Глава 24

Часы в коридоре пробили восемь. Этот размеренный бой словно отсчитывал фразы той речи, что складывалась в голове у Джеймса.

Джорджетт изъявила желание отправиться в Лондон как можно скорее. Но он не хотел ее отпускать. Джеймс знал, что его влечет к ней, но помимо влечения было еще что-то, и это чувство он затруднялся определить. Да, он не знал наверняка, как трактовать свои чувства, зато, несомненно, хотел как можно скорее ее увидеть. Ведь время утекало сквозь пальцы. Время, которое он мог бы использовать, чтобы переубедить ее, время, которое следовало использовать, чтобы лучше ее узнать. Крохотное кольцо оттягивало карман словно слиток золота. Осмелится ли он рискнуть?

Джеймс не нашел Джорджетт на кухне, зато обнаружил там еще теплый яблочный пирог. Отрезав себе изрядный кусок, Джеймс продолжил поиски. Ее не оказалось ни в гостиной, ни в библиотеке. Он так и не нашел ее, но, блуждая по дому и заглядывая в комнаты, чувствовал, как с неотвратимостью волны, что отступает от берега лишь с тем, чтобы, вернувшись, обрушиться на него с новой силой, возвращалась к нему память об этом доме, об этих комнатах.

Джеймс зашел в библиотеку и прислушался. Через окно, открытое специально, чтобы пустить в дом свежесть вечернего бриза, сюда проникали голоса и смех. Ноги сами понесли его к двери.

Он нашел ее в лабиринте из живой изгороди. Она играла с детьми его двоюродной сестры. Греясь в лучах предзакатного солнца, он смотрел, как она то выныривала, то исчезала за зеленой стеной, гоняясь за мальчишками. Джорджетт была обречена на поражение в этом состязании с детьми, которых невозможно разглядеть в лабиринте, но она не сдавалась и смеялась над собой.

До наступления темноты оставался еще час или около того: солнечные лучи падали косо, уже не обжигая, и солнечный свет стал мягким и ласковым. Волосы Джорджетт рассыпались по плечам – в беготне за мальчишками она, похоже, растеряла все шпильки.

Джеймс поймал себя на том, что завидовал мальчишкам. Джорджетт сейчас казалась такой счастливой, но, увы, не он был тому причиной.

Любуясь ею, Джеймс представлял ее в роли матери, вот так же беззаботно предающейся игре с детьми и не думающей о том, в порядке ли ее прическа или наряд. Он сказал матери, что совсем не знает Джорджетт, но он несколько погрешил против истины. Сегодня он узнал ее с неожиданной стороны, и нельзя сказать, что эта новая, такая добропорядочная и даже чопорная, Джорджетт пришлась ему по душе. Но сейчас, глядя на нее, беззаботно смеющуюся, Джеймс чувствовал, что узнает в ней ту женщину, которая сразу же ему понравилась, едва он увидел ее впервые.

Сунув руки в карманы брюк, Джеймс направился к лабиринту. Пальцы его нащупали кольцо-талисман. Оно, это кольцо, казалось, придавало ему смелости. Джорджетт заметила его, когда до лабиринта оставалось ярдов пятьдесят. И тотчас же ее осанка изменилась, а беззаботное веселье сменилось настороженностью. Джеймс же невольно вздохнул. Ну почему она считала, что должна всегда выглядеть степенной и благоразумной? Почему считала, что не имеет права от души веселиться, играя с детьми? Когда он подошел еще ближе, Джорджетт вдруг вскинула руки и начала спешно закручивать волосы в узел на затылке. А Джеймс в этот момент уже больше не завидовал мальчикам – скорее был им благодарен. Видит Бог, она была прекрасна – разгоряченная бегом, с блестящими глазами и улыбкой, от которой сжималось сердце.

Он остановился рядом с ней. Тени от аккуратно подстриженных кустов живой изгороди удлинились, ветер с моря принес прохладу, но воздух вокруг нее, казалось, был раскален до предела.

Мальчики громко заныли, лишившись подруги по играм.

