Глава 29

Джеймс корчился под руками Патрика. Уже второй раз за день приятель накладывал ему швы, и вид иглы – Джеймс точно это знал – будет вызывать у него стойкое отвращение всю оставшуюся жизнь. Сама рана не причиняла столько боли, сколько проклятая игла, наносившая ему укол за уколом, с неизменной точностью попадая в самое больное место.

– Эй, полегче. Совсем немного осталось, – сказал Патрик, по-видимому чувствуя, что пациент вот-вот выйдет из-под контроля. Для медика такого рода чутье являлось бесценным качеством, но у Джеймса оно вызывало раздражение.

По правде говоря, Джеймс был сыт по горло этим сожительством. Пока Патрик его брил, Джеймс имел возможность вдоволь налюбоваться обстановкой их общей кухни. Куда ни посмотришь – повсюду было заметно, что тут жили холостяки. Вот висит груша с дырой в боку, откуда на пол сыпались опилки. А вот не находившие применения в хозяйстве медные кастрюли на железной плите, тоже стоявшей без дела. От простыней же в спальне наверху пахло лишь одиночеством и немного псиной.

Ох, как же он хотел вернуться к Джорджетт и спать с ней – чтобы голова ее лежала у него на плече. И хотел просыпаться на простынях, от которых пахло бы ею.

И все то время, что Патрик мучил его, втыкая иголку ему в лицо, Джеймсу не давала покоя мысль о том, что миссия его так и осталась невыполненной.

– Полагаю, ты не послушаешь меня, если я велю тебе лечь в постель, – сказал Патрик, закончив работу.

Джеймс со стоном поднялся на ноги и проговорил:

– Даже Джемми не слушает тебя, когда ты приказываешь ему лечь. – Он пытался делать вид, что может держаться прямо, но это у него плохо получалось. – Я не могу остаться. Ты же знаешь…

– Да, пожалуй, знаю. Тогда как насчет того, чтобы я пошел с тобой?

Джеймс окинул друга оценивающим взглядом. Первым его побуждением, конечно же, было желание ответить отказом. Но сегодня он не раз ловил себя на том, что готов был принимать к рассмотрению даже такие предложения, которые раньше отмел бы не задумываясь. И, пораскинув мозгами, Джеймс кивнул.

– Спасибо. Принимается, – ответил он.

Патрик подошел к умывальнику и тщательно вымыл руки.

– Как ты? Сильно болит? Я мог бы дать тебе кое-что от боли, но лекарство предназначено для лошадей, и я не могу гарантировать, что оно на тебя подействует как надо.

Джеймс провел ладонью по зашитой щеке и подбородку. Представив, как, должно быть, странно выглядело сейчас его лицо, он невольно поморщился.

– Чувствую я себя сносно, а вот выгляжу, наверное, как клоун.

Патрик тщательно вытер руки, после чего снял с крюка над плитой медную сковороду и поднес ее сияющее дно к физиономии приятеля.

– Смотри. Все не так уж плохо. Мне кажется, твоей жене понравится.

Джеймс пристально вглядывался в свое отражение. По правде сказать, выглядел он неважно. Зашитая щека не добавляла ему привлекательности, как и запекшаяся кровь в волосах над левым ухом. Но, что гораздо важнее, он теперь выглядел… как его отец. Когда Джеймс начал отращивать бороду одиннадцать лет назад, он был двадцатилетним юнцом с по-юношески мягкими чертами лица и наивным взглядом. Борода была нужна ему как щит, за который можно спрятаться, к тому же так он мог хоть как-то отличаться от прочих мужчин из своей семьи. Но теперь, одиннадцать лет спустя, он был не юнцом, а взрослым мужчиной, и на лице его уже можно было рассмотреть зачатки будущих морщин – там же, где он увидел их на лице отца, когда сидел напротив него в кабинете в Килмарти-касл. Однако Джеймс не видел в этом ничего постыдного.

– Тогда поцелуй ее, – пожав плечами, предложил Патрик. – Это точно поправит дело.

Джеймс не смог сдержать смешок. Мудрый совет, ничего не скажешь. Но целовать Джорджетт? Он готов был делать это каждый день до конца жизни!

