Глава 25

Все проживавшие в Килмарти-касл Маккензи – кроме детей, разумеется, – собрались вокруг стола с разложенной на нем картой поместья. В библиотеке витал умиротворяющий запах старинных кожаных переплетов, но никакого умиротворения Джорджетт не испытывала. Ее терзал страх.

Джорджетт представили графу Килмарти, показавшемуся ей гостеприимным и радушным хозяином, а также брату Джеймса Уильяму, который, в отличие от отца, никаких теплых чувств к ней, похоже, не испытывал. Джорджетт почти физически ощущала его враждебность. Но в чем его винить? Ведь если бы не она, не пришлось бы им устраивать такой вот семейный совет, гадая, каким будет следующий шаг ее кузена.

Джорджетт с удивлением узнала о том, что коттедж Рандольфу сдал в аренду отец Джеймса, и ей стало вдвойне страшно за всех обитателей этого дома. Потому что только безумец отважится средь бела дня напасть на сына хозяина поместья, на территории которого сам же и живет. И теперь все они заложники безумца, чье логово находилось совсем рядом. Раньше она считала, что Рандольф страдал лишь от непомерно раздутого самомнения. Увы, ей даже в голову не приходило, что он способен к насилию.

– Вот он, домик егеря, – сказал граф, указав на значок на карте в нескольких дюймах от того места, где был обозначен главный дом.

– Так это всего в миле от нас! – воскликнула леди Килмарти, склонившись над картой.

И Джорджетт тотчас все поняла. «Домик егеря», как назвал граф временное жилище Рандольфа, находился совсем недалеко от замка Килмарти. Все это время она, как выяснилось, жила в двух шагах от родственников Джеймса.

Граф оторвал глаза от карты и обвел мрачным взглядом собравшихся.

– Когда я в прошлом месяце сдал этот домик в аренду мистеру Бартону, мне он показался вполне безобидным молодым человеком. Вежливым, воспитанным, не слишком разговорчивым… Я помню себя в этом возрасте. Как и он, я был слишком увлечен наукой, чтобы тратить время на праздные разговоры.

– Ты когда-нибудь пытался заставить женщину, которая тебя не любит, выйти за тебя замуж? – не без сарказма поинтересовался Джеймс.

– Нет, такого за мной не водилось. – Граф явно был удивлен вопросом сына. – Но как у тебя повернулся язык спросить меня об этом?

– Потому что у вас с ним нет и никогда не было ничего общего. – Джеймс перевел взгляд на Джорджетт, и все остальные последовали его примеру. – Ты не хочешь им кое-что рассказать, Джорджетт?

Нет, ей не хотелось говорить: ведь, рассказав об этом, она продемонстрирует, насколько была наивна, доверяя кузену. Насколько была глупа, – но она не имела права молчать.

– Бартон вчера пытался заставить меня выйти за него замуж. Пытался уже после того, как я ему категорически отказала. – Джорджетт вздохнула и заставила себя добавить: – Поведение вашего сына во многом обусловлено его попыткой защитить меня от действий моего кузена.

Взглянув на отца, Джеймс проговорил:

– Я не знаю, на что еще способен Бартон. У нас есть законные основания выселить его?

– Арендуя дом, он заплатил за две недели вперед, – ответил граф Килмарти, сворачивая карту. – Но две недели давно закончились, а он с оплатой не спешит. Проще всего послать к нему слугу с требованием освободить помещение.

Джеймс взял свернутую в рулон карту и принялся постукивать ею по ладони другой руки.

– Я бы не отважился доверить эту работу слуге. Бартон, похоже, временами теряет рассудок. Пойти к нему должен один из нас. Или, скажем, двое.

– Ты уверен, что он не в себе? – подал голос старший брат Джеймса и, покосившись на Джорджетт, добавил: – Неспособность расплатиться с долгами – это мотив. И у него, возможно, есть сообщники.

Джеймс тоже посмотрел на Джорджетт.

– Скажите, у вашего кузена были в последнее время финансовые проблемы?

Невольно вздрогнув, Джорджетт вжалась босыми ногами в ковер. Только сейчас она вспомнила, что забыла обуться, вернувшись из лабиринта. Но что же ответить?.. Ведь было ясно, что ей не дадут остаться в стороне.