Джеймс улыбнулся племянникам.

– Не обращайте на меня внимания. Продолжайте играть. Я с удовольствием посмотрю на вас. – Он склонился к Джорджетт и тихо шепнул ей на ухо: – То есть я с удовольствием полюбуюсь вами.

Она нервными движениями пыталась привести в порядок волосы.

– Я выгляжу ужасно, и вы это знаете. – Она чуть отстранилась. – Ваши родственники подумают, что я ненормальная.

– И пусть. – Он наблюдал за ее тщетными попытками придать себе респектабельный вид. Она выглядела так, как выглядит женщина, раскрасневшаяся от удовольствия. Он имел счастье наблюдать ее такой ночью, после того как… Впрочем, лучше себя не растравлять, вспоминая во всех подробностях то, что он делал, чтобы она выглядела так, как сейчас.

Джеймс перевел взгляд на мальчиков, смотревших на него сердито, с обидой в глазах. Что ж, неудивительно – ведь он своим появлением испортил им праздник. «С этим надо что-то делать», – решил Джеймс. Решение пришло само собой.

– Когда я заглянул на кухню, кухарка как раз доставала из печки пирог, – сообщил он мальчишкам. (Джеймс еще не забыл, что руководило его действиями, когда ему было столько же лет, сколько этим детям.)

И в тот же миг мальчишки бросились вон из лабиринта, толкая друг друга у выхода и совершенно забыв об игре. Впрочем, какая может быть игра, если на кухне – лакомство?

Но у Джеймса была своя собственная игра. Он любовался стоявшей перед ним женщиной, все еще не оставлявшей попыток привести в порядок свои волосы.

– Сыновья вашей кузины такие очаровательные, – сказала Джорджетт, глядя вслед убегавшим мальчикам. Стоило ей опустить руки – волосы падали шелковистой завесой цвета слоновой кости. – Хотя, на мой взгляд, управлять действиями человека должна все же голова, а не живот, как в их случае.

– Можно позавидовать их аппетиту, – заметил Джеймс, наслаждаясь зрелищем – ее бесперспективной борьбой с собственными волосами, которыми можно было любоваться бесконечно. – Если вы подадите мне шпильки, я помогу вам их заколоть. – Хотя он мог бы найти своим рукам лучшее применение.

Джорджетт кивнула в сторону дома.

– Боюсь, я растеряла их где-то там и их теперь никогда не найти. Как прошел разговор с отцом?

– Лучше, чем я ожидал, – ответил Джеймс. Сейчас он любовался тем, как грудь ее натягивает ткань лифа, – Джорджетт с достойной похвалы настойчивостью вновь подняла руки, пытаясь усмирить непокорные волосы. – Неприятностей со стороны вашего кузена можно больше не опасаться. Вы могли бы… э… попытаться закрутить их в другую сторону, – добавил Джеймс, жестом указав, в какую именно сторону следует закручивать волосы.

– Бесполезно, – со вздохом констатировала Джорджетт. – Я устала с ними бороться. Сколько себя помню, столько с ними мучаюсь. Отдельные пряди – слишком тонкие, и шпильки не могут их удержать, а все вместе они слишком густые и их не усмирить. – Она с гримасой опустила руки, признавая свое поражение. – К тому же цвет неудачный: седой и тот был бы лучше.

Джеймс с улыбкой протянул руку и приподнял прядь ее волос, пропуская их сквозь пальцы. И в тот же миг его пронзило воспоминание. Он вспомнил, как любовался ее волосами, когда она распускала их, медленно вытаскивая шпильку за шпилькой в комнатке над «Синим гусаком». Когда же волосы ее упали на его обнаженную грудь… О, он не знал более жестокой чувственной пытки!

Они ночью славно притерлись друг к другу. В буквальном смысле. Может, у них все началось с другого конца, не так, как у большинства пар, но, возможно, именно такой подход и следовало бы рекомендовать, чтобы почувствовать силу физического влечения, до того как бросаться в бурное море чувств. Да-да, между ними определенно что-то возникло, что-то густое и крепкое, и способное, вероятно, длиться долго, если не всю жизнь. И дело вовсе не в красоте ее волос и прелестной улыбке. Нет, тут было нечто другое.

