоставлю вам дом в городе, но рассчитываю, что до отъезда в школу Филипп будет проводить не меньше шести месяцев в году в деревне как ради его здоровья, так и ради нравственного развития.
– Нравственного развития? О, вот это особенно отрадно слышать, – сказала Лилибет. – Из ваших-то уст.
– Вдовий дом в моем имении будет приведен в порядок, если он вас устраивает. Филипп, как будущий граф, должен хоть что-то знать о земле, которую наследует. С юридической точки зрения я исхожу из того, что он действительно мой сын.
– Вы можете передать все эти вопросы на рассмотрение моим адвокатам. Они будут только счастливы составить удовлетворяющее всех нас соглашение. – Лилибет встала. – Право же, я не понимаю, зачем все это было так необходимо. Вам всего лишь следовало послать письмо, а не похищать моего сына и не заставлять меня мчаться следом через холмы верхом на…
– Погодите минуту, моя дорогая. – Он поднял руку. – Я еще не закончил. В обмен на мою готовность к сотрудничеству я жду от вас несколько уступок.
Что-то в том, как он произнес слово «уступок» – вкрадчивый голос, заблестевшие глаза, – заставило кровь похолодеть в ее жилах.
Лилибет нервно сплела пальцы.
– Что за уступки? Если речь о визитах, я, разумеется, позволю Филиппу…
Он махнул рукой на секретер, на перо и бумагу, лежавшие на превосходно отполированной поверхности.
– Прежде всего я хочу, чтобы вы написали письмо.
– Письмо? Что за письмо? – настороженно спросила она.
– Я вам его продиктую, если вы не возражаете.
Лилибет колебалась.
– Кому оно предназначено?
И мгновенно, еще не услышав ответа, поняла кому. Увидела это в его удовлетворенно скривившихся губах, в торжествующе изогнутой брови.
– Ну как же, вашему любовнику, разумеется. Лорду Роланду Пенхэллоу, нашему галантному герою, доблестному соблазнителю чужих жен. – Сомертон снова махнул рукой в сторону секретера. – Думаю, он заслуживает хотя бы дружеской записки с благодарностями за то, что вломился в мою супружескую постель. Вам так не кажется?
– Не впутывайте его в это, Сомертон. Он не имеет никакого отношения к краху нашего брака. Задолго до того, как мы снова встретились, я знала, что больше не могу жить под одной с вами крышей.
– Скажите, – непринужденно произнес граф, снова закинув руки на спинку кресла, – он вас удовлетворял? Заставлял вас кричать как слабоумную, когда доводил до пика? Мог ли…
– Прекратите! Прекратите немедленно! Как вы смеете?
– Радовался ли, обнаружив, что у вас аппетиты как у шлюхи? Расскажите же мне, Элизабет. Я хочу знать все подробности. Сосал ли ваши титьки? Совал язык вам между ног?
Она зажала уши.
– Прекратите! Прекратите!
Сомертон схватил стул и швырнул его через всю комнату. Раздался треск ломающегося дерева.
– А его член такой же годный, как мой, Элизабет? Кричали вы от наслаждения, как со мной, когда он тыкал его в вас?
Лилибет оторвала руки от ушей и уронила их вдоль платья. Пульс отчаянно колотился в горле.
– Прекратите, – негромко сказала она. – Вы позорите себя.
Он остановился перед ней, огромный и взбешенный, грудь тяжело вздымается, глаза на грубо вырубленном лице сверкают. Правый кулак выжидающе сжимается и разжимается, а сердце Сомертона бьется так, будто вырвалось из грудной клетки.
Лилибет заговорила более мягко:
– Разве мы не можем повести себя цивилизованно, Сомертон? Разве не можем просто договориться, расстаться и пожелать друг другу всего хорошего?
Он сделал глубокий вдох, еще один, еще и заставил себя ответить спокойно:
– Проще всего на свете, мадам. Всего лишь напишите записку, о которой я прошу, и можно продолжать.
– Не буду. Роланд Пенхэллоу не имеет к этому никакого отношения. – Ладони вспотели. Лилибет сжала складки платья.
Губы Сомертона тронула усмешка.
– Моя дорогая, дорогая жена. Неужели вы думаете, что я привез вас сюда, привез сюда вашего сына только для того, чтобы по-дружески обсудить условия развода?
– Представления не имею, зачем вы меня сюда привезли.
– Или вы думаете, что я надеюсь заманить вас обратно? Снова назвать своей женой? Или увезти Филиппа домой и самому воспитать его?
Лилибет ничего не сказала, лишь ответила на его взгляд, со страхом дожидаясь следующих слов.
Он взял ее за подбородок большим и указательным пальцами и наклонился так низко, что дохнул парами бренди прямо ей в нос.
– Слишком поздно для этого, моя дорогая. Я не желаю больше видеть в своей постели тебя, шлюху другого мужчины. И не желаю, чтобы твой сопляк цеплялся мне за ноги.
Лилибет оттолкнула его руку.
– Так чего же ты хочешь, чертов невыносимый ублюдок?
– Что за выражения, Элизабет!
Он, хмыкнув, подошел к секретеру, взял ручку и бумагу и протянул ей. Его лицо сияло торжеством.
– Я хочу Пенхэллоу, моя дорогая. Хочу твоего любовника. И если ты желаешь снова увидеть юного Филиппа – точнее, если ты хочешь, чтобы он вышел из этого дома живым, – то согласишься послужить наживкой.