Вспоминая первые по приезде в Шотландию впечатления о Рандольфе и его образе жизни, она могла бы сказать, что его аскетизм немало ее удивил. Тогда она подумала, что кузен слишком увлечен ботаникой, чтобы заботиться о земных делах. И, когда он сделал ей предложение, первой ее мыслью была мысль о том, что он стремился за ее счет поправить свое финансовое положение. Впрочем, у нее не было доказательств, что все обстояло именно так. Не было ни тогда, ни сейчас.

– Он ничего не сказал мне о своих доходах, – проговорила наконец Джорджетт. – Но я должна признать, что была удивлена его выбором апартаментов для летнего отдыха. Дом мне показался слишком уж скромным, если не убогим.

Леди Килмарти решила вставить слово:

– Может, ему нравится провинциальная простота.

– Рандольф – и провинциальная простота? – Джорджетт покачала головой. Теперь, кажется, у нее появились кое-какие весомые доводы в пользу высказанной версии насчет финансовых затруднений. – Нет, он всегда любил роскошь и удобства. Можно мне взглянуть на садовый нож еще раз?

Джеймс положил нож для обрезания веток на стол, туда, где еще недавно лежала карта поместья. И все уставились на этот нож. Судорожно сглотнув, Джорджетт подумала о том, что Рандольф, возможно, просчитался. Этот инструмент, судя по всему, оказался недостаточно острым, чтобы ее кузен смог осуществить задуманное. Но он целился в сердце – рана на теле Джеймса была тому свидетельством. Так что сомнений относительно намерений Рандольфа не оставалось.

Уильям наклонился над столом, изучая орудие преступления.

– Это всего лишь складной нож, довольно простой к тому же.

– Я бы не назвала его простым, – сказала Джорджетт. Шагнув к столу, она взяла нож. – Видите?.. – Она указала пальцем на рукоять. – Инкрустирована слоновой костью и перламутром и украшена замысловатой резьбой, хотя для обрезания прутьев сгодилось бы что-нибудь попроще. Эта вещица наглядно демонстрирует вкусы моего кузена. Он бедный ученый, но с замашками аристократа.

Граф Килмарти, немного смутившись, проговорил:

– Он торговался из-за каждого пенни, когда мы обсуждали арендную плату. Когда я думаю, что позволил ему жить в такой близости от нас, я… – Граф покачал головой. – Я навлек беду на мою семью. Мне следовало бы написать тем людям, от которых он принес рекомендации.

Джорджетт же думала, что она стократ больше повинна в том угрожающем положении, в котором оказались все обитатели этого дома. И, увы, она ничего не могла сделать, чтобы это исправить.

– Когда я увидел его сегодня, то подумал, что ему нравится одеваться щеголем, – сухо заметил Джеймс. – Сюртук его сшит по последней лондонской моде, а ботфорты слишком дороги для того, чтобы топтать ими нашу пыль. Даже Уильям не настолько глуп, чтобы так наряжаться.

– Вы заметили, как он был одет, но не узнали в нем человека, который напал на вас с ножом? – удивилась Джорджетт.

Джеймс пожал плечами.

– Я не разглядел лица нападавшего, а через минуту после нашей с вами встречи, когда перестал вас подозревать, я вообще забыл о нападении. Что же касается одежды, то поневоле обращаешь на нее внимание, когда собираешься кому-либо расквасить нос. И вообще, я думал тогда совсем о другом… Думал о том, что он может сделать с вами, а не о том, что, возможно, сделал со мной.

Уже не в первый раз Джорджетт получила доказательство его самоотверженного благородства. Джеймс готов был ради нее полезть в драку. Из-за нее он страдал и по-прежнему страдает. И в любой момент может пострадать кто-то из его родных. Пострадать из-за нее!..

– Мне кажется, мы немного отклонились от темы, – резонно заметил Уильям. – Если финансы Бартона не могут в настоящий момент обеспечить ему тот образ жизни, к которому он привык, то, возможно, это все просто из-за денег. – Он обжег взглядом Джорджетт. – И, возможно, он действовал не один.

Джорджетт в ужасе замерла. Уильям высказал предположение о ее причастности к нападению на брата. Как сейчас поступит Джеймс? Начнет ее защищать или согласится с Уильямом? Но Джеймс не сделал ни того ни другого. Покачав головой, он сказал:

– Если деньги – причина всего, то, возможно, он не такой уж безумец. Может, просто доведен до отчаяния. – Джеймс перевел тяжелый взгляд на Джорджетт. – А человек, доведенный до отчаяния, – самое опасное, что может быть. Я должен привезти сюда главу магистрата.