Кольцо-талисман жгло сквозь карман – жгло словно раскаленное железо. Джеймсу вдруг пришла мысль, поразившая его самого. Он был из тех, кто долго думает, прежде чем принять важное решение. Но мысль о том, что он может упустить этот момент, этот шанс, казалась невыносимой.

Джеймс опустился на одно колено, собираясь просить руки Джорджетт, но в своем наспех составленном плане завоевать ее благосклонность не потрудился учесть кое-что важное: колено оказалось тем, что пострадало от удара черной кобылы. В результате он не удержал равновесия, когда острая боль пронзила ногу, и повалился на бок, поджав колено к груди. От боли перед глазами заплясали искры, и он зажмурился; когда же открыл глаза, то обнаружил, что смотрит в окрасившееся оранжевым небо.

Джорджетт тотчас же опустилась на землю рядом с ним, и Джеймс, увидев ее, едва вновь не лишился чувств. Точно так же он видел ее ночью, на кровати в гостиничном номере, за мгновение до того, как она прикоснулась к нему губами. Только тогда на них обоих было куда меньше одежды.

Она взяла в руки его голову, и ее волосы, мягкие и душистые, упали ему на лицо, защекотав нос. Откинув их назад, она спросила:

– С вами все в порядке? Мне позвать кого-нибудь?

Он ответил кивком, не в силах даже вздохнуть.

– Кого позвать? – допытывалась Джорджетт.

На этот раз он покачал головой, сфокусировав взгляд на ее пухлой нижней губе, которую она в волнении кусала белыми зубками.

И тут глаза ее, до этого момента широко распахнутые и полные тревоги, вдруг прищурились, и она спросила:

– Это такой трюк? Хотите заставить меня снова вас поцеловать?

Джеймс едва не рассмеялся. Укор, отчетливо прозвучавший в ее голосе, находился в вопиющем противоречии со всей ситуацией в целом. Они лежали на траве у тропинки лабиринта, и вокруг не было никого, совсем никого. А тех, кто захотел бы их найти, они бы услышали заранее. И, конечно же, никто не мог увидеть их из окон дома. Так что здесь, в этом уединенном местечке, можно было не только целоваться… А ведь он хотел всего лишь поцелуя, хотя бы поцелуя. И тот факт, что его вполне невинная просьба – к тому же невысказанная – вызвала такое негодование, весьма удручал. Ночью она предложила Джеймсу куда больше – предложила через пять минут после того, как они поднялись в номер.

«Она ничего не помнит, – сказал себе Джеймс. – И я мог бы ей напомнить».

– Моя хитрость не сработала? – спросил он, прижимая ладони к траве, чтобы ненароком не обнять Джорджетт.

Она надула губы.

– Вы ведете себя неразумно, Джеймс. Что это за игры?

Как быстро все в ней менялось… В мгновение ока эта женщина превращалась в какую-то другую особу, а потом так же быстро происходило обратное превращение. В ней жили две разные Джорджетт, одна – тихая и добропорядочная, на редкость скромная, другая – уверенная в себе и дерзкая, не стесненная никакими условностями. И к которой же из двух он должен обращаться с предложением руки и сердца?

– Не знаю, что это за игры, – пробормотал Джеймс, опустив голову на траву. Он все еще надеялся, что ему удастся достучаться до обеих. – И я вовсе не играю вашими чувствами. Просто я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Джеймс затаил дыхание в ожидании ответа. Честность – это замечательно, но проблема в том, что своей честностью он мог ее спугнуть. Да он и сам испугался, когда понял, что хочет жить с ней по-настоящему.

Губы Джорджетт удивленно приоткрылись, глаза же потемнели, и в них вспыхнул вызов. Низко наклонившись над ним, она сказала:

– Мы находимся в неравном положении, сэр. Преимущество на моей стороне.