Друзья вместе направились к двери, но тут взгляд Джеймса упал на корсет, и он остановился. Корсет, принадлежавший Джорджетт, лежал, забытый, на кухне, на заваленном книгами приставном столе, за которым Джеймс работал иногда по ночам. Дамское нижнее белье и справочники по юриспруденции – неожиданное сочетание, но в нем Джеймс находил изюминку. В том, что спать с женой приятнее, чем одному или с собакой, Джеймса не надо было убеждать, но, как он только что осознал, женское присутствие в его жизни и за пределами спальни не вызывало у него раздражения – а совсем наоборот.

Сунув корсет под мышку, Джеймс следом за Патриком вышел из дома и неожиданно увидел Уильяма и Камерона. Кони их были в пене, а лица – мрачнее тучи.

Маккензи хмуро уставился на брата. Уильям сделал за него его работу – нашел городского главу, но, черт возьми, он оставил без защиты Джорджетт! Такое предательство не прощают. Джеймс готов был убить Уильяма – и плевать на то, что он только что помирился с отцом после одиннадцати лет вражды.

– Какого дьявола ты здесь?! – прорычал Джеймс.

– Слава богу, ты жив. Однако… – Выражение лица Уильяма вдруг начало меняться. Теперь он ухмылялся – нагло и развязно. – Но скажи на милость, что сталось с твоей бородой? – едва сдерживая смех, поинтересовался он.

– Бартон вновь пытался меня убить, а ты оставил Джорджетт без защиты. При чем тут моя борода? Тебе что, больше нечего мне сказать?

Тут конь Уильяма в испуге заржал, и тому пришлось отвлечься, чтобы успокоить животное. Когда же он вновь посмотрел на младшего брата, ухмылки на его лице уже не было.

– Я ее не оставлял, Джеймс. Это она оставила тебя.

– Что?.. – переспросил Джеймс.

– Она пропала. Сбежала. Через окно.

– Но… я ведь забрал ее туфли! – воскликнул Джеймс. Впрочем, он легко мог поверить в то, что Джорджетт выбралась из окна. За недолгое время их знакомства Джеймс успел убедиться, что для этого у нее хватило бы и ловкости, и силы, и решительности. Но далеко ли она могла уйти босиком и в темноте? А что, если Бартон ее выследил? При мысли об этом он похолодел.

– По всей видимости, это ее не остановило, – проговорил Уильям грозным голосом судьи, читающего приговор. – Я полагал, что она находится в библиотеке, там, где ты ее запер перед уходом. Когда же решил заглянуть туда и проверить, все ли с ней в порядке, ее там не оказалось. Я поехал сюда, чтобы сообщить тебе об этом, и по пути встретил Камерона.

Дэвид Камерон прочистил горло и протянул Джеймсу какой-то листок. Тот взял его дрожащими пальцами.

– Она нашла меня в «Синем гусаке» и дала мне вот эту записку, чтобы я передал ее твоим родным, – пояснил Камерон. – У меня создалось впечатление, что она переживала из-за тебя, но после разговора с Уильямом, должен признаться, я ни в чем не уверен.

Джеймс не знал, что и думать. Он подал знак Патрику, чтобы тот принес фонарь, и развернул записку. Затем прочел следующее: «Уильям, ваш брат был ранен из ружья на дороге из Килмарти в Морег. Я не могу его найти и прошу вашего содействия в организации поисков».

Джеймс смял записку. Сосущую пустоту в груди заполнила ярость. Мысль о том, что Джорджетт его предала, змеей пробралась в сердце и прочно там обосновалась.

– Она знала, что меня подстрелили! – прохрипел он; ему не хватало воздуха. Как Джорджетт могла знать о том, что в него стреляли, если не имела к этому отношения?!

– Да, все так, – с мрачной торжественностью кивнул Уильям. – Она знала, что в тебя стреляли. Не знала лишь, выжил ли ты.