– Я с тобой, – вызвался старший брат.

– Нет! – заявил Джеймс. – Я один поеду. Родители нуждаются в твоей защите. К тому же в доме Джорджетт и мальчики. Подумай о них. Я прошу тебя остаться и позаботиться о том, чтобы ни с кем из них ничего не случилось.

Уильям поморщился, но все же кивнул, согласившись с братом. Джорджетт стало не по себе при мысли, что о ней будет заботиться человек, подозревавший ее в преступлении.

– Я хочу поехать с вами в Морег. – Она знала, что получит отказ, но сдаваться без борьбы не желала.

– Это слишком опасно, – возразил Джеймс. – Я не хочу, чтобы вы пострадали.

– А я не хочу, чтобы пострадали вы или кто-то из вашей семьи! – закричала Джорджетт. – Ведь все это из-за меня!

Джеймс отвел ее в сторону. Пальцы его впились в ее плечо, но ей не было больно. Что с того, что внешне он грубоват? Зато у него сердце из чистого золота. Она смотрела в его глаза и тонула в них.

– Поверьте, я вас понимаю, – тихо сказал Джеймс. – Но хочу, чтобы вы остались в безопасности. – Он бросил взгляд на брата. – Уильям позаботится о том, чтобы Бартон не причинил вам вреда.

Суровый Уильям посмотрел на нее искоса, и взгляд его был тяжел и мрачен.

– Довольно пререкаться, – проворчал он. – Вы и так причинили всем нам немало беспокойства, а его, – Уильям кивнул на брата, – ждет опасная поездка, хотя лучше бы поехал я.

«И действительно, – подумала Джорджетт, – почему бы Уильяму самому не поехать за главой магистрата? А Джеймс остался бы здесь, со мной». А может, Джеймс хотел сбыть ее с рук? И на кого он ее оставлял?! На брата, который ее ненавидел! Она знала, что в ней говорит упрямство, знала, что поступает неразумно. Но события этого дня, открывшие ей глаза не только на вероломство Рандольфа, но и на многое другое, сделали ее еще более упрямой, еще более безрассудной.

– Магистрат потребует моих свидетельских показаний, чтобы выписать Рандольфу повестку, – заявила Джорджетт. – Я нужна вам там, в городе.

– Вы нужны мне здесь, – не скрывая раздражения, ответил Джеймс. – В споре с вами я напрасно теряю время.

– Тогда перестаньте со мной спорить и прислушайтесь к моим аргументам. – Джорджетт уселась на стул и вытащила из стоявшего рядом ботинка свой чулок. Бесцеремонно приподняв юбку, она принялась обуваться.

Джеймс взглянул на нее прищурившись и, еще больше помрачнев, проговорил:

– Не вижу смысла в этом разговоре. Я не хочу брать вас с собой. Мне и так забот хватает, зачем мне вешать на себя еще одну обузу?

Джорджетт замерла с чулком в руках, и все ее возражения рассыпались в щепки, словно сухое дерево под ударом топора. Она узнала этот тон и сразу вспомнила былые разочарования. Он оставит ее здесь, он лишит ее выбора. Она ему не нужна. Он считал ее всего лишь обузой.

Сердце ее сковала боль. Невыносимая, острая. А ведь она думала… Она думала, что Джеймс другой. И вот как оно вышло на деле… Она, как всегда, заблуждалась.

– Я не останусь здесь. Не хочу причинять беспокойство вашим родственникам, – заявила Джорджетт. Теперь-то она понимала, что если останется с этими людьми, то будет всего лишь обузой. Джеймс ведь сам так сказал. – Я ухожу! С вами или без вас! – Джорджетт решительно натянула чулок.

У нее промелькнула мысль, что одета она не для пешего путешествия, но эта мысль ушла так же быстро, как и появилась. Она уже приняла решение и не собиралась его менять.

– Отправлюсь если не в Морег, то в Лондон, – добавила Джорджетт, вытаскивая из ботинка второй чулок.

Глаза Джеймса вспыхнули зеленым огнем, и он прорычал:

– Видит Бог, если понадобится вас запереть, чтобы вы не свернули вашу хорошенькую шейку, я это сделаю!

– Вам придется подыскать запор покрепче, – пробурчала Джорджетт, – потому что я отказываюсь сидеть здесь смирно, играя роль послушной жены. – Она натянула второй чулок.