– Да, действительно, – едва слышно прошептал Джеймс задыхаясь от волнения. – Так скорее же им воспользуйтесь.

Сердце Джорджетт бешено колотилось. Было очевидно: Джеймс хотел, чтобы она его поцеловала. Он просил ее об этом – нет, бросал ей вызов, заклиная ее воспользоваться шансом, которого она себя лишала.

И, видит Бог, ей очень этого хотелось. Хотелось больше всего на свете.

Заходящее солнце бросало оранжевые отблески на лицо Джеймса, высвечивало его косматую бороду, приобретавшую сейчас медный оттенок. Его зеленые глаза манили и завораживали. Губы же его… Казалось, они влекли еще сильнее, так что было невозможно устоять.

Джорджетт сказала себе, что должна контролировать свои действия, должна, подхватив юбки, бежать как можно быстрее и как можно дальше от этого лабиринта, где слишком легко укрыться от посторонних глаз. Бежать в безопасное место, туда, где ее жизнь будет простой и понятной, туда, где ее ждала вожделенная независимость.

К несчастью, она сказала себе все это слишком тихо. Потому что в то мгновение, когда губы ее коснулись его губ, она перестала прислушиваться к назойливым возражениям рассудка и забыла обо всем, погрузившись в чудесные ощущения.

На губах его был вкус корицы и яблок. Вероятно, он успел отведать угощение, которое пообещал мальчикам. Она провела языком по его губам, ощущая не только яблочную сладость, но и вкус его желания. Джорджетт никогда прежде не целовала мужчину вот так, склонившись над ним лежащим, чувствуя, как щекочет трава босые ноги. И никогда еще не ощущала такого восторга, такого кипения крови!

Что-то подсказывало ей, что не следовало торопить события: ведь они сейчас лежали в траве под закатом, словно юные любовники, не сознающие опасности возможных последствий, – но возражения здравого смысла блекли перед лицом требований плоти. Двадцать шесть лет она жила, не позволяя себе вольностей. Все, довольно! Пора себя побаловать.

Запустив пальцы в бороду Джеймса, Джорджетт с жаром его поцеловала. Воспоминания о том, как он касался ее в гостиничном номере сегодня днем, рассеяли все сомнения. Она не могла и не желала сдерживать свои порывы. Ей хотелось, чтобы он снова дотронулся до нее, как тогда. Хотелось, чтобы прижал руку к ее груди и завладел ее сердцем. Но он оставался неподвижным, предоставляя ей полную свободу действий.

Джорджетт подняла дрожащую руку и прикоснулась к своей груди, показывая, чего хочет. Она сама высвободила пуговицы из петелек и была вознаграждена его хриплым стоном. Чуть подумав, она спустила платье с одного плеча, потом – с другого.

Тут Джеймс наконец очнулся и помог ей спустить нижнюю рубашку. После чего снова затих. Джорджетт в испуге подумала, что она его разочаровала, оказалась не такой, как ему хотелось, но он накрыл ладонью ее обнаженную грудь и провел пальцем по отвердевшему соску.

– Знаешь, как ты красива? – спросил он осипшим голосом, с трудом оторвав взгляд от ее груди, чтобы заглянуть ей в глаза. И теперь она не сомневалась в том, что ему понравилось то, что он увидел.

А затем губы его накрыли ее сосок, и Джорджетт почувствовала, что теряет волю. Неведомые доселе ощущения пронзали ее горячими сладостными стрелами, и казалось, каждая клеточка ее тела подрагивала и звенела словно туго натянутая струна, а он был музыкантом, виртуозно игравшим на инструменте, в который она превратилась. Где-то в глубине ее горла рождался крик, и Джорджетт зажала рот ладонью в страхе обнаружить себя, боясь привлечь своим криком внимание посторонних. Ведь тогда Джеймс непременно остановился бы. И в тот же миг, словно догадавшись о ее опасениях, он отстранил руку Джорджетт и впился в ее губы поцелуем. А она прижалась к нему всем телом, представляя, что могла бы чувствовать, если бы соприкасались их обнаженные тела. Но даже сквозь одежду она чувствовала силу его желания – он был твердый как камень. И это не был умеренный интерес в общем-то безразличного к ней партнера – нет, было совершенно очевидно, что Джеймс страстно ее желал, что совсем не пугало Джорджетт, – напротив, сейчас ей хотелось, чтобы это продолжалось всю жизнь.