Найти Джорджетт не составило труда. Они приехали в трактир, и хозяин сразу же отправил Джеймса наверх. Возможно, хозяину не хотелось связываться с четырьмя очень крупными и весьма решительно настроенными мужчинами, один из которых прошлым вечером причинил заведению значительный материальный ущерб, или же владелец «Гусака» просто находился в хорошем настроении. Как бы то ни было, никто никаких препятствий Джеймсу не чинил. Ему лишь напомнили номер комнаты, в которой остановилась интересовавшая его дама.

Трое его спутников последовали за ним, но коллективный визит к даме сердца Джеймса, по-видимому, не устраивал.

– Я бы предпочел обойтись без зрителей, – пробурчал он.

– Ты с ума сошел, Джемми! – в возмущении воскликнул Уильям. – Она уже раз пыталась тебя убить, хотя меткости ей пока недостает. Тебе что, нравится подставлять себя под пули? Ты бы еще рубашку на груди разорвал и показал, куда целиться, чтобы она уж точно не промахнулась!

Джеймс упрямо покачал головой:

– Я смогу постоять за себя. Теперь, когда я все про нее знаю, ей меня врасплох не застать.

– Верно, ты можешь за себя постоять, – подал голос Камерон. – Весь город знает, что можешь, когда твой противник – мужчина. Но иное дело – женщина. Особенна та, что тебе небезразлична.

Джеймс нахмурился; он и не догадывался, что его чувства к Джорджетт так заметны всем окружающим. Но сейчас не время для сантиментов. Он должен узнать правду, а все остальное значения не имело. Присутствие же посторонних при допросе лишь испортило бы дело.

– Я иду к ней один, нравится вам это или нет, – заявил Джеймс.

Уильям посмотрел на него так, словно готов был задушить. Патрик же – будь он неладен! – сочувственно покачал головой. По правде говоря, Джеймс прекрасно понимал этих троих и, окажись он на их месте, приводил бы те же аргументы. Но ни один из них даже не догадывался о глубине возникших между ним и Джорджетт чувств, пусть они и знакомы были только сутки. Он мог бы обвинить ее во лжи и сделал бы это прилюдно, но вероломство… Нет, это требовало разговора с глазу на глаз.

– Десять минут, – сказал Джеймс, решив, что должен пойти на уступку брату, искренне тревожившемуся за него. – Если через десять минут я не появлюсь, можете входить.

Уильям долго смотрел ему в глаза. Наконец кивнул:

– Хорошо. Только уж сделай так, чтобы нам не пришлось забирать твой труп.

Джеймс развернулся и пошел наверх. Шел быстро и решительно, но открыл дверь тихо, без стука. Глупая девчонка даже не додумалась запереться на ключ! Опасная ошибка. Ведь кто угодно мог войти сюда и застать ее в том виде, в каком застал он. Джорджетт лежала на кровати, укрывшись вместо одеяла шелковистым покрывалом своих волос. И крепко спала.

Джеймс хотел было потрясти ее за плечо, но, оставаясь в глубине души джентльменом, просто не смог разбудить сладко спавшую даму столь грубо. «Куда милосерднее разбудить ее словами», – решил он, хотя в данный момент вовсе не питал к ней добрых чувств.

Она оставила на столе возле кровати зажженную лампу, прикрутив фитиль так, чтобы света было поменьше. Джеймс взял лампу и подкрутил фитиль, сделав свет ярче. И тотчас же увидел на столе свой бумажник. Что ж, бумажник – это, несомненно, улика. Возможно – мотив, но неужели она действительно стреляла в него ради столь мизерной суммы?

Он снова посмотрел на Джорджетт. Она не стала тратить время на то, чтобы укрыться одеялом, и Джеймс стоял и смотрел на нее, не находя в себе сил разбудить ее и сказать то, что должен был сказать. Она была умопомрачительно хороша… Казалось, руки сами тянулись к ней.

Но красота не свидетельствовала в ее защиту. Львица тоже может быть красивой, но это не помешает ей перегрызть тебе горло, прежде чем полакомиться тобой.

Он сел на кровать. Матрас просел под его весом, но Джорджетт даже не шелохнулась. Джеймс сделал глубокий вдох и громко сказал:

– Проснись, Джорджетт!