Джеймс смотрел на нее в раздумье. А потом вдруг наклонился и схватил ее ботинки.

В первый момент она подумала, что он собирался помочь ей их надеть. Но она, как всегда, неправильно истолковала его намерения. Джеймс сунул ее ботинки под мышку, развернулся и ушел. Следом за ним удалились его родственники. Последней выходила графиня, взглянувшая на Джорджетт с беспокойством, а та так и осталась сидеть на стуле. Ох, с какой радостью она бы запустила в Джеймса ботинком! Но, увы, ботинка под рукой не было. Он забрал ее обувь, черт бы его побрал!

– Я ей не доверяю, – донесся из коридора голос его брата.

– Я тоже, – послышался ответ, разбивший ей сердце.

И это было последнее, что она услышала перед тем, как ключ повернулся в дверном замке.

Ему не хотелось этого. Видит Бог, ужасно не хотелось. Но что делать, если эта женщина оказалась упрямой как осел? Но теперь-то он по крайней мере знал, какую именно черту ее характера следовало использовать, чтобы добиться ее согласия стать его настоящей женой, а не мнимой.

В душе ее благонравная леди робела перед своенравной и непредсказуемой; в те моменты, когда речь шла о самом главном, решающим становится голос той женщины, чьи ботинки ему пришлось унести, чтобы спасти ее от самой себя.

Уходя, он слышал, как она колотила кулаками по двери, выкрикивая в его адрес всевозможные угрозы и ругательства. Ей-богу, она даже грозилась лишить его мужского достоинства! Она продемонстрировала всю силу своего темперамента! Джеймс усмехнулся. Жаль, он не мог насладиться этой стороной ее личности. Не мог, потому что долг гнал его в Морег. Преступник должен быть пойман, обезврежен и, конечно же, передан в руки правосудия. Опасный преступник. Сегодня Бартон напал с ножом на него, но никто не знает, кого выберет своей следующей жертвой.

Лишь бы Уильям не сплоховал.

И еще Джеймс очень надеялся, что, когда вернется в отцовское поместье с Камероном, застанет Джорджетт успокоившейся. Вероятно, она пораскинет мозгами и поймет, что у него не было иного выхода. И, возможно, простит его. Он пустил Цезаря в галоп, не сдерживая его стремительный бег. Тени танцевали под копытами летящего как стрела коня. По левую сторону блестело озеро, окрасившееся багрянцем заката. Солнце стремительно уходило за горизонт, и его лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, слепили глаза. «Скорее, скорее, лишь бы не опоздать», – мысленно повторял Джеймс как заклинание.

Он почти добрался до Морега, когда почувствовал первые изменения в ритмичном беге коня. Цезарь явно устал. Было ясно, что он едва не загнал жеребца. Следовало ехать за Камероном на другом коне. Цезарь и так много для него потрудился сегодня, когда вез на себе двоих. И вот сейчас, всего через два часа после той изнурительной скачки, хозяин опять заставил его скакать из последних сил. Но какой бы срочной ни была его миссия – конь не виноват.

Джеймс вздохнул и пустил коня трусцой. Цезарь закусил удила, кося глазом, – словно упрекал хозяина за то, что тот заставил его сбавить темп. Но Джеймс знал, что делал. Припав на потную шею коня и ласково поглаживая его по холке, он шептал:

– Полегче, старина. У нас еще есть время.

Теперь, когда до города оставалось совсем немного, запах дыма становился все более резким. Примерно в полумиле полыхал праздничный костер. С наступлением темноты начнется безудержное веселье. Джеймс вдруг сообразил, что отыскать сейчас Дэвида Камерона, возможно, будет непросто. Да и когда он его наконец найдет, городской глава, чего доброго, окажется изрядно пьян.

И в тот момент, когда Джеймс задумался о том, откуда начинать поиски, он вдруг почувствовал, как что-то резануло его по лицу в области подбородка. Джеймс упал на землю за секунду до того, как услышал треск ружейного выстрела. Он перекатился на спину и уставился на верхушки деревьев, еще не осознавая, что произошло. Уши его были словно забиты песком, а в голове гудело. Но в конце концов он все же сообразил: его подстрелили.

А потом хлынула кровь. Кровь лилась ручьем, и Джеймс очень сомневался, что сможет добраться до Морега.