Пальцы ее судорожно сжались, вцепившись в волосы Джеймса, и она потянула его на себя, стремясь еще сильнее к нему прижаться.

И тут он вдруг застонал.

Но в этом его стоне не было наслаждения страсти, в нем звучала боль.

Джорджетт в растерянности отпрянула.

– В чем дело?

– Моя голова, – простонал Джеймс, стиснув зубы и крепко зажмурившись. – Осторожнее.

Джорджетт перевела взгляд на его волосы и увидела под ними свежие швы. В ужасе вскрикнув, она пробормотала:

– Ох, прости…

– Ничего страшного. – Он открыл глаза и едва заметно улыбнулся. – Просто кто-то слегка шлепнул меня по голове сегодня утром, вот и все.

– Не смешно, – буркнула Джорджетт и принялась поспешно застегивать пуговицы на лифе. Сначала она должна была привести в порядок себя, а затем уж сможет придумать, как привести в порядок его.

Теперь, когда страсть уже не так туманила голову, Джорджетт смогла хорошенько разглядеть рану Джеймса. Неужели она только что снова нанесла ему увечье? Нет, швы были на месте. Слава богу! Тяжело вздохнув, Джорджетт проговорила:

– Я утром сильно вас ударила. Вам не следовало и близко подпускать меня после того, что я сделала. – Она положила ладонь ему на грудь и машинально оперлась на нее, чтобы подняться.

Внезапно Джеймс снова застонал.

– И здесь тоже поосторожнее, – проскрипел он.

Джорджетт опустила взгляд на его сюртук и увидела пятно от засохшей крови. Увидев это пятно впервые, она решила, что кровь на сюртуке – результат все той же травмы головы. Но теперь она заметила, что ткань сюртука вспорота. Распахнув его, она увидела, что рубашка тоже вспорота. Осторожно ощупав это место, Джорджетт спросила:

– Это тоже я? – Она готова была от стыда сквозь землю провалиться.

– Нет. На меня напали сегодня днем. В городе…

– Что?! – Джорджетт в ужасе отпрянула, с тревогой заглядывая ему в глаза. – Где именно? – Она не знала, что и думать. Если верить Элси, Маккензи пользовался уважением у горожан. Кто же мог ненавидеть его так сильно? Кто пытался убить его средь бела дня?

Джеймс с трудом приподнялся и пробормотал:

– Возле лавки мясника. Я перестал об этом думать, когда нашел вас, но какое-то время мне казалось, что это вы пытались меня заколоть.

– Кто-то пытался вас убить?.. И вы думали, что это была я?

Джеймс кивнул и, сунув руку в карман сюртука, вытащил оттуда какой-то предмет.

– Вот этим. – Он показал Джорджетт орудие преступления. – Но как только я нашел вас, то понял, что это не могли быть вы. Если отбросить разницу в одежде, тот, кто напал на меня, был выше ростом. – Он ухмыльнулся и с явным одобрением во взгляде добавил: – И вы гораздо привлекательнее.

Страх парализовал Джорджетт. Едва ворочая языком, она проговорила:

– Но вы подумали, что это я, потому что нападавший был чем-то на меня похож, не так ли?

Взгляд Джеймса тотчас стал жестким, цепким и пристальным.

– Да. Цвет волос такой же. Но как вы догадались?

Джорджетт прикусила губу. Узнав о том, что между Джеймсом и его отцом все прошло гладко, она расслабилась. А зря.

– Потому что это нож для обрезки прутьев моего кузена Рандольфа. – Она ткнула пальцем в украшенную перламутровой инкрустацией рукоять, которую сразу узнала. – И если у него хватило дерзости напасть на вас средь бела дня, то вам и вашей семье угрожает опасность.